Против ожидания, после нескольких дней беспрестанного общения Китыч уже не казался опасным или отталкивающим, хоть и шутил порой так, что только и оставалось краснеть. Напротив, Василёк даже проникся. У него были очень своеобычные представления о жизни и обо всём вообще. То ли из-под воды всё виделось немного иначе, то ли в чём другом была причина.

С утреца, едва брезжил светло-зелёный в этом царстве рассвет, уже вновь бодрый и довольный жизнью Речной Царь будил «дорогого гостя», чтобы отправиться в очередное занимательное путешествие. В первый день, стоило им оказаться в подводных чертогах, Василёк понял, что устал так, что насилу на ногах стоял. И Китыч не стал его мучать, отпустив в обществе симпатичной русалочки и её подружки, у которой ноги всё-таки были. Те сноровисто натащили ворох речной травы в подводную пещеру, укрыли белёным холстом, и на эдакой мягкой постели спалось просто замечательно! Они всё толкались в отведённом ему уголке, спрашивая, не нужно ли ему чего-нибудь ещё. Отчаянно зевающий Василий три раза поблагодарил и уже начал думать, что они не уйдут вовсе, но наконец хихикающие чему-то своему девушки оставили его в покое. Сон свалился тяжёлым комом, разом похоронив под собой.

Уже к третьему дню все впечатления смешались. Прекрасные речные заводи, морские пляжи с мелким песком, разноголосая речь на пристанях, где продавались всевозможные яства и товары со всего света… Китыч не скупился, позволяя покупать всё, что хотелось, только иногда предостерегая, что вот эту рыбу брать не стоит. Как и прежде, то, что появлялось в Речном Царстве волей Ни Китыча и его Источника, есть было нельзя, поэтому приходилось находить что-то иным способом, меняя красивые речные жемчужины на местные деньги или прямо на то, чего душеньке хотелось. Василёк не представлял, сколько может стоить эдакая краса — каждая переливчатая жемчужина была размером с ноготь. Но Китыч заверил, что у него такого добра уже сундуков не хватает хранить, и если они потратят горсть-другую, Речное Царство точно не обеднеет. И сам с удовольствием присоединялся к трапезе на суше. Вообще удовольствия составляли в жизни Китыча основу основ и центр его существования. И он подходил к ним не менее ответственно, чем иные подходят к призванию и делу жизни.

— Посуди сам, Вася, — говорил Речной Царь, откусывая ещё горячий кусочек жаренного угря, расположенного на кусочке слепленного белого риса. Они сидели в расположенном прямо на воде домике, где не было лавок, а сидеть надо было на полу, устланном речным камышом, возле низких столиков. Хозяева этой корчмы были низкорослы и круглолицы и словно бы щурились. Кроме риса принесли что-то навроде горьковатого иван-чая, но в таких крошечных чашках, что Василий пил уже шестую и никак не мог напиться.

— Что в жизни может быть важнее, чем получать от неё удовольствие? Если ты доволен и счастлив, то и другим того желаешь. А значит, всем вокруг тебя тоже хорошо. А когда всем хорошо — это ли не благо? Ежели бы каждый так думал, не было бы ссор, войн, всяких склок. Каждый мыслил бы, как ему так свою жизнь устроить, чтобы в ней всё было хорошо.

Василёк задумался, грея руки об очередную чашечку.

— Если бы так было, так никто бы ничего не делал. Знай лежи себе на печи — самое удовольствие. И что б тогда сталось?

— Вот неверно ты, Вася, понимаешь удовольствие. Ну полежал ты час, ну два. А дальше что? Скука! А в скуке какая ж радость? Вот когда ты поработал, как следует, да дело тебе по душе, вот тогда уже и отдых совсем другой. Думаешь, я мало тружусь? Нет! Я просто устроил всё так, чтобы было время и службу исполнять, и отдыхать, как мне нравится, с толком и расстановкой.

Гордый собой Китыч плеснул в совсем уж крохотный, как напёрсток, стаканчик светлого вина, что, по его словам, делалось из того же риса, и осушил её махом, довольно крякнув. Василий подумал про себя, что свалить всю работу на обожающих его русалок да утопленниц — не совсем значит «устроить», но промолчал, дабы не портить расслабленную атмосферу, которая окружала Речного Царя. Если и было в его рассуждениях какое-то зерно истины, то думать об этом тоже было лениво.

Побывали они и на Море-Окияне, поглядели на Чудо-Юдо, который оказался не таким уж и огромным. Лес на нём действительно рос, вернее, невеликая рощица, да стояла пара полуразвалившихся изб. По словам Китыча, раньше в них пытались селиться моряки, которые потерпели крушение, но жизнь на гигантской рыбе была не рахат-лукум, и они всё же перебрались при первой возможности на сушу. В этот раз сказка оказалась проще, чем сказывали. Но даже так это было очень впечатляюще. Таким уловом могла кормиться вся деревня не один месяц, если бы, конечно, Рыбу-Кита вообще можно было есть, в чём Василёк сильно сомневался, глядя на его заросшие бока, а почуяв, как пахло от пасти, и вовсе аппетит потерял надолго.

Порядком утомившись от странствий, они сидели в подводном дворце без стен и перекидывались в карты в подкидного дурака. Выбитые на стенках картинки и мраморные, как разъяснил Китыч, идолы, как и бесстыжие рыбы-девки уже примелькались и не вызывали такого, как поначалу, смущения. И Василёк завёл очередную тему, которая давно его интересовала.

— Вот я никак не пойму, Китыч. Ты уже давно мужик взрослый. Неужто не встретил ни разу красавицу, которой бы сердце без остатка отдать захотелось? Аль ты в любовь не веришь?

Вообще на такие темы он даже с Андреем не заговаривал обычно, если не считать тех двух раз: первый, когда узнал о его нежных чувствах к Лыбеди, а второй — когда заметил, как переглядывается он с Василисою. Мельком подумалось, как-то устроилась жизнь в уютной избушке на курьих ногах, но задумчивый голос Китыча вернул его к беседе.

— Любовь она, Василёк, разная бывает, — Речной Царь словно загрустил, отложив карты, и глянул на удивление серьёзно. Обычно он всегда хотя бы слегка улыбался, а часто хохотал от души, держась за живот, да так заразительно, что не смеяться с ним вместе было нельзя. — Я слишком люблю свободу. Ведь столько вокруг людей и других существ, и все они — такие разные! Как тут на ком-то одном остановишься? Вот гляди…

Он подозвал жестом как обычно вертевшихся неподалёку девиц. С некоторым удивлением Василёк понял, что между ними есть и один парень с хвостом… У него были такие же длинные волосы, украшенные венком из кувшинок. Он был так пригож, что Василий и не отличил его от прочих русалиц и утопленниц.

— Гляди, кто из них самый красивый? — выстроившиеся в ряд прелестницы принялись проплывать мимо по одной. Каждая двигалась по-своему: одна резко и стремительно, так что волосы вздымались в воде облаком, другая — плавно, будто танцуя под неслышную музыку. Парень, оказавшись напротив, бросил из-под длинных зелёных ресниц такой взгляд, что аж стало неловко. У всех была разная фигура, даже если и не идеальная, как у идолов, а по-своему, наверное, привлекательная.

— Я понял, — кивнул Василёк. — Все и правда разные. Но мне бы хотелось, чтобы не эдак, ну… телом близко быть. А чтоб родная душа и на других не гляделось.

— Экий ты! — улыбнулся Речной Царь. — Ежели хочешь с кем-то одним остаться и жизнь прожить, можно и так. Главное, чтоб в удовольствие.

Он подмигнул.

— Но удовольствие — оно тоже не само в руки даётся, везде надобно не лениться и учиться, знаний искать.

— Мне всегда говорили, что я до всяких новых знаний жадный, — пожал плечами Василий. — Ты мне столько всего показал за эти дни, сколько я в своей деревне за всю жизнь не видывал. Я всё спросить хотел…

Он замялся, не решаясь озвучить вопрос, хотя кто, кажется, вообще никогда и ничего не стеснялся — так это Речной Царь.

— Ты когда меня тут оставить хотел, если бы я тогда вина того испил, что бы дальше было?

Его голубые глаза смотрели пытливо, так что Китыч не сразу подобрал слова, пытаясь угадать, что именно молодому человеку не понятно.

— Дальше? Дальше Кощей бы ушёл, а ты б остался. Ты мне сразу понравился, и мне захотелось с тобой удовольствие разделить. Ты вроде и не противился поначалу, так что я решил, что ты не прочь.

— Я никак в толк не возьму. И ещё парень этот… — он кивнул на отплывшего недалеко русала и наконец решился. — Нешто и между мужчинами тоже какая-то… любовь бывает?

Вот теперь уже на лице Китыча отразилось искреннее изумление.

— Много всего я видел, но такого наивного, как ты, Вася, в первый раз. А по-твоему, мы что тут делали бы? В шашки играли? Ах да, ты ж меня только сейчас и спрашивал… Бывает, Вась, бывает. Это вообще без разницы, парень ли, девица. Сердце к кому хочешь потянуть может. Ну а за сердцем и всё остальное, ага. Ты вообще понимаешь, что тебе Кощей нравится? Хотя я тут тебя не понимаю совсем. Такого зануду сто лет ищи — не найдёшь. Ну да не о том речь.

Кощей. Ему. Нравится. Это Василёк мог понять. Конечно, как может не нравиться такой… Слов с ходу было не подобрать, их просто не хватало для того, чтобы вместить всё, что как сейчас проносилось перед ним как наяву: гневные, сверкающие серо-стальные очи, бледная кожа, которой хотелось коснуться, гордый, прекрасный образ летящего верхом на Кошмаре и вдохновенный, читающий стихи ему и звездам… В груди разливалось томление и теснящее чувство тоски. Как давно он его не видел. Какие-то дни прошли, а кажется — вечность. Так вот, выходит, как это… когда кто-то нравится.

— Кхм, — прервал его моменты озарения Китыч. — Вижу, опыта у тебя негусто. Повезло тебе, парень, дядя Китыч тебя не бросит. Ты ж не хочешь, чтобы твой Кощей с тобой окончательно заскучал?

Василёк не хотел. Если, конечно, такой случай ему вообще представится. Потому как, что думал по этому поводу Кощей и думал ли хоть что-то… Он хотел, чтобы с ним как раз было интересно, и разочаровывать прожившего столько веков и наверняка повидавшего всякое владыку Тридевятого Царства не хотелось совершенно. Поэтому он решительно мотнул головой и поднялся вслед за Речным Царём, который, деловито заложив руки за спину, направлялся к дальней части стенки своего дворца.

— Значит так, писать ты не умеешь, поэтому запоминай так… Если что не понятно, спрашивай сразу, я повторю и растолкую, — он указал на ряд изображений, в которых стремительно краснеющий Василий опознал нагого юношу и столь же неодетого мужчину, которые сплетались в объятьях. Хотелось закрыть лицо руками и навсегда позабыть, что он это видел, но Василий решил взять себя в руки и держаться достойно. Пока учат — надо учиться. Поэтому вдохнул, выдохнул и кивнул Китычу, который прервал свой рассказ, дожидаясь, пока его добровольный ученик немного придёт в себя.

… Этой ночью даже на мягкой постели из водорослей спалось ему очень беспокойно. То и дело являлись образы, о которых он раньше не мог и помыслить. Вершиной всего стал Кощей, почему-то с гладким серебристым хвостом. Его волосы развивались, подхваченные речным течением. Он плыл к нему, и движения сильного гибкого тела завораживали, пока руки с длинными тонкими пальцами не коснулись его торса, острые ногти царапнули уже обнаженную кожу, властно притягивая к себе, а стальные глаза заглянули, казалось, прямо в душу. Губ коснулось прохладное дыхание… В этот момент, не выдержав уже давно разгоравшегося в теле напряжения, парень сжал себя снизу и выгнулся, изливаясь, тихо простонав сквозь сжатые зубы. Ещё долго он успокаивал дыхание, стараясь не думать о том, что только что сделал. Разреженная речная вода обтекала тело, возвращая прохладу. К счастью, вокруг было темно, и все обитатели дворца давно расплылись и разошлись кто куда до утра.

До возвращения в Тридевятое оставался всего один день. У него ещё есть время подумать… Кощей не раз говорил, что считает его красивым. Но что это для него значит? Луна, эвон, в небе тоже красивая. Поглядел и дальше пошёл, а у него — совсем другое… Припомнилось: «Обмана не люблю. Вот только не всегда людей понимаю. Мне лучше сказать прямо, что на уме, чем ждать, пока я сам догадаюсь». Вот так прям… и сказать? Василёк свернулся, как будто хотел спрятаться. И боязно, и колется изнутри желанием ответ узнать. Завтра будет новый день. Поживём — увидим.

***

Можно было и дождаться, Речной Царь вполне мог сопроводить своего гостя назад. Но сидеть и ждать, пялясь в окно на до тошноты осточертевший внезапно вид, было более невозможно. Обещанная Речному Царю седмица истекла, и сердце, что начало биться теперь в груди, не позволяло оставаться на месте. С самого путешествия Кощей не стал отправлять коней спать в пещеру, и они слонялись парой вокруг дворца, роя копытами пепел, выкапывая тут и там валявшиеся косточки. Такие оставались, когда душа окончательно теряла плотность, и скелет осыпался по частям, освобождая бесплотный призрак. Поэтому такого добра по Тридевятому валялось полно тут и там, и поживы для Кошмара с Ужасом было много, пасись — не хочу. Понемногу кости истлевали, превращаясь в тот самый пепел, который и носился в воздухе, заворачиваясь в большие смерчи и маленькие смерчики.

Рыкнув на сызнова пристающего с какой-то докучливой ерундой Луку, Кощей решительно покинул покои, спустился по лестнице и подозвал коней. Чем быстрее отправится, тем скорее они с Васильком вернутся… А вернутся ли? Василий не обещал возвращаться с ним в Тридевятое. Свою часть он уже отработал, уговор был таков, чтобы он отбыл семь дней у Речного Царя. О прочем речи не было.

Дома, в княжестве, у него наверняка множество дел. Нужно сыскать Василису, забрать у неё своего побратима да и вернуться к родным. Туда, где у него была до этого какая-то своя, вероятно, вполне счастливая жизнь… Как-то разом осознав это всё, Кощей застыл на месте, пока Кошмар не толкнул его в бок костистой мордой. Мол, чего стоишь, хозяин? Мы летим или нет? И тот махнул рукой, почти не дожидаясь, пока конь наклонится, взлетел ему на спину. Двум смертям не бывать, да и одной вряд ли! Встретятся, и узнает. А гадать заранее — только душу надрывать. И всё же, всю дорогу до обрывистого берега, под которым располагался вход в Речное Царство, его одолевали тягостные мысли о скором прощании. Если уж другая сказка, с которой они не один век рядом были, не захотела, не смогла с ним остаться… Разве захочет того же смертный человек, с которым они и знакомы-то всего ничего? И тоска заранее наплывала серым маревом.

Ждать пришлось недолго. Сначала из-под воды плавно вынырнул Китыч, а за ним и Василёк. Но что-то Кощея смущало. Он не припоминал, чтобы… Тем временем парень ухватился руками и выбросил себя рывком из воды на влажный камень у берега. Он тяжело дышал, и плавники волновали воду, заглушая плеском шумящий вдалеке перекат. Раздался его звонкий голос.

— Уффф, Китыч! Вертай всё взад, как было. Так оно, конечно, быстрее, но я всё одно умаялся…

— Не хнычь, Вася! Без хвоста ты бы долго добирался, если бы не захлебнулся по дороге. А так — раз-два и на месте! — довольный Речной Царь всплеснул своим могучим хвостом. — Надо чаще практиковаться, тогда привыкнешь. Дельфиний хвост — самый удобный, хотя и требует тренировки.

— Неча мне привыкать, люди должны жить, где им положено… и ногами ходить, — заворчал Василий. На самом деле попробовать было интересно, и когда Китыч предложил ненадолго обратить его в русала, всё же, скрепя серце, согласился. До этого приходилось пользоваться всякими чудными рыбами, цепляясь за плавники, или ездить на плавучей колеснице, но и в ней срабатывала его нелюбовь ко всякого рода необычным способам передвижения, сопровождаемая неизменной тошнотой. Кощеевы кони были единственным счастливым исключением.

Сверху обрадованно загрохотал Ужас, и они вскинули головы, замечая стоящего на верхушке обрыва Кощея. Который пребывал от увиденного в крайне смешанных чувствах, на мгновенье предположив, что Василёк всё же соблазнился на посулы Речного Царя и решил остаться в его чертогах, приняв новый облик. И это привело его в крайнюю степень раздражения, смешанного с холодком. Какого лешего… Глаза сузились, а вот ноздри наоборот дрогнули от негодования.

Нельзя сказать, что это выглядело уродливо, совсем нет, хвост казался вполне естественным продолжением тела, разве что цвет имел скорее сероватый, был лишён чешуи и снабжён широкими плавниками на конце, которые приводили в действие мощные мышцы. Но вообще-то Кощею нравились рельефные икры и тонкие щиколотки… которые не замедлили вернуться, стоило Китычу развеять своё волшебство. Вместе со всем остальным — оставшаяся на Васильке промокшая рубаха мало что скрывала, являя Кощею сверху отличный обзор. Он сглотнул и не сразу понял, отчего так тянет и разливается в теле это тепло… Всё-таки не остался. Он поспешно сделал пару шагов от края и крикнул:

— Не задерживайтесь там!

Рядом с Васильком на берег шлёпнулась дорожная сумка.

— Оденься, а то опять простынешь. Чай не май месяц…

— Заботушка ты, Кощей! Ну ладно, не забывай мои уроки, Вася. Да и вообще, в моём царстве ты всегда желанный гость. Авось распробуешь и остальные удовольствия, — лукаво улыбнулся Китыч. С этим он развернулся, и, плеснув хвостом напоследок, скрылся к тёмной глубине.

Когда Василёк переоделся в подготовленную для него одежду и выбрался на берег, вопросов к нему у Кощея накопилось с горкой. Но задавать их он не спешил, потому что никак не мог решить, готов ли сей же час знать на них ответы. Начиная с того, что там за удовольствия они с Китычем пробовали, да что за уроки он ему преподавал и что это вообще за приглашения такие. Ишь, спелись-то… Нет, вся абсурдность собственных чувств и отсутствие хоть какой-то для них стоящей причины совсем не мешали Кощею их испытывать. Он знал им название и не хуже знал их опасность. Потому что ревность ещё никого до добра не доводила. О том не один сказ имеется, и местный, и заморский…

Василёк тоже не глядел счастливо, а как-то неуверенно поглядывал на старавшегося безуспешно держать лицо, а на деле впервые за пару столетий едва не полыхающего Кощея. «Да что случилось-то?» — недоумевал парень. — «Не рад, что пришлось за мной тащиться? Сейчас отведёт до Чёрного леса и отправит восвояси? А я-то себе навоображал… Дурак ты, Васька. Не по Сеньке шапка…». Но и уходить вот так вот, даже не попытав счастья — не таков он, Василий, трус!

Не пойми где набравшись смелости, поймал за руку и крепко сжал узкую ладонь, удивлённо понимая: тёплая…

— Не серчай, Владыка Тридевятого… нет, Кощей. Может я сейчас покажусь тебе глупым аль блаженным. Но сколько лет я не прожил, а прекраснее тебя никого не повстречал. Люб ты мне, а потому, если и я тебе не в тягость, разреши с тобой остаться, хоть на время.

Запальчивые слова и отчаянно-синий взгляд подействовали, как удар молнии. То есть, прекраснее не встречал? Вот так просто сам просит остаться? Держит, как будто и вправду отпускать не хочет. Неужто правда, и он может быть кому-то вот настолько… люб. На недолгий миг прикрыл глаза, чувствуя, как улыбка против воли кривит губы, глубоко вдохнул пахнущий рекой и разнотравьем воздух, что показался слаще мёда, и кивнул:

— Оставайся, Василёк. Если захочешь — так и навсегда оставайся.

Всё ещё осторожно, боясь спугнуть, как лесную птицу, Кощей подтянул его поближе и обнял, едва касаясь зардевшейся щеки. Точно не боится? Тогда... Поцелуй перехватил дыхание, ускоряя и без того заходящееся сердце.

… В то, что это взаправду, всё ещё не верилось. После этого неожиданного для обоих поцелуя, они разошлись, пребывая как в тумане. Видимо, каждый по-своему пытаясь понять и уложить, что это у них взаимно. Деловито собрались и отправились, ни о чём более не сговариваясь, «домой», в Тридевятое. Пока ехали, каждый ощущал какое-то растущее между ними напряжение. Вроде и объяснились, тут бы выдохнуть. А оно наоборот… теперь всё время хотелось снова оказаться ближе. Вдохнуть ещё пьянящего воздуха из чужих губ, коснуться. Да не так вот, мимолётно, а по-настоящему, чтобы хоть так понять, что с этого момента — и дальше, вместе будут.

Оставив Кошмара с Ужасом, устремившихся на свои «вольные пастбища», Кощей протяну руку, в которую Василий чуть робея, вложил свою, и повёл, но не во дворец, а куда-то в обход. Идти пришлось недолго, пока они не остановились перед широкой поляной, на которой качались под ветром высокие тонкие чёрно-зелёные стебли, и кое-где уже начали раскрываться жёсткие, в мелкий ромбик, бутоны, выпуская вперемешку синие и чёрные лепестки. Вокруг поляны тянулись ввысь обычные для Тридевятого чёрные кусты, но теперь они стали плотнее, обрастая колючими резными листьями.

— Это… это отчего так? Раньше я не видел, чтобы тут что-то росло… — Василий присел, разглядывая чудные цветы. Прежде видеть такие ему не приходилось.

— А это потому, что ты здесь, — Кощей сел прямо на землю, устраиваясь так, чтобы обнять со спины, потянув на себя. — Ты меня живым делаешь. И всё здесь заодно…

Василёк посмотрел через плечо недоверчиво.

— Быть такого не может, я ж не волшебный какой.

— Для меня, Василёк, ты самый что ни на есть волшебный, — он потянулся, прижимаясь губами к шее, отчего парень зажмурился — было щекотно. А ещё — очень тепло и неловко. Приятно.

— А ничего что мы… здесь-то, на улице? У тебя тут подданные, поди, бродят… и летают.

— Об этом не беспокойся, душа моя, — Кощей повёл рукой и вокруг словно упали ранние сумерки. — Теперь никто не увидит. А раз так… могу я на тебя посмотреть? Да не мельком, а как следует.

— Нешто не рассмотрел ещё? — желание Кощея волновало. Он помнил взгляд, который то и дело останавливался на нём, как будто касался. А вот посмотреть Василию и самому хотелось. До того только он перед Кощеем вечно оказывался в непотребном виде. А сейчас видения, что вчерашней ночью грезились, вполне могли стать явью. И попросил тихо: — Тогда и сам покажись…

— Рассмотрел. Но оттого только больше хочется. Но ты прав, так оно честно будет, — не успел Василёк моргнуть, как наколдованная одежда рассыпалась с обоих, исчезая. Стесняться да прикрываться, как девица не хотелось, сам ведь уже решил, что хочет… Но увидел только, что Кощей очень худой — все рёбра можно было пересчитать, и всё же, тело было вполне человеческим. Пролетел ветерок, и он поёжился. — Что, холодно? Так иди сюда, любый мой, теперь я и согреть тебя могу.

Как ни стыдно было, но вечный холод Тридевятого был ни при чём, а мурашки больше шли от голоса его Владыки и вот это вот «любый мой» обдавало словно кипящей водицей. Стараясь не краснеть, придвинулся ближе, спиной ощущая прикосновения его очень жесткого, но совершенно точно живого и тёплого тела. Ладони поглаживали, Кощей прижимал к себе, проводил кончиком носа за ухом, так что вскоре стало не хватать воздуха. Все мысли о том, что это он должен что-то делать из того, о чём увлечённо рассказывал, а то и показывал на своих полюбовниках Китыч, куда-то выветрились. И он только принимал эти прикосновения, с каждым из которых тело опаляло жаром. Худые ловкие пальцы то трогали нежно, то чуть ли не до боли, доводя до жалобного всхлипа, словно он весь был флейтой, на которой играл музыкант. И уже не смущало, что смотрит. И хотелось только больше дыхания и губ на шее и плече. Скользящих вдоль рёбер, по животу, чуть царапающих пальцев, чтобы они поскорее сомкнулись прямо там, где концентрировался разливающийся по телу жар. Чужие прикосновения были совсем не такими, как собственные. И уже вскоре он забыл сжимать колени, раскрываясь и позволяя делать с собой всё, что заблагорассудится, трогать там, где и не думал кому-то когда-нибудь позволить. Ему нравилось, что бы Кощей не делал: гладил внутреннюю поверхность бёдер, сжимал бока, задевал ногтями затвердевшие соски, шептал на ухо что-то, но слов Василёк даже не разбирал, совершенно забывшись. А потому, когда одна ладонь принялась скользить вдоль уже давно колом стоящего уда, он не сдержал стона, на которой Кощей ответил только ещё поцелуями в шею. Под его пальцами становилось всё более влажно и скользко, пока парень не выдохнул новый стон, выгибаясь, откинув голову на подставленное плечо и зарыв глаза.

Стоило схлынуть сладкому чувству неги, как взамен пришёл стыд. Разом вспомнил, что совсем не так думалось, ведь он столько всего хотел сделать… А в итоге, как невинный отрок, просто отдался этим рукам и так быстро всё закончилось. Поэтому развернулся, садясь на колени и обвил руками шею, как мог ласково целуя. Кощей не противился, а опустив руку Василёк вздрогнул от прикосновения к его твёрдой горячей плоти. Как там объяснял Речной Царь? Под водой всё немного иначе, а на суше чем мокрей, тем лучше… с неохотой оторвавшись от чуть раскрывшихся для него губ, облизал ладонь, а за ней, чуть подумав, и тяжело качнувшийся уд, накрыв пальцами, оглаживая и скользко сдвигая кожу. Поднять глаза на замершего под его руками Кощея было непросто. Василёк знал, что щёки пылают, но вместе с тем делать это было приятно. Как и сознавать, что можешь как-то отплатить за то, что ещё недавно было так до звёздочек в глазах хорошо.

— Я потом спрошу тебя, как ты научился. А сейчас — сделай так ещё… — голос Кощея звучал непривычно низко, и его хотелось слушать и слушаться. И он снова склонился, проводя языком, встречая и оглаживая руками нетерпеливо подавшиеся навстречу бёдра. Значит, он всё делает правильно. Улыбнулся, облизнув покрасневшие губы, чувствуя, что вскоре захочет, чтобы и его вновь приласкали. Ему же можно немного побыть ненасытным? Разделить удовольствие столько раз, сколько им захочется…?

Давно стемнело, так что уже можно было и отпустить скрывающую их дымку. Пришлось создать стёганое тёплое одеяло, когда Василёк всё же задремал прямо на земле, покрытой мягким пеплом, среди закрывшихся на ночь цветов. Кощей завернул его поплотнее и поднялся, возвращая себе привычное чёрное облачение. Когда он поднял на руки разомлевшее тело, Василёк только прижался, не просыпаясь пробормотал что-то. Завтра им снова пора собираться в дорогу. Задание Горыныча нужно исполнить, и Кощей не сомневался, что любимый отправится с ним. Он и сам сейчас чувствовал себя не хуже Феникса: и сгореть в огне его юной страсти успел, и вновь возродился. И совершенно не против прямо завтра же и повторить…