После близости Му Цин обычно очень быстро уходит. То ссылаясь на то, что день ещё в разгаре и им обоим нужно работать, то на тот факт, что служащим их дворцов вовсе не обязательно иметь возможность пустить сплетни. Фэн Синю это положение дел не нравится, ведь ему плевать как на работу, так и на какие бы то ни было слухи, если есть шанс вдоволь полежать в сладкой истоме, держа в объятиях и прижимая к себе разгоряченного и расслабленного сонного Му Цина. Такого красивого, а будучи разморенным недавним удовольствием и вовсе умопомрачительного.

Но он так же понимает прекрасно, что не в работе дело, и не в пересудах. Дело в Му Цине: ему спать в чьих-то объятиях неуютно. Физическая близость интимна, но даже она не так откровенна, как лежать с ослабленным после нее подрагивающим телом и с затуманеным блаженством разумом, и позволять кому-то обнимать тебя, видеть тебя таким, позволить себе уснуть в чужих руках. Это… уязвимо. Предельная открытость, звенящая незащищенность.

Фэн Синь не обижается на тот факт, что, в отличие от него самого, Му Цин ему в этом еще не доверяет. Надеется лишь, что тот знает, что рядом с ним защищаться не нужно. Му Цин знает. Наверняка. Просто привыкнуть к этому знанию нужно время. Поэтому Фэн Синь понимающе позволяет ему улизнуть из его дворца под каким угодно нелепым предлогом, или же сам покорно покидает чужие покои, стоит Му Цину аккуратно на это намекнуть.

Так и сейчас. Он поднимается с постели, пока Му Цин еще переводит дыхание с закрытыми глазами, надевает штаны и уходит за мокрым полотенцем. Они во дворце Сюань Чжэня, но Фэн Синь уже освоился здесь предельно хорошо. С тех пор, как они сблизились, они так же постепенно пришли и к тому, что Му Цин не выхватывает мокрую ткань у него из рук, а позволяет Фэн Синю позаботиться о нем.

Позволяет так же пройтись чередой поцелуев по все еще едва уловимо подрагивающему прессу и ослабевшим ногам. Му Цин смотрит на него из-под ресниц, неожиданно тихий и умиротворенный, и Фэн Синь не может отказать себе в соблазне полюбоваться на него. Такого спокойного и расслабленного, с румянцем на фарфорово белых щеках, с сонными глазами. Сейчас уже середина ночи, так что оправданий про работу и косые взгляды не будет. Но Фэн Синь и не спрашивает уже давно, лишь выискивает в лице и словах Му Цина намек на то, что ему пора. Сейчас Му Цин молчит, и Фэн Синь пользуется этим, чтобы полюбоваться им подольше. Бездумно гладит пальцами бледные бедра, ведет носом от живота к ребрам, от чего Му Цин непроизвольно вбирает воздух в грудь.

— Ещё одного раза сегодня не будет, — заявляет он безапелляционно, и Фэн Синь фырчит.

— Я и не пытался, — пожимает он плечом. Они оба вымотались, и всё, чего они сейчас хотят, это спать. Просто Му Цин слишком манкий, чтобы не хотеть трогать его постоянно, хотя бы даже самым невинным из прикосновений.

— Если не планировал, то чего завис? — вздергивает бровь Му Цин, возвращая себе привычную насмешку в голосе. С некоторых пор она вызывает в Фэн Сине глупую улыбку. — Так и будешь там всю ночь сидеть и пялиться на меня?

Фэн Синь еле слышно вздыхает. Вообще-то, хотелось бы. Но он всё понимает. Му Цину нужно отдохнуть спокойно. Фэн Синь кивает, оставляет один последний поцелуй на острой ключице, и встает с постели. Он наклоняется, чтобы поднять с пола свою нижнюю рубашку, но в тот же миг чувствует, как что-то цепляет ткань его штанов.

Он не оборачивается всем корпусом, краем сознания понимая, что это, чтобы это нечто не сбросить. Лишь голову поворачивает, чтобы увидеть отвернувшегося Му Цина. Он на Фэн Синя не смотрит, и создаётся впечатление, будто бы он и вовсе потерял интерес к его персоне. Только пальцы его руки, как нечто автономное и ему не принадлежащее, сжимают ткань у колена Фэн Синя. Эти тонкие изящные ладони могут одним взмахом рассекать каменные стены, но сейчас лишь цепляют легонько и совсем мимолетно, почти воровато, отпуская в тот же момент, как привлекли внимание, и тут же притворяясь, что не намеревались этого сделать.

Фэн Синь смотрит на Му Цина удивленно и вопросительно, но тот не смотрит в ответ. Хочется спросить, был ли этот маленький жест знаком того, о чем подумал Фэн Синь, или он принимает желаемое за действительное, но Фэн Синь не может подобрать слова. Один простой вопрос, но он не решается его задать, опасаясь, что даже если ответ «да», под прямым вопросом он превратится в «нет».

Му Цин любит, чтобы его понимали без слов и не заставляли просить о подобных вещах вслух, и обычно Фэн Синь ему это дает. Но без разрешения вернуться в кровать и нагло сгрести в свои объятия будет неуместно, если Му Цин все же не это имел в виду. А Фэн Синь уже давно отвык от по-настоящему недовольного Му Цина, и привыкать обратно не собирался.

— Ты… — решает он все-таки спросить, но мнется.

— Можешь остаться, — произносит Му Цин тихо, и сердце Фэн Синя пропускает один удар, прежде чем ускориться.

Му Цин, тем временем, взмахивает рукой и гасит свечи в комнате, пряча тем самым лицо. Фэн Синь все еще удивлен, но дважды предлагать ему не надо. Он сбрасывает с себя больше не нужную одежду и аккуратно укладывается рядом. Му Цин успел повернуться на бок к нему спиной и лежит неподвижно, глаза закрыв, словно бы кроме него в комнате никого и нет.

Но тем не менее, когда Фэн Синь пододвигается совсем близко и нерешительно укладывает руку на его талию, прижимается спиной к его груди. В этой самой груди Фэн Синя от этого что-то сладко трепещется. Он зарывается носом в распущенные волосы Му Цина и улыбается в них.

Какое-то время они просто лежат так неподвижно, один привыкая к чужому дыханию под боком и стуку чужого сердца отдающему в лопатки, а другой не решающий шевельнуться, чтобы не тревожить хрупкое равновесие.

Ещё во времена падения Сяньлэ, когда им приходилось спать в ветхом домишке на тонких циновках рядом друг с другом, Му Цина, чей сон всегда был привередлив, куда больше донимала не твердость пола и даже не холод, а возня Фэн Синя рядом.

Он просыпался от каждого мелкого шороха, даже когда сам Фэн Синь спал и лишь переворачивался во сне на другой бок — Му Цин всё равно просыпался и будил его возмущенным недовольным шипением, от чего они оба потом ходили невыспавшимися и злыми. Особенно Му Цин, которому вскоре надоело будить Фэн Синя, чтобы высказать свое недовольство тем, что он ворочается, дышит, сопит и иногда храпит от холода в комнате. Му Цин все равно просыпался каждый чертов раз, стоило под боком раздаться признакам жизни.

Тогда Фэн Синь лишь насмехался над его неуместной и до абсурда доведенной избалованностью. Теперь же понимает, что тот не притворялся вредности ради, а действительно спал, навострив уши, готовый в любой момент вскочить, из чувства небезопасности. И он вздрагивал, пробуждаясь, сквозь сон неспособный отличить возню соседа от подкравшегося во сне незнакомца.

Смерти Се Ляню тогда хотел каждый выживший житель павшего Сяньлэ, и по ночам от императорской семьи потенциальных незваных гостей отделяла комната, в которой спали верные слуги. Долг защитить в случае чего Его Высочество и их Величеств в Му Цине тогда с навязчивым страхом самому быть зарезанным во сне смешались, от чего не спать порой было заманчивее, чем пытаться уснуть и просыпаться от скрипа гнилых половиц и случайно слишком близко во сне подкатившегося к нему Фэн Синя. Извечная усталость брала свое, Му Цин отключался, как только выдавалась возможность, но тревожность не уступала и выдергивала его из сна по десятку раз за ночь.

Об этом Фэн Синь узнал лишь недавно, в одном из их разговоров о прошлом. Как узнал и о том, чего стоило засыпать, будучи ребенком в бедняцком районе лишь с больной матерью в доме. Узнал о многих вещах из детства и юности Му Цина, объясняющих его страх и недоверие ко всем без разбору, обо всем том, о чем никогда не догадывался и не имел ни единого шанса разглядеть за изящным холодом лица.

Тогда он считал это надменной избалованностью и даже не пытался быть тише, чтобы Му Цин уснул. Сейчас же он понимает все, и старается не тревожить лишний раз прикосновениями, не щекотать дыханием шею, не шевелиться, но Му Цин и без этих предосторожностей засыпает подозрительно быстро и крепко. Переворачивается на спину, так что теперь Фэн Синь может видеть его лицо в слабом свете луны, и у того невольно перехватывает дыхание.

Он медленно сдвигается на постели, чтобы опереться на локоть и посмотреть на Му Цина с лучшего ракурса. Затем аккуратно, чтобы не разбудить прикосновением, убирает кончиками пальцев с его лица прядь волос. А еще спустя несколько секунд мягко прижимается губами к чужому лбу, где только что эта прядь лежала.

Му Цин не просыпается, его дыхание остаётся размеренным и умиротворенным, и Фэн Синь клянется: ни одна его победа как бога войны за все восемьсот лет не имеет такого значения, как эта.

Он смотрит долго, но черты лица в темноте видны плохо, и он не может сдержать глупый, почти детский порыв — зажигает одну свечу в дальнем углу покоев. Свет все ещё слабый, но теперь достаточный, чтобы разглядеть то, чего Фэн Синь никогда в своей бессмертной жизни не видел. Лицо Му Цина целиком и полностью расслабленное и умиротворенное. Без единой эмоции, кроме спокойствия и безмятежности, такое безгранично прекрасное.

Лицо Му Цина, как и он весь, прекрасно всегда, что надменно ухмыляющееся, что язвительно вздергивающее бровь, что задумчивое, что смущенное. Всегда. Но сейчас, не тронутое ни малейшей долей даже подсознательного беспокойства, его черты становятся мягче, оно обнажает душу, как она есть, без тысяч слоев страхов, боли, непрошенных мыслей, без шипов, стен сарказма, без надменной притворной вежливости и фальшивой улыбки. Так нестерпимо завораживающе.

Дыхание Фэн Синя останавливается, и сердце, кажется, тоже, потому как он не чувствует его стука, лишь ноющую боль под ребрами, такую сильную, но такую приятную. Видят все живые и мертвые существа трех миров, Фэн Синь готов на все, что угодно, лишь бы видеть это лицо таким как можно чаще.

Он любуется им всего несколько мгновений, прежде чем оно вновь хмурится. Му Цин сонно ворочается и поворачивается на бок в сторону Фэн Синя. Тот тут же понимает, что к чему, и гасит далекую свечу взмахом руки, но Му Цин упрям и ворчлив даже сквозь сон, потому все равно находит рукой грудь Фэн Синя и хлопает по ней несколько раз в недовольстве.

— Больной? Погаси свой гребаный свет, — это наверняка подразумевается, как злое шипение, но звучит лишь как слабое сонное бормотание, в то время, как сам Му Цин прячет лицо в груди Фэн Синя, обхватывая его рукой и закидывая ногу на его бедра.

— Прости, больше не буду зажигать, спи, — заверяет он поспешно, и Му Цин, не открывая глаз, фыркает ему в плечо. — Хочешь, еще окно зашторю?

— Глаза себе зашторь и усни наконец, — ворчит Му Цин, и слабо трется о него лицом, будто силясь зарыться поглубже.

Но куда глубже-то? Под ребрами только сердце, и туда он уже давным давно забрался.

Фэн Синь улыбается, как самый последний в трех мирах дурак, и прижимает Му Цина к себе обеими руками так сильно, как только может, не вызвав дискомфорта, а губами прижимается к чужой макушке. Он силится закрыть своими большими руками столько, сколько возможно, спину, плечи, шею, затылок. Силится прижать ещё ближе, и даже если Му Цин еще не спит, он ничего на это не возражает.

Сам же Фэн Синь больше не представляет, как сможет заставить себя уйти, если завтра ему вновь намекнут это сделать, и лишь надеется, что этого никогда больше не произойдёт. Обнимает Му Цина, как нечто самое прекрасное, драгоценное и любимое, что у него когда-либо было и когда-либо будет.