Оставаться у Кира ночевать Яну нравилось. У него дома была какая-то особенная атмосфера, несравнимая ни с чем и очень комфортная: небольшая однокомнатная квартирка всегда встречала своей чистотой и странным, необъяснимым для ее размеров визуальным простором, а сам хозяин окутывал заботой и являлся самой приятной компанией. Они могли часами сидеть в полном молчании и совершенно не чувствовать неприятного тремора и волнения, бывающего с некоторыми людьми, или наоборот могли общаться, не замечая, как пролетает время и как раннее утро сменяется ярким днем.

Конечно, оставаться у Кирилла было удобнее еще и в практическом плане — дорога от его дома до работы занимала всего около пятнадцати-двадцати минут умеренным шагом. А Яну не хотелось каждый раз возвращаться первыми автобусами и полупустыми вагонами метро к себе, а потом вечером ехать обратно, тем более, что путь был неблизким.

Уютная однушка Кира всегда радушно встречала своего частого гостя — обогревала, дарила покой и чем-то напоминала дом. И Воскресенский не хотел отказываться от таких приятных привилегий даже в сложные моменты жизни. Тем более в сложные моменты.

Сегодняшний день не стал исключением.

— Я первый в душ, — Кир быстро снимает кроссовки и ставит их на обувную полку, расположившуюся около стенки в миниатюрном, тесноватом коридоре. — Ты давай тогда быстро руки иди мой, а потом чай заваришь. В холодильнике есть макароны — разогрей их, сосиски свари. Жрать дико хочется.

— А мне не особо.

— А тебе надо. Ты небось за весь день вообще не ел, вот и перехотел уже.

— Да нет, я… — Ян хочет сказать «все я ел» или «ладно, ни черта, но разве это важно?», но не говорит ничего. Не знает, что выбрать, какое оправдание придумать, чтобы не доставлять Киру еще больше мороки с собой. Просто понимает, что он не поверит ни единому слову, потому что каким-то чертовым шестым чувством ощутит ложь. И не осудит за нее, даже не упрекнет ни разу. Только от этого Яну не будет легче.

— Тогда не возникай. Действуем по плану!

— Да, капитан, — Воскресенский бурчит и в шутливом жесте отдает честь удаляющемуся в комнату Кириллу, а сам идет в ванную. Все-таки приказы надо выполнять, даже если они и не совсем приказы.

После странного, неожиданного разговора с Киром на улице Ян правда чувствует облегчение. Что-то тяжелое упало с его груди. Но одновременно с этим в мыслях отпечатались непонятные слова Николая о бизнесе, брошенные им бесконтрольно. И сколько бы ни он думает, не может найти им логичного объяснения. Эти явно не нарочно сказанные слова заставляют Воскресенского напрячься. Они пугают, путают и настораживают.

А Яну никогда не нравилось, когда что-то заставляло его беспокоиться. Б о я т ь с я.

Ему не нравилось чувствовать эту чертову слабость перед неизвестностью. Но он ничего не может поделать, потому что больше зацепок нет, а значит, ему не до чего докапываться. Нечего расследовать.

Монотонные, привычные действия успокаивают Воскресенского окончательно и немного размаривают. Он долго держит руки под льющейся теплой водой, то ли пытаясь согреться, то ли просто теряясь в пространстве и собственных отдаленных мыслях.

Когда не выдержавший долгого ожидания Кир стучится в ванную, чтобы поинтересоваться, почему он там застрял, Ян ничего не отвечает. Молча выключает воду, вытирает руки мягким махровым полотенцем и наконец-таки освобождает путь хозяину квартиры, неопределенным взмахом руки и полушуточным поклоном как бы говоря: «Проход открыт, милости прошу. Только не утоните в ванной, милорд». Если Кир и понимает его молчаливое подстебывание, то никак не реагирует, очевидно, привыкнув к неоднозначному характеру друга.

«Он всегда спускал мне слишком многое», — Воскресенский усмехается себе под нос от этой очевидной мысли. Она ему нравится. Очень. Как и нравится осознавать, что у него есть человек, похожий на настоящего отца, который всю жизнь был ему так нужен.

Кир — парень всего на несколько лет его старше — смог заменить Яну реального отца. Стать семьей. Поддержкой и опорой. Он буквально с самого первого дня знакомства взял негласное шефство над Воскресенским и не отпускал до сих пор.

Кухня встретила Яна привычной, выученной за частые посещения, обстановкой: скудно обставленная только самыми важными вещами и техникой, она все равно смотрелась живой и обитаемой. На небольшом круглом столе стояла недопитая с утра хозяином квартиры кружка с крепким черным чаем, а рядом валялась обычная зеленая тетрадка. Ян не стал читать что там написано, дабы не заходить за рамки дозволенного, и отложил тетрадь на подоконник, чтобы не мешалась на столе. А кружку отнес в раковину — помыть ее он может и попозже с остальной посудой, после того, как они поедят.

Когда Кир, раскрасневшийся и распаренный после теплого душа, наконец подошел, свою часть обязанностей Воскресенский уже давно выполнил и сидел на стуле, смотря в окно и пытаясь как можно аккуратнее отпивать из кружки горячий зеленый чай.

— Твоя очередь, — спокойным, усталым голосом сказал Кир, разваливаясь на втором и последнем стуле.

— Я потом… после еды схожу.

— Да кто после еды моется? И тогда уже точно не захочешь.

Кир по безучастным Яновым глазам видит, отслеживает, что дело вовсе не в том, что парень слишком голоден, чтобы потерпеть даже минут десять-пятнадцать быстрого душа.

Он не хочет есть.

Он хочет отдохнуть. Морально.

Набраться сил, которых бы хватило, чтобы заставить себя сходить в душ. Сделать хоть самую малость, исполнив базовые человеческие потребности. А потом рухнуть на кровать и проспать до самого вечера.

Потому что чертово моральное истощение не дает ему сейчас чувствовать себя нормально, а любое действие дается с колоссальным трудом. И Кирилл уверен, что Ян хватается за возможность остаться рядом с ним на чуточку дольше не из-за ощущения другого человека рядом с собой или из-за хорошей компании — он просто не может подняться, не может больше заставить себя двинуться с места.

Сил не осталось.

Ян просто исчерпал их все.

Поэтому Кир больше не настаивает, не продолжает уговаривать и не ждет ответа. Нет смысла тревожить бесполезными словами человека, который настолько опустошен и вымотан, что сейчас сидит безвольной куклой, экономя последние капельки энергии.

Он достает тарелки из кухонного шкафа и раскладывает по ним поджаренные Яном лежалые макароны и сваренные сосиски, наливает в еще одну кружку горячий чай и ставит все на стол, пододвигая к задумавшемуся Воскресенскому его порцию.

— Давай есть, пока не остыло, — предлагает Кир и, не дожидаясь ответа, откусывает большой кусок от сосиски.

— Приятного аппетита, — Ян отмирает. Пару долгих секунд гипнотизирует взглядом еду, борясь с желанием и вовсе ничего не есть, но в итоге тоже принимается за сосиску, начиная разламывать ее вилкой на кружочки.

Кирилл не подает никакого вида, но очень рад, что Воскресенский все же решил перекусить. Он активно накалывает жареные макароны-бантики на вилку и отправляет их в рот.

Не хочет смущать Яна своим пристальным, отвлекающим вниманием.

Не нужно этого сейчас. Да и в принципе не нужно.

Доедают они в тишине, погруженные каждый в свои мысли. Воскресенскому это нравится. Ему в принципе нравится способность Кира вроде и быть заботливым родителем, следящим за своим ребенком, но при этом и не лезть в душу насильно — позволять самому выбирать, когда открываться, а когда просто молчать в уютном спокойствии.

Поэтому после еды Ян чувствует себя приободренным. Он начинает проявлять небольшую домашнюю активность: опережает Кира и забирает пустые тарелки, вилки и чашки, ставит их к остальной посуде в раковину и моет. А потом суетится уже в комнате, разбирает постель для Кирилла, а себе раскладывает диван и застилает его чистым постельным бельем.

— Ну что? Спать? — Кир никак происходящее не комментирует, лишь кивком благодарит за проявленную заботу да в кровать ложится как можно быстрее. Ночной график иногда выматывает до жути сильно.

— Ты ложись. Я еще помыться схожу все-таки. Нельзя же грязным в кровать ложиться…

— Какой же ты мстительный мелкий сучоныш, — Кирилл устало смеется, утыкаясь лицом в подушку. Если Ян начинает язвить — значит, оживает потихоньку. — Свет тогда выруби.

— Какой есть, такого и любите…

— Да вали ты уже. Спать мешаешь.

Ян многозначительно показывает средний палец и удаляется в ванную, нарочно слишком громко шаркая тапочками по полу.

Свет так и не выключает.

***

Утро для Яна начинается однозначно не утром — солнце умудряется пробиваться даже через плотные шторы, а телефон показывает четыре часа дня. Где-то в пределах кухни слышится монотонный стук пальцев по клавиатуре и кипение чайника. Он накрывает голову подушкой, закрываясь от подступающих шумов, мысленно матерится и надеется заснуть снова.

Желание вставать с дивана у Воскресенского приблизительно такое же ничтожное, как и желание жить эту чертову жизнь.

А жить приходится.

И вставать тоже.

Потому что проваляться весь день в дреме — гениальный план, которому не суждено сбыться. Живот начинает предательски урчать уже через минут десять-пятнадцать бездумного валяния в кровати. Ян первое время борется с ним, ведет самую ожесточенную войну двух противоположных желаний: лежать, не двигаясь, и встать, чтобы поесть. Но в итоге сдается.

Кир все равно бы разбудил его через несколько часов. Приходится подниматься.

Ян снимает постельное белье, складывая аккуратными стопочками, собирает диван обратно — все, как положено культурному нахлебнику. Он же все-таки не совсем потерянный, пропащий. И сразу же идет на кухню.

Посмотреть, чем же там таким интересным занимается Кир, вставший явно намного раньше него, хочется неимоверно. И еще, возможно, напугать. Подло подкрасться со спины и защекотать или подгадить как-нибудь иначе — это дело чертовски притягательное.

Настроение поднимает только так. Особенно приятно все это проворачивать, осознавая, что Кирилл ведется на такие глупые, детские подколки каждый раз, как в первый. Это тешит самолюбие Яна так же сильно, как и любая удавшаяся шалость, которую он проворачивал в прошлом.

Воскресенский подкрадывался все ближе и ближе к Киру, стараясь как можно тише ступать по прохладной плитке босыми ногами, чтобы не выдать себя. Но оказалось, что Кирилл его попросту не слышит — незаметные издалека беспроводные наушники скрывались за волосами, заглушая любые звуки.

Ян подходит вплотную, прижимается к Киру со спины, наваливаясь всем весом, и заглядывает через плечо к нему в ноутбук.

— Что делаешь? — спрашивает, без зазрения совести выдергивая наушник из одного уха.

— Ты проснулся? — Кирилл ни чуточки не пугается внезапному появлению Яна и отобранному наушнику не возмущается. Лишь ставит видео на паузу и закрывает ноутбук, еле слышно захлопывая крышку. — Доброе утро.

Но Ян все равно успевает заметить название ролика — «введение в программирование». И ему от этого становится только любопытнее узнать причину, по которой Кир решил начать день с просмотра именно таких видео.

— Так что ты смотрел? — не успокаивается Воскресенский.

— Ты же сам заметил, чего тогда спрашиваешь?

— Поэтому и спрашиваю. Не понимаю, с чего тебе вдруг понадобилось смотреть видео-уроки по программированию. На это же должна быть причина.

— Слезь уже с моей спины, ты ж тяжеленный, — возмущается Кирилл. — Я решил, что мне стоит учиться… Получить хотя бы сертификат о прохождении курсов по программированию — это уже неплохое начало.

Ян отлипает от Кира, занимая единственный оставшийся свободным стул напротив, и забирается на него с ногами, укладывая голову на коленки.

— Но с чего вдруг такие перемены? Ты же говорил, что не планируешь дальше учиться, что тебе нафиг не сдалась вся эта пустая трата времени, сил и денег? Так нафига?

— Просто…

Ян видит, как Кирилл запинается, замолкает, поджимая губы и вздыхая еле заметно. Как будто хочет что-то сказать и не решается одновременно. Это почему-то расстраивает.

Колет острыми иглами разочарования в сердце больнее, чем хотелось бы.

— Ладно, я пойду умываться, — говорит. Отступает. Больше не задает вопросы. Потому что у каждого есть свои секреты, которым, возможно, суждено остаться таковыми навсегда. — Ты завтракал?

— Нет, решил подождать тебя.

— Вот это да, какая честь мне оказана!

— Ой, заткнись, а, — тянет Кирилл. — Не о твоем сарказме я мечтал с утра.

— Ну, с утра и не получил, у меня все по расписанию: с утра кофе, а на протяжении остального дня — сарказм и издевательства над ближними своими.

— Просто свали уже в ванную, плиз.

И Ян сваливает, его дважды просить не надо. Он же все-таки благородный нахлебник и просьбы своего домовладельца старается исполнять. Не без пререканий, но кто тут не без греха?

Да и впереди снова маячат трудовые будни. А значит, времени для «дуракаваляния» больше нет.

***

Ещё ранним утром Савелию на телефон приходит смска: тетя Тоня слезно просит его задержаться у них дома и на ночь. Из-за непогоды вылет самолета отложили, и она застряла в аэропорту, за тысячи километров от дома, ещё на энное время.

И больше никаких, даже самых крошечных и незначительных, проблесков надежды на лучшее у Антипова не остается.

Выходные можно объявлять официально «просранными». И ладно это бы означало «я все время валялся дома в кровати, ел всякие вкусности из доставки и смотрел сериалы», но нет. Сериалы он не смотрел, дома не был с пятницы. А вкусное и вовсе приходилось готовить самому для доставшего оболтуса. Ведь бедный Лешенька иначе помрет голодной смертью при забитом продуктами холодильнике лишь из-за своей неприспособленности к самостоятельной жизни.

Савелий сам себе в мыслях с трудом признавался, что завидует ему той самой черной завистью к человеку, который жил в любви, чрезмерной опеке и полнейшем сдувании всех-всех пылинок и еще не окунулся в суровую реальность домашнего быта. У него такого и в детстве-то не было, а сейчас и подавно.

После развода родителей светлый и наполненный счастьем мир маленького восьмилетнего Саввы резко рассыпался на мельчайшие осколки. Оставшись с матерью-моделью, появляющейся дома так же нечасто, как и солнце большую часть года в полосе умеренного климата, он оказался предоставлен самому себе. Савва вдруг осознал, что образ любящей семьи являлся красивой декорацией, прячущей их покрывшуюся трещинами реальность. Стоило лишь надавить чуть-чуть сильнее, и вся правда открылась.

Традиционные семейные трапезы несколько раз в месяц, когда они втроем собирались вместе и делились новостями, на деле были формальными отчетами родителей о предстоящих планах. Они уведомляли друг друга о командировках или других важных вещах, а Савелий отчитывался о своей успеваемости в школе, внеклассных занятиях или предстоящих экскурсиях. Тогда Савва считал, что именно такие разговоры все семьи ведут, собираясь за одним столом. Ему нравилась даже такая малость мнимого участия, которую Савелий всегда ждал с замиранием сердца.

Но у него не осталось и этого.

Отец в его жизни теперь стал еще более редким гостем, чем мать. И о том, что он не забывал о существовании Саввы, тот понимал только по баснословным суммам, периодически приходящим на карточку, и всевозможным подаркам, которыми его заваливали, стоило лишь написать и сказать «я хочу вот это».

А потом у отца и вовсе появился другой ребенок. Этот незнакомый Савелию мальчик вдруг занял его место, завладел его предполагаемым будущим и отобрал родителя. Единственное, что не смог отнять маленький выродок, была фамилия Антиповых, красующаяся лишь около имени Саввы и его отца.

Савелий знал, что ему повезло гораздо больше тех детей из неполных семей, в которых едва сводили концы с концами или просто не имели хорошего финансового достатка. Но все равно не мог перестать завидовать тем, у кого даже при таких обстоятельствах в семье витала любовь и забота.

Дома вечно царила тишина, пустота и стерильная чистота — несколько раз в неделю приходила уборщица. Он мог есть сколько угодно фастфуда прямо в спальне, лежа на кровати. Во время учебы в школе никто не следил за его успеваемостью и не ругал за плохие оценки или прогулы.

Остальные дети ему завидовали. А Савелий завидовал им.

Такая ирония.

Как бы обменяться, чтобы каждый обрел свое счастье?

Этого Антипов так и не узнал. Поэтому жил как мог, желая получить хотя бы чуточку больше любви, чем то гребаное «ничего» у него в запасе.

Лучше стало, когда в его жизни появилась тетя Тоня, давняя подруга матери. Она развелась с мужем и вернулась на родину с трехлетним ребенком на руках. Савелий помнит, что мать была то ли без ума от счастья, что снова может с легкостью встречаться и проводить время с Антониной, то ли полна ненависти к бывшему мужу подруги, оставившего ее и Лешу ни с чем.

Савве в то время уже стукнуло четырнадцать лет. В этом возрасте другие дети кричали на родителей, что им не хватает личного пространства или что не надо сюсюкаться с ними, как с маленькими.

А он хотел отметить Новый год не на огромном банкете, устраиваемом модельным агентством матери для бизнес-партнеров и работников, а в тесном семейном кругу. Прямо как его одноклассники, рассказывавшие, что опять собирались даже с дедушками, бабушками, тетями и дядями и не начинали есть салаты, пока не послушали ежегодную речь президента и не отсчитали звон курантов до двенадцати. Но маленькое сокровенное желание Саввы все никак не исполнялось, и он окончательно примирился со своей жизнью.

Вот тогда-то тетя Тоня и взяла его под свое крыло. И все было сносно, Савва даже научился терпеть маленького, лезущего куда ни попадя плаксу Лешу и старался не смотреть с едкой, озлобленной усмешкой на губах на мать, заботящуюся о подруге больше, чем о родном сыне.

Ведь тетя Тоня его любила. И он пытался любить ее в ответ, а не ненавидеть.

Она стремилась показать ему, что такое это пресловутое тепло, которое родители дарят своим детям. Савва был ей за это благодарен. Пусть тетя Тоня опоздала в своем искреннем желании на многие-многие годы, ее постоянный и аккуратный напор все же смог разжалобить Савелия. И он уступил в своем сердце немного места и для них с Лешей.

«Поэтому, видимо, сейчас и нянчусь с этим засранцем», — Антипов усмехается себе под нос. Давнишние воспоминания неожиданно нахлынули на него, но их стоило гнать куда подальше. Вынесенным приговором ему и так предстояло провести в квартире тети остаток выходного, поэтому пора прекращать прятаться от Леши, как маленький нашкодивший ребенок.

Время давно перевалило за пять часов вечера, а никто из них еще даже не пообедал. И если Леша мог позволить своему молодому организму перебиваться конфетками и другими снэками, Савва такой роскошью уже не обладал. Да и совесть, эта чертовка, не давала махнуть рукой на покалеченного взрослого «ребенка», даже если тот сам не считал нужным позаботиться о своих базовых потребностях. Ну не мог он морить его голодом, хотя бы из-за самых теплых чувств к тете Тоне.

— Пошли обедать, я уже все разогрел.

Савелию неловко уже первым начинать разговор, тишина в ответ и вовсе съедает. Он знает, понимает где-то в отголосках своего здравого смысла, что сорвался на Лешу без какой-нибудь обоснованной причины.

Так по-детски.

Нелепо.

Ему бы извиниться со всей своей искренностью, признать, что повел себя совершенно неподобающе взрослому разумному человеку. Но единственное, на что его хватает — это жалкое приглашение вместе пообедать.

— А что будем есть?

Наконец-то звенящая, пропитанная невыказанным сожалением и стыдом тишина, испаряется. Савелий вздыхает с облегчением, потирая резко вспотевшие руки. Почему-то в этот момент Леша кажется гораздо взрослее самого Антипова, так и не сумевшего переступить через свою чертову, никому не сдавшуюся гордость. Возможно, он всегда был куда разумнее и понятливее, чем Савелий о нем считал. Или это Савва полностью очерствел, ожесточился, перестал вспоминать о людской многогранности, замечая только недостатки и отправляя людей в утиль без права на реабилитацию.

— Борщ сварил. Ты же вроде его любишь. А в холодильнике еще и котлеты нашлись с пюрешкой. Как раз на полноценный обед набралось, — было бы странно и дальше молчать, мысленно рассуждая о Леше, о правильности и ошибочности поступков. Диалог и так клеился с огромной натяжкой, спасало лишь желание Леши отвечать на вопросы и пока не углубляться в недавно произошедшее.

— Ну раз на борщ зовешь, то это пропускать никак нельзя, — Леша встает с дивана медленно, спуская на пол то левую ногу, то правую, кряхтит, как старый дед, а может, и того хуже. Видимо, синяки со временем начали болеть лишь сильнее.

Антипов не знал всего масштаба произошедшего, его никто в подробности не посвящал. Не то чтобы и он сам сильно стремился узнать наверняка, что произошло и каковы последствия. Может, в порыве ярости и обиды после ухода Ксении, пытаясь всячески задеть и унизить Лешу и Яна, он пытался влезть в эту темную историю и перемолоть двум друзьям все кости хотя бы морально. Но потом остыл, приуныв и смутившись от своего истеричного поведения. И чужие беды перестали интересовать его.

Самым главным было то, что пусть визуально Леша страдает и мучается, но помирать не собирается. Значит, свое обещание тете Тоне присмотреть за Лешей он выполняет. Даже до кухни он добирается вполне бодро, шаркая тапочками по полу явно нарочно. Знает ведь, как сильно Савва не переносит неподобающее, бескультурное поведение. Но в этот раз вставить язвительное замечание страдающему и больному Савелию не позволяет совесть.

Он стойко и, главное, молча терпит это издевательство. Помогает отодвинуть стул, чтобы Леша наконец-таки занял место за столом, и они смогли приступить к запоздалому обеду.

По тарелкам разлит свежесваренный ароматный борщ, рядом стоит пиалочка со сметаной и нарезанный белый и черный хлеб. И пусть трапеза обещает быть неловкой и безмолвной, по мнению Антипова, долгожданная горячая еда подарит мнимое удовлетворение.

Савва вздыхает с облегчением, когда в рот отправляется первая ложка супа. По небольшой кухне сразу разносится стук ложек о тарелки, тихие глотки и легкое потрескивание корочек хрустящего хлеба.

Видимое спокойствие.

Временное перемирие.

Они оба достойно выдерживают испытание, чтобы не испортить вкус свежеприготовленной домашней пищи.

Во время чаепития Леша не выдерживает первым:

— Кто эта девушка? Вы встречаетесь? Я ее раньше не видел.

Обреченный вздох Савелия, уже какой по счету за два дня, эхом разлетается по кухне. Действительно, с чего бы Леше соблюдать мысленно выстроенные правила Антипова о молчании до самого конца их вынужденного сожительства? Он ведь о них даже не знает.

Но сейчас Савелий почему-то не злится. Отчего-то у Леши имелась удивительная способность, странная, но крайне удачная — он идеально чувствовал подходящий момент, чтобы начать личный разговор и не огрести за то, что лезет с расспросами. Из-за этого иногда, действительно редко, они могли обсудить друг с другом что-то потаенное, до чертиков душевыворачивающее. Савва ненавидел эти моменты всем своим сердцем и мазохистски, с особым остервенением, любил одновременно.

После них становилось легче.

Они никогда не обсуждали и не вспоминали в дальнейшем все произошедшее в таких беседах. Вида не подавали, что они в принципе когда-либо существовали.

Это успокаивало.

Поэтому Савелий нехотя все же решает вступить в диалог:

— С чего бы мне ее тебе приводить на поклон? Много чести.

— Ха-ха, просто я удивился. Думал, ты до сих пор встречаешься с той девкой с каре. А это на тебя не похоже, ну, знаешь, — Леша неловко улыбается, по привычке проводя пятерней по волосам и растрепывая их. Не стоило указывать на неумение Савелия поддерживать долгосрочные отношения, но этот чертов язык без костей… Сказал быстрее, чем подумал. — Вы не выглядели особо счастливыми друг с другом, вот.

— К сожалению, не сошлись характерами. А с Ксенией мы начали встречаться где-то полгода назад.

— Каждый раз так говоришь: «не сошлись характерами», «не сошлись в мировоззрении», «не совпадали по распорядку времени», «не разделяли одинаковые жизненные ценности».

— Это существенные причины, чтобы не ужиться друг с другом. — Чай уже давно остыл, Леша к нему и вовсе не притронулся. Оно и понятно, у него есть занятие и поинтереснее, чем глотать кипяток, окрашенный заваркой. Савелий отпивает из кружки скорее для того, чтобы отсрочить продолжение фразы. Ведь в голову отчего-то начинают лезть новые бессмысленные размышления. Будь проклят Леша, решивший провести домашний психологический сеанс. А может, Савве стоит с большей вероятностью проклясть самого себя за то, что поддался странному желанию и дал заманить себя в эти сети задушевных разговоров. — Хотя, что может понимать ребенок, ни разу не состоявший в отношениях? Иногда все рушится именно из-за мелочей. Они накладываются друг на друга и осыпаются гребаной снежной лавиной, когда больше не выходит мириться со всеми этими незначительными деталями. Как бы не была сильна любовь, разве можно все время прощать и мириться с тем, что твоя вторая половинка в приоритет ставит карьеру, а не семью и ребенка? А ведь ты в глубине души все равно ждешь от нее именно того, что хочешь сам, как бы не уверял других и себя самого в обратном.

— А эта Ксюша, с ней иначе? — Леша спрашивает тихо, задумчиво. Как будто делает это невзначай, не особо намереваясь услышать ответ.

— Для тебя — Ксения, — Савва клюет на этот развод, как рыба на подходящую наживку. Поправляет Лешу между делом. — Иначе ли?..

Он не задумывался о таком до нынешнего момента.

Ксения.

Антипову было сложно признаться даже себе, тем более себе, что это одни из самых длительных его отношений за последние несколько лет. Он цеплялся за них, как утопающий хватается за самую тонкую и маленькую соломинку, лишь бы только подольше продержаться на поверхности. Тридцать лет — возраст, когда большинство знакомых уже обзавелось семьей, кто-то еще и детьми. А остальная часть просто плыла по течению и не планировала и в дальнейшем специально искать спутника жизни.

Первую группу людей Савелий понимал — на неженатых людей его возраста смотрят косо, думают как о неполноценных или бракованных, а человек семейный — это уже показатель значимости, реализованности в глазах общества, и не важно, как дела обстоят внутри этой самой «новой ячейки». Вторая группа была Антипову безразлична — какое ему дело до того, как они выглядят со стороны. Главное, чтобы он сам в глазах своего отца не оказался пропащим человеком.

Так совпало, что в бесконечных гонках по поиску спутницы жизни ему встретилась Ксения. Она подходила по многим параметрам и критериям, выстроенным Антиповым для своей будущей жены. Красивая, стройная фигура, приятные черты лица, умение хорошо одеваться и правильно преподносить себя — все это сразу вызвало у Савелия интерес к ее персоне. Впоследствии Ксюша продолжила его удивлять не только своими внешними данными, но и спокойным, сдержанным характером, достаточной заботой, большой снисходительностью к его причудам и заморочкам. А что самое главное — она все еще была рядом с ним и почти никогда не раздражала.

С Ксенией не стыдно было выйти в свет или показаться в приличном обществе. И пусть она легко принимала дорогостоящие подарки и не отказывалась от удобств богатой жизни, но особо ничего не выпрашивала и не требовала сверх меры. Все эти черты были Антипову симпатичны и комфортны, что в какой-то определенный момент он начал думать, а не любовь ли это? И раз все так удачно складывалось, то Ксения в его глазах стала крайне удачной кандидаткой в будущие жены.

Так насколько иначе с ней все, чем с другими?

— Возможно, — все же выдает вердикт Антипов. Ведь сколько ни ломай голову и ни гадай на кофейной гуще, а наверняка никогда не узнаешь.

— Звучишь очень убедительно, — саркастично подытоживает Леша.

— Если доел и допил, то свали из кухни. Ауру портишь.

Простое умозаключение младшего братца в итоге ставит жирную точку в желании Савелия и дальше вести философские беседы.

Прости, Леша, магии пришел конец.

Савва и сам не уверен полностью, почему не решился открыть Ксюше всю правду и просто сослался на то, что посидит с ребенком хорошего знакомого. Возможно, она бы все поняла, и тогда не случилось бы никакой катастрофы и нелепых ссор.

Но слова уже сказаны.

Двери захлопнуты.

А Антипову показалось, что гораздо проще не вдаваться в подробности своих не особо и родственных связей с тетей Тоней и оболтусом Лешей, оставляя эту чересчур интимную часть своей жизни в стороне. Ксения была Савелию симпатична, в перспективе он рассматривал ее в виде будущей жены, но желания открыться настолько сильно перед ней почему-то не находилось.

Откровенно говоря, Савелия бесила эта случайная правота Леши по поводу его слабой уверенности в собственных словах и чувствах. Но он не хотел излишне сильно вдумываться в причины и следствия таких действий.

Много думать — вредно. Так все может разрушиться. А Ксюша… Должна остыть, отойти.

— Ну так что? Долго глаза будешь мозолить? — Савва действительно не знает, зачем Леше вообще выслушивать все его думы. Хобби, что ли? Мазохизм? Конечно, он всегда был бесхитростным, всепрощающим дурачком, который позволял другим пинать себя из стороны в сторону, как неваляшку, а потом еще и жалел пинающего. Кому, как не Антипову, знать об этом лучше всех. Только пора заканчивать. Печальное зрелище, в котором он является тем самым злодеем, получающим сострадание и утешение.

Бесит.

— Нет-нет, ухожу я. Просто, — поднимается из-за стола Леша медленно, бросает неловкий взгляд на невыпитый чай, уже холодный и не очень вкусный. Невооруженному глазу понятно, что он отчего-то медлит, оттягивает момент и не стремится уходить.

— Говори, что ты там хочешь, — подталкивает Савелий.

— Знаешь, вы, кажется, с Яном знакомы?

— Ха! — Антипову сразу становится понятно, о ком дальше пойдет разговор. И не то чтобы эта тема могла стать приятнее предыдущей. О бесконечное проклятое воскресенье, день перед прыжком в бездну, когда же ты закончишься? Тогда же, наверное, прекратятся и все раздражающие темы и проблемы сегодняшнего дня. — Довелось познакомиться, к несчастью.

— А, понятно, то есть, а где?

— В институте. Он мой студент.

— Ох, черт! — Леша прикрывает рот руками, испугавшись за свою несдержанную реакцию.

— Именно им он и является. — В окнах соседних домов уже давно зажглось множество огней, а они все никак не могут покончить с бесконечным обедом, перетекшим в такой же бесконечный диалог. И ведь Антипов лично позволил ему начаться. Иронично, что не может так же и закончить.

— Нет, я это к тому, знаешь, удивительно, что вы ни разу друг с другом здесь не встретились. Мы ведь с Яном столько лет дружим…

— Бог меня миловал до вчерашнего дня, чтобы не лицезреть его лицо не только в аудиториях и коридорах института, но еще и тут.

— Ха-ха. — По тому, как недовольно сморщился Савелий при одном упоминании Яна в разговоре, даже Леше стало понятно о том, какие именно чувства тот испытывал к Воскресенскому. — Возможно, вы двое не очень удачно встретились вчера? И поэтому…

— Почему же только вчера? Ты льстишь своему дружку. Неудачные встречи у нас происходят на постоянной основе, когда он заходит в аудиторию и открывает свой… Свой рот, когда не просят. Ничего удивительного, что и за пределами вуза он ведет себя аналогично.

— Прости его, — Леша замечает, как Савелий хочет возмутиться и вставить свои пять копеек, но не дает ему этого сделать. — Я говорю не про другие дни, только про вчерашний. Конечно, будет сложно поверить мне, что Ян хороший человек. Не думаю, что мои слова вообще смогут хоть что-то изменить в ваших взаимоотношениях. Но за вчерашнее правда не злись на него. Только за вчерашнее. Потому что его вины во всем произошедшем нет. Мы просто наткнулись на хулиганов, которые от нас не отстали. Ян не хотел объясняться, ведь необоснованно взвалил всю эту чертову нелепую ситуацию на себя и, наверное, думал, что если ты его отругаешь, то ему станет чуточку легче…

— Давай, иди наконец в свою комнату. Уже поздно, завтра мне рано вставать, а я так и не притронулся к уборке и помывке посуды. Ты мешаешь.

Не верится, но Леша больше не спорит, уходит тихо и без раздражающего шарканья. Савелию кажется, что за последние два дня именно этот вечерний «обед» стал самым тяжелым испытанием для него. Что там Ян, ссора с Ксюшей и другие житейские неурядицы… По-настоящему невыносимым и выматывающим всегда были и будут попытки разобраться в своих собственных чувствах и садистские разговоры о личном, выворачивающие душу наизнанку.

За окном наступила непроглядная темень, наверное, уличные фонари во дворе давно зажглись. Теперь и на кухне стало по-настоящему тихо.

Савелий уныло окидывает взглядом пустые тарелки, грязные ложки и полный стакан Лешкиного чая. Вздыхает, чертыхается и выпивает этот несчастный чай за один раз.

Скоро наконец-таки наступит завтра.

И все решится. Все изменится.