Люциус просыпается, медленно открывает глаза и тут же жалеет, что проснулся. Перед мысленным взором проносится ночное признание, распахнутые голубые глаза и растворяющееся в темноте серебро. На столе – выпитая бутылка вина, которую хочется наполнить заклинанием и вновь опустошить, но Малфой с трудом избавляется от навязчивого желания. Что ему теперь делать? Как показаться на глаза эльфам? О том, что во дворце можно случайно встретить самого Трандуила, не хочется и вспоминать.

За сутки Люциус ни разу не вышел из покоев и почти не поднимался с кровати. Он лежит на покрывалах, старается не прокручивать в голове минуту роковой слабости и развлекает себя заклинаниями. Огоньки бегают по пологу, искры взлетают над покрывалами, и смотреть на них скучно до одури. Когда в покоях становится совсем темно, Малфой вспоминает, что ничего не съел за целый день, и от мысли о еде к горлу поднимается тошнота. От самого себя паршиво: умудрился влюбиться в мужчину – думать о разнице в статусе, мировоззрении и отношению к жизни уже не хочется, – признаться в своём чувстве, а теперь всего гложет разочарование в самом себе. Что только подумал о нём Трандуил? Развращённый человек, плохо осознающий своё место, наконец нарвался? Тот, кого он благосклонно приютил, несмотря на все его прегрешения – владыка дал чётко понять, что он обо всём знает, – совершил такую подлость? Люциус сжимает палочку и бросает затравленный взгляд на дверь. Что, если Трандуил решит прогнать его за такую дерзость? Или заточить в темнице за оскорбление самого короля?

Сон подкрадывается незаметно, но не приносит с собой облегчения. Мрачные картины сменяются одна за другой: грозный лик Трандуила, стража, выталкивающая из покоев, разломанная пополам палочка и сырые стены темницы со скрипучей почерневшей решёткой. Люциус мечется по кровати, хмурится во сне и лишь чудом не поджигает покрывало – с палочки уже срывались искры, когда он резко перевернулся и затушил их складками мантии.

***

Спустя несколько дней ничего не происходит. Бессонные ночи остались позади, но засыпает Люциус тяжело. Он долго лежит в постели, вспоминает, размышляет, думает, кружится в вихре душащих мыслей. Трандуил не присылает за ним стражников, не морит голодом. Одной ночью, спустя полтора часа без сна, в сознание Малфоя закрадывается призрачная надежда: может быть, лесной владыка не оскорбился? По крайней мере, до такой степени, как сам волшебник представлял? Так хочется думать, что король сам не равнодушен, что он тоже что-то чувствует к нему, но реальность Люциуса, которую словно покинул Трандуил, настаивает на обратном.

Неделями Малфой почти не покидает свою комнату. Ему, один раз сославшемуся на желудочное недомогание, всю еду теперь приносят в покои, а Таэрион перестал приходить после нескольких отказов. Прогулки стали настоящей роскошью. Люциус теперь гуляет под утро, сторонясь центра пещеры, каждый раз накладывая заклинание незаметности, и всё равно вздрагивает, сто́ит вдалеке раздаться тихому звуку. Он уже почти не боится, что его выгонят или заточат, но в любом серебристом отсвете ему чудится Трандуил и его уничтожающий взгляд. Малфой словно наяву видит, как горят гневом уже ставшие родными глаза, и хочет рвать на себе волосы. Глубокой ночью он представляет другие картины, в которых лесной король отвечает ему взаимностью, касается длинными пальцами, унизанными серебряными кольцами, целует повсюду, и от того, как он близко, как он позволяет трогать себя, кружит голову. Люциус думает, что готов отдать всё, лишь бы его фантазии стали реальностью, а потом понимает, что отдавать ему нечего, кроме раненого сердца, которое он уже отдал.

***

Утро, пришедшее вслед за ночью, наполненной кошмарами и вином, встречает Малфоя головной болью и недосыпом. Волшебник медленно встаёт, без особых надежд использует заклинание, которое лишь чудом притупляет ощущение молота, бьющего в голову. Сколько можно вести такую жизнь? Чем она отличается от того унылого существования, которое Люциус вёл в родовом поместье в последние десять-пятнадцать лет? Разве что количество употребляемого алкоголя теперь сведено к минимуму. Зачем это терпеть? Тень сомнений стучится в мысли и пробегает по позвоночнику дрожью, но Малфой избавляется от неё парой глотков оставшегося с вечера вина.

Он одевается дорого, трансфигурирует салфетки в массивные кольца, воссоздаёт любимую трость, изменяет наряд сообразно английским мантиям и выходит к общей трапезе. За столом волшебник впервые охотно разговаривает, развлекает соседей невинными фокусами и оценивает присутствующих, словно в первый раз.

– Неужели вы прибыли во дворец в поисках убежища от пауков? – елейно спрашивает он у сидящей рядом миловидной эллет. – До чего же, наверное, грустно было покинуть родной дом на дереве и отправиться сюда…

Насмешка почти сквозит в голосе и тонкой улыбке. Люциус склоняет голову, а взгляд остаётся по-прежнему снисходительно-высокомерным.

– Его Величество распорядился таким образом, чтобы все чувствовали себя хорошо. Моя семья живёт в новом крыле дворца, воссоздающем привычные для лесных эльфов жилища. Они безопасны, удобны, а о милостях владыки говорить можно бесконечно долго.

Упоминание о Трандуиле ненадолго сгоняет высокомерие. Люциус почти вздрагивает и судорожно припадает к бокалу с вином. Чувствуя себя неважно, он извиняется за внезапный уход и спешит в покои. Расстёгивает верхнюю мантию, вздыхает и берёт со стола вино: сейчас оно должно помочь как нельзя кстати, однако с каждым глотком только вводит в более тяжёлое состояние. Что это нашло на него сегодня? Как будто оказался в Англии лет тридцать-сорок назад – богатый, изворотливый и высокомерный. Зачем он только полез к той эллет, которая его раз в пятьдесят старше, с насмешками над её домом? А все разговоры за столом? Ничтожные попытки самоутвердиться. Люциус думает над каждой минутой своего выхода, и его наполняет отвращение к самому себе. Как можно было жить так десятилетиями? Жизнь во дворце Трандуила приучила к улыбкам, искренней учтивости, вежливости, а высокомерие – генетическое высокомерие чистокровных Малфоев – осталось выброшенным давным-давно.

***

Спустя несколько дней, которые Люциус вновь провёл в покоях, не покидая их ни на минуту, он решается на прогулку (снова под чарами маскировки, самыми сильными – пусть самыми сложными – и действенными). Часы показывают уже далеко за полночь, и дворец погружён в сонную тишину. Стражники стоят, привалившись к стене, и тихо переговариваются, не забывая смотреть вокруг. Малфой идёт тихо, почти крадучись, и наконец решается выйти к центру пещеры. Света звёзд, бледного, наверняка скрытого тучами, едва хватает, но нельзя не заметить: с деревьев облетела вся листва - здесь, во дворце, где они оставались зелёными с редкими золотистыми вкраплениями, когда снаружи всё горело огненным буйством красок. Неужели уже наступила зима? Когда он признался Трандуилу в чувствах, был сентябрь. Неужели осень закончилась?.. Люциус не хочет зажигать огни и привлекать внимание к месту, где стои́т, и готовится прийти сюда снова, но уже при свете дня. А пока он садится на землю и смотрит, любуется. Взгляд невольно скользит по мосту, на котором он совершил признание. Когда-нибудь, когда смелости будет чуть больше, чем сейчас, Люциус снова поднимется туда, зажжёт огни и, может быть, даже пустит скакать Патронуса – если сможет, если найдёт достаточно положительных эмоций в сердце. Когда мышцы начинают ныть от неудобной позы, волшебник встаёт и возвращается в комнату.

Наутро, позавтракав, Люциус собирается на очередную прогулку. Надевает костюм, неотличимый от одеяний остальных эльфов, долго крутится перед зеркалом, создавая на голове сложную причёску из тонких косиц – без палочки это было бы невозможно, – и, наконец, выходит из покоев. В этот раз он не накладывает заклинаний: отчего-то ему не хочется нарушать реальность происходящего, будто заклинание, создающее иллюзию, может обмануть его зрение.

В сердце дворца оживлённо. Люциус чувствует себя некомфортно, когда вокруг столько эльфов, и долго идёт по тонким мостам самыми окольными путями, на которые не ступят другие. Деревья – все, какие только можно увидеть, – лишены листьев, а на некоторых эльфах надеты подбитые мехом плащи. Уже зима? Малфой бы спросил, но поставить себя в столь неудобное положение выше его сил.

Оглядевшись вокруг и налюбовавшись на красоту пропасти – дальше середины он не решился зайти, – волшебник возвращается к своим покоям. В коридоре пусто и совсем тихо. Люциус идёт, погружённый в воспоминания о прогулках с Трандуилом, и, едва заметив перед собой резкое движение, оказывается прижат к стене в нескольких шагах от двери в комнату. К горлу приставлен клинок, рука, точно каменная, давит под ключицей, другая, со стальными пальцами, – на плечо. Малфой, сглотнув, поднимает взгляд: перед ним стоит эльф, похожий на Трандуила, почти отражение, тёмные брови нахмурены, голубые глаза мечут молнии. Дышать от страха почти невозможно, а кинжал у горла лишь усугубляет положение.

– Колдун! – слово произнесено грубо, точно выплюнуто, а голос похож на голос Трандуила, только немного выше. – Где жезл, которым ты творишь магию?

Люциус от ужаса едва опускает взгляд и непослушными пальцами пытается указать на узкий карман у пояса.

– Только вздумай сотворить что-либо - и поплатишься за это жизнью!

Волшебник только медленно прикрывает глаза – с клинком у шеи страшно совершить даже меньшее движение, чем короткий кивок. Кто этот эльф? Что ему нужно? Мысли проносятся в голове с бешеной скоростью, и ни за одну нельзя ухватиться. Родственник Трандуила? Его брат? Сын? Наверное, всё же сын – про него владыка изредка говорил.

– Что ты сделал с моим отцом, колдун?

Всё-таки сын. Но что он мог сделать с Трандуилом? Ни одно из использованных при нём заклинаний не имеет побочных эффектов. Люциус только и делал, что использовал самые красивые и безвредные чары, чтобы порадовать глаз короля.

– Не делай вид, будто не понимаешь меня! Что ты сделал с королём Трандуилом?

– Я-я… – Люциус шепчет почти беззвучно, бросая полные ужаса взгляды на руку с кинжалом. – Ничего… и никогда.

– Ты заставил его страдать! Он плохо спит, он не танцует на празднествах, он часто опечален. Может, другие эльфы этого не видят, но я – его сын, и я вижу, что с моим отцом случилась беда. Твоё чёрное колдовство отравило его жизнь… и отравляет память о той, что была ему дорога!

Люциус чувствует, что клинок теперь давит на шею немного сильнее, и боится лишний раз шевельнуться или вдохнуть немного больше. Что случилось с Трандуилом? Болен? Даже если и так, то точно не от магии!

– Я ничего не делал. Никаких заклинаний…  я не понимаю…

– Как ты…

Голос эльфа звучит угрожающе тихо, но его внезапно прерывает другой, бархатистый, спокойный:

– Леголас, отпусти нашего гостя.

Сын Трандуила сразу же отстраняется и убирает клинок в ножны, но смотрит на отца с недоверием.

– В том, что происходит со мной, нет никакого колдовства. Пожалуйста, дай мне поговорить с Люциусом наедине.

– Но, отец…

– Уверяю тебя, со мной всё будет в порядке. Если бы наш гость хотел убить или заколдовать меня, он бы сделал это: у него был не один десяток возможностей.

Леголас кивает и вскоре скрывается из виду. Люциус смотрит на Трандуила и всё ещё не может пошевелиться. Прекрасный владыка – как же долго волшебник не видел его! – коротко улыбается и произносит:

– Прости Леголаса, он слишком привязан ко мне, и боится потерять меня следом за своей матерью. А теперь пойдём со мной.

Трандуил слегка касается плеча волшебника, и тот медленно отстраняется от стены, чуть не падает – рука владыки вовремя подхватывает под грудью – и, покачиваясь, идёт дальше. Состояние шока после пережитого всё ещё не отпускает, и Люциус начинает приходить в себя лишь перед пропастью. Если подумать над словами Леголаса… Но думать не хочется – ни к чему делать опрометчивые выводы и тешиться ложными надеждами.

Они приходят к беседке, прилегающей к стенам дворца. Матовое стекло прячет от чужих глаз с одной стороны, а с другой - прозрачное открывает невероятный вид на балкон и заснеженный сад. Малфой садится в кресло перед дверями. На столике рядом с ним – букет из ярких, будто живых, сухоцветов и бутылка вина. Трандуил садится рядом и поворачивается всем корпусом. На его лице – лёгкая грусть, и Люциусу думается, что, если владыка выглядел так всё это время, он бы забеспокоился не меньше Леголаса. Волшебник зеркально повторяет позу короля и готовится слушать.

– Люциус, – начинает владыка и смотрит бездонными глазами прямо в душу, – слова, что ты произнёс тогда на мосту, поразили меня. Не понимаю, как я ничего не заметил раньше… Несколько дней я был в страшной растерянности, долго думал – о тебе, твоём магическом олене, о многом другом. Ты изменился со дня появления здесь, я это видел. Твоя душа тянется к свету. Я восхищён тем, как ты смог подняться. Я видел украдкой твоё прошлое, я вижу твоё настоящее. Ты очень сильный человек, Люциус.

Волшебник слушает внимательно, боясь отвлечь Трандуила одним неловким движением. Ему кажется, что владыке нелегко было начать говорить так искренне, и сломать это сейчас, порвать нить доверия – страшнее ничего не придумать.

–  Я думал и о себе. Тебе, должно быть, неизвестно, что эльфы не любят дважды. Это правило всегда казалось мне нерушимым. До этой осени. Я сумел полюбить тебя, Люциус, – коротко улыбается Трандуил, и в этой улыбке, как и во взгляде, светится пронзительная грусть. – Мне очень жаль, что я заставил тебя страдать и мучиться всё это время. Мне докладывали о тебе и твоём состоянии, но я не мог прийти сам. Вторая любовь, любовь к человеку, любовь к мужчине – всё это следовало осознать и принять, и на это ушло удручающе много времени. Прости меня за это...

Трандуил поднимается и делает изящный глубокий поклон. Люциус тут же встаёт и хочет заставить лесного владыку прекратить – его поклон видится невозможно неправильным, – но тот уже сам выпрямляется. Они подходят друг к другу, смотрят в глаза – у каждого в них грусть и любовь. Трандуил тянет руку к лицу Люциуса, касается заплетённых в тонкие косы волос и медленно приближается. Глаза закрываются у обоих, и губы касаются друг друга в поцелуе, желанном и неспешном. Губы короля мягкие, отдают привкусом дорогого вина и пряностей. Этот поцелуй превосходит все фантазии Люциуса своей трепетностью, безграничной нежностью, казавшейся почти невозможной для двух мужчин, и... реальностью. Трандуил не расплывается, не пропадает, как неясный мираж. Он находится рядом, целует его, Люциуса, и о большем даже не хочется думать.

– Я люблю тебя, – наконец оторвавшись, шепчет Трандуил.

– И я люблю тебя, – отвечает волшебник.

Лихолесский владыка снимает с плеч плащ, надевает на Люциуса и выводит его на балкон. Снег серебрится на деревьях, беседках, на скульптурах и лепнине. От того, какой прекрасной может быть зима, перехватывает дыхание. Трандуил кладёт руки на плечи волшебника и тихо говорит:

– Ты прекрасен, как зимнее серебро, Люциус, – а после целует в висок и негромко смеётся.