В действительности, дни продолжали тянуться однотонной и монотонной массой. Ничего не поменялось. Такой долгожданный понедельник сменился вторником, а потом четвергом и новым воскресеньем.

Неделя тащилась и тащила Антипова за собой.

Сначала Савва чувствовал себя взволнованно и немного нервозно, наконец-то покидая дом тети Тони и прощаясь на какое-то неопределенное время со всем приключившимся там. Пусть она и приглашала его заглянуть вечером после работы хотя бы на чай с тортом, согласиться Савелий не решился. Он давно не маленький ребенок, ищущий утешение в ее нежных объятиях, которые им приходилось делить с Лешей на двоих.

Теперь ему не нужно бороться за место рядом с этой прекрасной женщиной. Савелий отступил, уступая все тепло, любовь и заботу единственному настоящему сыну.

Теперь настало время притворяться сильным.

У него это, в принципе, хорошо получается.

Савелий с раннего утра проверяет телефон почти каждые пять минут, ожидая то ли сообщения от Ксюши, то ли уведомления о предстоящем конце света.

Правда ни того, ни другого ему не приходит.

И рабочая неделя потянулась своим нудным чередом.

Иногда Антипов ловил себя на том, что с каждым прошедшим днем проверяет список пропущенных звонков и сообщений все безразличнее и безразличнее. Пусть до того переломного и злосчастного дня они с Ксюшей никогда не переставали поддерживать связь на настоль длительный промежуток времени, было странно и немного пугающе осознавать, что особых переживаний не ощущается.

Кто бы в это поверил? Ведь еще недавно Савелий умудрился закатить истерику и сорваться на Леше из-за того, в чем сам и провинился. А теперь просто жил дальше. Вина прошла, обида утихла.

На сказочную любовь, описывающуюся в романах, по его личным смутным догадкам, чувства Саввы не походили. Но реальность всегда отличалась от книг, иначе каждый второй уже давно бы стал богатым, любимым или и вовсе превратился бы в супергероя. И пусть Леша зародил в его голове зерно сомнений, укоренившаяся идея о женитьбе все же преобладала над другими мыслями. Значит, и любовь у Савелия может быть другой, отличной от представленных в кинематографе и литературе. И она может исчезнуть на неделю с радаров, а потом обязательно появится и все потечет своим чередом.

В тридцать, в принципе, разнообразия становится гораздо меньше. А жизнь монотонней.

Поэтому Савелий продолжает работать с утра до вечера, ужинает в любимых ресторанах, возвращается в пустую квартиру, читает книги, то совсем ужасные, то даже очень неплохие. Ложится спать и просыпается. Снова работает.

Этот вечный круг статичности не прерывается. Даже студенты, сотни и тысячи лиц, которые, казалось бы, должны меняться из раза в раз, все равно остаются теми же. Их много, но они так похожи. Савва не уверен, что сможет отличить одного от другого.

Еще несколько лет назад он бы пришел в ужас от такого вывода, но сейчас это его не пугает. Кто-то перестает удивляться виду крови, а кто-то начинает замечать только имена в списке студентов и их баллы.

Удивительная штука — профдеформация.

Можно ходить по одним и тем же коридорам, вести пары в течение нескольких лет у одних и тех же студентов, а потом выйти за пределы института и не вспомнить ни одного лица.

Кто-то с ним здоровается, кто-то просит совета или более подробного объяснения темы. С кем-то всегда получается переброситься несколькими приятными фразами или смешными шутками. Визуально Савелий всегда остается таким же опрятным, ухоженным. Нормальным. У него нет серьезных проблем на работе, за ее пределами тоже. Идеальный образ.

Но вот ирония. Его дни — сплошная полоса серого цвета, студенты — безликие призраки, которым нечего дать: ни знаний, ни поддержки или жизненного опыта, а конечный план — жениться на той самой любимой и подходящей девушке в лице Ксении, чтобы создать семью и стать полноценным.

«Все настолько статично», — меланхолично размышляет Антипов.

Неделя исчезла, сменившись новой. А Савва остался в личном дне сурка — меняются даты в календаре, не меняется в итоге ничего. Даже этот понедельник идентичен предыдущему: те же лица в тех же местах. И сообщение на телефон приходит как и тогда, от мобильного оператора, с самым дибильным посланием: «Начните неделю с хорошего настроения, мы дарим вам бесплатный кофе от сети кофеен Co**x!».

Чтоб их.

Перед началом первой пары во внутреннем дворе института не очень многолюдно, ведь мало кому захочется спозаранку торчать вне своей кровати. Из оставшихся порядочных студентов, все же желающих прийти к 9 утра в родимую альма-матер, все, вероятно, уже сгрудились в аудиториях. Да и воздух ещё не прогрелся настолько, чтобы было комфортно долго находиться на улице в легкой одежде. Именно это время Савелий всегда выбирает для того, чтобы в тишине и уединении выпить гребаный бесплатный кофе-презент от мобильного оператора. И мысленно проклясть ужасный вкус некачественной бурды, замаскированной под изысканный напиток.

Спасибо, Co**x, каждая неделя начинается с хорошего причитания!

Поэтому Савелий специально держит путь к беседке, находящейся в самом отдаленном углу вуза. Приятная тишина этого места, спрятанного в мрачной завесе двух соседствующих корпусов и укутанного оградой из пышных, зазеленевшихся кустарников, всегда позволяет провести привычный ритуал без лишних глаз и раздражителей.

Он уже почти подходит к нужному месту, остается буквально обогнуть заросли кустарников, скрывающих как вход в беседку, так и всю ее в принципе, но останавливается. Мужской голос хоть и звучит приглушенно, все равно отдает надрывом и дикой усталостью.

— …звонил сегодня, ублюдок.

По сути, делать сегодня здесь Савелию явно нечего, место уже заняли до него, и было бы чертовски глупо продолжать стоять с другой стороны зарослей и подслушивать чужой разговор. Честно, остатками здравого смысла он все понимает. И стоит дальше, сжимая в руках стремительно остывающий стаканчик с кофе.

— Не знаю, я не взял трубку. Ха! Знаться с ним не хочу… Нет, но я уверен, что он как-то узнал о произошедшем. Мы не были настолько близки, чтобы переживать и беспокоиться…

Этот незнакомый голос, со скачущими интонациями, обсуждающий совершенно непонятную тему, почему-то успокаивает. Такая нелепость. Но чувство единения возникло от осознания того факта, что у незримого человека, так же пытающегося укрыться за стеной от всего мира или хотя бы от социума в институте, за душой спрятана безграничная усталость и, возможно, некая безысходность.

— Прекрати выгораживать этого мафиозного ублюдка. Я уверен, что он как беспокоился только за свою задницу и свои интересы, так и продолжает это делать. Кир, говорю тебе, знать не хочу причину его звонка и связываться с ним тоже. И тебе не советую, ты ему больше не должен, держись от этого говна подальше.

До этого момента Савелий никогда не замечал в себе пристрастия к шпионажу за чужой личной жизнью и секретами. Не сказать, что и сейчас его сильно интересовала суть разговора, но он жадно вслушивался в интонации, тембр. Этот приглушенный голос звучал на удивление приятно. Он был однозначно мужским, с едва уловимой, легкой хрипотцой, когда человек усмехался или немного раздражался. Не низким, но и не слишком высоким, моложавым.

Удивительное дело, Савва редко обращал внимание на голоса. Люди просто говорили и то, как они это делали, не вызывало в его душе ни раздражения, ни наслаждения. Внешность всегда была первостепенна. Насколько же сейчас Антипову странно было осознавать, что он готов вечность слушать этот голос.

«Стоп, это уже слишком», — Савелий вовремя оборвал себя на не очень целесообразных мыслях. Ведь голос все еще был мужским.

До одури красивым.

Мужским.

— Хааа, ты… Иди отдыхать, после ночной смены то. Что? Нет, утром домой забежал переодеться, но матери уже не было. Она говорит, что все в порядке, но… Ой, ладно, просто иди отдыхать. И прости, что я так не вовремя позвонил. Просто я переживаю, что Лег и с тобой связаться захочет. Да, да, увидимся…

Разговор незнакомца по телефону наконец обрывается. И в округе наступает полнейшая тишина. Савелий допивает свой порядком остывший кофе то ли с облегчением, что наваждение тоже закончилось, то ли с некой долей разочарования.

По сути, теперь ему точно тут делать нечего. Хватит этого необоснованного и странного поведения. Да и неровен час, как незнакомец выйдет из беседки и застанет его во всей красе: греющего уши чужими секретами, даже если на деле это совсем не так.

— Вот черт. Это я тут параноик…

Неожиданный монолог полностью выбивает Савелия из колеи. Он никак не думал, что человек по ту сторону изгороди еще что-то скажет.

Забавно.

Как будто только этого и ждал.

Вместе с отголосками вырванной фразы, порыв холодного весеннего ветра доносит до Антипова сначала тихий щелчок, а потом насыщенный сигаретный аромат. И Савва понимает, что скоро незнакомец уходить явно не собирается.

В целом, ему от осознания этого факта ни горячо, ни холодно. В целом.

Поэтому Савелий выбирает самый глупый и импульсивный вариант, навеянный странным послевкусием спокойствия и умиротворения, пришедшим оттуда, откуда никто не ждал. Он решается посмотреть и узнать, кто же тот самый человек, скрывающийся за кустарниковой оградой.

Савелий делает сначала один шаг, потом другой, неспешно добирается до входа в беседку и даже оказывается внутри. Парень, явно студент, никак не реагирует, находясь в своем собственном мире. Единственное, что сразу бросается в глаза, это сжатая в кулак левая рука, объятая дрожью.

Со спины сложно понять кто он такой, поэтому Савва рассматривает его силуэт с некой долей любопытства: за черной бесформенной толстовкой с огромным белым крестом от одноименного бренда и широкими свободными, такими же черными джинсами, парень выглядит одним сплошным мрачным пятном. Сложно угадать фигуру наверняка, но он однозначно не полный, да и ростом на полголовы ниже самого Антипова, значит, где-то около 180 см, может, чуть меньше.

— На территории института запрещено курить, — без особой претензии в голосе констатирует Савелий, чтобы привлечь к себе внимание.

Незнакомец наконец-то реагирует.

Сначала он пугается, неловко вздрагивает и передергивает плечами, осознавая, что теперь он тут вовсе не один. Савва замечает, как поднятая к губам рука с сигаретой быстро опускается, а человек поворачивается к нему лицом.

Первое, что видит Антипов даже за козырьком кепки и натянутым капюшоном худи, — это яркие голубые глаза, влажные, покрасневшие, приоткрытые в удивлении губы, и до боли знакомое лицо.

Ян кажется не столько удивленным, сколько напуганным и встревоженным. Сначала Савве кажется, что все из-за того, что его застали за чем-то дурным, неправильным, как курение на территории вуза. Но потом он вспоминает, что Яна потряхивало мелкой дрожью и до этого.

Савелий немного заторможенно водит взглядом по его лицу, подмечая белесую полосочку шрама на брови и отсутствие каких-либо кровоподтеков. Наверное, за ту неделю, что они не виделись, раны медленно, но верно начали сходить на нет.

— О, здравствуйте, Савелий Алексеевич. — Воскресенского отчего-то до сих пор не покидает легкий мандраж. Рука, с зажатой в ней сигаретой, мелко подрагивает. Он не решается докурить ее, но и тушить тоже не спешит. Пепел медленно падает с кончика сигареты, то осыпаясь на деревянный пол беседки, то ветром уносясь куда-то далеко, в неизвестном направлении.

Савва сам не знает, почему подмечает все эти нелепые детали, на которые незнакомцы обычно не обращают внимание. У него самого сейчас системы подлагивают, контакты искрятся и мозг отказывается правильно функционировать.

— Ха-ха, — раздается этим очаровательным голосом, с той самой легкой хрипотцой, какая слышалась и когда Ян разговаривал по телефону, — а у нас с вами кеды одинаковые.

Сначала до Савелия не доходит. Он стопорится на осознании того факта, что голос, недавно завороживший его, голос человека, с которым он почувствовал единение, принадлежит Яну Воскресенскому.

Удивительная нелепость.

Сердце Саввы вмиг заходится бешеным стуком, а руки моментально холодеют.

Два года, два долгих года они встречаются в одних и тех же аудиториях, мельтешат друг перед другом в коридорах и мозолят глаза в ближайших к институту кафе и магазинчиках. Савва замечал русую макушку Яна в очереди на кассу, цеплялся взглядом глаза в глаза, сидя за соседними столиками в кафе, разглядывал его лицо, когда он прятался на дальних рядах кабинетов.

Но ни разу Савелий не обращал внимание на голос Яна.

Ни одного чертового раза.

Потому что всегда первым, что Антипов выделял в этой толпе безликих призраков, было лицо Воскресенского.

В тот же миг его охватывало невообразимое раздражение, и он уже не мог сдержаться, чтобы не обратить на Яна внимание и не высказать что-нибудь до ужаса язвительное.

— Что? — уточняет Савелий, действительно не понимая о чем вообще идет речь.

— Кеды, говорю, одинаковые, — Ян показывает жестом посмотреть вниз, к ногам.

До Саввы наконец доходит, он опускает взгляд в том же направлении, смотрит сначала на обувь Яна, потом на свою. Кеды и правда выглядят одинаково: белые, с черной окантовкой по мыскам, около шнурков и по всей пятке.

— У меня оригинальные. От Селин. — В итоге Савелий выходил из себя. От всей абсурдности происходящей ситуации, от осознания того, что как дурак поплыл от голоса самого раздражающего человека в своей жизни, зачинщика всех скверных ситуаций и просто неприятной личности. А еще больше капать на мозг начинают всплывающие в голове слова, которые ему ненароком удалось подслушать.

Неожиданно раздается тихий смех.

Савва врезается взглядом в лицо Яна остервенело, с нездоровой жаждой и желанием либо сожрать хозяина этого мозговыносящего голоса, либо запомнить, вырезать мимолетно проскользнувшую улыбку у себя на подкорке навсегда.

— Так у меня тоже не паль. — Ян успокаивается. Савелий замечает это по разжатому кулаку и руке с сигаретой, вновь потянувшейся к губам для последней затяжки.

— Ты… — хочет возмутиться Антипов.

Но Ян быстро докуривает, выпускает едкий дым наружу и прячет окурок в карманной пепельнице. Его взгляд порочных голубых глаз приобретает игривый оттенок, губы расходятся вовсе не в нежной и сокровенной улыбке, а в ехидной усмешке, возникающей почти всегда, когда они сходятся друг с другом в словесных баталиях.

— Кажется, я даже успею прийти на пару раньше, чем наш вечно пунктуальный Савелий Алексеевич! Вот это повезло, так повезло. Согласитесь?

Савве остается только изумленно смотреть Воскресенскому вслед, когда стрелка на его наручных часах показывает ровно девять утра.

Пара началась, а Савелий резко закончился.

«Ха-ха, уделал. Вот тебе и чертов день сурка», — с неким мазохистским удовлетворением подмечает Савелий.

На совместной паре на Яна он больше ни разу не смотрит. И день пролетает на удивление быстро.

***

Со вторника по пятницу голова у Антипова оказывается подчистую забита мыслями о Яне.

Конечно, он все так же проверяет телефон на наличие пропущенных звонков или сообщений от Ксении, даже пару раз сам пишет ей, но в ответ получает звенящую тишину и полнейший игнор. А потом снова с чистой совестью возвращается к излюбленной теме этой недели, к Воскресенскому.

Савва обмусоливает все известное ему о Яне по сотому кругу, начиная с недавно услышанного диалога и заканчивая их первым конфликтом. Как оказывается, знает Савелий не очень уж и много, и сделать какие-то конкретные и верные выводы не получается.

Первая серьезная стычка, положившая начало вражды именно со стороны Антипова, хоть и произошла почти в самом начале после поступления Воскресенского в вуз, ясности о личности Яна никогда не привносила. А Савва в последствии был так занят тем, что всячески презирал студента и по мере возможностей отыгрывался на нем, что редко вообще думал какой он там из себя человек.

И хоть он помнит самые мелкие детали случившегося, как будто все произошло только вчера. Многие вещи так и остались загадкой. Савелий знал наверняка, что группа студентов, по всей видимости, питавшая к нему личную неприязнь бог знает по каким соображениям, решила отомстить ему до ужаса нелепым способом — проколоть колеса его новенькой дорогостоящей машины.

Как Ян, недавно поступивший студент-первокурсник, который и двух месяцев отучиться не успел, умудрился оказаться замешанным в произошедшем и чем обозлился на Савелия, он так и не узнал. Но факт того, что Воскресенский лично принимал во всем участие, был не посредственным доводом Саввы, а зафиксированным камерами преступлением.

Всех виновников впоследствии поймали и исключили из института, кроме одного — Яна Воскресенского. И как бы Савелий не стремился призвать и его к ответственности, руководство осталось непреклонно в игнорировании требований. Яна не только не вызывали для разбирательств в случившемся, его просто-напросто вычеркнули из списка соучастников. И никто ни разу перед ним не обмолвился о том, что ситуация приняла серьезный оборот.

Как потом предполагал Савелий, ни раз и ни два замечая знакомые люксовые бренды на Яне, в финансовом плане его семья явно стеснена не была. Возможно, со связями дела обстояли так же удачно, как и с деньгами.

Откровенно обсуждать со студентом этот случай, чтобы докопаться до истины, Савва никогда не хотел. Поэтому все переросло в обыкновенную ненависть и холодную озлобленность. И если сейчас Антипов снова в глубине своей головы понимал, что собака зарыта гораздо глубже, чем может показаться, то его желания и возможностей хватало лишь на пустые размышления.

Но даже им пришел конец, когда в пятницу, прямо в разгар третьей пары, раздался долгожданный телефонный звонок.

Савелий выскочил из аудитории как ошпаренный, оставляя студентов конспектировать информацию с доски или, что могло быть вернее, разговаривать друг с другом и страдать откровенной фигней. Его, признаться, не очень волновало, что именно они выберут. Потому что на экране красовалось имя «Костя». И пусть «Костя» однозначно далек от «Ксюши» тремя разнящимися в именах буквами и, очевидно, половой принадлежностью, кое-что схожее в них было. И это кровное родство.

— Привет, препод! Не помешал? — голос из трубки в тишине коридора кажется чересчур громким, а его басовитость и излишняя энергичность ситуацию никак не улучшают.

— Здравствуй. — На грубоватое обращение Савелий внимание уже давно не обращает. На такое вообще лучше никогда не реагировать, чтобы не обидеть неудавшихся шутников, считающими грубые обращения хоть сколько-нибудь забавными. — Да вот как сказать… У меня сейчас пара, поэтому долго говорить не смогу.

— Ахах, какой вы плохой препод, на личные нужды променяли дорогих студентов! Но ладно, не буду делать из тебя еще более плохого. Я просто хотел предложить выпить сегодня вечером, где-нибудь часиков в пять тебе будет удобно?

— Да, вполне.

— Тогда до встречи, адрес скину геолокацией.

— Ага, до скорого, — пошедшие гудки ознаменовали конец разговора.

В аудиторию Савелий вернулся в странном расположении духа. С одной стороны, звонок Кости послужит хорошей возможностью узнать о Ксюше, а с другой, хотелось бы поговорить с ней напрямую.

Но несмотря на странное послевкусие, остаток пары Антипов провел, как порядочный, без сучка и задоринки, успев рассказать весь запланированный материал. Кроме мыслей о предстоящей встрече, которых, почему-то не возникало, Савва не думал ни о чем. Да и в этой группе раздражающей русой макушки не было, на которой обычно волей-неволей останавливался его взгляд.

— На этом мы сегодня заканчиваем, — подытоживает Савелий. — Напоминаю, что студенты, пишущие свои курсовые работы у меня, могут отправить их мне на почту до трех часов дня или, если у кого-то есть распечатанные, сдать либо сейчас, либо донести на кафедру так же до трех часов. После этого курсовые больше не принимаю, и тех, от кого их так и не получил, сразу отправлю на пересдачу. Все, увидимся на следующей неделе!

Савелий еще минут пятнадцать сидит в потихоньку пустеющей аудитории, изредка принимая распечатанные курсовые и помечая сдавших их студентов в отдельном бланке. Потом еще около сорока минут проводит на кафедре, занимаясь приблизительно тем же самым.

К концу оглашенного срока ожидания единственными, не предоставившими свой черновой вариант курсовой, остается всего три человека. И Ян красуется в этом списке первым и, наверное, единственным тяжелым случаем.

Савва вымученно вздыхает, потирая уставшие глаза, достает из шкафа другие собранные курсовые, кидает их к новым и отодвигает всю довольно массивную стопку подальше от себя.

Бесполезно ломать голову над тем, спохватятся ли опоздавшие и пришлют ли в конечном итоге хотя бы что-то через день или два, когда уже придется доделать документы, чтобы в понедельник подать списки студентов, допускающихся до сдачи курсовой работы. Хотелось бы, чтобы не присылали, а с другой стороны, он бы все равно их принял, предварительно пожурив опоздунов.

На кафедру заходит еще несколько преподавателей, с которыми приходится переброситься парочкой доброжелательных фраз и обсудить извечные проблемы по изменению заполнения документации и по поводу собраний преподавательского состава. И в какой-то момент всех этих болезненных тем, от которых Савелий так устал, становится слишком много.

И он понимает, что пришло время ехать домой.

До встречи с Костей ровным счетом имеется пара часов, за которые нужно еще доехать до дома, скинув машину на подземной стоянке, и хотя бы переодеться. Поэтому с коллегами Савелий прощается бодро, но крайне сухо, чтобы не растянуть этот момент извечных пожеланий хороших выходных, удачного вечера и всякого разного еще на энный промежуток времени.

Из здания института Савелий выходит бодрым шагом, обходя все препятствия в виде кучкующихся безликих студентов, встречающихся коллег и других незнакомцев, куда-то направляющихся по своим делам.

Стопка с курсовыми так и остается забытой на столе.

***

Такси подвозит Савелия к месту ровно за двадцать минут до назначенного времени. Пока он доходит до бара по пешеходной улочке, кишащей толпами таких же стремящихся отдохнуть и развлечься в пятницу вечером, его эмоциональное состояние и желание выпить испаряется начисто.

Единственное, чего он теперь ждет с небывалым остервенением, это заветной встречи с Костей, чтобы наконец-то пролить свет на неожиданный заскок Ксении. А то, что всю эту затею с посещением бара и пьяными разговорами своему брату предложила именно она, Савва, честно сказать, не сомневается ни на йоту.

«Ну давай, давай, узнаем, что она там от меня хочет услышать», — меланхолично думает Савва, пока ходит по залу и подыскивает какой-нибудь уединенный и отдаленный столик.

Каково становится его удивление, когда он замечает за спрятанным за загородкой столиком, знакомый шкафоподобный силуэт. Антипов думал, что, как и всегда, окажется пунктуальнее своего знакомого, но тот смог удивить.

— Давно не виделись, — спокойно, с отголоском скрытой усталости бросает Савелий, присаживаясь на соседний диванчик.

— Это точно! — воодушевленно вторит Костя. — Тебя в последнее время так тяжело встретить, что я скоро забуду твое лицо.

Антипов бегло осматривает стол, подмечая почти приконченный бокал виски, переводит взгляд на радушное лицо Кости и понимает, что бокал этот явно не первый. Если бы сам Савва успел за время ожидания прикончить столько чистого виски, то, наверное, чувствовал себя на порядок веселее и доброжелательнее ко всему белому свету.

Но Косте это не грозило. Хоть он и выглядел довольно симпатично на лицо, имея такие же аккуратные и нежные черты, как и сестра, фигура у него была массивной, крупной. С большим ростом, приличной мускулатурой и милым личиком, Костя всегда походил на простака и дурочка, этим к себе и располагая.

Где-то около года назад, Савелий познакомился с Костей в баре, в который предпочитал ходить время от времени либо один, либо с кем-то из малочисленного списка оставшихся друзей. В каком-то плане встреча оказалась судьбоносной, ведь именно с легкой руки Кости, он познакомился с его сестрой Ксенией. Только вот единственное, что тогда не знающий будущего Савва смог вспомнить на следующее утро — это лицо нового знакомого и то, что появившееся из ниоткуда имя в списке контактов принадлежит ему.

Через неделю после жуткой пережитой попойки, Антипов, так ни разу и не созвонившийся и не списавшийся со случайным собутыльником, тянется все же удалить его номер. Но судьба-шутница, сталкивает их еще раз уже в зале, куда Савелий методично, несколько раз в неделю, ходит заниматься.

И после этого новый контакт все же остался нетронутым, а они с Костей периодически стали иногда вместе выпивать в барах или встречаться в ночных клубах, чтобы расслабиться.

Однако, была вещь, которую Савелий запомнил для себя наверняка — с Костей лучше не напиваться.

И именно этого правила он впоследствии всегда придерживался.

Сегодня не стало исключением. Пил Костя много и активно, говорил тоже достаточно. Савва, в отличие от него, мусолил четвертую рюмку коньяка уже около получаса и особого участия в диалоге не проявлял, так, изредка поддакивал и, когда было совсем не отвертеться односложными ответами, вставлял пару коротких фраз.

Просидели они в баре порядком около двух часов, но до долгожданной и, на деле, единственной темы, ради которой Антипов вообще согласился на встречу, почему-то так и не дошли. Но допитая четвертая рюмка и начатая пятая, помогли Савве смотреть на всю ситуацию взглядом монаха-буддиста, идущего по тропе совершенствования духа и проводящего большую часть времени за медитациями.

Дзен он поймал уже конкретный.

И такие мелочи, как количество времени, которое придется затратить на ожидание этого чертового момента, становились еще незначительнее.

— Слушай, дружище, — почему-то Костя начал трясти Савву за плечо, — тебе звонят. Причем настойчиво так, второй раз уже. Ты трубку возьми что ли, посмотри кто…

— А, точно, я и не услышал, — довольно равнодушно пробурчал Антипов и полез в карман джинс за телефоном.

— Добрый вечер, Татьяна, я вас слушаю. Что случилось? — звонила отчего-то коллега с кафедры. И проигнорировать ее, как бы не хотелось, было крайне затруднительно.

— Ох, и вам доброго вечера, Савелий! Вы уж извините, что тревожу вечером в пятницу-то… — женщина по ту сторону трубки начала свою речь настолько издалека, что Савва успел снова впасть в прострацию.

— Ничего, страшного. Вы что-то хотели? — как можно тактичнее подтолкнул даму к продолжению Антипов.

— Да, да, тут такое дело… Вы на кафедре курсовые работы оставили. Вот подумала, наверное, вам их как-нибудь передать нужно. А тут как раз один ваш студент и свою курсовую досдать хочет. Может, он подъедет куда вам надо и как раз передаст все бумажки-то?

— Я… — Савелий пару секунд заторможенно молчит, думает. Говорить подъехать к бару — это как-то совсем нелепо. Но вот за час или полтора, которые студент потратит на дорогу до его дома, Савва сможет немного прийти в себя и благополучно забрать все нужное. — Пусть подъезжает по этому адресу… И, Татьяна, могу я попросить вас дать студенту мой номер, чтобы он отзвонился, как подъедет.

— Конечно, так и передам. Тогда хороших выходных вам!

— И вам того же. До свидания.

Савва смотрит на часы — 19:20. Напрягает все свои работающие на данный момент извилины, прикидывает и понимает, что как минимум минут двадцать у него еще есть, чтобы выведать у Кости все интересующее, вежливо распрощаться и вовремя доехать до дома.

Отменный план.

— Хаа, хорошие выходные — это выходные без рабочих звонков, — совершенно безнадежно сетует Савелий. И пусть коллега, наоборот, выручила его, сейчас Савва не хотел даже знать обо всех ошибках и трудностях, которые ему предстоит пережить и исправить.

— Правильно, правильно! — подбадривает Костя. — За это надо выпить!

Сам говорит, сам выпивает. Костя вообще крайне самостоятельный. Савва даже не знает, зачем он ему вообще сегодня оказался нужен. Но, думает, ладно, вот сейчас спросит все интересующее и уйдет.

Правда, искренне так думает.

Особенно когда выпивает предпоследнюю рюмку «за компанию», последнюю «за встречу», «за знакомство», «за лучшее будущее».

А потом неожиданно просыпается все за тем же столом от того, что его тормошит официант.

— Извините, уважаемый клиент, наш бар закрывается через полчаса.

— Что? — уточняет Савелий, с ужасным трудом отрывая голову от стола.

— Мы уже закрываемся. Ваш друг сказал, что оплатите счет вы.

— Да? Давайте тогда сюда счет, — Савва вымученно вздыхает, потирая заспанные глаза. Часы на телефоне показывают половину двенадцатого ночи, а под циферблатом на экране блокировки красуется 6 пропущенных звонков и семь непрочитанных сообщений, и все с незнакомого номера.

Пока официант уходит за счетом и переносным терминалом, Антипов открывает чат, по всей видимости, со студентом, который должен был подвезти работы.

20:45 «Добрый вечер, Савелий Алексеевич! Я подъехал по указанному адресу. Стою тут, жду. Но вы что-то не берете трубку…»

21:10 «Все еще стою, а вы все еще не приходите… И не отвечаете…»

21:11 «Это такой новый способ мести? Вы отыгрываетесь на мне за прошлую встречу?»

22:03 «Вы что, специально телефон вырубили?»

22:03 «Хотя нет, тогда бы говорили, что телефон выключен или находится вне зоны действия сети»

22:51 «Признайтесь, вы заснули и поэтому молчите?»

23:17 «???»

Когда Савелий дочитывает последнее сообщение и оплачивает набежавшую сумму, большую часть которой сделал вовсе не он сам, на часах ярко высвечивается 23:43. И Савва понимает, что полностью облажался не столько как преподаватель, сколько как человек.

Особой надежды на то, что студент до сих пор находится около его дома, питать не приходится. Было удивительно уже то, что он прождал Савелия на улице около чертового жилого комплекса больше двух часов и не ушел. По крайней мере, сам Савелий этого делать бы не стал, и, в глубине своего пристыженного сердца, верил, что такие мысли посетили не только его одного. И все эти сообщения парень писал откуда-нибудь из своего дома, пытаясь так подколоть не отвечающего преподавателя.

***

По более-менее свободным ночным дорогам, такси подвозит Савву до дома довольно быстро, но это все равно не отменяет факта, что он умудрился опоздать на несколько часов. Наверное, безмерно долгих и невозможных для студента, отчего-то ждавшего его до полдвенадцатого ночи на улице. Так ко всему прочему, намеченная цель встречи тоже не была достигнута.

Провал по всем фронтам.

Окончательный и бесповоротный.

За время поездки Антипов успевает немного протрезветь. А когда наконец выходит из машины прямо около проходной своего жилого комплекса, существенно попрохладневший с вечера воздух дает ему то ли метафорический удар под дых, то ли окончательно сбивает алкогольное опьянение. Даже походка у Саввы становится более уверенной, а ноги больше не заплетаются.

Он расплачивается с водителем по карте, провожает удаляющуюся желтую машину апатичным взглядом человека, принявшим свою судьбу и смирившимся со всем произошедшим. И уже поворачивается, чтобы пойди домой и покончить с сегодняшним днем окончательно, забывшись крепким сном. Но замечает чертовски знакомую русую макушку и стройный силуэт.

Он стоит на тротуаре в метрах пятнадцати от Савелия, повернутый к нему спиной. Но Савва уверен, он знает наверняка, чувствует каким-то шестым чувством, что там виднеется именно фигура Яна.

Сердце почему-то неловко пропускает удар, когда до Савелия доходит кто все это время ждал его около дома и кто отправлял эти нелепые сообщения в пустоту.

Он не ушел.

Он все еще стоит и ждет.

На дворе гребаная ночь. Любой нормальный человек давно бы бросил эту проклятую затею и вернулся домой.

Но только не Ян.

Ян остался.

Савва не двигается с места, пытаясь справиться со сбившимся дыханием и странным калейдоскопом чувств, нахлынувших на него. И только смотрит пристально на одинокую фигуру Воскресенского. Долго так, как будто боится, что оторвешь взгляд и все — Ян исчезнет, испарится навсегда.

Его в какой-то момент осеняет — вещи на мальчишке, что ещё при встрече у Леши дома, что сейчас — явно не брендовые, в каких он в институте ходит. Они дешевые совсем, как будто даже не из массмаркета, а с рынка по скидке урванные. Но и так он выглядит по-блядски красиво, в этих своих массивных, поношенных, испачканных сотнями, тысячами пыльных маршрутов, белых кроссах, в смешных носках с львятами, в застиранной, уже не такой тёплой как раньше, оранжевой худи с небольшой надписью в правом углу —«explosion» и в широких светло-голубых джинсах.

Именно в них, а не в дорогих, известных всем современным детям шмотках, он настолько правильно, ничуть не инородно вписывается в пейзаж ночной улицы, с ее пустыми тротуарами, быстро проезжающими машинами, светящими яркими-яркими фарами, и желтыми бликами давно включившихся фонарей.

Антипову чудится в фигуре девятнадцатилетнего парнишки сама свобода, во взгляде — атомная война. А когда он подходит ближе, понимает — он катастрофа, самое страшное бедствие.

Глаза у него светлые, под падающими бликами от фонаря совсем белёсые — жуткие. И смотрит он как будто сквозь, ничего не замечая вокруг себя. Для него не существует никого вокруг, все переменные слишком незначительные, неинтересные. Савелия почему-то это бесит, когда он смотрит не на него, а вот так — в никуда.

Сразу хочется подойти впритык, встать прямо напротив, заглядывая в эти страшные глаза, и сказать «я здесь». И не важно, что это будет значить: попытка сблизиться или желание указать на свою значимость. Заставить его обратить внимание.

В то же время он почему-то не спешит показываться перед ним, хотя понимает, что оттягивать момент еще дольше — просто безумие. Ожидания было и так слишком, чтобы терять такие долгие, тягостные минуты на молчаливое созерцание.

Но даже этому странному, магическому моменту в итоге наступает конец. Все происходит совсем быстро, в одно крошечное мгновение. Ян переводит свой затуманенный взгляд выцветших под фонарными отблесками белесых глаз точно на Антипова.

И Савва понимает, что сейчас они смотрят прямо друг другу вовсе не в глаза, а гораздо глубже, куда-то по направлению в душу или в само естество. Он считывает во взгляде напротив такой же водоворот непонятных и неизвестных чувств, которые испытал и он сам несколькими минутами ранее. Как жаль, что никто из них не может разобрать их значение. Им только и остается, что подмечать эти непонятные эмоции, считывать разные оттенки в жестах, взглядах друг друга и трактовать их настолько посредственно и однобоко, что единственный вывод, который получается извлечь — это призыв к войне.

А потом Ян делает шаг.

И еще один.

Мир вокруг для Савелия замирает. Звук проезжающих по дороге машин прекращается, ветер, шуршание зеленой листвы, шелест шин, отдаленные голоса людей — все это исчезает. Потому что Ян подходит именно так, как надо. Правильно. Как Савва и представлял у себя в голове, когда смотрел на него вдалеке.

— Я здесь, — вылетает у Савелия быстрее, чем он успевает осмыслить сказанное.

— Да, — отвечает Ян.

И это простое, краткое и лаконичное «да», сказанное хрипловатым после долгого молчания голосом, и взгляд, направленный только на него, взрываются для Савелия фейерверком дикого восторга и всепоглощающей злости одновременно.

Мир вокруг отмирает.