Порой, чтобы услышать ответы, необходимо вслушаться в безмолвие. Тишина знает гораздо больше суетливого гомона. Тишина — это покрывало, надёжно укрывающее неприятную слуху истину. Покой, не нарушаемый десятки лет, холодит душу, заставляет прислушиваться к каждому шороху. В заброшенных домах нас пугает не затхлость и ветошь, а застарелая, почти звенящая тишина. Сотни вопросов, ответы на которые — мрачные, бессловесные коридоры и ветер, тонко воющий под старой крышей.

Акико застыла, подняв голову к желтоватому потолку, отделанному лепниной по периметру, и напряжённо вслушивалась. Эти заунывные завывания ветра, больше похожие на детский плач, казалось, доносились не только с чердака; ветер рыдал в стенах дома. Девушка готова была поклясться, что если приложит ухо к шёлковым бежевым обоям в широкую золотую полосу, то не обманется. 

Красная камелия навевала тоску. Столь прекрасное и величественное здание походило на застарелый шрам: иногда в плохую погоду ноет, но о нём предпочитают не вспоминать. Акико думала, что будет испытывать ужас, когда войдёт под эти своды, но ничего подобного не произошло. Это место, скорее, позволяло в полной мере почувствовать скорбь и печаль. 

— О чём задумалась?

Ровный голос Доппо вернул её обратно, заставив отвести взор от потолка и обернуться. Мужчина достал из сумки баночки и блистеры с таблетками, пару бутылок питьевой воды. Всё это он поставил на прикроватный столик прежде, чем посмотреть на Ёсано и протянуть ей ещё одну бутылку.

— Спасибо, — та сделала небольшой глоток. Горло действительно першило от скопившейся в доме пыли.

Девушка осторожно вынула небольшую мягкую сумочку с красным крестом на серой ткани и положила на кровати рядом с собой. 

— Этот дом мне кажется таким унылым и несчастным. Очень холодным, — она поёжилась и обхватила себя руками за плечи, что не укрылось от Доппо. Мужчина, не глядя, выудил из сумки тёплую кофту и, подойдя, набросил на плечи своей невесте. — Спасибо. Так гораздо лучше. 

— Будь осторожнее, — он поцеловал её в макушку. — Дом не отапливается. Ты можешь простыть. 

Иногда, очень редко, но Куникида мог удивить её своей заботой. Не той, что она видела ежедневно — кофту бы он подал ей в любом случае, а вот такой — объятия и милый поцелуй.

— Эта женщина, Коё Озаки, сказала, что позаботится о тебе. Ты доверяешь ей?

Доппо всё ещё стоял за спиной, держа Акико за плечи.

— Тебя это волнует потому, что она хороший друг Дазая?

При упоминании этого человека девушка почувствовала, как напряглись сжимающие её плечи пальцы. Зря она это сказала, ведь Куникиде предстоит провести ближайшее несколько часов в обществе ненавистного ему человека.

— Я всего лишь волнуюсь. Мы ведь совсем не знаем её. 

— Мы никого здесь не знаем.

"Кроме Дазая," подумала Акико, но тут же одёрнула себя. Это было слишком самонадеянно, ведь получается, что она никогда по-настоящему не знала его.

— Не думаю, что госпожа Озаки желает мне или кому-то ещё из нас зла. Её, как и всех остальных, привело сюда прошлое и свои мотивы. К тому же, я надеюсь, что она сможет мне помочь.

— Если тебе это надо, я не буду возражать, — поцеловав девушку в висок, Доппо отстранился и вернулся к сумке, чтобы захватить с собой воды в пластиковой бутылке. 

"Если тебе это надо". Он до сих пор считает всё происходящее с Акико обычным психозом. Он записывает её все к новым врачам и специалистам в надежде, что однажды их таблетки и речи заставят уйти её галлюцинации. И вот теперь Доппо считает, что общение с Озаки - лишь прихоть её больного мозга. Сейчас у них не всё гладко в отношениях, и он даёт Акико поблажку в виде медиума, но по возвращении из Красной камелии он наверняка отправит её на неделю в какую-нибудь клинику. 

Девушка сглотнула слюну с горьким привкусом обиды. Куникида никогда не говорил, что не верит ей, но гладил по волосам, приговаривая, что всё пройдёт, всё наладится, и Акико перестанет тревожить себя мёртвыми людьми. 

Ёсано обогнула огромную двуспальную кровать и, подойдя к столику у изголовья, взяла одну из баночек с таблетками. Мужчина чуть поднял бровь, наблюдая за этим.

— На всякий случай, — пожала она плечами, засовывая баночку в карман кофты. 

— И, Доппо, — Акико обернулась прежде, чем открыть дверь в коридор, — постарайся не сцепиться с ним.

***

Три щелчка зажигалки, на четвёртый искра наконец дала огонь, и кончик сигареты затлел. Тонкие женские пальцы нервно стиснули фильтр, приминая его с боков. Коё Озаки вдохнула никотин и открыла глаза, услышав шаги на лестнице.

— Вы курите прямо в доме? — со второго этажа к ней спускался детектив. 

— А Вы не сняли ни плаща, ни берета, — флегматично парировала женщина, вновь поднося сигарету к губам. — Сомневаюсь, что жильцам доставит дискомфорт моя сигарета. 

— Вы сейчас говорите о Хигучи или призраках? — Эдогава неспешно приблизился к импозантной женщине, что стояла у той же колонны, что и прежде.

— Это был сарказм, господин Рампо. Я говорила абстрактно, — Коё обвела рукой холл. — Люди давно не живут в этом доме и вряд ли когда-нибудь снова будут жить.

— А призраки? — ухмыльнулся Рампо, изучая её взглядом.

Что-то в этой женщине притягивало взгляд. Конечно, всё можно было бы списать на необычный наряд в виде кимоно, причёску со шпильками и яркий макияж, но цепляло явно не это. Её глаза — вот, что действительно поражало. Янтарно-карие, они были абсолютно не читаемыми. Словно закрытые чистым полированным стеклом. Все её движения казались нарочито равнодушными, а порой в них на секунду-другую проскальзывала какая-то "деревянность". Как на кухне, когда женщина нашла бутылку вина, она шла будто на шарнирных палках, а не на ногах. Всем своим видом Озаки пыталась показывать спокойствие, но на деле: ломаный шаг, нервное сжатие уже третьей сигареты, напускное равнодушие, стеклянный взгляд.

— Вы боитесь, — заключил детектив, обходя по кругу колонну и женщину в кимоно.

— Призраки, — ухмыльнулась Коё и затушила сигарету в стакане с водой, который принесла из кухни. Нет, она не боялась ходить по этому дому одна, ведь не имело значения, где ты, если Камелия захочет тебя убить.

— Вы не верите во все эти истории, что рассказывают о доме, ведь так, Рампо?

Детектив перевёл взгляд с фантастической люстры на небольшое витражное окно над входной дверью и покачался с пятки на носок ботинок и обратно, засунув руки в карманы брюк.

— В некоторые верю. Например, что в этом доме умерли не своей смертью многие люди. Или что семейство Акутагава страдало сильнейшими психическими расстройствами. Или то, что за одну ночь Огай...

Мужчина осёкся, понимая, с кем говорит. Он встряхнул головой.

— В прочем, это не важно.

— Почему же, — Коё не спеша подошла к резному столику у стены и поставила стакан на его пыльную поверхность. Её взгляд застыл на пожелтевшей воде. — На самом деле это одна из важнейших вещей в моей жизни. Многие бы сказали, что хотят забыть подобное, но не я. Я должна, обязана помнить ту ночь. 

Озаки подняла голову и, повернув её чуть правее столика, улыбнулась.

— С возвращением, маленькая принцесса.

Глаза пожилого мужчины лучились теплом. От его лёгкой, едва заметной улыбки на тонких губах веяло уютом родного дома, а изящный монокль ловил на себя и отражал отблеск несуществующей свечи. Ливрея и белоснежная рубашка были безукоризненно чисты и идеально выглажены. Как и всегда.

— Они говорят, что я всё придумала, — пятилетняя девочка вытерла ладошкой заплаканные глаза. — Что той девочки не существует. Но я не выдумала! Ты мне веришь, Хироцу?

Пожилой мужчина, стоящий рядом с девочкой, кивнул и отряхнул подол её розового платья, что малышка запачкала во время прогулки в парке.

— Когда я рассказала маме, она точно испугалась! А потом сказала, что скоро отправит меня к тёте. Я не хочу уезжать, Хироцу! 

Девочка вцепилась в идеальную ливрею дворецкого.

— Это не честно! Мне здесь нравится! У меня здесь друзья! И Кёка... Кёка будет скучать! А ты, Хироцу, будешь скучать по мне?

— Буду, маленькая принцесса, — мужчина тепло улыбнулся и погладил девочку по красно-рыжим волосам. — Но я буду ждать Вас домой.

Коё обернулась через плечо, чтобы удостовериться, что детектив занят разглядыванием одной из картин у противоположной стены, и, вернув своё внимание пожилому джентльмену, почтительно склонила голову. На её покрытых алой помадой губах появилась улыбка. Однако, когда женщина подняла голову, старый знакомый уже исчез. 

— Я не боюсь.

— Простите, что Вы сказали? — Эдогава резко обернулся, оставив картину, изображающую трёх танцующих на поляне женщин.

Коё провела кончиками пальцев по столешнице, оставляя в пыли тонкие неровные борозды. Она обернулась к собеседнику, встряхнув рукой, и одарила его прожигающим взглядом. Кажется, Рампо впервые в жизни готов был признать, что может влюбиться.

— Я не боюсь, — уверенно повторила Озаки и достала из-за пояса пачку сигарет. Вытащив одну, она несколько раз щёлкнула зажигалкой прежде, чем затянуться. — Страх — это немного неверное слово для того, чтобы описать мои чувства. А что чувствуете Вы, находясь здесь? — женщина глазами обвела холл. — Какие чувства у Вас вызывает этот дом?

Рампо смотрел на неё и искал подвоха. Коё явно боялась, хотя пыталась отрицать столь очевидное для него. Но что ощущал он? Эдогава попытался прислушаться к себе. Ничего. Ну, или почти ничего.

— Не знаю, — пожал плечами детектив. — Немного раздражение, возможно, ещё каплю волнения. Но по большей части — разочарование. Да, наверное, именно так. Этот особняк ассоциируется у меня лишь с разочарованием.

— Тогда я добавлю ещё одно разочарование в копилку к Вашим, — медиум поднесла сигарету ко рту, и её яркие губы изогнулись в хищной усмешке. — Страх — это то, что Вы и все остальные пришедшие испытаете в этом доме. Он заставит вас всех бояться. Но не меня, — какая-то хрупкость и надломленность удивительно сочетались в ней с надменностью. — Я не боюсь Красной камелии, господин Рампо. Чувство, которое я испытываю здесь и сейчас, иного порядка. Я назвала бы его — дикий ужас.

Она с долей удовольствия наблюдала удивление в лице детектива, которое он даже не пытался скрыть.

— Тогда зачем Вы здесь, если дом так пугает Вас?

— За тем же, зачем и все остальные, — Акико перестала прислушиваться к диалогу и спустилась по лестнице. — Прошу прощения за опоздание.

— Ничего, — улыбнулась медиум. — Не думаю, что мы работаем здесь по часам.

— Да уж, — протянул детектив. 

Рампо залез в карман плаща и выудил оттуда шоколадку в серебристой фольге. Отломив кусочек, он отправил его в рот.

— Хотел бы сказать: "Приступим, раз уж мы все в сборе", но я не вижу, к чему приступать. Я могу рассказать, кем были люди, жившие в этом особняке, но не представляю, как искать следы отца Хигучи. Я обследовал холл, но не нашёл ни единой зацепки, говорящей о том, что до нас здесь кто-то побывал после того случая с исчезновением детей в семьдесят первом.

— Та девочка, о которой Вы говорили? — с тревогой поинтересовалась Акико.

Рампо одарил её осуждающим взглядом, и девушка тут же потупила глаза, ведь детектив доверил ей свою тайну, а она разболтала.

— Что же, — Коё кинула очередной окурок в стакан и отошла от столика. — Думаю, Вы действительно можете начать своё расследование, детектив Рампо. 

— А вы? — встрепенулся мужчина. — Вы не собираетесь делать эти ваши фокусы?

— Нет, — медиум спрятала ладони в широких рукавах и улыбнулась. — Я хочу прогуляться по дому.

— Прогуляться? Разве это безопасно?

— Вы можете составить мне компанию, если хотите. Ведь холл ничего не хочет Вам рассказывать. 

И женщина двинулась вперёд к двери, скрытой в тени лестницы. Рампо и Ёсано переглянулись и, не сговариваясь, последовали за ней. 

Холодный брошенный дом наблюдал за людьми, открывающими двери в его лоно. Наблюдал глазами давно не мытых окон и потускневших люстр. Слушал скрипучими половицами и гулом старых труб. Дом — это не просто кирпичи и доски, комнаты и коридоры. Дом — это живой организм. У него есть кожа, мы видим её в узорах паркета и обивке стен. Есть кости и мышцы, сокрытые под кожей. И есть мы — кровь и воздух дома. Но, в отличие от человека, опустевший дом не умирает. Он впадает в сон, где видит сны.

Разве могут зданию сниться сны? Да, и даже очень часто. Достаточно войти под сень такого уснувшего дома, и вы поймёте это. 

— Не могу понять, — зябко поёжилась Акико, — почему здесь так холодно.

— Дом старый, — ответил ей Рампо, осторожно перекладывая руками в перчатках книги, найденные им в зимнем саду. 

Группа вошла в него через коридор сбоку от лестницы, но оказалось, что есть ещё дверь в кухню. Теперь они неспешно бродили среди высохших деревьев и кустарников, брошенных людьми. Печальное зрелище. То, что с любовью выращивалось и привыкло к уходу, превратилось в дикие заросли, увитые плющом и задушенные сорняками. Высохшие лианы ползли по стенам, стремясь к стеклянному куполу потолка, змеились по земле и камню, оплетали деревья. Сад походил на умирающие джунгли с небольшими оазисами дикой зелени самых стойких и неприхотливых растений.

— Жаль, что мы видим его таким, — Акико смахнула рукой с курчавой гипсовой головы херувима, украшающего скамью, пожухлые листья. У ангелочка не хватало одного уха и нескольких кончиков завитушек на макушке. 

— Он был прекрасен, — мягко сказала Коё, подходя к девушке. Её ладонь погладила маленькую головку херувима на подлокотнике скамьи, а в глазах отразилась грусть.

— Здесь, — медиум указала на едва заметные под кучей листьев и сухой травы очертания клумбы перед ними, — цвели маленькие жёлтые цветы, а за ними, вдоль всей правой дорожки, — красные розы. Там, — она указала левее, — розы белые, а дальше — с розовой каймой. Их посадила ещё Гин, когда они с супругом въехали в дом. И сама ухаживала за ними до смерти дочери. В детстве я приходила в зимний сад, когда хотела увидеться с Белой леди. Она любила это место. Подрезала и подвязывала цветы, танцевала ночью под светом луны вот тут, пока весь дом спал. 

— Удивительно, как Вы всё это помните, — Акико казалось, что грусть с каждым часом становится всё сильнее. Это место сочилось болью и одиночеством. — Я имею ввиду, что Вы были совсем малюткой и тридцать пять лет прошло...

— А я всё помню?

Акико кивнула. Даже детектив Рампо переключил часть своего внимания с обследования сада на разговор. 

— Эти воспоминания слишком яркие, чтобы забыть их, — Коё подошла к растрёпанным розовым кустам, больше похожим на репейник в мусоре. Они выглядели мёртвыми и пустыми. — Я сидела вот здесь и слушала, как леди рассказывала, почему необходимо резать розы. А потом, — женщина склонилась над кустом и аккуратно отвела несколько ветвей в сторону, — она вдруг вместо сухой ветки срезала розу.

Коё, позабыв о длинных рукавах кимоно, цепляясь ими и царапая руку о шипы, залезла вглубь куста. Рампо оставил книги и подошёл ближе, вместе с Акико во все глаза глядя на то, как Озаки вытащила из этого бурелома свежий бутон на небольшой ножке. 

— Алую розу, — мечтательно улыбнулась женщина, поглаживая кончиками пальцев нежные лепестки.

— Но как? — Ёсано готова была поклясться, что этой розы не было всего минуту назад.

— Невозможно! 

Детектив протиснулся мимо женщин и принялся изучать куст. Ничто в нём не говорило о возможности цветения. Он был однозначно мёртв. Эдогава отодвигал ветви одну за другой, но лишь больше убеждался в собственной правоте, — куст не мог цвести. 

— Вы ничего не найдёте там, детектив, — снисходительно позвала Озаки. 

— Возможно, ниже есть живые ветви.

Рампо всю жизнь считал себя рациональным человеком и привык, что всему есть объяснение, надо только потрудиться найти его, а не списывать всё на пресловутую мистику. Эдогава знал множество людей, которым было проще поверить, что у них завёлся дух в доме, чем признать собственную рассеянность, забывчивость и другие, более тяжкие пороки. Всю жизнь он считал подобных индивидуумов недалёкими глупцами, что отказываются трезво смотреть на реальные вещи.

— Вы не сможете ничего найти здесь, господин Рампо, пока не поверите, что под реальностью есть другой мир — кровь под кожей. Он такой же, как и этот, но не тёплый, а горячий. Он струится вокруг нас, но мы отказываемся его видеть. Мы боимся вида крови, а потому убеждаем себя, что её нет.

— Это не объясняет появление цветка, — кивнула на розу Ёсано. — Он вполне себе реален.

Коё повертела стебель в пальцах и протянула девушке. 

— Как давно Вы видите их, Акико?

Девушка стушевалась на миг, но взяла розу. 

— Чуть больше двух лет.

— Я сразу поняла, что не так долго, — Ёсано удивлённо подняла глаза от цветка на медиума, и та поспешила объяснить. — Вы боитесь своего дара, и это видно. Вы совершенно не представляете, как отгородиться от того, что приходит к Вам, или, точнее, от кого. 

— Я пью таблетки, — призналась Акико, нервно сжимая подарок. — Это позволяет какое-то время не видеть их. 

— Таблетки? — в голосе Коё промелькнуло волнение. — Какие таблетки?

— Успокоительное. Достаточно сильное, чтобы...

— Притупить Ваше восприятие. Вы же после них как овощ?

Девушка кивнула.

— Таблетки — не панацея, — покачала головой медиум, подвески на шпильках в её причёске блеснули в тусклом свете серого утра, разлившегося по саду. — Таблетки глушат Ваш мозг, делают Вас более уязвимой. Ваша сила, управление даром в воле и разуме. 

— Я бы не назвала это даром, скорее уж проклятьем, — Акико усмехнулась, краем глаза заметив, что детектив снова стал осматривать кусты. — То, что я вижу. Все эти мертвецы... Они жуткие... Их кожа разлагается, кругом кровь, их глаза... Как битое стекло...

— Не все призраки такие, — Коё наблюдала за Рампо, изучающим сухостой. — Есть те, которых Вы не можете отличить от живых людей. Они всегда рядом с такими, как мы. Да-да, не удивляйтесь, Акико. Наши силы похожи, и я понимаю, что Вы чувствуете. Но, в отличие от Вас, я с детства училась пользоваться своим даром. Мертвые не всегда хотят причинить нам зло, чаще всего они ищут помощи у тех, кто способен их увидеть и услышать. А получив её, уходят с миром. 

— И Вы хотите помочь мне услышать их? — девушка смотрела с надеждой. 

— А Вы хотите? — медиум перевела на неё взгляд своих непроницаемых глаз.

"Вот и момент истины", - подумалось девушке. Либо она научится с этим жить, либо сойдёт с ума. Возможно, Коё Озаки — её последний шанс.

— А Вы можете?

— Для начала, перестань глотать таблетки, — усмехнулась Коё своими невозможно красными губами. — И тогда увидишь цветы в мёртвых кустах.

— И всё же, — Рампо обернулся к женщинам, — как такое возможно?

— Дом просыпается. Здесь слишком много людей со способностями. Я, госпожа Ёсано, Накаджима, Дазай. В принципе, одного Дазая хватило бы, чтобы разбудить Красную камелию.

Акико опустила глаза и закусила губу. Они с Осаму расстались давно, но почему-то упоминание о нём и его даре из уст Коё сейчас отозвались ноющей болью в груди.

— Спрашивай.

Девушка подняла голову, услышав резко брошенное медиумом слово.

— Я же вижу, что ты хочешь спросить про Дазая. Спрашивай. Если смогу, отвечу.

— Эм... 

— Вы ведь тоже знали его до встречи в ресторане, — вклинился Рампо, которому надоело, что его игнорируют.

— Да, — Акико разволновалась даже больше, чем рассказывая о том, что видит мёртвых. — Мы с ним когда-то встречались. Давно. Но он никогда не рассказывал о том, что у него есть дар.

— Он никому об этом не рассказывал, — спокойно ответила женщина.

— Кроме Вас. 

— На то есть свои причины.

— О Вас он, кстати, тоже никогда не говорил.

— О нет! — детектив демонстративно закатил глаза. — Увольте меня от женских разборок! Похоже, что Вы, Акико, плохо знали своего парня.

— Теперь мне кажется, что я не знала его совсем. Всё, что я видела - это бесконечные тусовки, алкоголь и...

— Женщины? — невозмутимо закончила за неё Озаки. — Да, ты права. Но сколько ты его знала? Полгода? Год?

Ёсано не ответила.

— Я знаю Дазая бо́льшую часть его жизни. Знаю, через что он прошёл. То, каким все его видят, — Коё немного помедлила, подбирая слова, — это лишь... кокон. Его защита от внешнего мира. Я не пытаюсь сейчас сказать, что он ангел, или обелить многие его поступки, но я не имею никакого права его судить. Его дар — это нечто. Нечто невероятное и ужасное. Когда я впервые поняла, с чем столкнулась, то поразилась, что этот мальчик сумел дожить до одиннадцати лет и не сойти с ума. 

Шпильки одна за другой аккуратно извлекались из высокой причёски и выкладывались в шкатулку у зеркала. Бабочки, маленькие блестящие камушки, птички, цветы, — у Коё была масса длинных традиционных шпилек. Вместе с её стилем они добавляли образу молодого медиума таинственности, чем она не пренебрегала пользоваться. Обилие яркой декоративной косметики накидывали ей с несколько лет, делая старше и опытнее в глазах клиентов.

Но уже девять вечера, и можно наконец расслабиться, сбросив тяжёлые одежды, облачиться в шёлковый халат. Коё повязала пояс и откинула за спину длинные волосы. Распущенные, они достигали поясницы. 

Молодая женщина прошла в комнату и взяла с полки бутылку мартини. День выдался тяжёлым. Пришлось с самого утра ехать на окраину города к молодой паре, что купила старый дом Матцуро. Коё провела там уже третий сеанс и, наконец, сегодня ей удалось выяснить, что же удерживает призрак старика. Но теперь работа окончена и можно расслабиться.

Коё откинулась на спинку дивана, повёрнутого к окну с чудесным видом на город, и пригубила из стакана мартини. Немного повела плечами и поёрзала, устраиваясь поудобнее. За стеклом вдали сверкали и переливались огни неоновых вывесок, фонарей, автострад и тёплый свет городских квартир. Всё это расслабляло и успокаивало настолько, что Коё уже начало немного клонить в сон, когда тишину погружённой в ночной мрак квартиры нарушил дверной звонок.

— Вот чёрт! — цыкнула сквозь зубы женщина, борясь с нежеланием вставать с дивана и открывать дверь. 

Звонок настойчиво повторился, и, тихо ругаясь на нежданного визитёра, Озаки отставила стакан на стол и направилась в прихожую. Замок щёлкнул, дверь открылась, и её взору предстал бледный тощий мальчишка с растрёпанными волосами и тёмными, почти чёрными, кругами под безжизненными глазами. Этот мёртвый взгляд ребёнка настолько завладел вниманием Коё, что женщина после даже не смогла вспомнить, во что был одет мальчик. Не помнила, спросила ли она, почему он пришёл к ней один так поздно, и как её нашёл.

— Меня зовут Осаму Дазай, — тихо произнёс парнишка, грея руки о предложенную медиумом чашку чая, сидя на том же месте, где Коё минутами ранее любовалась на город. Сама медиум устроилась напротив него на подоконнике и маленькими глотками пила мартини.

Когда Коё провела его внутрь квартиры, она почувствовала, насколько у него ледяные руки, но сам Осаму, кажется, даже не замечал этого. Его тонкие, музыкальные пальцы были все заклеены пластырями, а ладони забинтованы. 

— Это для отца, — сказал Осаму, увидев, как пристально Коё изучает его руки. — Говорю ему, что упал с велосипеда и ободрал ладони. Это проще, чем объяснить, зачем мне летом ходить в перчатках. 

— А мне объяснишь?

Мальчик задумчиво покрутил чашку в руках, глядя на переливы поверхности чая, и немного неуверенно кивнул.

— Мои руки... Они видят разные вещи, — Осаму старался не смотреть на медиума, словно стеснялся своих слов или боялся показаться безумным. — Некоторые из них приятные, какие-то странные, а иногда они просто ужасные. А люди, они переполнены эмоциями и чувствами. Одно прикосновение, и я захлёбываюсь их счастьем или страданием. Их боль становится моей и жжёт меня. Та девушка, красивая и весёлая на вид, но я на секунду дотронулся, — заклеенные пальцы сильнее стиснули кружку. — Я не могу это передать словами. Четверо мужчин, ночь, а она не могла вырваться. Их удары горели на мне, мои руки ныли от того, как их вывернули. Ни она, ни я не видели их лиц, но мы оба хорошо узнали их снизу. Всех по очереди. А она идёт и улыбается прохожим, но я знаю, что внутри неё осталась только пустота. Это даже страшнее, чем то, что случилось. И так постоянно. Я вижу грехи и боль людей. Вижу их души и ужас. 

– Три года назад я рассказал об этом маме, и знаете, она не отвела меня к врачу. Она купила мне простые, но дорогие перчатки, чтобы я не прикасался к другим людям. А два месяца назад она умерла. 

Коё смотрела на дрожащие губы мальчика, ожидая, что он вот-вот расплачется, но нет. Осаму лишь потёр забинтованной рукой нос и продолжил.

— Знать, что ты умираешь — очень страшно. Я знаю. Она запретила мне прикасаться к ней и сама никогда не трогала мою кожу, но я должен был узнать. И я ночью поцеловал её лоб, — Осаму дёрнулся, как от удара, резко выпрямив спину. — Её страх стал моим. Она боялась так, что я не найду слов. За меня, за себя, за то, что не знает, что её ждёт после. А ещё её мучила постоянная боль, которая могла затихать, но никогда не проходила полностью. 

Слеза всё же предательски скатилась по бледной щеке, оставляя за собой неразличимый влажный след. Плечи ребёнка поникли, и он ниже склонил голову, полностью закрывая лицо чёлкой. 

— Отец всегда считал, что я просто дурю. Что ношу дорогие перчатки, потому что хочу казаться взрослым. И пока мама была жива, он лишь смеялся над моими причудами, но после её смерти всё изменилось. Он требовал подойти к гробу и попрощаться, — голос Осаму задрожал. — Поцеловать её. Я... Я не хотел. Я боялся того, что могу увидеть. Я помнил её страдания при жизни и совершенно не хотел знать её предсмертную боль. Я упирался и кричал, и тогда отец впервые в жизни ударил меня. По щеке.

Слёзы уже безостановочно капали из-под волос на светлые джинсы парнишки. У Коё сердце сжималось при одной мысли о том, что происходит с этим ребёнком, и сколько дерьма на него вылилось, но она молчала, слушая всё то, что он, скорее всего, никому не рассказывал, кроме покойной матери.

— Я увидел его бессонные ночи, когда он лежал с ней в кровати, смотрел на неё и ненавидел себя. Ненавидел за то, что не может спасти, за то, что не может облегчить страдания, за то, что умирает она, а не он. За тех двух молодых девушек, с которыми изменял ей когда-то. Я видел его за бутылкой алкоголя, когда он пытался заглушить своё горе, но всё было напрасно. Его ненависть к себе и боль утраты разрывала меня вместе с ним. Я знал, как его бесят мои странности. Знал, что в своём горе он хотел причинить боль хоть кому-то, чтобы не страдать одному, и то, что он причиняет боль мне, в его глазах делало её идеальной.

"Прояви уважение к матери, — прошипел он мне на ухо, снимая с рук перчатки. — Хоть раз в жизни сделай всё правильно. Иди и попрощайся с ней".

Мальчик замолк, глотая слёзы. Коё не стала спрашивать, выполнил ли он приказ отца; она догадывалась, что да. 

— Сколько тебе лет?

— Одиннадцать, — мальчик потёр глаза под чёлкой и лишь потом поднял голову, встретившись взглядом с Озаки. — Вы мне верите?

Она медленно кивнула, поставила рядом с собой на подоконник стакан и достала из пачки сигарету, показывая её Дазаю. Информацию предстояло основательно переварить. Не каждый день встречаешь таких людей, тем более детей.

— Ты не против? — он помотал головой, и Коё прикурила, открывая окно. — Как давно у тебя твой дар?

— Сколько себя помню, — Осаму отхлебнул уже порядком остывший чай, промочив пересохшее во время рассказа горло. — Я старался избегать людей. Не трогать их. Но теперь не знаю, как быть. Рано или поздно отец заставит снять бинты, и я очень боюсь. Я не хочу знать то, что скрывают другие люди.

Коё кивнула, молча продолжая курить и смотря куда-то в сторону. Не на Осаму, не на город. Дар этого ребёнка был поистине чудом, если научиться им пользоваться. Но он же был и проклятьем, ключом к самым страшным тайнам человеческих душ. Она откинулась плечами на стену, прикрывая глаза — этот день никогда не закончится.

— Помогите мне, — шмыгнул носом мальчик. — Пожалуйста. 

Могла ли Коё бросить его? Нет, не могла. Если она сейчас выставит его за порог, скорее всего он долго не протянет. Он уже почти на грани.

— Разматывай всё это, — Коё выкинула окурок в окно и спрыгнула с подоконника. Она подошла к дивану, забрала у Осаму кружку, отставив её на столик, и обратилась на колени перед мальчиком. — Снимай все свои бинты и пластыри. 

Дазай быстро прижал свои ладони к животу, с паникой глядя в глаза медиума. 

— Обещаю не трогать тебя, — она тепло улыбнулась, показала свои ладони и демонстративно завела их за спину. — Давай. Я хочу посмотреть.

— Вы всё-таки не верите? — разочарованно протянул мальчик, неуверенно начиная развязывать узелок на бинте.

— Я верю, Осаму. И именно поэтому я не буду к тебе прикасаться. Поверь и ты мне, моё прошлое лучше не видеть.

Её слова словно вселили в Осаму уверенности, и он принялся быстро разматывать бинты, а потом снял и пластыри. Коё так и думала, — пальцы и ладони покрывала сеть заживающих и ещё совсем свежих шрамов от порезов. Хотелось прижать к себе этого ребёнка и утешить, но к Осаму это было неприменимо. К тому же, она уже поняла, насколько сильным был Дазай.

— Ты пытался этой болью заглушить всё то, что считывал с других людей?

Осаму кивнул, продолжая показывать Озаки свои изувеченные ладони. 

— Помогало?

— Немного. Чувства уходили, но воспоминания нет.

— Понятно, — Коё поднялась на ноги, подошла к окну и взяла оставленный там ранее стакан мартини.

На часах половина двенадцатого ночи, в её квартире ребёнок с редчайшими способностями тактильного ясновидения, в стакане алкоголь, а в другой руке опять зажата сигарета. Коё никогда не хотела быть матерью, не собиралась кого-то опекать. Чёрт, да она даже кошку не хотела заводить! Но Осаму Дазая она бросить не могла. Из-за его дара или её прошлого, Коё не знала, но не могла. 

— Где твой отец? — наконец спросила она, выкидывая уже второй бычок. Раньше Коё никогда не курила дома.

— В командировке. Вернётся через два дня.

Медиум обречённо вздохнула: само провидение толкало это чудо природы ей в руки.

— Можешь спать на диване, — она прошла по комнате, захватив с собой бутылку мартини, в сторону спальни. — Я попробую придумать, как тебе помочь, завтра, но первый урок дам прямо сейчас. Запомни, не дар управляет тобой, а ты — даром.

— И этот же совет я даю тебе, Акико: не бойся дара, а управляй им, — Коё Озаки сидела на скамье зимнего сада, покручивая в пальцах сухой листок, подобранный с этой же скамьи. 

Рампо стоял, прислонившись к косяку двери, ведущей в кухню; Ёсано сидела на соседней скамье, подтянув к себе ноги и положив на них подбородок. Она действительно никогда не знала Дазая.

— Наверное, мне стоит извиниться перед ним, — Эдогава покусывал нижнюю губу, а потом резко засунул руку за пазуху. Он вытащил шоколадку и отправил пару кусочков в рот. Обёртка опустела, и детектив с явным неудовольствием скомкал её в кулаке. — Все эти бинты на руках и шее. Я ведь подумал о нём, как о... Вот чёрт! — Рампо запустил ладонь в волосы и потрепал их. — А парень всего лишь пытается ограничить механическое воздействие с миром.

Коё изогнула изящную бровь, устремив на него взгляд.

— Так Вы стали нам верить, господин Рампо?

— Я этого не говорил, — мужчина скрестил руки на груди. — Лишь то, что ошибся в мотивах Дазая. Или нет?

Молчание Озаки снова вернуло детектива к первоначальной теории, что парень скрывает следы от лезвий. Женщина пожала плечами.

— Думайте, что хотите. Это то, что я не могу вам рассказать.

— Но Вы смогли ему помочь, — прервала их Акико. — Вы научили его пользоваться этим... даром.

— Нет, — медиум покачала головой. — Он сам это сделал. Я лишь указала ему путь. Дазай не совсем похож на нас, Акико. Ему пришлось учиться контролировать себя, своё восприятие, разум. Ушли годы, пока Осаму смог не ставить барьер по необходимости, а жить с ним, постоянно блокируя получаемую информацию. От мальчика, носящего перчатки, Дазай стал консультантом по криминалистике, способным одним прикосновением открыть все аспекты гибели человека. Каждый раз он знает, на что идёт, но делает это, потому что знает, — в голосе Озаки отчётливо слышалась сталь, — только так он продолжает жить, а не бежать от себя. Тебе будет проще, Акико. Перестань прятаться, посмотри в глаза своим страхам. 

— Это всё очень увлекательно, но, во-первых, Ёсано пока не верит, что у неё получится последовать Вашему совету, — вклинился детектив, который заскучал от подобных разговоров, считая их фантазией. — А во-вторых, уже начинает смеркаться, и мы рядом с кухней, — рукой со сжатой в ней фольгой Рампо указал на дверь за своим плечом. — Может, прервёмся на сегодня и пойдём приготовим ужин? Думаю, что остальные тоже уже порядком проголодались. 

Акико, не двигаясь, сидела на месте. Алая роза была зажата в пальцах руки, обхватившей колени. Мысли в голове роились, словно саранча над полями. И так же пожирали её изнутри. 

— Акико, — девушка подняла голову. Озаки стояла рядом с ней. Медиум протянула руку. — Пойдём. Бояться — это нормально. Но не бойся себя. Здесь хватает тех, кого следует опасаться.