Убиваю еще один день,

Чтоб не больно и чтоб не дыша,

У меня есть только тень

И моя больная душа

Дарья Виардо

      — Рассказывай.

      Игорь взял стул, — ножки противно заскребли по стёртому линолеуму, — с грохотом поставил перед сидящим на кушетке Кулиевым и тяжело сел, сложив руки на спинке. Тот, и без того зажатый, втянул голову ещё сильнее в плечи и смотрел по-волчьи, разве что зубы не щерил. Боялся. Не Кузнецова, что постукивал пальцами по деревянной перекладине, а тех, кто толпился за дверью кабинета.

      Оба сидели у Волошкиной, что цедила чай с подаренными Кузнецовым конфетами в соседнем кабинете, то и дело поглядывая через щель приоткрытой двери за цыганами. Веры тем не было: обчистят — не заметишь, даже стулья советские унесут — не побрезгуют, а тут — целый выводок и все злые, на ножах. Инна Михайловна шумно сёрбнула, вновь глянула в коридор и усмехнулась. На удивление тихо, не галдели — только перешёптывались, то и дело косясь на развалившегося по центру лавки Шандора. Ждали.

      — Чё рассказывать? — огрызнулся Кулиев, морщась от боли и вставленных в ноздри тампонов.

      — Всё рассказывай, — устало выдохнул Игорь и косо глянул на мелькавшие под старой дверью тени. — Как познакомились, где познакомились, почему от Ковалёва скрывались, зачем одну в лесу оставил…

      — Да, блять, не оставлял я!

      — А это уже следствие покажет.

      — На меня повесить вздумали?! Хуй вам!

      Кузнецов поморщился.

      — Что-то не выходит у нас конструктивного разговора, Ибрагим Алиевич, — устало ответил Игорь и начал медленно подниматься. — Может, с друзьями дать потолковать?

      Тот дёрнулся, затравлено сверкнув большими чёрными глазами на дверь, и коротко покачал головой. Игорь сел на место и приготовился слушать.

      — Нечего рассказывать, — могильным голосом начал Кулиев, нервно покручивая то указательный, то большой пальцы левой руки. — На вписке одной познакомились, понравилась, стали встречаться. Ну, и завертелось как-то всё, сам не понял как. Потом узнал, чья дочка…

      — А с цыганами когда дела вести начал?

      — Хер знает, на месяц третий, — пожал плечами. — К ней Шандор как раз приехал. Навестить, типа. Ну, мы и познакомились. Слово за слово, предложил бабки поднять. Говорил, делать ничего не нужно — идиотов только искать, чтоб товар доставляли. Ну и следить, чтоб сами не сторчались. Я согласился.

      — Алёна знала?

      — Догадывалась.

      — И как реагировала?

      — Хуёво она реагировала! — вспылил Кулиев и тут же заскулил от новой боли. — Не нравилось ей. Завязать просила.

      — А ты, конечно, не хотел?

      — Я, блять, дурак, что ли?! Я в месяц три твоих зарплаты, блять, получал, ваще похуй было на учёбу — бабки греби и не парься. А она всё ныла «Уходи», «Не лезь», с этим еба… придурком даже разговаривала.

      — И как, отпустил?

      — Приехал с новой партией, сказал — последняя и разбегаемся. Ещё ржал, как конь, что за меня тёлка вступается, яиц совсем нет. Ну, я и убедил, что ей знать не обязательно про наше сотрудничество.

      — Так, ясно. Про то, как её нашёл, рассказывай.

      — Да я и так уже говорил: приехали, выпили, она там с подружками потанцевала, я с пацанами пообщался — всё. Только надралась сильнее обычного, — она мало пьёт, а в последнее время так вообще перестала. И курить тоже бросила.

      Игорь прищурился.

      — Беременная?

      — Чё? С хуя ли?! Я, блять, не дебил, резинкой пользоваться умею! Ну, пару-тройку раз было, что так, без них трахались… Так она не говорила ничего.

      — А ты бы как отреагировал?

      — Да как-как, пошла бы аборт делать, нахуй мне ребёнок, тем более отец у неё — пиздец. Сначала меня грохнет, потом её. В пизду.

      — Давай дальше. Что по дороге произошло?

      Кулиев помрачнел, вцепился обоими ладонями в край кушетки и отвёл взгляд от лица Игоря, словно стыдясь.

      — Пока ехали, её на откровения прорвало. Говорила и говорила. О детях, о карьере — занудство всё это. Я, так, слушал её, иногда поддакивал. Ну, а чё сделаю — надралась тёлка, пьяный бред несёт. Хотела отцу всё рассказать. Тут очко моё и сжалось. Начал убеждать, что план — говно, а она ни в какую. А я чё, не знаю, какой у неё батя? В общем, разосрались мы.

      — А лифчик?

      — Какой лифчик? А, этот. Не знала она ничего, я так пизданул. Она когда курить бросила, то и секса у нас мало чёт стало. Я и так и этак к ней, а у неё отмазы. Раньше чуть ли не каждую ночь марафоны блядские устраивали… В общем, я с Танюхой спать начал, раз эта не даёт. Ну, она лифак и забыла свой. Может, с трусами даже — не проверял.

      Игорь дёрнул щекой и царапнул взглядом белый шкафчик с лекарствами. Из года в год, а истории не меняются.

      — Так, дальше.

      — В общем, она давай хуярить меня, а я за рулём, блять! Машину повело, я по тормозам. Хорошо, пристёгнутые были. Она, блять, отстегнулась и выскочила. Нахуй меня послала, сказала больше к ней не подходить, что жизнь её похоронил. Ну, я и дал по газам обратно в город. Раз так хочет, пусть сама до своего села и добирается, — и тут же поджал дрожащие губы, всё ещё боясь смотреть в глаза сидящему напротив оперу. — Хер знает сколько проехал, может, километров десять, может, меньше. Решил вернуться, а то вдруг с ней что случится, так вообще пиздой наружу вывернут. Еду — нет её. Ну, реально нет. Уже думал самому выйти покричать с обочины, может, храбрости набралась — в лес ломанулась. А тут перед фарами хуйня здоровая выскочила! Ебать какая!

      Кулиев всплеснул руками, обрисовывая примерные размеры — и правда здоровая, подумал Игорь, прикинув на глаз.

      — Волк?

      — Я, блять, зоолог, что ли, в хуйне разбираться? Может, и волк. Только, белый такой. Морда вся грязная, в чём-то заляпанная. Я по тормозам, а он — хуяк! — через полосу и в лес. Я отсиделся минут десять, травмат взял и вышел. Набрал Алёнку — ебать, тварь такая по лесу шарится, вдруг что, — а в кювете её телефон орёт. Ну, так и нашёл.

      — Полицию ты вызвал?

      — Я.

      — Хоть что-то правильно сделал, — выдохнул Игорь, массируя переносицу. — Дам тебе ручку, листы чистые, будешь от руки писать всё, что мне здесь пересказал. С датой, подписью — как полагается. И литературным языком, без ошибок.

      — А чё с… — Кулиев мотнул головой в сторону двери.

      — Если правду говоришь, перед Ковалёвым отвечать будешь за то, что в дочку его хером своим тыкал. А если наврал… — Игорь с наигранным сожалением развёл руки.

      Кулиев подскочил, вытаращился на Кузнецова с лихорадочным блеском.

      — Да не врал я! Блять! Да честно, не я её грохнул!

      — Ты к ней спускался?

      Кулиев запнулся, медленно опустился на кушетку и потряс головой:

      — Нет, на обочине стоял.

      — Ещё кого-нибудь видел?

      — Только зверюгу эту, — голос стал глухим, хриплым. — А что?

      — Да так, — отмахнулся Игорь и щёлкнул дверной ручкой. — Готовься к сочинению, студент.

      За дверью его встретили шесть пар недобрых взглядов, но пробирал до костей единственный — Шандора. Тот лениво поднялся на ноги, и сгрудившиеся перед Игорем цыгане разошлись, будто волны перед Моисеем. Боялись этого выродка как чужие, так и свои. Кузнецов не дрогнул, закрыв спиной дверь и спрятав руки в карманы, подпуская к себе Кемалова настолько близко, насколько тот дерзнул подойти, не отводя взгляда. Глаза у него завораживающе-опасные, карие, отметил Игорь, сам не понимая, с чего вдруг такие мысли. Свет на них падал и делал светлее, как янтарь. Удивительное зрелище. И как за такой красивой мордашкой, что на обложку журнала хоть сейчас лепи, скрывалась полная дерьма мразь? Ни совести, ни страха. Даже улыбался, как дьявол — красиво, нахально оттянув уголок пухловатых, чётко вычерченных губ.

      Первая встреча с ним у Кузнецова произошла летом шестнадцатого года, когда тринадцатилетний Шандор, рассекая по местным дорогам на купленном отцом квадроцикле, сбил собаку Авдеевых. Нашёл он мальчишку в ветклинике, сидящим в коридоре в заляпанной кровью футболке и руками. Игорь до сих пор помнил тот момент: хрупкий — кожа да кости — цыганёнок с поникшей головой, перепачканный бурым. То ещё зрелище. Хуже стало, когда Шандор поднял голову и из-под длинной чёлки сверкнули совершенно бездушные глаза. Как сейчас. Ни сожаления, ни жалости.

      Игорь напрягся. Чуял, поножовщины не избежать.

      — Рассказал? — вздёрнув подбородок, глядя на опера с насмешливым пренебрежением, спросил Кемалов.

      — Говорит, не он.

      — А кто?

      — Этого не знает, — Шандор двинулся вперёд, но упёршаяся в грудь ладонь Кузнецова остановила. Игорь покачал головой. — Будешь мешать следствию — посажу в камеру подумать над поведением. И псов своих держи на поводке.

      — Его наказать нужно.

      — Не тебе наказывать, — с нажимом ответил Кузнецов. — Кулиев — единственный, кто видел Алёну перед убийством.

      Желваки заиграли на лице цыгана.

      — Не единственный.

      — А кто ещё? — спросил одними губами Кузнецов, не отводя от хищных глаз Шандора взгляд. Догадка, настойчиво скребущаяся на языке, была проглочена — не мог Кемалов так просто признаться.

      — Я там же был. Праздновали вместе. Хотел Алёнку забрать, она сказала, что с этим… — он кивнул подбородком на дверь. — …поедет, поговорить о чём-то нужно.

      — О чём, не знаешь?

      — Знаю, — совершенно серьёзно ответил Кемалов и Игорь понял — был прав.

      — Думаешь, разговор не задался, и он её убил?

      Шандор вдруг пожал плечами, отступил на шаг и жестом прогнал остальных. Шум торопливых шагов стих в тот момент, когда все шестеро цыган спустились на первый этаж и остались ждать в вестибюле. В соседнем кабинете, куда хотел зайти Игорь, тоже была напряжённая тишина — слушают, догадался Кузнецов и устало вздохнул. И так не сегодня — завтра весь город будет в курсе произошедшего. Не хватало только Ковалёву о жизни своей дочери новые подробности узнать не от представителя власти, а от продавщицы в супермаркете. Попросив жестом Кемалова подождать, Кузнецов вежливо постучал и тут же распахнул дверь в кабинет, где притаились две врачихи, испуганно ойкнув. Конфеты были почти съедены, чай выпит, на уставших, покрытых макияжем и морщинами лицах притворное удивление — образцово-показательное учреждение, каким и должно быть, прямо из постсоветских комедий.

      — Инна Михайловна, бумагу с ручкой передайте Кулиеву, он мне там сочинение написать должен будет. Проконтролируете, хорошо? Я за ним сейчас ребят отправлю, чтобы вам здесь не учудили чего.

      Женщины переглянулись и та, чьи толстые пальцы были унизаны бижутерией, деловито кивнула, вальяжно махнув рукой, мол, ступай, голубчик, без тебя разберёмся. Игорь попрощался и было закрыл дверь, как его окликнули:

      — Игорь Игоревич, вы там проследите за этими, чтоб не своровали чего, а то сами понимаете, оборудование дорогое, мебель тоже недешёвая, да и канцелярия денег стоит.

      — Лично всех обыщу, — заверил Кузнецов и закрыл дверь.

      К удивлению, Кемалов оказался на месте. Не пытался зайти к Кулиеву, не вытрясал из него душу — стоял, где был, убрав руки в карманы, весьма расслаблено дожидаясь старшего лейтенанта. Доверился ли он Игорю и больше не пытался добраться до подозреваемого или хотел выждать, когда Кузнецов ослабит бдительность — неизвестно, но первая волна гнева прошла и теперь Кемалов напоминал человека, далёкого от всего случившегося, безразлично взирающего на темень за окном в конце коридора.

      Они вышли на воздух, когда гнетущее молчание почти задушило Кузнецова, как и бьющее в набат чувство опасности. Было в Шандоре что-то от непредсказуемого хищника: сейчас спокойный, словно гладь воды, а моргни — вспыхивает почище огня. Хотелось бы видеть в нём каплю добра, — не может быть человек настолько чёрным внутри, — но сколько бы Игорь ни старался, а в памяти так ничего и не отложилось из подобного. Избивал, принуждал, заставлял торговать наркотой, устраивал вписки, после которых кто-то да оказывался жертвой изнасилования. Заяв никто не писал — соседи будут косо смотреть, такого позора никому не нужно, — поэтому доходило до оперов обрывками историй и слухов, по которым они вряд ли что-то могли возбудить, кроме собственных фантазий. Одним словом — мудак, даже двумя — конченый мудак.

      Но сейчас в болезненно-жёлтом свете двух уличных фонарей, освещавших парковку перед больницей, Шандор выглядел задумчивым. Почти человечным. Тёмные брови сошлись на переносице, губы превратились в напряжённую нить, а пальцы то и дело скользили по брелку в форме головы ворона, висящего в связке с автомобильными ключами. Игорь не торопил, наслаждаясь промозглым ветром, продиравшимся под ворот куртки, остужая тело. Вот и прошёл выходной, взгрустнулось Кузнецову.

      — Будете? — неожиданно спросил Шандор, протягивая сигариллу.

      — Косяк, что ли? — добродушно пошутил Игорь, но взял и повертел перед носом, принюхиваясь. Дорогой табак и ром.

      Шандор коротко рассмеялся — точно стихийное бедствие. Длинная чёлка падала на лицо с чёткой линией широкого подбородка с едва видимой ямочкой, скрывая тёмные глаза. Стоял в заправленной в джинсы рубашке, хорошо подогнанной по фигуре, по которой Игорь невольно скользнул глазами, оценивая. Хорош, крепок, явно из зала не вылезает, тягает железо, должно быть и сушится, чтобы своими кубиками щеголять. Сам-то Игорь хоть форму не растерял, но выглядел куда упитаннее из-за накопившегося жирка — тренировки-то давно забросил. Да и для кого стараться, когда на себя давно плюнул, а после расставания с Никитой и развода с Нинкой остался один, как бобыль. Попробуй найди в маленьком городке на двадцать тысяч душ с кем ночь скоротать, чтобы об этом соседские бабки не прознали. На молодых смотрели с пренебрежением, — проститутки да наркоманы, что с них взять, — а вот одинокий мужик приметнее.

      — Любил Алёнку? — вдруг спросил Кузнецов, прикуривая от поднесённого Кемаловым огня. Даже зажигалка у него стильная, из чёрного металла, с рисунком, турбогазовая.

      — Как сестру, — ответил тот.

      — Давно про её роман знал?

      — С самого начала. Она сама позвонила, счастливая такая. Рассказала, кого встретила, как познакомились.

      — Раз как сестру любил, зачем Кулиева в бизнес затащил?

      — Он так сказал? — усмехнулся Кемалов и покачал головой. — Ему деньги нужны были, в долгах весь по самое горло, вот он и приполз ко мне, умолял занять, а как раскидается, так и отдаст. Жалкий он, слабый. Я ему и предложил, если не брезгует, себя попробовать. Хотел проверить, честный он или так, тварь дрожащая.

      — Алёнка знала?

      — Не сразу, — Шандор затянулся, продержал дым в лёгких и медленно выдохнул. — Как узнала, так тут же позвонила, высказала всё. Характером в отца пошла, такая же настырная, знает, что своё может получить. Только любовь даже умных людей дураками делает. Знали? — И пронзил внимательным взглядом Кузнецова. — Вот вы любили когда-нибудь?

      Игорь задумался. Разговор приобретал странный оттенок, где ему отводилась роль слушателя стороннего, будто смотревшего на разворачивающуюся пьесу одного актёра.

      — Любил.

      — Сильно любили? Чтобы мозг отключался. Чтобы понимать, что делаешь неправильно, но всё равно делаешь? И человек для тебя идеален во всём, что других слушать не хочется?

      — Допустим, — уклончиво отозвался Кузнецов. Говорить по душам с цыганом не хотелось, кто знает, куда потом эта история уйдёт и каким боком выйдет.

      — Вот она так же влюбилась. Я ей говорил, чтобы бросила его, не нужен ей этот… — Шандор сплюнул. — Больше дел я с ним не имел, к отцу разве что заезжал, когда на каникулах, когда на праздники. Я думал, он за ум взялся. Братом звать начал. А потом…

      Кемалов замолчал. Поднял голову к набежавшим тучам, через рваное брюхо которых просачивались далёкие холодные звёзды, и сморгнул упавшие капли дождя.

      — Она ночью мне позвонила. Счастливая. Сама не знает, то ли рыдать, то ли смеяться. Говорит, ребёнка ждёт. Только не сказала никому, хочет сюрприз сделать. И чтобы отец эту паскуду не убил. Я поэтому и приехал, хотел углы сгладить, поддержать, если дядя буянить начнёт, — он вновь вздохнул и провёл ладонью по лицу. — Только эта сука ей в пьяном угаре сказала, что детей он в рот…

      Уголок рта Кемалова дёрнулся.

      — Не нужны они ему, а если Алёнка залетит, деньги — в зубы и на аборт.

      — Поэтому она напилась пятого?

      — Наверное. Хотела храбрости набраться, а набралась текилы, — мрачно пошутил Шандор, затушил о металлический бак недокуренную сигариллу и выбросил. — Планировала высказать всё в лицо. Надеялась, что он поймёт, мозгами начнёт думать, а не жопой. Дурочка. Я раньше уехал. Устал очень. А ночью этот позвонил, сказал, что поссорились, Алёнка с подругами уехала, он не знает ничего. А дальше сами в курсе — новости, расследование…

      — Раз беспокоился, чего подругам не позвонил? — выгнул бровь Игорь, и ощутил, как в грудь впиваются две тонкие иглы — Шандор вновь смотрел тяжёлым пронизывающим взглядом.

      — Ему поверил, — помедлив, ответил Кемалов и странное чувство недоверия заскреблось в затылке у Игоря.

      — Ясно, — процедил, затягиваясь в последний раз Кузнецов, выдохнул и отправил потушенный бычок в урну. — Спасибо, кстати, ничего такая самокрутка.

      Кемалов слабо улыбнулся и вновь стал серьёзным:

      — Что его ждёт?

      — Зависит от результатов расследования. Так-то всё складно выходит, как и могло быть, — Кузнецов почесал подбородок, оценивая, стоит ли цыгану говорить или же лучше промолчать. — Только рядом с телом следы нашли. Предположительно мужские. И под ногтями грязь с частичками чужой днк. Осталось дождаться заключения лаборатории, оттуда и будем танцевать.

      — А если не он?

      — Если не он, то перед законом чист, и держать ему ответ разве что перед богом, — похлопав себя по карманам, ответил Кузнецов, ища телефон.

      — Вот как, — глухо отозвался цыган и вдруг окликнул знакомого Игорю паренька, что и привёз Кулиева в больницу. — Алмас! Отвези.

      — Ему, кстати, сколько? — вспомнил, что хотел спросить Кузнецов, лукаво прищурившись на самого молодого из всей столпившейся шайки мальчишку. Тот был симпатичным, смуглым, черноволосым, сверкая серьгой в ухе и глядя то на Шандора, то на Игоря. Глаза у Алмаса были удивительными: правый — карий, почти чёрный, второй — зелёный с тёмными искорками.

      — Он за руль сел раньше, чем говорить научился, — усмехнулся Шандор и ласково потрепал мальчонку по загривку, прихватив шею пальцами. — Гонщиком хочет стать.

      — Лишь бы по улицам не гонял, как некоторые.

      Кемалов недобро прищурился.

      — Она живая была, — ответил он и в голосе послышались первые нотки надвигающейся бури. — Я сам её притащил. И ждал. Долго ждал. Помните же?

      Игорь неохотно кивнул. Как здесь забудешь, когда тебя словно пронизывают взглядом, выворачивают душу, и внутри пробуждается нечто тёмное, плохое. Они тогда вместе ждали, сидели рядом и молчали. Даже когда разгневанная Авдеева примчалась с мужем, узнав, где их собака, Шандор продолжал молчать. Игорю тогда пришлось впервые за первые полгода службы повысить голос на женщину, приструнив твёрдым хриплым гарканьем. Пацан несовершеннолетний, а ответ держать будет отец, как и полагается, а дальше уже сами разберутся между собой.

      Через год Авдеевы внезапно продали дом и уехали. Старые соседки то и дело пересказывали страшные слухи о несчастьях и проклятье, нависшем над семьёй: то отец, как с цепи сорвётся, начнёт жену колотить, то сын сначала девку какую-то пытался изнасиловать, потом на воровстве попался. Даром с цыганами связались — прокляли их. Кузнецов слухам не верил — смешно же, суеверия по сусекам собирать и продавать как правду, если уехали, значит так судьба сложилась. Шиманские тоже с цыганами цапаются не первый год и ничего — живы-здоровы.

      Кузнецов отмахнулся:

      — Сам дойду, — и зачем-то добавил. — Недалеко.

      Кемалов молча пожал плечами, сплюнул и направился к своему автомобилю, по мокрой крыше которого расползись пятна света, блестя каплями начинающегося дождя. За ним потянулись остальные, похожие на нахохлившихся воробьёв, ёжась от холода. Единственным, кто задержался, был Алмас. Ёжился от ветра в тёплой толстовке на размер больше, из-под которой выглядывал белоснежный низ длинной футболки. Не хватало только толстых цепей и широких джинс, вышел бы настоящий гангста из американских трущоб. Но было в нём что-то такое, чего Игорь не видел в остальных — порядочности. Он же первым протянул руку оперу, и Кузнецов крепко пожал, ощущая сильную хватку чужой ладони, и коротко кивнул. Жаль будет парня, если оскотинится.

      Проводив взглядом юркнувшего к Шандору в салон мальчишку, Игорь поднял ворот куртки и медленно побрёл в сторону дома, переступая через комья грязи и лужи, задумчиво перебирая обе истории. Была ли в них правда — вопрос, но в целом обе версии событий совпадали, разнясь в некоторых деталях, о которых Игорь и размышлял.

      По лицу Кулиева было видно — напуган до чёртиков, знает, что встрял по самое горло и единственный шанс выбраться — перекинуть вину на другого, но из подозреваемых никого больше не было. Разве что волк, о котором он заикнулся, и чьи клыки могли вспороть живот несчастной студентки. Тогда откуда там следы ног? И днк по ногтями? Она боролась? Или успела только оцарапать нападавшего, а после… Игорь затряс головой и мелкие капли разлетелись в стороны. Погода с каждым днём становилась всё хуже и хуже, не говоря о настроении и желании выбираться из постели, для которых приходилось придумывать причины.

      Ворвавшись в душный, наполненный смрадной вонью канализации подъезд, Игорь достал из кармана ключи и стал подниматься на свой этаж. Нет бы продать бабкину квартиру и купить жильё где-то в нормальном месте, где цивилизация была ближе, магазинов больше, а из развлечений не только один-единственный на округу кинотеатр. Точно не в Горно-Алтайск перебираться, там тоже ловить нечего, вот в Новосибирск ещё куда не шло, хотя всё одно — Москва куда лучше.

      Дойдя до железной двери, окинув её взглядом и убедившись, что никто не покушался и рекламные буклеты не оставлены, Игорь повозил ключом в замочной скважине, повернул и облегчённо переступил порог, чувствуя навалившуюся усталость. Хотелось поскорее выпрыгнуть из мокрой одежды, нырнуть в горячую ванну и расслабиться, смывая прожитый день, и постараться не думать о деле — до понедельника потерпит. Торопливо скинув ботинки, с какой-то появившейся нервозностью, Кузнецов протопал на кухню, воткнул в розетку чайник, нажал на кнопку, проверив перед этим воду, и успел схватить лежащую в вазочке вафлю, давно потерявшую вкус. Теперь же, почувствовав какой он голодный на самом деле, Игорь расстегнул куртку, повесил на крючок и принялся стаскивать футболку, то и дело скрипя зубами по недоеденной вафле. Всё же осень в Москве была куда приятнее, не то, что в глухой тайге, где красота природы хоть и первозданная, но абсолютно непригодная для людей, привыкших к комфорту. Летом — комары здоровые, зимой — метели волчьи, осень — сплошная морось, весна — грязь. Из года в год, а местные коммунальные службы всё также были не готовы, встречая очередной прорыв, как свалившийся на голову сюрприз.

      Завибрировал брошенный на стол телефон и короткий звук оповестил о входящем сообщении. Успевший снять джинсы лишь на половину Игорь плюхнулся на диван в зале, быстро разделся до трусов и вернулся на кухню, массируя плечи.

      «Привет. Не слишком поздно?»

      «Это Никита»

      «Шевцов»

      Примостившись на любимом стуле, грея бок у радиатора, Игорь с неожиданным волнением открыл сообщения, затем кликнул на аватарку и, помедлив, перешёл в сам профиль.

      Теперь вместо футболок и джинс Ник носил брюки и рубашки, иногда пиджаки, иногда приталенные жилетки, но всегда выглядел безупречно и со вкусом, словно модель с билборда. Очки тоже поменял, теперь стильные, в дорогой тонкой оправе, но улыбка всё такая же широкая и заразительная, как и лихой блеск в глазах. Сколько ему сейчас? Двадцать восемь? Двадцать девять? Уже и отношениями обзавёлся, наверное. Парнем, Никитка, всегда был видным: девчонки на него вешались из-за больших серых глаз и лёгкого на подъём характера, а Игорь влюбился за вкус к жизни и стремление объять весь мир. Ни дня они не проводили на одном месте: прогулки, дурачества, ночные вылазки то по клубам, то по старым домам с приведениями. Андерграундные тусовки стали неотъемлемой частью для уставшего от семейной жизни Кузнецова, которого дома ждала нервная жена и трёхлетний Мишка. Он был поглощён свободой, что излучал Шевцов, раз за разом утягивая Игоря в очередное приключение, концерт или на выставку. Три года шифровок, адреналина, горячего секса, которого казалось мало, и Игорь требовал большего, а Ник, казалось, даже не сопротивлялся этому. Мечтал о совместном жилье, о путешествиях, о том, как в старости будут сидеть на берегу Адриатического моря, вслушиваясь в крики бреющих над головами чаек.

      Теперь же с фотографий на Игоря смотрел окрепший, растерявший юношеские черты, но лишь похорошевший Шевцов, то и дело обнимая то одну девушку, то другую, а то и вовсе стоя рядом с именитыми исполнителями, в подписях благодаря за прекрасную совместную работу. Были там и выставки, и организаторы выставок, и даже его подруга-художница, изредка приезжавшая на родину. С ней Шевцов был особенно дружен, но, к его сожалению, с каждым годом виделись они всё реже и реже.

      Игорь отложил телефон, оглядел себя и горестно вздохнул — особо и хвастать было нечем: из подтянутого молодого десантника, которому форма шла, как влитая, превратился в крепкого, но слегка расплывшегося мужика за тридцать. Возраст брал постепенно своё, но больше апатия и равнодушие. Секса у него не было с тех пор, как они расстались с Ником. Сначала нервы из-за развода, затем делёжка имущества, скандалы в родительском доме, переезд, новая работа, и вот он живёт в двушке, где с трудом вторую кружку найти можно, не говоря о гостях. Лениво ткнув пальцем на вспыхнувший экран, Игорь неспешно набрал:

      «Нет.»

      «Что-то случилось?»

      Зелёный кружок тут же вспыхнул в углу аватара и две галочки оповестили, что сообщения прочитаны. Ответа так и не последовало. Ни сейчас, ни через двадцать минут, когда сонный Кузнецов, дохлёбывал чай, то и дело поглядывая на короткую переписку.

      «Ничего» — прилетело уже в тот момент, когда Игорь готовился ко сну. Он завозился, слепо сощурился от яркого экрана и с трудом прочитал.

      «Соскучился»