Мастеру даже не нужно было напрягаться лишний раз, чтобы понять, о чём там Доктор беседует с фриком. Обрывки разговора, доносящиеся до его ушей, только в очередной раз подтверждали это.

Когда они понижали голоса, становилось совсем тихо. Куб тоже был тихим-тихим, настолько тихим, что четырёхударный стук не звучал даже в мыслях. И Мастер бы солгал, если бы сказал, что это не напрягало, потому что стоило залу погрузиться в тишину, как вся его напускная скучающая расслабленность испарилась сама собой.

Из-за соседней двери доносился голос Доктора, едва уловимый, то и дело угасающий, и Мастер пытался разобрать слова, но не мог. Он закрыл глаза, в надежде, что так будет легче прислушаться.

В голове отчего-то было тяжело и очень гулко, будто все мысли вдруг стали тяжёлыми, распухли и теперь давили на черепную коробку. Мастер вдруг понял, что не может вспомнить, когда в последний раз спал.

Вокруг было много яркого-яркого света, и что-то взрывалось, и искрилось вокруг, и кто-то кричал, и отчего-то было очень-очень больно, но Мастер не мог понять почему, и какое-то время он чувствовал присутствие Доктора рядом, а потом его губы сами собой сложились в слова, и всё вокруг исчезло в этом бесконечном сиянии. Это было страшно, так страшно, что он, кажется, кричал, но его крик уже никто не мог услышать за бесконечным грохотом, жадно поглотившим реальность.

Сквозь грохот Мастер слышал щебетание птиц.

Его щёку щекотала короткая, пахнущая дождём трава, и небо сверху было отвратительно синим, но всё снова стало тихо, словно кто-то вдруг переключил с одного канала на другой. Мастер точно был уверен, что никогда не был в подобном месте, но почему-то ему стало жутко.

Вокруг, казалось, никого не было, и всё же чужое присутствие неуловимо ощущалось в воздухе. Слишком чистое небо, слишком яркая трава – понял он, поднимаясь. Голова слегка кружилась.

Это место не было реальным. Это казалось вполне очевидным, вот только Мастер был одновременно слишком уверен в том, что это и не было его сном тоже. А потом он услышал голос, который никогда не слышал раньше, и едва удержался, чтобы не вздрогнуть. Для нереального места оно было слишком реальным.

- Прости, мне пришлось тебя ненадолго похитить, - сказала она, и в одном её тоне читалась улыбка, - но ты единственный, кто может заставить его сделать это.

Мастеру она не нравилась заочно: у неё на лице написано, будто она больше всех знает, знает больше самого Мастера, а это не могло не раздражать. Он всегда считал знание оружием помощнее бомб и отвёрток, и поэтому сейчас чувствовал себя безоружным и слишком уязвимым.

- Сделать что? – спросил он как можно более равнодушным тоном, но она, кажется, ничуть ему не поверила, только улыбнулась – грустно и как-то беззащитно, губы улыбаются, но в глазах столько тоски, что хочется задохнуться.

Мастер ненавидел, искренне ненавидел такую улыбку, так сильно, что кулаки невольно сжимались.

Она пошла куда-то сквозь деревья, и Мастер не сразу понял, что идёт за ней следом. Трава под его босыми ногами была неправильно мягкой.

А потом она остановилась, просто замерла на месте, и её взгляд устремился куда-то в пустоту, будто там было что-то, что могла заметить только она одна, и на мгновение Мастеру показалось, словно он уловил это нечто боковым зрением, но оно ускользнуло так же быстро, как и появилось.

- Давным-давно жил на свете Гоблин, или Обманщик. Или Воин. Ужасное, безымянное существо, пропитанное кровью миллионов галактик. Самое страшное создание во всём космосе. И ничто не могло сдержать его или договориться с ним. В один прекрасный день он просто падал с небес и разрывал твой мир на части. Лишь у одного единственного волшебника хватило смелости пойти против него. Обманом он привёл Гоблина на далёкую планету, на самый край Вселенной, туда, где кончалось само время, и заковал в каменную скалу, - говорила она равнодушно, даже не глядя на Мастера, но что-то едва уловимое в её образе заставляло почувствовать ту тянущую на дно тоску, которую она ощущала, увидеть боль, старательно скрываемую за таинственной полуулыбкой.

Трава под ногами стремительно становилась влажной и пугающе красной, и в воздухе повис душный запах войны, от которого хотелось убежать куда-нибудь поскорее, но бежать было просто некуда.

- Избавившись от Гоблина, Вселенная вздохнула спокойно. Утих страх, забылись опасности, дождями смылись кровавые следы его пути. Все те, кто прятались в ужасе перед Гоблином, вышли на свет: были среди них невинные люди, но были и чудовища, которых больше ничего не сдерживало. Словно чума они распространились по космосу, сжигая и грабя, и вновь проливая кровь. И не было никого, кто смог бы остановить их.

- И что было дальше? – тихо спросил Мастер, и почему-то его голос предательски дрогнул в этот момент. Хотелось закрыть глаза, а потом открыть, и быть где-нибудь в другом месте.

- Дальше? Дальше уже ничего не было.

Мастер помнит яркий-яркий свет и собственную кровь на холодном полу. Он помнит, как что-то горело, и искрилось, и кто-то кричал, и что ему очень-очень не хотелось этого делать, но он просто не мог иначе.

- Почему ты думаешь у этой сказки так много концов? – спросила она тихо, её голос перекрывал шум и грохот, и щебетание птиц, - потому что однажды он переписал её заново.

Мастеру казалось, что он задыхается от гари и дыма, и кома в собственном горле, и всё вокруг горело-горело-горело, металось по памяти, не в силах выстроить единый образ, а она стояла посреди всего этого, утопая босыми пальцами в мягкой траве. На её губах всё ещё была та улыбка, от которой Мастеру хотелось закричать.

- Но некоторые вещи должны оставаться неизменными. И там, где есть смерть, всегда будет смерть.

Мастер помнит, что что-то сказал тогда, помнит, что было очень больно, страшно и ужасно не хотелось уходить, но злость внутри него была уже слишком велика, чтобы просто отступить. Он помнит много яркого-яркого света, затягивающего в себя всё вокруг.

- Пандорика должна быть открыта.

Он помнит, как упал в этот свет. А потом больше ничего не было.

Когда он открыл глаза, вокруг тоже было много белого, вот только на этот раз это был свет лампы. Реальность возвращалась толчками, резко и болезненно, и Мастер не сразу ощутил вокруг себя руки Доктора. Голос донёсся до него в последнюю очередь.

-…давай, приходи в себя, ну пожалуйста, - шептал Доктор с ясно читающейся в голосе паникой.

Мастер вздрогнул, растеряно моргнул и окончательно пришёл в себя. Кажется, он всё ещё чувствовал в воздухе запах той дряни, что используют для коммуникаций между снами. Если бы его так сильно не трясло, пожалуй, он бы даже сказал об этом Доктору.

Мастер помнил яркий-яркий свет. Мастер помнил то, что помнить не должен был.

Он помнил свою смерть.