Доктору не нравилось это место. Он никогда не был в восторге от тюрем, даже если по какому-то невероятному стечению обстоятельств он попадал туда не в качестве заключённого. Но эта конкретная тюрьма нравилась ему ещё меньше, чем все те, в которых ему когда-либо приходилось бывать. Для начала, эта тюрьма даже не была похожа на тюрьму, скорее на больницу — что, впрочем, было совсем неудивительно. Здесь было тихо и стерильно, и искусственный свет был слишком холодным, и вместо суровых надзирателей по коридорам ходили уставшие люди в белых халатах.

Выходя из Тардис, Доктор спиной чувствовал на себе тяжёлый взгляд Мастера, в котором так и читалось «я не буду тебя останавливать, но считаю, что это ужасная затея, и кончится она плохо», но Мастер говорил ему это так часто, что эта фраза уже начала терять смысл. Настолько часто, вообще-то, что в последнее время он перестал произносить её вслух, и просто подразумевал всеми возможными способами. Доктор лишний раз за порог выйти не мог, не словив на себе этот взгляд — но ничего, живой.

Снаружи их уже ждали. Их встречала немолодая, уставшего вида женщина со светлыми, ещё не седыми, но уже потерявшими былую яркость волосами и глубоко отпечатавшимися вокруг глаз синяками. Доктор не узнал её, но догадался, что перед ним.

— Вы, должно быть, Доктор, — сказала она, протягивая Доктору руку. «Должно быть». Как будто кто-то другой мог материализовать синюю будку из воздуха, в самом деле. — Отец много про вас рассказывал. Всегда мечтала с вами познакомиться.

Доктор пожал тонкую, сухую руку, улыбнувшись стандартно вежливой улыбкой, достаточно убедительной, чтобы сойти за искреннюю. Если бы профессор Стоун и в самом деле так много рассказывал о Докторе, его дочь не горела бы таким желанием с ним встретиться. Доктор знал Стоуна, но они не были друзьями. Доктор даже подозревал, что в какой-то момент Стоун начал его недолюбливать. Доктор же относился к нему со здравой степенью уважения: профессор Стоун был одним из тех людей, которые стремятся делать добро, но заканчивают всегда очень плохо. Правда, в большинстве случаев у них просто не хватает интеллекта на то, чтобы причинить вселенной хоть мало-мальски заметный ущерб — у Стоуна, увы, хватило. Благими намерениями и всё такое. Впрочем, даже он бы ужаснулся, узнав, насколько сильно его дочь его переплюнула. Это было не что-то такое, во что Доктор стал бы добровольно вмешиваться, чтобы остановить, но при любых других ситуациях он точно не стал бы этому способствовать. Единственной причиной, по которой он вообще пришёл сюда, была та здоровая степень уважения, которая обязывала его сделать одолжение дочери мёртвого человека, который так сильно хотел изменить мир к лучшему.

— Крайне польщён, — ответил Доктор. Ни одна из посетивших его в этот момент мыслей не отразилась на его лице. — А, да. Это Элисон, моя спутница. Элисон — доктор Линда Стоун.

Элисон и Линда обменялись приветливыми рукопожатиями — если приветливость Элисон и была правдивой, то исключительно из-за неведения перед тем, что тут вообще происходит. Впрочем, Доктор не сомневался, что о том, что что-то здесь должно происходить, Элисон уже догадалась: во-первых, они никогда не оказывались в местах, где ничего не происходило, а во-вторых, ну, если бы Элисон была настолько глупой, чтобы не замечать очевидного, духу бы её на Тардис не было.

— Итак, — сказала Линда, складывая ладони вместе. Доктор буквально чувствовал её напряжение. — Наверное, начнём с небольшой экскурсии?

Доктор не стал возражать. Слушать, что Линда там говорила, пока они ходили от коридора к коридору и от комнаты к комнате, он тоже не стал. Он и так очень хорошо представлял себе, как тут всё работает. Элисон наоборот внимательно слушала каждое слово Линды, и чем больше та рассказывала, тем сильнее беспокойство проявлялось на её лице. Кажется, она начинала понимать.

Как он и говорил, профессор Стоун стремился изменить мир к лучшему. У него была эта революционная идея лечить психически больных людей с помощью виртуальной реальности — революционная и отвратительная идея, о которой Стоун говорил с таким блеском в глазах, с каким дети обычно рассказывают родителям об особенно интересной школьной экскурсии. Когда Доктор услышал об этом впервые, то разнёс эту идею в пух и прах, что, скорее всего, и стало первой ступенью в бесконечной лестнице недолюбливания. Сейчас он жалел, что не сделал большего. Но, сказать по правде, тогда он не рассчитывал, что идея Стоуна когда-нибудь перестанет быть просто идеей. Он не знал, как именно Стоуну удалось выбить грант — видимо, работал с теми людьми, занимался теми проектами и каким-то чудом всё-таки пробился, — но проект запустили. Всё было так хорошо — но, как это всегда бывает, только поначалу. Они построили здание, не такое большое, как это, впрочем, и наняли людей, хотя не так много, как сейчас, но это была новая больница со светлыми стенами и идеально чистыми полами, и блестящими от солнечного света окнами, и молодыми специалистами в свежих халатах со свежими лицами, которые ещё не успели возненавидеть свою жизнь. Конечно, круглая сумма ушла на одно только программирование сложного алгоритма виртуального пространства, но даже Доктор не мог не признать, насколько умело она в итоге была сделана. Всё было так хорошо, пока они не открылись.

Никто не хотел приходить.

Никто не хотел отдавать себя или своих близких на попечение бездушной машине, а те, у кого всё-таки находилось для этого достаточно денег и безрассудства — в основном, борющиеся со стрессом бизнесмены и магнаты с больными Альцгеймером родителями, — хотели результата здесь и сейчас. Даже при всё своём отношении к этой затее Доктор мог понять, как профессор Стоун чувствовал себя в тот момент: как если бы он — в его понимании, разумеется — изобрёл лекарство от всех болезней, но это лекарство никто не принимает. Пациенты быстро пропали, инвесторы были не довольны, молодые и начинающие ненавидеть свою жизнь специалисты быстро ушли. В конце концов, однажды больницу просто закрыли. Это было настолько антиклиматично, что Доктор невольно гадал, что было бы, сложись всё по-другому: как бы сильно он не любил оказываться правым всегда и во всём, он не мог не признавать, что иногда он всё-таки ошибался. Сейчас никакого смысла думать об этом уже не было. Доктор даже не знал, как именно в итоге закончил профессор Стоун: спился ли, умер ли от сердечного приступа в свои даже по людским меркам слишком ранние для этого годы, или ещё что. И было бы так здорово, если бы на этой печальной ноте всё закончилось. Но потом на сцене возникла Линда Стоун.

Доктор бросил взгляд на эту сухую, бледную женщину, что рассказывала Элисон о механизме искусственного корректирования работы нейронов. Он назвал бы это проще: промывка мозгов. Судя по игнорируемому Линдой выражению лица Элисон в этот момент, она была того же мнения.

До этого дня Доктору не приходилось встречаться, да и в общем-то слышать о Линде. Хотя технически они, как и её отец, принадлежали к одному научному сообществу, у Доктора этих сообществ было столько в таком огромном количестве времён, что, если бы он попытался следить за жизнью и семьями тех, с кем ему приходилось там пересекаться, у Доктора бы не осталось времени на то, чтобы моргать, чего уж говорить об остальном. Но он изучил личное дело Линды прежде, чем встретиться с ней. Линда была из той категории детей известных научных деятелей, которые занимаются тем же самым, чем занимался когда-то их родитель, и в которых никогда не увидят чего-то большего, чем тень их отца или матери. Никто не узнал бы Линду Стоун, но все узнали бы дочку профессора Стоуна. Окажись Доктор на её месте, он бы сделал всё, чтобы его имя никогда не употреблялось в таком контексте, но Линду это, похоже, более чем не волновало. Казалось, наоборот, роль тени отца её вполне устраивала.

Если она и была тенью, то куда более тёмной, чем когда-то был её отец. При всех его недостатках, у профессора Стоуна были принципы. Доктор был уверен, что, откажись Стоун от таких-то идей, пойди он там-то на компромисс, и его проект остался бы жив. Да, вывернутым наизнанку и перекроенным людьми, не имеющими с ним ничего общего, и прогнувшимся под нужды капитализма, но рабочим и живым. Профессор Стоун не пошёл на такое — его дочь пошла. Не успела ещё трава прорасти на могиле её покойного отца, как Линда уже продала полученные по наследству права на технологию местной компании-гиганту межпланетного масштаба, которая ничего общего не имела с отраслью виртуальной реальности, но очень хотела быть социально ответственной. Подвох был в том, что большие боссы Галактик Инновейшнс не хотели спонсировать больницу: в этом времени никто не любит больницы, особенно те, в которых лежали люди с поехавшей кукушкой. Это всегда напоминает всем о том, что они и их близкие в любой момент могут оказаться на больничной койке, стоит только чему-нибудь в их жизни пойти не так. Но зато все любят тюрьмы, особенно когда деньги на эти тюрьмы выделяются не из налогов, а их кармана социально ответственной компании, которой так стремилась стать Галактик Инновейшнс. Линда подписала бумаги, и ей выделили новое здание и новых молодых специалистов, и новые деньги на новую виртуальную реальность, которая теперь была под завязку забита самыми отшибленными преступниками в этом и ещё десяти соседних квадрантах космоса. Конечно, туда попадали только те, кому всё равно не светило когда-либо выйти. Могло показаться, что это очень гуманно: пускай все убийцы, насильники и психопаты варятся в фантазии, пока их настоящие тела мирно умирают в холодных капсулах, а общество спит себе спокойно. Доктора от этого просто тошнило.

Конечно, с его стороны было бы невероятно лицемерно отрицать идею тюрем в принципе, припоминая, что, не смотря на всё то сложное, что между ними происходит, Мастер всё ещё технически его пленник. Доктор не отрицал. Но в мифическую исправительную функцию тюрем он не верил тоже: господи, ему даже далеко за примером ходить не нужно. Как бы сильно ему не хотелось, но Доктор не верил, что Мастер так уж сильно изменился за это время — это их отношения изменились. Честное слово, единственная причина, почему Мастер не убивал всех враждебно настроенных личностей (ну, помимо того, что он не мог выйти за пределы Тардис, но, если бы Мастер очень захотел кого-нибудь убить, вряд ли это так сильно ему бы помешало), заключалось в том же, почему Доктор старался всё-таки контролировать количество выпитого им за раз алкоголя — они не хотели друг друга разочаровывать.

Да и потом, вопрос был, в сущности, не в том, нужно ли отправлять людей в тюрьмы, и поможет ли это. Механизм искусственного корректирования работы нейронов — это здесь было по-настоящему страшным. Доктор назвал бы это промывкой мозгов. Потому что, да, он лично запрограммировал тело Мастера на то, чтобы тот не мог покинуть Тардис, но, во-первых, было за что, во-вторых, Мастер всё это прекрасно знал. Знание — это просто один из аспектов памяти, а память — это просто набор из стимулов, реакций и сигналов в нейронах мозга. Вряд ли кто-нибудь вообще представляет, насколько просто Доктору было бы изменить в памяти Мастера всё, что ему угодно. Он мог бы заставить Мастера забыть обо всех тех вещах, которые он делал, или приписать ему ещё с десяток, или перекроить всю его личность, или внедрить ему в сознание мысль о том, что он тут совершенно добровольно. Это было бы так невероятно, нереально просто, потому что Доктор собрал мозг Мастера своими руками, он лично туда вставил каждый провод и каждую микросхему. Он мог бы, но он никогда бы этого не сделал, ни в этой жизни, ни в какой-либо из следующих, ни с Мастером, ни с кем-либо ещё. И если Доктор когда-либо решит пожертвовать свободой выбора другого человека, то скорее всего это не Доктор, а его злобный двойник, и его нужно срочно пристрелить — а даже если это не двойник, то всё равно пристрелить, потому что Доктор лучше умрёт, чем когда-либо сделает что-то настолько противоречащее всему, во что он верит.

И это возводит всю эту ситуацию в просто максимальную степень ироничности. Достаточную, чтобы начать сомневаться в том, что уважение Доктора к покойному профессору Стоуну действительно было единственной причиной, по которой он согласился встретиться с Линдой.

К тому моменту, как Линда закончила, они дошли до центра управления. Это была просторная круглая комната, заставленная тяжёлыми компьютерами и пронизанная холодным светом. Всю противоположную двери сторону занимало огромное окно: если заглянуть в него, можно было увидеть уходящее вниз многоуровневое помещение, заставленное стеклянными кабинами, в каждой из которой мирно спал какой-нибудь серийный убийца или космический грабитель. Только навскидку Доктор начитал десять таких уровней, но на самом деле они уходили ещё глубже. Хотя в комнате никого кроме них не было, на каждом из множества экранов отражались цифры и показания того, что прямо сейчас происходило внутри виртуальной реальности.

— Значит, — сказала Элисон, недоверчиво оглядываясь по сторонам. Доктор не мог не заметить, как она избегала смотреть в окно. — Отсюда вы их контролируете? Разве это не опасно? Человеческий фактор и всё такое?

— Большая часть процессов автоматизирована, — пожала плечами Линда. — Но даже если что-то пойдёт не так, никто из них не заметит. Любое несоответствие воспринимается мозгом как должное. Например, внутри программы нарушается восприятие времени. Даже все часы пришлось убрать, чтобы они не путались.

— И как они живут без часов? — удивилась Элисон. Линда усмехнулась, словно это была какая-то шутка.

— Они не знают, что живут без часов, — ответила она.

Элисон помолчала с пару мгновений. Какое-то время она боролась с собой, но потом, видимо, оставила эту затею и спросила:

— Но что, если они заметят?

Доктор едва сдержал улыбку. Он обожал, когда его спутники задают неудобные вопросы — одна из причин, по которой он вообще заводил спутников. Ему хотелось бы, чтобы Линда отреагировала на это несколько более эмоционально, но Доктор и не ожидал многого от того, что ценит человеческую свободу воли настолько низко.

— Мы мониторим любую активность их мозга. Если программа обнаружит изменение в работе их психики, она запустит защитный алгоритм, заставляющий их испытывать чувство тревоги и страха.

— Звучит… не очень полезно, — нахмурившись, сказала Элисон, изо всех сил пытаясь подобрать слова, которые не включали бы в себя такие понятия, как «бесчеловечно» и «жестоко». Доктор на её месте не стал бы так церемониться, но именно поэтому он пока предпочитал воздерживаться от комментариев.

— Ну, все эти люди — преступники, — заметила Линда, будто это её полностью оправдывало. — К тому же, большинству достаточно всего несколько раз подвергнуться такому воздействию, и они сами начнут подсознательно избегать столкновения с такими мыслями. Мы же не с ума их хотим свести, в конце концов.

— Как это благородно с вашей стороны, — пробормотал Доктор. Он обошёл Линду и сел в кресло самого главного человека в комнате — Доктор знал это, потому что кресло было самым центральным, а люди, считающие себя очень важными, всегда садятся в центре. — Это, конечно, очень занимательно, мисс Стоун, но, если вы позвали нас не для того, чтобы похвастаться, я бы попросил вас перейти к делу.

Он сделал это совершенно осознанно. Назвал её мисс Стоун — не доктор Стоун. Линда, впрочем, никак на это не отреагировала — хоть какая-то приятная черта характера в ней была, — и, подойдя к компьютеру, вывела на экран какие-то показатели. Женщина уже открыла было рот, чтобы начать объяснять, но Доктор жестом остановил её прежде, чем она успела сказать хоть слово. Он и без того прекрасно понимал, что это означает. Это — настоящая причина, по которой он тут.

Любая мало-мальски компьютеризированная тюрьма рано или поздно оказывается взломанной. Тюрьма, спрятанная внутри виртуальной реальности? Да будь Доктор хакером, он бы взломал её вдоль и поперёк просто чтобы показать, что он может. Впрочем, у этих ребят мотивы были куда более сложные. Доктор бы понял, если бы кто-то взломал систему, чтобы кого-то оттуда вытащить, но взламывать систему, чтобы забросить туда своих людей и убивать заключённых, у которых на первый взгляд не было ничего общего? Как будто они обладали какими-то невероятными знаниями, такими ужасными, что даже тюрьма, которая не даёт вспомнить, что это тюрьма, не была безопасным местом. Это было как минимум очень интересно. Как максимум — достаточно, чтобы Доктор сюда пришёл.

— А вы пробовали выключить и включить снова? — спросил он после нескольких долгих минут изучения экрана. Шутки, конечно, шутками, но Доктор не мог не отдать должного хакерам: обойти такой сложный механизм защиты многого стоило, не говоря уже о том, что их человек внутри был не просто неконтролируемым — невидимым для всех систем. Скорее всего, они уже переписали под себя программу и теперь используют её для своей же выгоды.

— Это невозможно, — ответила Линда, расценив слова Доктора как что-то куда более серьёзное, чем он имел в виду. — Массовое отключение приведёт к перегрузке систем. Живыми выберутся только десять процентов заключённых.

Доктор вскинул бровь, но решил промолчать. Это того не стоило — решил он.

— Я не понимаю, — сказала Элисон, — если их там убьют, разве они не должны просто проснуться?

— Технически, они не спят, — поправил её Доктор. — Во сне мозг работает иначе. Сейчас их мозг работает так же, как при бодрствовании. Так что, если они, скажем, поранятся, мозг воспримет ранение как реальность. А если их убить, то…

— Они умрут на самом деле, — пробормотала Элисон. Она казалась расстроенной. Элисон путешествовала с ними уже какое-то время и успела на всякое насмотреться, и всё равно каждый раз продолжала реагировать на чужие смерти так… по-человечески. Доктор не был уверен, что помнит, как иметь с этим дело.

— Но вопрос в другом, — вдруг заявил Доктор, разворачиваясь в кресле в сторону Линды — не только чтобы срочно перевести тему, но и из-за этого в том числе. — Вашу систему безопасности взломали, и теперь жизни людей находятся под угрозой. Есть какая-то особая причина, почему вместо того, чтобы сообщить об этом вашим боссам и решить проблему, вы решили обратиться ко мне?

Линда неловко улыбнулась.

— Вы… вы должны понимать, — негромко сказала она, опуская взгляд, — если они об этом узнают, проект остановят. Может, закроют вовсе. Я не… я не могу этого допустить.

— Даже ценой жизни людей? — спросил Доктор. Без осуждения. Без злости. Всего за одно мгновение Линда словно состарилась лет на десять. Доктору почти стало её жаль. Она и правда была просто тенью.

— Мой отец… потратил тридцать лет своей жизни на это, — ответила Линда. — Я не могу позволить этому умереть. Прошу, поймите…

— Понимаю, — совал Доктор. Это не было отсутствие убеждений — вдруг осознал он. Это были просто очередные благие намерения, ведущие всё туда же. — И теперь, так как вы не можете сделать ничего снаружи, вам нужен кто-то внутри, верно?

Линда коротко и как-то робко кивнула.

На самом деле, это был отличный момент, чтобы одуматься. Отличный момент, чтобы понять, что это ужасная затея, и кончится она плохо, распрощаться с Линдой, закинуть Элисон в Тардис и улететь отсюда ко всем чертям. Вообще-то, у него было целых два часа на то, чтобы одуматься. Но почему-то вместо всего этого по истечении двух часов Доктор обнаружил себя в подобии больничной формы, сидящем в коридоре и ждущим, пока Линда и её команда закончат подготавливать его капсулу.

Поймав своё отражение в одной из множества до блеска начищенных поверхностей, Доктор невольно поморщился. В этой одежде он казался себе ещё более бледным, чем обычно.

— Выглядит ужасно, — пожаловался он вслух. Элисон окинула его придирчивым взглядом.

— Что, никогда не видел себя в больничной одежде? — спросила она. Элисон стояла, прислонившись к дверному косяку. Она волновалась, хотя всеми силами старалась сделать вид, что это не так. Доктор ценил её попытки и решил подыграть.

— Ну, я никогда не лежал в больнице, — ответил он. — Только в морге. Хотя нет, стой, — спохватился Доктор, — это было другое тело. Тогда у меня был тяжёлый период. Я был весь из себя такой байроновский.

— В смысле, более байроновский, чем сейчас?

Доктор собирался раздражённо закатить глаза, но от возмущения не смог этого сделать. Впрочем, чему он удивляется? Он знал, что рано или поздно это произойдёт. Элисон всё-таки набралась у Мастера плохого.

— Всё не было настолько плохо, — тут же попытался оправдаться Доктор. — С Мастером было хуже. Тёмные очки я ещё понимаю, но потом он перешёл к этническому стилю. Это было ужасно.

— Не звучит ужасно.

— Это потому, что ты не знаешь, какой у нас этнический стиль. Кажется, на Тардис что-то такое завалялось, напомни мне потом, когда мы закончим.

Доктор собирался сказать ещё что-нибудь остроумное по поводу гардероба Мастера (ему не так часто предоставлялась такая возможность, обычно всё было наоборот), но двери мягко отворились, и в зал заглянула Линда, чтобы сказать, что всё готово. Теперь уже, наверное, было поздно одумываться.

Они зашли в помещение с капсулами. По дороге Доктор невольно всматривался в безмятежные лица навечно потерянных в фантазии людей. Он не мог не думать о том, что сложить всё хоть немного иначе, и у него были бы все шансы оказаться в их рядах на совершенно других условиях.

— Доктор? — негромко позвала его Элисон. — Когда ты будешь, ну… внутри, разве ты не забудешь, зачем пришёл?

Доктор вздохнул. Он был уверен, что Элисон хотела задать этот вопрос уже какое-то время, но решилась только сейчас. Он остановился, невольно краем глаза заметив, как Линда тактично делает ещё несколько шагов вперёд: удивительно для кого-то, кто привык прослушивать и просматривать разговоры сотен людей в день.

— Элисон, — сказал он очень серьёзным тоном. — Я не хочу тебя оскорблять, но мой мозг превосходит мозги вас всех вместе взятых. Даже если, что очень маловероятно, я что-то забуду, для меня не составит большого труда всё вспомнить. Конечно, если ничего из ряда вон выходящего не случится…

— А если случится?

Чёрт. Доктор ненавидел, когда его спутники задают неудобные вопросы. Особенно когда он сам себя в них загонял. Доктор только сейчас обратил внимание, что в какой-то момент Элисон поймала его за руку. У неё была очень тёплая ладонь.

— Если что-то случится, то вы просто меня разбудите.

Он попытался ободряюще улыбнуться, но, кажется, за столько лет он забыл, как это правильно делается, и улыбка вышла очень фальшивой. Элисон всё ещё была рядом, пока его обматывали проводами и обкалывали иголками, и вкладывали в стеклянную камеру.

— Доктор! Я помню, что ты говорил, но… Но ты будешь в порядке? — обеспокоенно спросила Элисон — Элисон, посреди мигающих ламп и холодного света. Доктор не успел ответить, потому что дверь камеры уже захлопнулась, но его губы очень отчётливо сложились в «Разумеется, я буду в порядке». А потом он упал в пустоту.