— Какого чёрта здесь происходит?

Акико вжалась спиной в твёрдое дерево двери, но словно осознав, что за ней целый жуткий особняк, мгновением позже отшатнулась, делая несколько шагов к спутникам. Все они были друг другу никем ещё сутки назад, но сейчас казалось, что нет никого ближе. По крайней мере, они точно были единственными, кто сейчас есть друг у друга и от кого можно ждать помощи. Люди, о которых она ничего не знала. Озаки — странная женщина-медиум с тёмным прошлым и друзьями — призраками из проклятого дома. Она смотрит так, словно всегда пытается заглянуть в душу. Говорит сладко и мудро, но Акико готова поспорить на что угодно, Коё многое скрывает. Детектив Рампо — образец заботливости и терпения. Человек, возвысивший на пьедестал своей жизни скорбь и самобичевание по пропавшей девочке, которую так и не смог найти. Тот, кто казался самым разумным в их компании всего сутки назад, теперь не лучше любого из них. Столь стремительно меняющееся состояние рационального детектива пугало. И, наконец, этот мальчик — Ацуши. Прямо ангел во плоти, оказавшийся наследником целого ада с его призрачным пантеоном. Эмпат, способный чувствовать чужие эмоции и жмущийся по углам, лишь бы его не заметили лишний раз. А оказывается, он уже давно почувствовал, что Красная Камелия не настроена к нему враждебно. 

— Хватит!

Акико ударила ладонью по столу, привлекая внимание. Накаджима даже вздрогнул от неожиданности. Три пары глаз обратились к тяжело дышащей девушке, чей взор метал молнии.

— Хватит уже тайн! Неужели вы не видите, что мы словно кролики в силках? Этот дом хочет нас уничтожить. Мы до сих пор не знаем, где Доппо и что с ним. Мы вообще можем не выбраться отсюда, но ведём себя, как эгоисты. Я вижу это. Ведь вы знали и знаете гораздо больше, чем говорите! Почему? Зачем нужны все эти тайны сейчас? Неужели они стоят наших жизней?

Акико выдохнула, сменяя взглядом всех по очереди. Озаки смотрела потрясённо, Рампо не отвёл глаз, в отличие от Накаджимы. Эмпат, как всегда, поспешил спрятать взгляд, выглядя, как побитый котёнок. Но сейчас Ёсано было совсем не жаль его. 

— Хватит уже строить из себя жертву! С твоим даром ты давно уже научился крутить людьми так, как тебе выгодно. Или я не права? Посмотрите на этого мальчика. Сама невинность! Неужели никто не чувствует, как он умело манипулирует эмоциями? Весь прошлый вечер я не могла понять, что происходит со мной, но теперь вижу. Накаджима не только умеет переживать чужие эмоции, но и аккуратно, почти незаметно, влиять на чужие. То притупить, то, наоборот, подогреть их. 

Теперь уже Коё и Эдогава изумлённо глядели на вжимающего голову в плечи подростка. И правда, если знать, что искать, поиски становятся намного проще. Лёгкое, едва уловимое тепло скользящее по коже и под ней, словно убаюкивало, сглаживало острые углы. От Накаджимы всегда исходило ощущение невинности и безопасности. "Не обращайте на меня внимание, — говорило это чувство, — Я маленький и неприметный." Но на поверку неприметный Ацуши оказался искусным манипулятором.

— Я всего лишь хочу выбраться отсюда живым! — с обидой, будто обвиняя более взрослых людей, выпалил парень. — Я знать не знал, что всё так обернётся. Что мы окажемся в ловушке. Мне страшно, и я пытаюсь хоть как-то сгладить все ваши склоки и страх. Этот дом поглощает эмоции, а я делал, что мог, чтобы он получал их хоть немного меньше.

— Но разве использование дара не питает Красную Камелию не меньше, чем эмоции? — детектив подошёл к стене и застыл глазами прямо напротив распустившегося алого бутона. — Это ведь устроил Дазай, да?

— Я не умею закрываться от мира, как Дазай, — Ацуши обхватил себя руками, виновато глядя на остальных. — Я не знал, что это возможно, пока мы не встретились вчера. Я всю жизнь развивал то, что мог. Я чувствую людей, поэтому я решил, что могу и наоборот — внушать им. Оказалось, что это не сложно, нужно только делать это аккуратно, чтобы человек не заметил, как его восприятие и эмоции меняются.

— Подожди, — прервала его Озаки. — Камелия. Ты можешь повлиять на неё?

Эмпат замялся прежде, чем ответить. На мальчишеском лице читалось сомнение.

— Дом большой. Я никогда не пробовал с предметами, тем более такого размера. Да и дом, каким бы он ни был, он не человек.

— Попробуй, — медиум указала на стену, покрытую лозами. — Ты не просто эмпат, Ацуши Акутагава, но и хозяин Красной Камелии, не забывай об этом.

— Всё не привыкну, — пробубнил юноша. — Что я должен сделать?

— Попробуй успокоить дом. Усыпить.

Накаджима тяжело выдохнул, но упираться было бесполезно. Прикрыв глаза, он сосредоточился на том, что чувствовал. О! Это первобытное ликование, голод, жажда и предвкушение. Складывалось впечатление, что Камелия опьянела после того, что сотворил Дазай. Ацуши осторожно прикоснулся к этому восторгу, яркому и жгучему. 

"Эй, ты устал, — уверял он особняк. — Не лучше ли сейчас отдохнуть? Совсем немного."

— Нет, — открыв глаза, Накаджима покачал головой. — Теоретически, я мог бы это сделать, но не сейчас. Камелия проснулась и намного сильнее. Она просто не обращает на меня внимание.

— Почему? — Коё постучала пальцами по подбородку. — Ты же наследник дома.

— Я всего лишь эмпат, а не экстрасенс. Я могу передать чувства, но не читать мысли старого дома!

— Спокойнее, юноша.

Рампо положил ладони ему на плечи, силой усаживая на стул. Бледная Акико вперила взгляд в медиума.

— Может и Вы поделитесь с нами тайнами, госпожа Озаки? Думаю, мы заслужили знать всё, что поможет нам выбраться отсюда. Хватит уже недомолвок.

Женщина выглядела крайне уставшей и изнемождённой. Она посмотрела на Ёсано воспалёнными глазами.

— Каких ещё тайн ты хочешь от меня? Я всю жизнь пыталась забыть это место. У меня нет тайн, связанных с ним.

— И тем не менее, Вы никому не сказали, что будет, если Дазай использует свою силу здесь. 

— Потому что я не знала наверняка! — срываясь на крик, ответила женщина.

— Но дом ждал именно его, — мрачно вставил Рампо. — Почему? Из-за того, что он уже был здесь ребёнком, и Камелия захотела его и его дар обратно?

— Вполне возможно.

Повисла неловкая гнетущая тишина, нарушаемая лишь шелестом небольшого дождя за окном. Акико горько сглотнула и встряхнула головой.

— У нас вообще есть шанс выбраться отсюда?

— Возможно, если дом получит господина Дазая...

— Замолчи! — Коё бросила на Ацуши злобный взгляд. — Я лучше сама останусь здесь, чем позволю ему.

— Но, чисто в теории, это возможно?

Уточнила Акико.

— Нет такой теории, — медиум стиснула зубы. — Вы для меня никто, как и мы для вас, но я не оставлю Осаму на растерзание тьме этого места. Я найду его, а вы можете идти и пытаться выбраться. У вас есть козырь, — она кивнула в сторону Ацуши. — Вот пусть наследник и заставит Камелию отпустить вас.

Женщина гордо вскинула голову и вышла из залы. Детектив цокнул языком, срываясь за ней.

— Озаки! Озаки, подождите!

Он схватил женщину за локоть, но та рывком освободилась. Глаза медиума метали молнии. Рампо неловко отодвинулся из её личного пространства.

— Озаки... Коё. Я не могу отпустить вас одну. Это неправильно. Мы все вместе найдём Дазая и Куникиду и покинем особняк. 

На миг показалось, что она сейчас ударит детектива, но Коё лишь обречённо выдохнула, плечи её опустились. 

— Вы правда в это верите, детектив?

Рампо замешкался лишь на секунду перед тем, как кивнуть, но Озаки заметила его сомнения. Улыбка тронула нежные губы. Женщина неспешно протянула руку и взяла ладонь Эдогавы в свою, сплетая пальцы. Кроткий и невинный жест, наполненный доверием и признанием. Она была готова к поражению, но не без боя. 

А ещё Озаки была выше Рампо на целую голову, поэтому ей пришлось наклониться, чтобы почти невесомо коснуться его губ своими.

— Приведите этих детей, — кивнула она на двери залы. — Идём в библиотеку. Пора разобраться с этим ужасом.

***

Как Ацуши ни старался, у него не получалось. Сидя на полу в маленькой библиотеке Рюноске, молодой эмпат закрыл глаза и прислушивался ко всем витающим вокруг эмоциям. Он отчётливо ощущал ликование Красной Камелии, передающееся ему, и больших трудов стоило сдерживать радостную улыбку, столь неуместную в их положении. Уголки его губ подрагивали время от времени, и приходилось ухватываться за чувства тревоги, отчаянной решимости и страха, наполняющие библиотеку вместе с Рампо, Озаки и Ёсано, что отвлекало. Его товарищи по несчастью старались быть максимально собраны и спокойны, но кому, как ни Ацуши, знать, насколько тяжело им это давалось. И всё же он не мог уловить или выделить хотя бы тень эмоций Дазая или Куникиды. И дело не обязательно было в худшем. Во-первых, Ацуши плохо знал этих людей, чтобы отличать по щелчку пальцев. Во-вторых, Красная Камелия, буквально фонящая восторгом и заглущающая всё, что было вне пределов библиотеки. Но Озаки настаивала на том, чтобы он пытался и дальше. Решив, что толку от него всё равно не будет, Накаджима сел на пол и стал пробовать. 

Коё и Акико просматривали книги. Медиум занялась теми, что лежали на столе, и которыми интересовался Дазай. Просматривая страницу за страницей, она испытывала шок, и волны её удивления, докатываясь до Ацуши, отображались на его лице. Доктор Ёсано занялась тем, что изучала книги на полках. И хотя она также была удивлена, но в меньшей степени.

Детектив Рампо, просмотрев последние открытые Дазаем страницы, задумался. В попытках понять происходящее, он добрёл до мраморного семейного Древа на стене, и уже больше получаса смотрел на него. 

— Тебя вписали в историю кровью, Ацуши, — Эдогава коротким ногтем посрёб засохшую кровь на расплывшемся имени парня. 

— Вы не представляете, как я счастлив, — саркастичным тоном ответил Накаджима. — Я унаследовал дом с привидениями, на стене которого кровью написали моё имя.

— Не только твоё.

— Да, тот самый Накахара Чуя, о котором говорил Дазай, — подняла голову от книг Коё. 

Детектив не ответил. Он стоял, покачиваясь на пятках, и глаза его скользили от одного серебряного имени к другому, а после к именам из крови. Эдогава чувствовал, что разгадка хотя бы этой тайны лежит где-то совсем на поверхности. Или под поверхностью, внезапно осенило детектива. Вытянув руки, он принялся ощупывать грани мраморной таблички. 

Да! Вот оно!

Нащупав небольшие углубления, Рампо смог подцепить кусок мрамора и потянул на себя. Акико, заметившая его действия первой, оставила полку и с интересом подошла ближе. Следом и Ацуши, заинтригованный не только их эмоциями, но и самостоятельно, происходящим. Коё наблюдала за ними, подперев щёку кулаком. Немного усилий, и детектив смог снять со стены пластину с родовым деревом.

— Держи.

Рампо с будничным выражением лица и не глядя всучил мраморный срез Накаджиме. Парень толком не успел понять, что произошло, но уже стоял, сжимая в руках презент. Срез оказался довольно увесистым, да и мысль о том, что на нём есть чья-то кровь, быстро способствовали тому, что Ацуши опустил его на пол и приставил к шкафу. Возможно, знай он о своём происхождении раньше и не расти в детском доме, имена предков и само Древо в руках привели бы его в трепет. Но никакого возвышенного волнения или дрожи от соприкосновения с семейной реликвией Ацуши не испытал. Имя "Акутагава Рандо" не пробудило в нём сыновьих чувств, равно как и он оказался когда-то ему не нужен. 

На самом деле единственное, что испытывал Ацуши по отношению к своим покойным предкам, обретённым им меньше суток назад, так это презрение. Если он и правда сын Рандо Акутагава, а Ичиё была его старшей сестрой, то почему? Именно этот вопрос мучает его уже несколько часов. Почему он оказался в детском доме, будучи наследником богатого рода? Почему отказались от него, пусть и младшего, но сына, а не от Ичиё? Разве это честно, что у неё было всё, а у Ацуши — ничего? Ведь ему не нужен ни этот дом, ни земли. Всё, чего он хотел, знать родительскую любовь.

— Что там?

Озаки встала из-за стола и, придерживая рукой юбку платья, приблизилась. Под мраморным срезом скрывалась небольшая, размером с футбольный мяч, необработанная дыра в стене. Она была выбита грубо и непрофессионально. Кто-то явно не желал, чтобы об этом тайнике стало известно. А внутри лежал пожелтевший конверт.

Вся четвёрка поражённо смотрела на содержимое тайника, не решаясь достать его. Наконец, детектив протянул руку и взял конверт.

Сургучная печать, некогда скрепляющая послание, была сломана. Уставшие спутники не стали гадать, что скрывается на старой бумаге, они были слишком вымотаны, да и не лучшее время для подобного. Рампо сразу же раскрыл письмо, выведенное аккуратным, почти каллиграфическим почерком, и выдохнул. Яркие изумрудные глаза забегали по строчкам, и детектив не смог скрыть изумления, в которое его повергло написанное.

— Что там?

Практически в один голос спросили обе женщины, наблюдающие за лицом Рампо. Они сами не были уверены, что хотят услышать в ответ: разгадку тайн Врат Расёмон или что-то иное. Но от количества окружающих их странностей и загадок уже шла кругом голова, и шанс избавиться от одной из них, — не важно какой, — воспринимался благостью. 

Эдогава опустил лист, посмотрев прямо в глаза Коё. 

— Это завещание.

Его голос был странен, а выражение лица непонятно. Озаки сглотнула, предчувствуя очередные проблемы. Ацуши нервно пошаркал ногой по паркету, косясь на бумагу. Если бы она содержала всем известные сведения, вряд ли бы детектив был так растерян.

— Чьё?

— Тадаши Акутагава.

— Отца Огая, — тихо произнесла Коё, стискивая ткань платья на груди. 

Рампо кивнул. Медиум едва сдерживалась, чтобы не вырвать бумагу из его рук. Что такого он мог прочесть в ней? Стараясь держать себя в руках, она выжидающе смотрела на детектива. И тут в голове картина стала ясной, как никогда. Написанное кровью имя Накахары Чуи. Его отсутствие в семейной истории, потому что мальчик являлся незаконно рождённым. И спрятанное от всего мира завещание Тадаши.

— Наследником Красной Камелии и всего состояния Тадаши Акутагава назначил Чую Накахара. Огай вступал в право наследования только в случае прерывания линии Накахара.

***

Бесконечные тёмные лабиринты. Повороты, двери, тупики. И непрекращающийся шёпот, от которого всё нутро сковывает ледяным холодом. Когда Осаму отчаивается и сворачивается калачиком возле одной из стен, подтянув к груди колени и тихо всхлипывая, он слышит скрежет тяжёлых железных цепей. Он приближается, и хуже всего то, что Осаму точно знает — ему не убежать. Не спрятаться в жутком лабиринте, потому как сама тьма принадлежит тому существу, что настигает его. И всё же мужчина поднимается на дрожащих ногах и идёт дальше, возвращаясь к тем же перекрёсткам и развилкам, на которых уже был не раз. 

Прохладная ладонь касается лба, и Дазай вздрагивает, распахивая глаза. В его голове ещё отдаётся неизбежный скрежет, но уже не так явственно. Нежные прикосновения рук к скулам, пальцы легко и любовно перебирают волосы. Чуя выглядит слишком уставшим и измученным даже для призрака: лицо почти белого цвета со впалыми щеками, тусклые блёклые волосы свисают паклями, а удивительные глаза словно покрыла корка льда. Что с ним случилось? И всё же на серых губах юноши самая прекрасная улыбка. 

— Прости меня.

Осаму с трудом узнаёт собственный хриплый голос. Горло болит даже от попытки набрать и проглотить слюну. А Чуя обхватывает пальцами его подбородок, немного задирая голову, и склоняется, припадая к губам тихо и слишком нежно. Когда призрак чуть отстраняется, оставляя между их лицами малое расстояние, Дазай шепчет, стараясь не напрягать горло:

— Я всё вспомнил.

С трудом подняв руку, он обхватывает Чую за шею.

— Это ты. Ты нашёл меня двадцать лет назад. Ты увёл меня от человека, похитившего нас с Элизой. Но когда ты пришёл, она была уже мертва.

С грустью глядя на Осаму, Чуя кивнул. Дазай понимал, видя его состояние, что говорить у призрака просто нет сил.

Мужчина скосил глаза и осмотрелся. Старые деревянные балки на необработанном потолке, грубые стены и пол под спиной. В стоячем воздухе ощущается затхлость. Скорее всего, они в подвалах глубоко под особняком. И где-то совсем рядом было зло. Древнее и голодное. Но Осаму уже бывал здесь.

— Ты спрятал меня в этом месте тогда. Я узнаю его.

Он поворачивает голову, прижимаясь щекой к коленям Чуи. Вопреки здравому смыслу, Осаму чувствует себя в безопасности здесь.

— Что это за место? 

Вместо ответа Чуя продолжает перебирать его волосы, и от того ленивая нега растекается по всему телу, что не хочет повиноваться владельцу. Дазаю хочется спать, но вряд ли он теперь сможет когда-нибудь нормально уснуть. Ему слишком страшно, что он вновь ощутит то, что увидел и почувствовал, коснувшись стен дома. Ни одно описание людских страданий не сравнится с тем, как Осаму пережил десятки смертей за те мгновения. Не различая лиц и положений, он пропустил через себя всю их боль, страх, ненависть и ужас. От бедной Кёки до малютки Элизы. Но даже резня, устроенная в особняке Огаем, не шла ни в какое сравнение с тем нечто, что пропитало стены Красной Камелии. Въелось в каждую ступень и деревянную балку. Теперь он знал точно, вся громада особняка над его головой действительно была живой. 

Прохладная ладонь Чуи опустилась на лицо, прикрывая Осаму глаза. Так призрак молчаливо говорил ему отдохнуть, а он посторожит его сон. Если кто и был в состоянии отогнать от Дазая кошмары, то лишь Накахара.

Вновь бесконечные коридоры, но теперь они кажутся больше. Или это Осаму стал меньше? Зажимая обеими маленькими ладошками рот, он идёт по коридору, стараясь не всхлипывать и не икать. По щекам непрерывно стекают горячие слёзы, глаза щиплет, но он идёт. Он не хочет закончить так же, как Элиза. Тот человек, что запихал их в багажник машины и привёз в старый дом, оказавшийся таким огромным, разбил голову его подруге. Элиза, будучи старше Осаму, решила, что должна защищать младшего друга. Лучше бы она спряталась! Осаму даже не представлял, что в человеке — ребёнке — может быть столько крови. 

Осаму давно отчаялся выбраться, и когда хотел сесть на пол и сдаться, появился он. Этот молодой мужчина был самым красивым человеком, которого Дазай видел за свои полные шесть лет. Со стыдом он подумал, что даже мама не такая красивая, как незнакомец. Его светлая кожа будто светилась изнутри, а от рыжих волнистых волос так точно исходило тёплое сияние. Он улыбнулся, протягивая изящную руку мальчику. 

— Кто ты?

Незнакомец не ответил, но показал второй рукой на своё горло. 

— Ты не умеешь говорить? — догадался мальчик. 

Страшно было поверить незнакомцу после того, как его только похитили. Но что ещё делать, Осаму не понимал. Он слишком устал, был голоден и напуган, а от красивого мужчины веяло теплом. Закусывая губы, Дазай вложил свою маленькую ладошку в его.

— Почему я всё это забыл, Чуя?

Снова проснувшись, Осаму обнаружил, что ничего не поменялось. Он всё так же был в подвале, голова покоилась на коленях Чуи, поглаживающего его волосы. Призрак не стал выглядеть лучше, в отличие от Дазая, сумевшего восстановить немного сил. Мужчина перехватил узкую ладонь и, прижав к губам, спросил:

— Это из-за меня? Тебе плохо из-за того, что я сделал?

Призрак мотает головой, но Осаму знает, что он лжёт. Поддавшись панике, Дазай выпустил свою силу. Теперь он чувствовал всё, что происходит в особняке, так, словно сам был его стенами. И ещё он знал, что искомые ими Врата Расёмон это не точка и не двери. Они везде. Но у Врат есть якорь, как и было сказано в книге. Теперь Осаму знал, где его искать и как на него воздействовать. Но прежде, чем он решится встретиться с древней Тьмой лицом к лицу, он должен сделать ещё одно дело.

Подняв голову с колен Чуи, Осаму, опираясь на колени и ладони, пополз к углу подвальной секции. Призрак на секунду оторопел, потом бросился следом, обхватывая Дазая за плечи и пытаясь остановить. Но мужчина лишь мягко и настойчиво отодвигал его после каждой попытки. В тусклых лазурных глазах дрожало отчаяние. Он мотал головой, цеплялся за Осаму и пытался перегородить ему путь. Сердце медиума сжималось от этой безмолвной паники, но он полз к своей цели — бесформенной куче, накрытой старым подгнившим брезентом.

В последней отчаянной попытке Чуя упал перед ним на колени и, опустив голову, сумел выдавить из себя едва различимое "не надо". Руки медиума обхватили его и прижали хрупкое тело к груди Осаму. Он покрывал поцелуями его спутавшиеся утратившие жизнь волосы, гладкий лоб, болезненно бледные щёки, а в конце жадно впился в сухие губы.

Ты чувствуешь мою любовь, Чуя? Выпей её всю без остатка. Ты мне так нужен! И если бы я только мог, то разделил бы свою жизнь напополам для того, чтобы мы вместе покинули этот дом. Но если всё, что я могу дать тебе, это моё сердце, то я отдаю его без остатка.

— Я должен, Чуя, — поглаживая большими пальцами лицо Накахары, шепчет в его губы Дазай.

— Не надо.

Оказывается, призраки тоже могут плакать, и Осаму стирает с его скулы слезу.

— Мне нужно это увидеть. Я верю в тебя, доверься и ты мне.

Кусая бледные губы, Чуя смотрит в карие глаза и медленно кивает. Его пальцы находят ладонь медиума. Сжимают, а после он отстраняется, пропуская Осаму.

Дазай уже знает, что скрыто брезентом, но всё равно несколько раз глубоко вздыхает, оттягивая момент и пытаясь приготовиться. Пальцы немного дрожат, касаясь грубой ткани. Осаму и сам не до конца честен с Чуей и самим собой: он не уверен, что хочет видеть скрытое брезентом. Ведь самое безопасное место для призрака... рядом с его телом.

Задержав дыхание, Осаму приподнимает край ткани и отбрасывает его в сторону. Чуя тотчас оказывается рядом, позволяя обхватить руками талию и уткнуться лицом в живот. Он безостановочно гладит тёмные волосы и беззвучно шепчет слова успокоения содрогающемуся Дазаю. 

Пятьдесят долгих лет тело Накахары пролежало на этом месте, спрятанное глубоко под особняком. Огаю мало было убить сводного брата. Мало было стереть его имя из истории не только семьи, но и мира живых. Его тело никто не предал ни земле, ни огню. Его бросили во тьме гнить и разлагаться, словно Чуя недостаточно страдал. А прожорливый демон Красной Камелии только был рад такому исходу. Всё горе, боль и отчаяние Чуи стали пищей для него.

Но и этого оказалось мало Огаю.

Тело Накахары, точнее то, что от него осталось, лежало на начертаном эзотерическом символе, заключёном в круг, по периметру которого виднелись остатки восьми прогоревших свечей. Нижняя челюсть отпала, потому как бывший рот пронзал кривой кинжал, вонзённый со столь чудовищной силой, что и спустя пол века находится на прежнем месте. Чую не просто убили, но и свершили над его телом какой-то отвратительный обряд.

— За что? — всхлипнул Осаму, сжимая судорожными пальцами пиджак на спине Чуи.

Чуя, он такой очаровательный. Он похож на ангела. А Огай... Осаму было нестерпимо жаль, что доктор Мори мёртв. О, как бы он хотел своими руками вырвать его чёрное сердце!

Но теперь Осаму знал, почему Чуя, в отличие от других призраков, практически не мог разговаривать. По какой-то причине, Огай считал сводного брата слишком опасным и заставил его молчать и после смерти. 

— Я верну тебе голос, — прошептал медиум, отстраняясь. — Верну твою силу и власть.

Дазай взял в правую руку ладонь Накахары и переплёл свои пальцы с его. Левую он протянул к черепу рядом с собой. Чуя крепче сжал руку, когда пальцы Осаму нежно прошлись по скуловой кости. Кому-то это могло бы показаться ужасным и даже омерзительным, но не Осаму. Это место и тело Чуи вызывали в нём лишь горе и благоговение. Он чувствовал себя так, как священнослужитель у алтаря. Нечто интимное и возвышенное.

Ладонь обхватила рукоять кинжала, мышцы напряглись. Чуя взволнованно прильнул к плечу Дазая, опустившись рядом с ним на колени.

— Не бойся, — не отрывая взгляда от того, что было лицом его возлюбленного, произнёс Осаму. — Ты и я. Вместе мы обязательно справимся.

***

Лезвие кинжала изогнуто волной, и свет от лампы ложится на сталь неровными пятнами бликов. Темноволосый мужчина в одиночестве сидит в своём кабинете и задумчиво покачивает в руках оружие, прижав острый конец к подушечке указательного пальца левой руки. Он разочарован и зол, хотя прекрасно скрывает это, не позволяя эмоциям отобразиться на гладком лице. Огаю Акутагава двадцать два года, и всю его жизнь ему вбивали то, что настоящий мужчина и аристократ никогда не должен поддаваться эмоциям. Должен быть примером для жены, детей, слуг и окружающих его людей. Но Огаю с каждым днём сложнее соответствовать этим требованиям. И виной всему грешный плод омерзительной связи его отца — Накахара Чуя.

Тадаши было мало притащить этого мальчишку в особняк, он нанял для него частных учителей. Каждый день Огай слышит о том, как эта деревенщина делает успехи в образовании и этикете. Только ленивый не восхваляет невероятную красоту и таланты мальчика, взятого милосердным Тадаши под опеку. И пусть никто, кроме самого отца, Огая и пары доверенных лиц, не знает, кем на самом деле является Накахара, каждый раз, когда сам Огай видит его, он представляет грязный сарай в забытой деревне, где Тадаши трахает мать этого выродка. И ненавидит его ещё сильнее, потому что мать Огая покинула бренный мир лишь шесть лет назад, а грязному мальчишке уже семнадцать. 

До недавнего времени Огай лелеял надежду, что рано или поздно Накахару отошлют учиться куда-нибудь в Европу, как отец посылал его самого. Он надеялся, что ненависть постепенно утихнет в его душе, если выродка не будет рядом. Но минувшей ночью не только его надежды обратились в прах, Огай ощутил, как рухнула вся его жизнь. 

Он не должен был заходить в кабинет отца. Он даже не помнил, почему нарушил этот запрет и всё-таки вошёл. И увидел на его столе лист бумаги, подготовленный для запечатывания. Один жалкий лист и пару десятков строк, лишающих его всего. Красную Камелию со всеми землями и рабочими Тадаши Акутагава оставлял в наследство не Огаю — старшему и единственному законному сыну, у которого уже даже есть молодая жена, — а ублюдку Накахаре!

Где он так провинился перед отцом и семьёй, Огай не понимал. Он всегда старался быть послушным и примерным сыном. Он стал блестящим хирургом для своего весьма молодого возраста. Он был умён и галантен, трудолюбив и усерден. Так почему отец так подло поступил? Огай не мог найти себе места и сходил с ума от ненависти и обиды.

Без двух минут полночь в дверь негромко постучали, следом вошёл молодой человек и, сминая в руках берет, стал переминаться с ноги на ногу.

— Вы желали меня видеть, господин?

Лениво оторвав взгляд от кинжала, Огай поднял на конюха глаза. Рыжие нечёсаные волосы, которые парень перед дверью попытался пригладить руками, раздражали. Больше чем они, раздражало его нервное переминание с ноги на ногу.

— Прекрати топтаться!

От холодного резкого голоса юноша вздрогнул всем телом, выкрутил в руках берет, но топтаться перестал. Опустив глаза к полу, парень ждал узнать, по какому срочному делу молодой хозяин вызвал его среди ночи. Огай не торопился озвучить свои мысли. Словно в последний раз он взвешивал своё решение. И тут конюх снова переступил ногами, не в силах совладать с нервами.

— Подойди ко мне, Мичизу.

Слова хозяина звучали уже не так грубо, скорее задумчиво. Парень с опаской приблизился и замер напротив Огая. Господина и конюха разделял большой дубовый стол, на поверхности которого все документы лежали аккуратными ровными стопками, а корешки книг были выровнены по линии стола. Все перья и карандаши идеально заточены. Тяжёлое пресс-папье натёрто до блеска. Доктор Огай Акутагава не терпел халатности и являл собой образец собранности и педантичности.

— Скажи мне, Мичизу, как долго ты работаешь на нашу семью?

Не пытаясь искать подвоха, парень честно ответил, что стал конюхом лишь два месяца назад, а до этого полгода был помощником старого конюха. Огай удовлетворённо кивнул. 

— И какого тебе в Красной Камелии? 

— Не уверен, что понимаю, о чём Вы меня спрашиваете, господин.

— Об особняке, — добавив в голос елейных нот, Огай улыбнулся и откинулся на спинку кресла. — Многих пугает его репутация и байки, что рассказывают про моего покойного деда да и сам дом. 

Перед ответом Мичизу нервно покусывал губы и выкручивал в пальцах старенький берет. Любому человеку стало бы понятно, что парень пытается подобрать слова.

— Ты ведь слышал о призраках? — решил подтолкнуть его Огай. — И о загадочных смертях.

— Да, господин, — нехотя ответил конюх. — Но моей семье очень нужны деньги. А Ваш отец хорошо платит.

— Вот как...

Улыбка Огая стала шире.

— Простите, господин! Я совсем не это...

— Полно, — прервал его Огай, подняв руку. — Не волнуйся, твои слова останутся только между нами.

— Благодарю, господин.

Огай был рад, убедившись в своей правоте — любого человека можно купить за деньги. И этот парнишка не исключение.

— У меня к тебе будет одна просьба, Мичизу, — перешёл к делу врач, положив кинжал на стол и свободной рукой роясь в ящике. — Мне нужно, чтобы ты кое-что доставил. И как можно скорее.

— Могу я узнать, что и куда?

— Конечно, — ухмыльнулся Огай, доставая из ящика бархатный мешочек. Взвесив его в руке, он удовлетворённо кивнул и бросил его конюху. Тот с нескрываемым удивлением поймал кошель. — Ровно сто монет золотом.

Мичизу решил, что ослышался. Его руки задрожали, хотя в глазах появился азартный огонёк.

— Господин, — внутри парня боролись противоречия. С одной стороны — желание получить эти деньги. С другой — сомнения в отношении того, за что ему столько платят. — Я благодарен, клянусь жизнью! Но мне два года работать на это золото!

— Это аванс, — прервал его Огай, с хищной улыбкой облокачиваясь на стол. — Столько же по выполнению задания.

Огай испытывал истинное удовольствие, наблюдая за эмоциями на лице Мичизу. Жадность, осторожность, страх и алчность — воистину бесценный коктейль! Он видел, как юноша испытывает практически физическую боль от раздирающий его противоречий. Но вся его внутренняя борьба была заведомо обречена на провал. Огай знал, что он согласится. Должен согласиться.

Конюх немного выше Накахары и не обладает столь утончёнными чертами. Всё же ублюдка растили аристократом. Но ни сломанный когда-то нос, ни грубые руки не будут играть значения, когда план Огая воплотится в жизнь. Ему нужны лишь отвратительные рыжие волосы Мичизу.

— С такими деньгами ты с семьёй можешь спокойно переехать подальше от Красной Камелии и начать новую жизнь, — склонив к плечу голову, елейным голосом вещал Огай.

— Это слишком щедро, господин, — мялся на месте Мичизу, но кошель сжимал уже двумя руками. — Но почему Вы хотите, чтобы я покинул особняк? Да ещё и готовы заплатить такие деньги! Если Вас не устраивает моя работа, Вы могли бы просто уволить меня.

— Уволить? — притворное удивление Огая выглядело весьма естественным. — Отчего же? Наоборот. Я всё думал, зачем же мой отец взял к нам в дом того мальчика — Накахару. И, кажется, теперь понимаю. 

Огай встал из-за стола и обошёл его по кругу, скользя ладонью по гладкой поверхности, приближаясь к Мичизу. В тёмных глазах блестело что-то зловещее, но недоступное пониманию конюха, а потому оставленное без внимания.

— Мы слишком много в этой жизни печёмся о собственном благополучии. У моей семьи есть всё, что можно пожелать, но есть люди, у которых нет ничего. Знаешь, — доверительным голосом продолжал Огай, — пока я учился в Европе, я видел много таких людей. Талантливых, но вынужденных работать в поте лица, чтобы едва сводить концы с концами. И вот, смотрю я на тебя, — врач навис над конюхом так, что тот невольно вжал голову в плечи, — ты такой талантливый и умный, но что ждёт тебя здесь? 

Лицо Огая вытянулось, и, выпучив глаза, он отшатнулся, давая бедному парню вновь вздохнуть. Бледность, залившая Мичизу, вызывала восторг в его душе, как и осознание его бешено стучащего сердца. Страх — воистину великое оружие, а власть над другими — самый сладкий нектар. В тот миг Огай почувствовал себя богом, что распоряжается чужими жизнями. Он сжал руку в кулак, представляя, как сдавливает в ней колотящееся сердце мальчишки.

Но взяв себя в руки, встряхнул головой и отступил.

— Я решил пойти по стопам своего отца и помочь другим, — закончил Огай. В комнате сразу стало словно светлее. — И взамен прошу лишь об одном одолжении. 

— Я слушаю Вас, господин, — глотая неведомо откуда взявшийся страх, кивнул Мичизу.

— Завтра у матери Накахары будет день рождения, — голос хозяина звучал уже почти весело. — И я знаю, что он очень хотел передать ей подарок, но сам будет занят, а попросить кого-нибудь, — Огай развёл руками, — он слишком скромен для того, чтобы утруждать других своими проблемами. Я бы хотел, чтобы ты, Мичизу, отвёз его госпоже Накахара.

Парень опустил глаза.

— И всё? — не веря, уточнил он. — Передать подарок матери господина Накахары, и всё?

— И всё, — подытожил Огай, возвращаясь к своему креслу.

— Хорошо, господин. Я выезжаю с рассветом.

— Немедленно.

— Господин?

— Ты поедешь немедленно, — холодно произнёс хозяин. — Именно поэтому я плачу столь щедро. К рассвету мать Накахары должна получить подарок от сына. 

— Я понял Вас.

Мичизу крепче стиснул берет и кошель.

— Что я должен отвезти?

— Вот это уже разговор, — улыбнулся Огай. Из того же ящика в столе он достал некий предмет, завёрнутый в ткань и протянул его конюху. — Вот это. И да, ты можешь взять Баки.

— Но ведь это конь господина Накахары!

— Вот именно. Раз уж он сам не сможет приехать, пусть хоть конь будет его.

Мичизу не понимал логики рассуждения господина, но решил, что не его ума дело, о чём там думают эти богатеи. Его дело маленькое.

— Так чего же ты ждёшь? Беги!

— Да, господин! — вытянулся по струнке конюх. — Только предупрежу господина управляющего, что отлучусь до завтрашнего вечера.

Всё же было немного боязно, и Мичизу решил предупредить дворецкого, чтобы его не искали утром, но Огай не позволил.

— Не стоит терять времени, я сам.

И в доказательство своих слов он взял со стола серебряный колокольчик. Тонкий перезвон огласил кабинет.

— Я жду.

Не теряя больше ни минуты, Мичизу вылетел пулей из помещения. Огай хмыкнул ему вслед. На дворе стояла глубокая ночь, и понадобилось время прежде, чем заспанный дворецкий предстал перед Огаем. Мужчина поинтересовался, чего желает господин, с таким интересом глядящий в окно. Огай поманил его рукой, а после указал на ворота, через которые галопом пролетел конь с огненной гривой, унося всадника. Из-под шляпы можно было легко различить копну рыжих волос.

— Мой отец пригрел на груди змею, — горько выдохнул Огай. — Накахара Чуя украл фамильный браслет моей бабушки, и сбежал. Вот так он заплатил нам за всё, что семья Акутагава сделала для него.