Конечно же, они не перестают ругаться по поводу и без. Чаще без повода. Чаще с подачи Му Цина, но и Фэн Синь ловит себя на том, что затевает старые добрые склоки, когда понимает, что на отношения с Му Цином они никак не влияют. Даже наоборот, словно бы помогают. Так им друг с другом привычнее. Они провели восемьсот лет в абсолютном неумении разговаривать и взаимодействовать друг с другом без склок и мелких потасовок, так сейчас на корню проваливаются в том, чтобы говорить друг с другом «нормально».

Совершенно ироничным, нелепым образом оказывается, что пусть они оба какое-то время пытаются говорить друг с другом так, как учит Се Лянь, им обоим спокойный учтивый тон друг друга кажется неестественным и фальшивым, а потому враждебным. И ни один из них не может объяснить такой феномен. Как и тот факт, что они оба, кажется, наловчились отменно различать реальное настроение друг друга по тону язвительных замечаний. Фэн Синь ловит себя на мысли, что хоть раньше ему мерещилась пассивная агрессия даже в самом искреннем и дружелюбном комментарии Му Цина, с некоторых пор он всегда безупречно угадывает оттенки сарказма в чужом голосе.

Му Цин говорит языком тонких издевок, критики и недовольства, но Фэн Синь улавливает, когда те несут в себе шутку, когда задетые чувства, когда усталость, а когда реальную претензию. Последнее, к удивлению Фэн Синя, в его сторону проскальзывает все реже, а первое все чаще. Он и сам отвечает в схожей манере, и Му Цин, кажется, так же не имеет проблем с тем, чтобы различать оттенки.

Ругань для них и игра, и самый эффективный способ друг друга понять, и старая добрая традиция. Только теперь она становится иной. Тише и ласковее, менее серьезной и более глупой. От того, впрочем, не менее упрямой. А еще начинает перетекать не в драки, а в поцелуи. Сопернические и диковатые, кусачие, но поцелуи.

Они такие же, как их склоки — упрямые и горячие. Любовные. Борьба языков и прикусывание губ, пока руки в это время бессознательно нежно гладят друг друга по спинам.

По крайней мере, руки Фэн Синя — Му Цин же чаще выбирает скрести ногтями по плечам и загривку любовника. Фэн Синь поначалу отстранялся и спрашивал, все ли хорошо, но ему на это лишь насмешливо улыбались и советовали использовать язык там, где нужно. Лишь по блеску в глазах и изгибу губ он понимал, что это не попытка отмахнуться, скрыть свои чувства или дискомфорт. Просто Му Цину, как любому уважающему себя диковатому коту, нравится царапать и кусать руку, под которую он подставляется, позволяя себя гладить.

Фэн Синь не возражает, частично перенимая эту кусачую страсть, частично уравновешивая своими нежными касаниями и легкими поцелуями на щеках и подбородке, от которых Му Цин фырчит и жмурится. Чаще всего, он позволяет Му Цину задавать настрой.

От того и их первый раз начинается так же, как и все, что между ними когда-либо было — с покусываний губ, шей, плеч, подбородков, с остервенелого стягивания многослойных ханьфу и легкой брони богов войны, с маленьких бессмысленных споров в процессе, которые они оба забывают в ту же секунду.

Фэн Синь сходит с ума от чужого напора, теряет голову от насмешливой ухмылки на покрасневших губах, когда Му Цин стягивает с него один из халатов и тут же лукаво сверкая глазами берется за пояс следующего. Его разум практически отключается, когда чужие обнаженные бедра седлают его собственные, обхватывают крепко-крепко, а чужие губы примыкают к его шее.

Практически отключается и вновь проясняется, когда он ловит себя на мысли, что пока сам он увлеченно гладит спину и талию Му Цина, тот лишь вцепился руками в его плечи и бездумно покусывает одну и ту же точку на шее Фэн Синя, словно бы не желая от нее отрываться. Немного загрубевшие от лука пальцы осторожно гладят низ чужой поясницы, задевая кончиками ягодицы.

Му Цин не вздрагивает, не выказывает ни недовольства, ни дискомфорта, лишь прижимается к Фэн Синю плотнее, обхватывая коленями и руками крепче, а его губы сдвигаются ближе к спине Фэн Синя. Он бормочет полу-язвительный комментарий о том, что волнуется, как бы Фэн Синь не уснул там, иначе почему он так медлит. Пожалуй, можно было бы предположить, что ему не терпится, будь на месте Му Цина кто-то другой, кого Фэн Синь не успел хорошо изучить.

Слабо покусывая плечо Фэн Синя, Му Цин просто напросто прячет лицо. Прячет лицо с той самой секунды, когда остался перед Фэн Синем полностью обнаженным. Прячет лицо, как и всякий раз, когда позволяет Фэн Синю увидеть уязвимую часть себя и ждет реакции.

Как и всегда в такой ситуации, Фэн Синь не говорит ничего вслух. Лишь аккуратно переводит ладонь на затылок Му Цина и нежно гладит шелковистые распущенные волосы. Му Цин в его объятиях замирает, словно прислушиваясь, по резкой смене от страсти к нежности понимая, что Фэн Синь что-то понял, но ничего не говорит. Прикрывает глаза и опускается лбом на многострадальное плечо, позволяет себе на мгновение просто почувствовать приятное тепло чужого тела, щемящую сердце бережность чужих рук.

Он не боится физической близости, Фэн Синь это знает прекрасно. Он лишь боится того, каким открытым и чувственным эта близость его сделает. Их обоих, но от того не легче, ведь принимать всю полноту и искренность чувств Фэн Синя ему тоже до этой минуты давалось с трудом. Если у него заболит в груди от страха перед обнажением своих чувств и от нежности чужих одновременно, сможет ли он выдержать?

Они сидят так еще какое-то время, несколько секунд или же долгие минуты, ни один не сможет понять, пока в конце концов Му Цин не выдерживает. Он отрывает лицо от шеи любовника и смотрит Фэн Синю в глаза, отпуская язвительный комментарий о том, что тому стоило бы быть порасторопнее, а иначе уснет уже сам Му Цин.

Тот слышит по голосу: все хорошо. Просто немного защитных шипов, маленьких и непроизвольных, больше нервных. Му Цин в порядке, лишь хочет пройти через этот рубеж в их доверии друг к другу быстрее, чтобы сердце перестало так ворочаться. Фэн Синь не может себе позволить действовать быстро и от того недостаточно аккуратно, даже если Му Цин потребует. Но он может сделать все, чтобы попытаться расслабить Му Цина еще в начале.

Он прижимает Му Цина к себе еще ближе, целует его чувственно, и вновь принимается нежно поглаживать чужую спину. Му Цин отвечает, кусает нижнюю губу Фэн Синя, тянет на себя, словно намекая вернуть прежний диковатый настрой, но Фэн Синь лишь отстраняется от чужих напористых губ. Вместо этого он целует висок, мягко и медленно, чтобы сделать прикосновение ощутимым. Невесомо скользит губами по красному уху. Оно горячее, и велик соблазн лизнуть его, чтобы остудить, но Фэн Синь сдерживается. Лишь оставляет мелкий поцелуй под мочкой, и еще один на яремной вене, и еще один на изгибе плеча.

По телу Му Цина проходит мелкая дрожь, он зарывается пальцами в волосы Фэн Синя и чуть сжимает. На какое-то время он притихает, просто позволяя покрывать поцелуями все его тело. Шею, подбородок, плечи, обе ключицы и впадину между ними, грудь. В тех местах, где касаются горячие губы, он плавится, и потому позволяет себе на время забыться, выгибаясь и подставляясь под эту нехитрую, но щемящую ласку сильнее.

Но надолго его все равно не хватает, отвлекающее от мыслей поначалу щекочущее чувство в груди все нарастает и нарастает, и в конце концов становится таким сильным, что лишь пугает больше. Как горячая вода, блаженно расслабляющая мышцы на грани ожогов. Некоторые приятные вещи просто не могут не вызывать порыв от них отстраниться, и Му Цин не может ему не поддаться. Он толкает Фэн Синя в грудь, от чего под ребрами у того все успевает на мгновение сжаться от мысли, что он сделал что-то неправильно, и теперь его отталкивают.

Но его всего лишь заставляют лечь спиной на кровать и придавливают руки к матрасу. Му Цин не остается в долгу и мгновенно принимается покрывать шею, плечи и грудь поцелуями, только, в отличие от поцелуев Фэн Синя, эти оставляют после себя красноватые следы укусов и засосов. Фэн Синь не возражает, Фэн Синю приятно, и он позволяет любовнику вылить свои чувства так, как ему хочется, столько, сколько нужно.

Он продолжает гладить бледную изящную спину, затылок, поясницу, руки, все, до чего может дотянуться. Опускать руки ниже он пока избегает, но Му Цин, вдоволь разукрасив его грудь и дойдя почти до живота, решает иначе: ловит руки Фэн Синя и сам направляет их туда, куда считает нужным. Те действуют быстрее, чем их хозяин успевает подумать, нежно оглаживают мягкую кожу и чуть сжимают, просто потому, что нет для них действия более естественного, желанного и правильного. Фэн Синь, тем не менее, их сдерживает. Потому что по-настоящему правильным может быть лишь то, что хорошо для Му Цина.

— Стой, подожди, — хрипит он, вынуждая Му Цина оторваться от его груди, и посмотреть на него своим острым взглядом. Взглядом, бывшим минуту назад опьяневшим, ныне напряженным и требовательным, словно уже успел понять просьбу притормозить по-своему. Фэн Синь поспешно поясняет: — У тебя есть что-нибудь для этого? Я имею в виду… — он мнется под слишком внимательным и строгим взглядом.

Он не рассчитывал, что их отношения придут к этому так скоро, и от того кое в чем оказался не готов. Он пытается подобрать слово, каким лучше назвать то, о чем он спрашивает, но Му Цин понимает его сам. Он закатывает глаза, но вместе с тем его лицо расслабляется.

— У меня? Нет. Давай так, — говорит он серьезно, и Фэн Синь напрягается. Он частично понимает нежелание Му Цина прерываться сейчас, но позволить такое не может. Он открывает рот, чтобы возразить, но его перебивает громко цокнувший языком Му Цин. — Шучу. Пресвятые предки, почему я не удивлен? — он закатывает глаза и отстраняется, чтобы перегнуться через край кровати и достать из-под нее маленький стеклянный бутылек. Он вручает его в руку Фэн Синю и вновь нависает над ним. Показательное раздражение, такое привычное, позволяет ему немного расслабиться. — И что бы ты без меня делал?

— Ничего бы я без тебя не делал, в этом и смысл этого всего, чтобы с тобой, — заявляет Фэн Синь, пожав плечом. Му Цин вновь смотрит на него острым, но на этот раз несколько разбитым взглядом, а его руки на плечах Фэн Синя на мгновение сжимаются сильнее.

— Ой, заткнись уже, — он вновь закатывает глаза, тем самым пряча их, и тянет Фэн Синя на себя, ложась на спину и заставляя улечься сверху. — Только и можете, что болтать, генерал Нань Ян, какой позор.

Фэн Синю чешется язык ответить, что если кто из них и грешен неуместной болтовней, то это точно не он. Но он молчит, ведь сейчас это не важно. Все его внимание, все его существо обращается в губы, целующие Му Цина, и пальцы, медленные, нежные, осторожные настолько, насколько возможно, делая что-то в первый раз.

Дыхание Му Цина становится скованнее, а его руки перестают гулять по плечам Фэн Синя и замирают. Тот в свою очередь отрывается от его губ и принимается вместо этого отвлекать Му Цина поцелуями на шее и лице, оставляя тем самым рот Му Цина свободным, чтобы в случае любого дискомфорта тот мог заявить об этом мгновенно. Му Цин, впрочем, этой возможностью решает воспользоваться не по назначению.

По началу он лишь кусает собственные губы и жмурится, тяжело дыша, но стоит ему немного привыкнуть, а Фэн Синю понять, как лучше, чтобы не причинять лишнего дискомфорта, как на Му Цина опять накатывает волна позабытых на минуту мыслей, и напряжение в нем выливается единственным проверенным способом. Он начинает болтать. Не все его комментарии имеют смысл, но все они насмешливо-саркастичны, и Фэн Синь, который внимательно вслушивается в каждый издаваемый Му Цином звук, чтобы не пропустить следы реального недовольства, и пытается двигать пальцами с максимальной аккуратностью одновременно, осознает, что сбивается.

Он понимает чужое желание язвить и болтать, подначивать его, чтобы ответил. Это то, как они сглаживают любые углы от остатков непонимания друг друга до неловкостей сближения. Это то, что работает, то, что привычно, и попытки вывести Фэн Синя на шутливую перепалку — не что иное, как поиск знакомой твердой почвы, которую Фэн Синь выбивает у Му Цина из-под ног каждым прикосновением губ и каждым поворотом пальцев.

Фэн Синь понимает, но тем не менее не может ответить — даже вслушиваться в чужие слова отвлекает, в то время, как Фэн Синь напряжен и сконцентрирован до предела. На пальцах обеих рук, одна из которых нежно гладит белое бедро, на том, чтобы оставлять на всех открытых частях тела Му Цина чувственные поцелуи, на том, чтобы держать собственный вес и не навалиться на Му Цина, на том, чтобы просто напросто не забывать дышать.

Такие простые задачи, но не тогда, когда дело касается Му Цина, не конкретно в этот момент, когда они устанавливают основы доверия, не когда ошибиться проще простого, а перспектива сделать это — ненавистнее всего.

Быть может, когда-то в будущем он позволит Му Цину втянуть его в шутливую склоку, чтобы покусывать друг друга и соперничать, чтобы игриво насмехаться в ответ, не отрываясь от процесса, чтобы легко и непринужденно, страстно и диковато. Так будет, когда они изучат друг друга, научатся, как друг с другом обращаться, чтобы обоим было хорошо, когда между ними не останется отголосков неловкости и страхов обрушить что-то очень хрупкое, но драгоценное.

Так будет.

А пока Фэн Синь молится, чтобы Му Цин помолчал, чтобы расслабился и прекратил его отвлекать. Он не хочет затыкать его поцелуем, все еще уверенный, что Му Цину будет лучше, если тот сможет в любой момент сказать все, что пожелает. Но чем дальше все заходит, тем больше тот говорит. На трех пальцах он говорит быстро, рвано и по смыслу в корне нелепо, но не сдается, будто не успокоится, пока не заставит Фэн Синя ответить.

Тот не выдерживает и все же накрывает губы Му Цина своими, целует глубоко и напористо, силясь вложить в это всю свою привязанность к этому человеку, всю свою решимость быть рядом и делать все, чтобы ему было хорошо, всю свою мольбу расслабиться.

— О, предки, ты можешь хоть на минуту перестать пытаться меня отвлечь? — выдыхает он в припухшие губы, прислоняясь лбом к чужому лбу. Чувствует, как те открываются, чтобы насмешливо прокомментировать еще и это, и чуть отстраняется, чтобы серьезно посмотреть Му Цину в глаза. — Хотя бы не во время того, как я пытаюсь не сделать тебе больно.

Грудь Му Цина резко вздымается, рвано вбирая воздух, а пальцы невольно впиваются в чужие плечи. Его взгляд на Фэн Синя становится потерянным и уязвленным, каким бывает у людей, если их близкий человек их вдруг ударит. Но у Му Цина все всегда наоборот — на причинение ему боли он бы отреагировал с гордой и холодной надменностью, хлестким бьющим по самому больному словом, ударом в ответ не менее сильным. Смятение и уязвимость охватывают его гордое существо лишь от чужого искреннего желания этой боли ему не доставлять даже случайно.

Телу Му Цина не больно. Больно чему-то крошечному и давно позабытому глубоко под ребрами. Ему становится тяжело дышать от этой скребущейся в груди боли, а мысли резко смешиваются в кашу, не оставляя ничего, кроме звона в ушах и истеричного стука сердца. Никто никогда не боялся сделать ему больно. Максимум, на что он мог рассчитывать, это отсутствие желания делать это намеренно. Но никак не потребность от этой боли его ограждать.

И тем не менее вот он Фэн Синь из плоти и крови, обнаженный и открытый, возбужденный, но терпеливый, тяжело дышащий, но говорящий мягко, глупый, нелепый, невозможный, смотрящий не в глаза Му Цина, но в самую чертову душу. Смотрящий прямо в душу Му Цина, но все равно остающийся рядом, все равно сохраняющий нежную улыбку и преданный взгляд, все равно любящий то, что видит.

— Хорошо, две минуты у тебя есть, — выдыхает Му Цин хрипло, как самое твердое и колкое, на что он сейчас способен. Как единственное, что он сейчас может произнести.

Фэн Синь, как и всякий раз, когда находит очередную трещинку на чужой душе, не говорит об этом вслух, лишь тихо делает все, чтобы та затянулась со временем. Он наклоняется и мягко целует, нежно, но чувственно. Если бы Му Цин действительно дал ему две минуты, прежде, чем вновь начать говорить, Фэн Синь был бы согласен потратить их целиком на один этот поцелуй.

Но Му Цин соврал, и через две минуты он все еще не может вымолвить ни слова, лишь подставляет шею под поцелуи, водит дрожащими руками по спине Фэн Синя, выгибается навстречу. Он тихо рвано стонет, когда спустя, кажется, целую вечность, Фэн Синь медленно и плавно входит. Тот пытается отвлечь его сотней поцелуев по всему лицу и шее Му Цина, но тот не замечает никакого дискомфорта, даже если бы тот был, за щемящей болью в груди.

Он крепко жмурится, чтобы не показывать влажные глаза. Не потому что стыдится чего-то, а потому что знает: стоит Фэн Синю это увидеть, как он тут же остановится, примется обеспокоенно спрашивать, что случилось, сделал ли он что-то не так, будет смотреть на Му Цина своими щенячьими глазами и касаться еще нежнее, и уже это тот вряд ли выдержит.

Он выгибается в спине, притягивает Фэн Синя к себе за лицо и целует жадно и отчаянно, прижимает к себе сильнее в немой просьбе двигаться. Тот слушается. Ласкает его губы своими, гладит грубыми от мозолей, но такими бережными руками ноги Му Цина, бедра, талию, ребра над бешено бьющимся сердцем, лицо. И двигается медленно и деликатно, отдавая всего себя в каждый плавный толчок.

Му Цин больше не пытается ничего говорить, даже не хочет пытаться, не может найти на это силы, полностью разбитый и прямо сейчас бережно собираемый обратно. До той поры, пока Фэн Синь не закончит соединять кусочки его души воедино, он не сможет произнести ничего, кроме его имени и тихих надломленных стонов. Ответные стоны Фэн Синя, полные такого искреннего удовольствия, бьют по ушам и по сердцу.

В голове наконец-то не остается ни единой чертовой мысли, а тело полностью расслабляется в бережных объятиях человека, которому Му Цин доверяет достаточно, чтобы быть собой и себя же доверить всецело.