Есть дорога от жизни до гроба,

Но я выбрал другие пути

ТВОИ КОШМАРЫ

      — Как ты?

      — Да как-то так, — выдохнул Игорь. — Заебался.

      — Из-за убийства?

      — Теперь уже двух. И, понимаешь, Никит, лучше не становится. Всё какое-то неясное, мутное. Мистика грёбанная. И эти, с Горно-Алтайска, не торопятся с результатами, — Кузнецов резко дёрнул руль вправо, огибая тяжёлым чёрным телом внедорожника заполненную водой лужу. — Суки, целое лето было, так ничего и не сделали.

      — Ты о ком?

      — Да так, не бери в голову.

      — Снова гонишь?

      — Домой хочу, устал как собака. Даже хуже.

      — Сейчас бы кофе горячего, молока туда, — протянул, улыбаясь, Шевцов, и от этих слов повеяло тёплыми вечерами, проведёнными на маленькой съёмной квартирке. — Ложку сахара. И бутербродов.

      — С колбасой.

      — Да-да, той самой, которую ты шматами целыми нарезал. Я тогда ещё сбежал на балкон, чтобы на тебя не сорваться от злости. Как-то я её тогда ещё назвал…

      — «Последний жор студента».

      — Что поделать, денег не всегда на такую роскошь хватало. А ты целую половину на три бутерброда пустил. Думал, придушу.

      — Любя, хоть?

      — Конечно, любя, — Шевцов рассмеялся.

      Он позвонил в тот момент, когда промокший до нитки Игорь завёл мотор, бросив взгляд на приборную панель, проверяя заполненность бензобака. Привык на пассажирском ездить, расслабился, что чуть без топлива не остался посреди глухой тайги, но, к счастью, попалась АЗС. В этот раз Шевцов был в домашнем: лёгкая серая кофта с поддёрнутыми в локтях рукавами, хлопковые штаны, явно купленные в брендовом магазине, и всклокоченные волосы, спадавшие на сонные глаза Никиты. В руке — дымящаяся кружка, рядом — вейп, за спиной угадывалась просторная светлая кухня.

      Игорь едва сдерживался, чтобы не смотреть на экран смартфона, любуясь возмужавшим любовником, улыбаясь покалывающему ностальгией сердцу. Шевцов словно застыл во времени, разве что складочки вокруг глаз стали резче, но это от его привычки по-лисьи прищуриваться. В первые месяцы Игорь и правда думал, что Никита что-то о нём знает и хитро молчит, выжидая, когда тот сам расколется, но на деле всё оказалось куда прозаичнее. Он был таким: хитрым, безбашенным, рискованным, но в то же время в нём уживалась бездонная нежность и тяга к объятиям, а ещё безумное бесстрашие, когда мог легко, не скрываясь и не боясь, затянуть в поцелуй посреди улицы.

      Интересно, он остался таким же? Мог себе позволить подобное в отношении кого-то другого, кто занял место Игоря? Быть с ним откровенным, ласковым, готовым на эксперименты, на которые Кузнецов не отважился. Также самозабвенно вбирал в себя чужой член? Этими губами, что сейчас улыбались ему…

      Игорь мотнул головой и крепче сжал руль.

      — Всё хорошо?

      Участливый какой. Заботливый. Переживает, словно дома ждёт, а не в своей уютной квартирке где-то на Большом. Если бы не сбежал, не пришлось бы в дыру эту уезжать, могли бы вдвоём в Питере жить, обустроились бы как-нибудь, а он струсил, испугался больной на голову женщины…

      — Игорь?

      Игорь, Игорь. Он уже тридцать три года Игорь. Семь лет не звонил, не писал, а теперь вдруг старые чувства заиграли? Один раз перепил и сразу бывшему звонить, как баба какая-то? Теперь вот разговоры пошли, будто лучшие подружки, скоро про своих ёбарей начнёт рассказывать…

      — Я мешаю?

      — Нет, — Игорь прикусил губу. — Просто не видно ни черта. Льёт.

      — Давай, ты мне напишешь, как дома будешь, я позвоню. Я сегодня весь день свободен, можем… — он вдруг запнулся, поджав рот. — Будь осторожен, Горька.

      Горька… Так его только два человека звали: бабка, помершая, когда Игорю едва одиннадцать исполнилось, и он, Шевцов. Назвал случайно, совершенно бездумно, лёжа на коленях молодого, только-только вступившего в должность лейтенанта, глядя снизу вверх на задумчивое лицо Кузнецова. Тогда в его серых глазах плескалась такая глубокая любовь, что Игорь, глядя в них, тонул, захлёбывался этим чувством и никак не мог насытиться.

      Экран мобильного потух, и в салоне стало неожиданно пусто и холодно. Игорь повёл плечами, откинулся на спинку, силясь разглядеть хоть что-то дальше метавшихся по лобовому стеклу дворников и льющего сплошным потоком дождя.

      В Горно-Алтайск уехал почти сразу, как его привезли к подъезду, надеясь, что Краснов не станет всех созывать на очередное собрание посреди выходного дня. Он, конечно, мог да и повод весомый, но Горшков случайно обмолвился, что полковник с семьёй на базе отдыха отмечает внезапный приезд гостей. Так что дрючить будет весь отдел в понедельник, когда выйдет отдохнувшим и полным сил для головомойки подчинённых. А они только-только с первым делом стали разбираться — на соседнем сиденье лежала папка с отчётом и результатами, которую Игорь выбивал с боем, едва не устроив драку. Орать пришлось долго и громко, — по-другому никто почему-то не понимал, а вежливость воспринимали слабостью, лениво отворачиваясь и посылая ждать очереди — у самих дел полно. Рычал, бил ладонью по столу, требовал отвести к директору или позвонить, чтобы он сам рассказал о срочности дела. Ждал сутки и всё же добился, чтобы провели необходимые анализы вне очереди, а после вручили папку с подробным отчётом.

      Нет ему спокойных выходных. И вот уже воскресенье и он, злой, голодный и уставший, в мокрой куртке с футболкой, липнущей к телу, спешит назад к тёплому радиатору на кухне в надежде урвать кусок спокойного вечера. Завтра отдаст папку Горячеву, завтра увидит Костика и попробует объясниться, хотя бы извиниться за то, что… Завтра, всё завтра, а сейчас домой.

      Он вдавливал газ в пол, нёсся по пустой дороге, плавно притормаживая на поворотах, когда на одном из таких из ниоткуда выскочил волк. Огромный, белоснежный, на пружинистых лапах, сверкнув янтарём глаз, раскрывая ощеренную клыками пасть. И Игорь, подавив инстинкт вжать тормоз, лишь слегка прижал педаль, постепенно усиливая давление, стараясь держать автомобиль ровно, тут же снижая передачи. Он ожидал удара, наезда, влетевшего в бампер зверя, но как только остановился, выскочил на дорогу, прижимая ладонь козырьком ко лбу. Холодные струи хлестали по щекам, плечам, макушке, стекали ручьями за шиворот, но Кузнецов решился сделать несколько шагов вперёд, к месту, где видел волка.

      Густой лес, дождь и серая дымка, смешавшаяся с опустившимися на дорогу сумерками — всё, что он мог разглядеть, отплёвываясь от воды, безумно вглядываясь в пустоту. Он не видел ничего и никого, но какое-то навязчивое чувство заставило его пройти дальше, к обочине, осторожно заглядывая за низкие ветки сосен, спрятавших подступающее к дороге нутро тайги. Там, вжимаясь спиной к стволу, стоял замёрзший, дрожащий всем телом парнишка, глядя на Кузнецова во-волчьи недобрым взглядом, скаля крепкие ровные зубы. Разве что клыки неприятно выделялись остротой, заставляя Игоря сделать шаг назад. Промокший, грязный, раненый — кровь сочилась меж пальцев, сжимавших предплечье.

      — Сбили, что ли? — спросил Кузнецов и не получил ответа.

      Бывало, что на дорогах встречались редкие путешественники, любящие автостопом добираться до города, ловя от этого особый кайф. Одна такая, что подвозил Игорь, подобрав на повороте в Каскет, рассказывала про адреналин, целые сообщества, культуру, но для него это были юнцы, решившие рискнуть ради дорожной романтики. Некоторых из них он встречал на плакатах о розыске, а после потерянными, осунувшимися и едва живыми. Хорошо, что живыми. Иных не находили годами.

      — Эй! — прикрикнув, Игорь решился сделать шаг навстречу. — Ты как? А сумка где?

      Ни рюкзака, ни палатки — ничего. Неужели налегке из дома сбежал? Мокрые серебристые волосы скрывали тёмные от страха глаза, недоверчивые и злые. Дикий.

      — Как звать? — не унимался Кузнецов, всё ближе подступая к дрожащему парню, бросив взгляд на кровоточащую полосу, коротким росчерком пересекавшее бедро между краёв порванных джинс. Ножом, что ли полоснули? — Ты чего тут делаешь, а? Давай, в город отвезу, а то замёрзнешь.

      Его, кажется, поняли. Молодой лицо разгладилось, сменилось напряжённой маской со сжатыми губами, но зато неожиданный попутчик вышел навстречу, всё ещё держась за предплечье. Прихрамывал, осторожно ступая на больную ногу, терпя рядом с собой идущего Кузнецова, что стянул с себя куртку и тут же накинул на голову и плечи замёршего найдёныша.

      — Надень, — перекрикивая дождь, пояснил Игорь. — Совсем замёрз.

      Тот испуганно дрогнул, вжав голову в худые плечи, но через пару секунд быстро закутался, поежившись от оставшегося на подкладе тепла. Игорь открыл заднюю дверь, махнул рукой, призывая сесть, и, дождавшись, когда парнишка растянется на всём заднем сиденье, оббежал «крузак» и залез в салон. Шум всё ещё заглушал звуки, по лицу стекали ручьи, футболку можно было выжимать, как и всю одежду вместе с салоном внедорожника. Игорь устало вздохнул, завёл мотор и мягко тронулся.

      Приехали в отделение в тот момент, когда ночь окончательно опустилась на город, зажигая огоньки в окнах и в уличных фонарях. Пахло сыростью, землёй и подступающим холодом, а ещё лапшой, что заварил сидевший за стеклом Волохин. Тот, предвкушавший поздний ужин, засуетился сразу же, как заметил на пороге пропускного мальчишку в сопровождении Игоря. Оба мокрые, недовольные, с посиневшими губами и явно голодные, косившиеся на белую чашку, от которой сочился навязчивый аромат «Доширака». Даже от такого у Кузнецова заурчал живот, но он лишь толкнул к кушетке найдёныша, так и не сказавшего за весь путь имени. Кровь у него остановилась давно, даже раны выглядели не особо серьёзными, как успел осмотреть его Игорь, остановившись на обочине буквально через пару метров от судьбоносного места. Тот дёрнул плечом, но сел, недовольно зыркая в сторону обеспокоенного Стаса, протягивающего Кузнецову полотенце через окошко.

      — Оформлять? — спросил дежурный, невольно поведя плечами.

      — Скорее, ориентировки глянь. Может, кто на пропажу жаловался. Ни сумки, ни вещей при нём, скорее всего, на попутках пытался удрать.

      — А кровь?

      — Парень, — гаркнул на молчаливого найдёныша Кузнецов, заставив того вздрогнуть и дёрнуть губой, обнажая клык. — Что случилось-то? Кто тебя чикнул?

      И не получив ответа, пожал плечами, извиняясь перед обеспокоенным Волохиным.

      — Вытрись, — бросил полотенце парню и едва сдержал улыбку, когда оно приземлилось прямо на серебристую голову, скрывая недовольный взгляд. — В общем, пошурши по базе, Стас. Я пока схожу куплю чего-нибудь. А ты сиди смирно, понял?

      И, подняв ладонь, прощаясь с дежурным, Игорь вышел в ночной холод, оставив за спиной освещённый тёплым жёлтым светом коридор отделения.

      Волохин глянул на сидевшего парнишку и тут же отвернулся, когда в него вперились блеснувшие золотом глаза из-под яркого, украшенного цветами полотенца. От мальчишки, что притащил Кузнецов, так и веяло опасностью. Она впивалась в кожу, пронизывала до суставов, отчего Волохин ощущал себя неуютно, то и дело ёрзая на мягком стуле.

      — Будешь? — шмыгнув носом, совершенно растерявшись, Стас нашёл под документами оставленный с начала смены шоколадный батончик, припасённый для Шилова. Показал сидящему парню, повертел в руке, позволяя разглядеть яркую упаковку, и протянул в окно. — Бери — не стесняйся.

      Волохин всегда относился ко всем с пониманием и так, словно разделял боль и трагедию каждого, кто оказывался в этом неприветливом месте. То и дело задерживался после смены, если вдруг нужна была помощь, а возиться с очередным бомжом никто не хотел, на свои деньги покупал сладости для детей, иногда приходивших к отделение с просьбой найти потерявшуюся кошку или сорвавшегося с поводка пса, жалел, утешал, сочувствовал. Кто-то даже прозвал его «Стасик — добрая душа», да и выглядел он безобидно: круглолицый, кареглазый, с ямочками на щеках, стоило улыбнуться. Пробовал себя в ППС, но не пошло — слишком жалостливый, слишком неповоротливый, а в дежурке оказался на своём месте, словно для этого и родился.

      Два янтарных уголька недобро глянули из-под полотенца, но парень неторопливо поднялся, не спуская глаз с Волохина, и подошёл, протягивая руку к шоколадке. Под тенью, ложившейся вуалью на гладкое лицо найдёныша, Стас едва разглядел острые высокие скулы и прямой тонкий нос, да и губы скорее напоминали нить, сжатые до предела. Волохин не дышал, зачарованный гипнотическим взглядом жидкого янтаря, замер испуганным кроликом перед стоящим за стеклом хищником, чувствуя, как колотится сердце в клетке из рёбер. Бухает встревоженно, набирая темп рвущейся на волю лошадью. А у самого ладони вспотели, когда обёртка медленно заскользила к юноше из плена чужих пальцев.

      — Быйан — проговорил найдёныш и голос захрустел ноябрьским льдом.

      — Не за что, — сипло ответил Волохин и тут же уткнулся в бумаги, стараясь не смотреть на блеснувшие влагой клыки.

      Кузнецов вернулся через двадцать минут с двумя свёртками шаурмы в пакете, хлопнул по стеклу, заставив погружённого в мысли Стаса испуганно дёрнутся, и удивлённо цыкнул.

      — Ты чего? Случилось что-то?

      — Да нет, — пожал пухлыми плечами дежурный и подтянулся через стол к стеклу. — Игорь Игоревич, а вы с ним на каком языке говорите?

      Кузнецов дёрнул бровью:

      — А на каком я с тобой говорю? Волохин, тебя Шилов, что ли, покусал? Что за странные вопросы?

      — Да нет-нет, я о том, что, может, он русский не знает.

      — В смысле не знает?

      — Понимать — понимает, а сам не говорит, — и бросил косой взгляд на сидевшего в ожидании мальчишку. — Я ему шоколадку дал, а он поблагодарил, но только на каком-то другом, понимаете?

      — Понимаю, — задумчиво причмокнув, Кузнецов выдохнул. — Искал?

      — Ну так, поверхностно. Без имени-фамилии сложно, а по приметам совпадений нет, никто не терялся за последние две недели.

      — В ночлежку его тогда отвезу, пусть там поживёт, пока не выясним кто.

      — Боюсь, он мало кому там сдался, да и ночь на дворе — закрыта. Давайте, в камере оставим?

      По хмурой морщинке, залёгшей между широких бровей, было ясно, что предложение не нравится самому Волохину, но идей даже у такого оптимиста не было. Игорь задумчиво почесал бороду, разглядывая смирного парня, и вдруг выдал:

      — Ладно, придумаю что-нибудь. Стас, слушай, давай, чтобы об этом никто ничего не знал, хорошо? Особенно Шилов. И так неспокойно, не хватало, чтобы всех собак на этого повесили.

      — Хорошо, Игорь Игоревич.

      — Вот и ладушки, — улыбнулся Кузнецов и сунул через окошко один из свёртков. — На, кушай. Лучше, чем это.

      И, кивнув на забытый Волохиным «Доширак», вышел.

      Всю дорогу, проведённую в молчании и торопливом чавканье мальчишки, слопавшего шаверму, глотая целые куски, Игорь не ощущал тяжёлых мыслей, что надоедливыми мухами роились в голове до этого. И когда ключи брякнулись на стоявшую рядом с дверью тумбочку, они не появились. Затихли, осели на стенках черепной коробки, давая вымотанному Кузнецову передышку после нервных дней. Даже дождь, ливший за городом, как из ведра, стих, превратившись в нудную морось.

      Он даже не сразу поймал себя на том, что повторяет те же действия, что и со Зверевым, будто проживая тот вечер, за который ему почему-то сделалось стыдно. Оглянулся на пороге через плечо, ловя в тусклом свете коридорной лампочки стройную фигуру в прилипшей к телу тонкой кофте со следами крови на правом предплечье, потускневшие от влаги волосы, скрывавшие угрюмые глаза, растоптанные кеды и грязные чёрные джинсы — типичный подросток, сбежавший от непонимающих его родителей, простая история. Куртку и футболку Кузнецов снял как только разулся, одно повесил, второе скомкал и бросил в стиральную машинку на кухне, а после бросил стоявшему на пороге: «Проходи».

      Тот повёл носом, втягивая запахи, осторожно упёрся носком левого кеда в пятку правого, попытался стянуть, но не вышло. Присел, начал распутывать мокрые узлы пальцами — длинными, аккуратными, как у Зверева, невольно подумал Игорь, закуривая у кухонной форточки. Паучьи лапки — цепкие, быстрые, даже несмотря на холод, только вот что-то в движениях невольного гостя было дёрганное, нервное. Игорь затянулся и выпустил сизый дым, продолжая наблюдать, поглощённый картиной борьбы промокшего подростка с его обувью, и даже не подумал поставить чайник, словно в голове стало пусто и единственное, что его волновало — как скоро этот неуклюжий парень справиться с таким простым делом? Всё же смог, разулся — со вторым дело пошло легче, — и неуверенно двинулся на кухню, где засуетился Кузнецов, почёсывая голое пузо и заглядывая в ящики и шурша пакетами с рисом и гречкой.

      — Пельмени есть, — констатировал он, затянулся и выпустил дым носом. — Будешь?

      Зажатый, совершенно растерянный, оттого настороженный парень поджал губы и опустил подбородок, глядя на Кузнецова исподлобья. Выглядела ситуация и правда паршиво: взрослый дядька подобрал подростка на трассе, привёз к себе и теперь ходит полуголым перед ним, надеясь подкупить дешёвыми пельменями из «Фортуны». Хорошо, что штаны не снял, а то мог и в трусах щеголять.

      — Значит, будешь, — решил за гостя Игорь и, погремев стопкой посуды, выудил кастрюлю, поглядел на свет, примеряясь с чистотой, хмыкнул и, налив воды, поставил на конфорку. — Ну, как тебя величать, гость дорогой?

      Парень слегка повернул голову, следя за Кузнецовым, продолжая молчать. Игорь прикусил губу и затушил окурок.

      — Волохин говорил, что ты русский понимаешь, а выходит, что нет, — досадливо цыкнул. — Раздевайся, одежду сейчас найду.

      И указал на грудь парня, после похлопав себя по обнажённой коже. Как после такого думать о совпадениях, если Зверев хотя бы понимал, чего сам хотел, а здесь сплошной «Крокодил» выходит. Он тяжело поднялся, скрипнув стулом, ушёл с кухни, ворча под нос о собственной дурости, — не котёнка же приютил, — и вернулся с чистыми вещами, увидев, как перед ним стоял по пояс обнажённый гость.

      — Да ты угораешь, — со смешком отозвался Кузнецов и кивнул на джинсы. — Всё снимай. Если стесняешься — вон ванная, там оставь, я заберу. Вот, переоденься. Как мешок будешь, зато в сухом.

      И шлёпнул на край стола сложенные майку и шорты.

      — Эзен? — вдруг обратился к всё ещё стоящему у стены парню Игорь, и тот, не выпуская из янтарной ловушки глаз, кивнул. — Сен кем?

      — Берю.

      — Бери, — кивнул Игорь. — Я ж для этого и принёс. Ладно, завтра к Мишке съездим, пусть сам с тобой балакает.

      Провозившись с пельменями, раскидав по глубоким тарелкам, всё же затолкал не слишком охотливого парня в ванную, щёлкнул выключателем и пихнул в руки сменные вещи, а после указал на собственные штаны, мол, снимай, и тут же на сменку — надевай, и закрыл дверь. Словно вернулся на лет десять назад, иногда возясь с Мишкой, уча самостоятельно завязывать шнурки и застёгивать курточку. Столько прошло, а оно возьми и настигни его, человека далёкого от воспитания. Будь здесь Нинка, начала бы психовать — такой здоровый лоб, а вошкаться с ним, как с ребёнком, нужно, наверное, из пришибленных и откуда его Игорь только приволок? А вот Швецов… Почему-то Игорю казалось, что тот понял бы Кузнецова, поворчал для вида, но возился бы сам, отпихнув грубого, совсем не понимающего тонкости общения Игоря.

      Надо бы ему сказать, да только… Как? Вытащив из кармана телефон, быстро напечатал в диалоге отчёт о прибытии домой, просьбу не звонить и извинения — устал, замёрз, настроение — дрянь, не до разговоров. Никита поймёт, он чуткий в таком деле. И отправил, помедлив. Тот снова начал постепенно отвоёвывать внимание Кузнецова, притягивать к себе, подкрадываясь на мягких лапах, совершенно не прося ничего взамен.

      «Окей»

      Игорь устало вздохнул, обернулся на скрипнувшую дверь и одобрительно покачал головой: придерживая спадающие на бёдрах шорты, парень выглядел заморышем из самых злачных районов со свисающей с плеча лямкой застиранной майки. Ещё бы морду не мыл свою мрачную, и можно было на паперть у церквушки ставить — милостыню просить.

      — Ну что, — шутливо хлопнул он парня, усмехаясь в усы. — У Курского вокзала стою я молодой? Пойдём пельмени лопать.