Пандорика распахнулась почти бесшумно, лишь едва слышно скрипнув древними замками. Круглый рисунок на её боку стремительно расплёлся, впуская свет в абсолютное пространство темноты.

Оставалось только гадать, как давно никого не было внутри, сколько тысячелетий прошло с этого момента, и как долго отвёртка Доктора лежала внутри, ожидая своего часа, чтобы вновь зажечь маленький синий огонёк.

Всё казалось теперь таким логичным, что зубы сводило, и Мастер невольно гадал, в чью же игру они играли всё это время на самом деле, потому что чувство того, что с самого начала кто-то направлял их по нужному маршруту, теперь стало слишком очевидным.

Как если бы кто-то пытался корректировать саму историю, чтобы она соответствовала…чему-то.

Мастер не уверен, что вообще хочет знать. Что хочет вспоминать. Он и без того уже вспомнил слишком многое, такого, что хотел бы забыть заново, вот только не получается. Это как когда ты замечаешь на стене в своей комнате какую-нибудь раздражающую трещину, и глаз раз за разом цепляется за неё, и ты хотел бы перестать обращать на это внимание, но не можешь, приколачиваешь поверх картину, но всё равно знаешь, что там, под морским пейзажем, прячется уродливая изогнутая пасть.

А ещё Мастер думает о том, что, скорее всего, Доктор тоже помнит что-то подобное, и это его пугает так сильно, что он готов убежать от этого на край Вселенной. Этой мысли достаточно, чтобы по спине пробежали мурашки.

Доктор молчит и вертит в руках короткую записку: на одной стороне лаконичное «Я просто поздороваюсь», на другой – галлифрейские письмена.

Странно осознавать, что теперь в космосе есть кто-то ещё, кроме них, кто может говорить на этом языке. От этого внутри разрастается ощущение собственной невероятной важности вперемешку с тянущим одиночеством.

Там, на улице, уже стремительно светлеет, и первые солнечные лучи вытягиваются из-за горизонта, окрашивая всё вокруг яркими тонами, мягко лижут крыши зданий и холодные улицы, пробиваясь сквозь размазанные по небу серые облака. Дует ветер, и сверху срываются хлопья снега. Очень скоро, всего на несколько дней, как раз к рождеству, город затопит белым.

Доктор молчит, а когда он молчит, ничего хорошего ждать не следует.

Впрочем, это Мастер знал ещё очень давно, то ли интуиция помогла, то ли скрытые воспоминания о какой-то далёкой, прошлой жизни, которой, кажется, никогда не было, или была, но с кем-то другим.

Мастер помнит свою смерть. Он помнит каждую из них, но именно эта преследует его во снах, где много-много яркого-яркого света, и что-то взрывалось, и искрилось вокруг, и кто-то кричал, и отчего-то было очень-очень больно. И, наверное, если ему всё же удалось избежать этой участи, то это уже очень неплохой результат.

Даже если из-за этого Вселенная накренилась в другую сторону. Всё равно останутся вещи, которые просто нельзя изменить.

Доктор молчит – Мастер может чувствовать его страх, словно клубящийся вокруг него в воздухе. Его взгляд похож на взгляд того, кто всеми силами старался избежать катастрофы, но в конечном итоге не смог даже оттянуть время. Мастер совершенно уверен, что так оно, на самом деле, и есть.

Во взгляде Доктора нет ни капли его бесконечной «я всегда в порядке» - лжи, потому что прямо сейчас в ней нет ни малейшего смысла. Все и так уже знают правду, но Мастер всё равно не говорит ни слова, ждёт чего-то, просто глядя на Доктора, пока он сжимает пальцы на клочке бумаги. Кажется, что вот-вот он сорвётся с места и побежит, далеко-далеко, туда, где кончается время, лишь бы скрыться от неизбежности.

Но секунды идут, солнце заполняет небеса, осыпающиеся на город хрупкими снежинками, а Доктор не двигается с места, и Мастеру остаётся только гадать, что происходит у него в голове. Он мог бы узнать наверняка, но не делает этого.

Луч солнца заглядывает в окно, ударяется о поверхность настенного зеркала и отражается ярким-ярким светом, и где-то там, в далеком-далеком прошлом, в другом месте и в другое время, посреди полной темноты сквозь тишину прорывается грохот биения двух сердец о каменную поверхность.

- Я умираю, - тихо выдохнул Доктор, глядя куда-то в пустоту. Его голос мог бы показаться равнодушным, но на лице слишком ярко были написаны все чувства, чтобы вдруг по-настоящему поверить в это. Бесконечное одиночество, и боль, и страх, и нежелание уходить.

Мастер вырывает из едва заметно подрагивающих пальцев Доктора измятый лист бумаги, и округлые символы наконец обретают смысл, заставляющий Мастера горько усмехнуться. Сразу становится ясно, в кого выродок пошёл чувством юмора.

«Ты не один».

В прошлый раз, Мастер точно помнит, подобные слова не закончились ничем хорошим ни для Доктора, ни для его многострадальной Земли. Впрочем, как и любое другое появление Мастера.

Некоторые вещи должны оставаться неизменными.

Некоторые – должны меняться. Возможно, сейчас было самое время, наконец, признать, что эти изменения необходимы им обоим. Сейчас, в этой сумасшедшей Вселенной, состоящей из яркого-яркого света, тяжёлых-тяжёлых стен и легенд, переписывавшихся так много раз, что уже никто и не помнит, как оно было на самом деле, а если и помнит, то принимает за глупые ночные кошмары.

Они молчат. Слова сейчас кажутся лишними, пустыми и какими-то совершенно незначительными. Мастер слишком хорошо знает, что такое страх перед смертью, чтобы пытаться убеждать Доктора успокоиться – пускай даже это смерть будет ненастоящей. В огне, в одиночестве, боли и страхе, с нежеланием уходить.

Они молчат. Мастер с каким-то странным, непонятно откуда взявшимся ощущением внутренней неловкости обнимает Доктора, так, словно в первый раз, так, словно они всё ещё учатся в Академии, за окном – красная трава и рыжее небо, и будущее кажется таким далёким, таким нереалистичным, и никто из них ещё не знал, чем всё это кончится. Доктор тут же прижимается к нему, и Мастеру кажется, будто он всем телом ощущает биение чужих сердец.

Впервые за много столетий этот звук не вызывает в нём никаких чувств.

Они молчат.