— Иди вперёд, — грубо сказал мужчина, толкая Люциуса, из-за чего наручники на его руках характерно зазвенели.

Люциус не хотел идти от слова совсем. Ноги его не слушались и еле волочились, пока взгляд усердно пытался найти в сером полу, пропитанным влагой, собственное успокоение и душевную полноту. Рёбра до сих пор жалобно ныли от боли из-за одной из стычек. Благо Люциус всего лишь защищался — и наказание за этим не последовало, как и увеличение к сроку. Его бойкий взгляд красных глаз давно потух, покрылся слоем пыли или толстой кромкой льда.

Чужие прикосновения вызывали лишь дрожь во всём теле, и заставляли слёзы наворачиваться на глазах первое время. В первые дни не было места, где Люциус мог бы спрятаться и почувствовать себя в безопасности. Хотя это место не сильно отличалось от его родного дома, разве что к нему здесь относились получше. А яркость его глаз решало количество адреналина и страха за собственную жизнь.

Сейчас оно было почти равно нулю, что довольно странно в таком-то месте. Однако это оставалось фактом. Чужие удары казались лишь незначительным тычком, язвительные слова глухим звуком, в отличие от прошлого, которое Люциус очень надеялся, никогда не увидит. Находясь в тюрьме, он полностью посвятил себя вере, чтению книг и глубокой медитации ради единения с собой. Так он чувствовал себя живым, завершённым и полноценным.

Поэтому идти сейчас с кем-то на встречу звучало для него как смертный приговор в зале суда. Ему впервые за столь долгое время вновь стало страшно. Всего лишь мысли о том, что его хотят вызволить отсюда, пугали, заставляли дрожать как осенний лист, заставляли все органы внутри болезненно сжиматься, прилегая к задней стенке рёбер.

Пройдя в светлый коридор, который больно ударил по глазам, из-за большого контраста с серой камерой, по стенам которой медленно и верно ползла плесень и влажность, из-за чего нос у Люциуса всегда был заложен, и ему было трудно дышать. Периодически его ровное дыхание перебивал сухой кашель, из-за лёгкой простуды, которой он заболел из-за постоянной влажности помещения. Гробовая тишина, которая перебивалась ритмичным стуком пальцев напрягала и заставляла сжаться в маленький комочек, не в силах обхватить собственные плечи руками, чтобы почувствовать себя в безопасности от невидимой угрозы и давления, что оказывает на него ритмичный стук.

— У вас есть два часа, — проговорил дежурный, усадив Люциуса напротив Седрика, который сразу перестал стучать, как только в его поле зрения появился собеседник.

Люциус всё ещё настороженно на него поглядывал, ожидая подвоха в любой момент. Он едва ли знал сидящего перед ним, и это пугало ещё сильнее. Люциус панически боялся, что кто-то из людей отца захочет его вызволить или поквитаться, а он не зная всех в лицо, даже не сможет понять, насколько велика угроза в данный момент. В тюрьме Люциус хотя бы понимал, что его в случае чего спасут, не станут добивать и выкидывать на мокрый грязный асфальт, где он будет медленно и верно истекать кровью. Тут же Люциус не знал откуда прилетит, как и успеет ли прибежать дежурный на его крики, поэтому его руки сильно дрожали.

— Вы же, Люциус, верно? — мягко поинтересовался Седрик, видя, как напряжён собеседник.

Люциус поднял на Седрика затравленный взгляд, ожидая увидеть в них скрытый садизм и желание выпотрошить его прямо на этом столе. Однако его встретили абсолютно чистые невинные и ясные глаза, без малейшего намёка на то, что это человек отца. Сердце Люциуса в этот момент забилось медленно тихо и спокойно, буквально чуть ли не крича от счастья, что все его страхи оказались напрасными.

— Да, а вы? — спросил Люциус, выводя в воздухе указательным пальцем круг.

— Я Седрик Нуван, композитор, ответственный за спецэффекты в городском театре и друг Джодаха Ави, — сказал Седрик, приложив руку к груди, своеобразно поклонившись.

— Хм, второй раз за месяц слышу это имя. К чему бы это? — на секунду Люциус задумался, а затем беззаботно махнул рукой и сказал: — А собственно не важно: мне это всё равно ничего не говорит. Так что же тебя привело ко мне, Седрик Нуван? Надеюсь не мой отец.

На последних словах Люциус помрачнел, на его глаза легла пугающая тень, а лоб изрезали морщины. Седрик подметил это странное поведение. Он не собирался лезть в чужую душу, как делал при разговоре с Войдом. Хотя насколько это выражение флегидно, если Войд сам ему всё рассказал без малейшего давления со стороны? Собственно об этом задумываться уже поздно: всё сделано, информация, как и документы получены, а смерть уже дышала ему в спину и холодила шею своим дыханием, заставляя её покрыться холодной испариной и мурашками.

— Что вы, что вы. Я бы никогда не стал иметь дела с вашим отцом: мне моя личная свобода и жизнь всё ещё дорога, — сказал Седрик, замахав руками в разные стороны. — А от вас мне нужна всего лишь информация о том, кто ещё у вас закупал уанакорс последние три года. Про некоторых я знаю, и даже догадываюсь, кого из ваших они покрывали, так что слукавить и сойти с темы у вас не получится.

Седрик соединил пальцы вместе, опёрся локтями на стол и положил свою голову на руки, спокойно смотря на казалось загнанного в угол Люциуса из-под своих квадратных очков.

— Если вам прекрасно известно об этом, то вы разве в рапорте не прочитали мои показания? — слегка нервничая, дрожащим голосом и отведя глаза в сторону, спросил Люциус, стараясь держать с Седриком зрительный контакт, чтобы убедить в том, что тот говорит правду.

— Прочитал, не беспокойтесь. Однако мне кажется, вы всё же пропустили две очень интересные личности. Такие лица не получится забыть никогда, даже если очень постараться, — опускаясь до зловещего шёпота и, широко с напускным радушием улыбаясь, сказал Седрик, прикрыв глаза. — Мы же здесь оба понимаем, что случится с вами, если в СМИ будут обнародованы детали дела?

Седрик вскинул бровь вверх, а Люциус недовольно скрипнул зубами и закатил глаза. К горлу подкатывала злоба, даже концентрированная ненависть к существу напротив. Люциус готов был отдать ему должное, шантажировать он умел, хотя и казался довольно глупым и недалёким на первый взгляд, со стороны.

— Вы уж больно проницательны для обычного композитора и ответственного за спецэффекты в театре, — сказал Люциус, недовольно скривив губы. — Но ваши доводы довольно убедительны, Седрик Нуван. Я согласен на ваши условия. Даже Смотрящий со своим огромным опытом так быстро не смог вывести меня на разговор, как вы, хотя и угрожал мне физической расправой. Может вам в полицию податься? — с усмешкой и лёгкой издёвкой сказал Люциус.

— Спасибо, конечно, за предложение, но я там уже бывал. Опыт такой себе. И я очень рад, что моё предложение вас заинтересовало, так что начинайте, — сказал Седрик, улыбаясь и проведя правой рукой в воздухе.

— Что ж я и правда умолчал о двух личностях, ибо в тот момент мне могла грозить опасность. По крайней мере от одной из них, — Люциус затих, явно собираясь с силами, и продолжил: — Мне за сокрытие всего того ужаса заплатили весьма много, но я не могу больше молчать об этом. Вам, наверное, очень много скажут имена Кхаини и Рэйчел? — скорее не спрашивал, а утверждал Люциус, безуспешно пытаясь унять дрожь в руках.

— Кхаини — один из наших самых известных актёров и кого пытались недавно убить. Рэйчел — известная в прошлом оперная певица, была застрелена в собственном доме, так же её подвесили на чёрных проводах для звукового оборудования, вспороли живот, засунули ей в грудную клетку микрофон с красноречивой запиской «Надеюсь, твой лживый и фальшивый голос теперь точно слышат все», — спокойно сказал Седрик с таким же спокойным и непроницаемым взглядом.

— Хех, что-то вы действительно да знаете. Добавьте в эту группу ещё Окетру, Матильду, Калеба, Муската и Кавински. Соберёте комбо похуже моего отца. Дело в том, что у этих, даже не знаю как их назвать, животных, хотя даже для них это оскорбление. Можно сказать, что по выходным у них проходили очень интересные и странные закрытые вечеринки, — сказал Люциус, нервно сжав пальцы вместе. — Мне довелось, к сожалению, присутствовать на одной из них. Если вы когда-то допускали мысли о том, что эти существа куда-то не туда свернули, что они заслуживают второго шанса, то отбросьте!

— Вы меня уже пугаете, — сказал с таким же непроницаемым лицом Седрик.

— Они обожали заманивать в свой загородный дом молодых девочек, которым впоследствии спаивали довольно много алкоголя и наркотических веществ. После этого они пускали этих девушек по кругу, пихали в них болты, шурупы и гвозди. Разбитыми бутылками они вспарывали им животы. Я-я н-не знаю, н-находились ли они под нар-наркотическим или алкогольным опьянением в тот момент! Я не хочу ничего об этом знать! Одной дев-девушке они разрезали рот ножницами и заставляли, есть стекло. Одной без конца поджигали и тушили волосы. А т-третьей капали на тело рас-раскалённым воском, — сказал Люциус заикаясь и закрывая красное от слёз лицо руками. — Я-я н-не мог ничего сделать. О-они ножом изрезали моё тело и заставляли истекать кровью, когда я терял сознание меня об-обливали кип-кипятком. Я-я н-н-не мог ни-ничего с-сделать! Пр-простите! Простите! Простите! — кричал Люциус, до боли сжимая волосы на собственной голове.

В отапливаемом помещении резко стало слишком холодно для Люциуса. Холодный пот обливал его тело, голос дрожал, глаза нервно бегали по помещению, дабы показать своему обладателю, что он не в том злополучном доме, что ему не грозит опасность, что ему можно не бояться за свою жизнь и переживать это снова и снова, прокручивая в своей голове все события. Однако это не сильно помогало. Грудь болезненно щемило, пока сердце бешено било его по рёбрам, пуская по его телу раскаты острой боли. Воздуха в комнате стало катастрофически не хватать, пока пальцы до боли сжимали столешницу, чтобы не потерять душевное равновесие. К горлу подкатила тошнота, в глазах стояла холодная влага, пока его грудная клетка нервно сокращалась, пытаясь ухватить нить кислорода, для своего нормального дыхания. Люциусу казалось, что он скоро умрёт, что его сердце от такого резкого притока адреналина и усердной работы просто остановится в один момент — и он издаст свой последний вздох. Улучшению состояния это не способствовало.

— Дежурный, ему плохо! Отведите его в медпункт! — крикнул Седрик, встав со своего места, чувствуя вину за то, что заставил Люциуса вспоминать события прошлых лет.

Дежурный быстро увёл отсюда Люциуса, не задав Седрику не единого вопроса. Седрик остался один на один со своими мыслями и теориями. Его догадки о том, что убийства были совершенно из мести, оказались верными. Списки жертв он навряд ли смог бы найти, но при этом Седрик чувствовал, что совсем рядом с разгадкой, что не хватало всего несколько деталей до завершения всего происходящего ужаса.

Седрик отключил диктофон на телефоне и медленно побрёл к выходу, поправив очки.

Сколько жертв уже не знаешь

Устали все давно считать.

Неужто ты не допускаешь

Того что можешь проиграть.

Неужто жизнь настолько жалко

И грузно смотрит на тебя.

Что вес её тебя смущает

И давит больно, не щадя.

Неужто от боли ты не стонешь?

Неужто сложность не берёт.

Неужто думаешь, обгонит

Тебя убийца наперёд?

Неужто воск свечей стекая,

Не вызывает больше плачь

О душах где-то погребённых

И боли той, что как палач.

Неужто гроб не так пугает

И смерть в пучину загоняет

Отчаяния и торжества

Где смерть не знает большинства.

Душа твоя уже не стонет

И даже тихо не поёт,

Пока внизу тот ветер воет,

Зовя тебя на эшафот.

И ты к той смерти неготовый

Стоишь, не зная ничего.

Но ты готовишься к всё новой

Любви и жизни для чего?

***

Седрик лежал на кушетке, находясь в глубокой прострации и своих мыслях. Мозг работал на пределе возможного, обрабатывая всю полученную информацию за последние дни. Седрик чувствовал, как медленно сходит с ума от того, что он не может кому-то выговориться и поговорить о том, что он узнал. Заходя на эту территорию и начиная своё расследование, Седрик не был готов узнать столько ужасных подробностей, столько событий и пострадавших. Седрик, приходя на работу, не мог больше смотреть спокойно на Кхаини, постоянно задаваясь вопросом, кто мог снизойти до такой незначительной мести за собственную девушку или будущую жену.

При одних мыслях о том, что за довольно привлекательной внешностью и обходительностью всё это время скрывался самый настоящий монстр. Правду говорят: «в тихом омуте черти водятся». Однако одно дело слышать эти выражения в обычной жизни насчёт вранья, мелких преступлений и краж, а совершенно другое, когда ты знаешь, что эти существа пытали, истязали и насиловали молодых девушек ради своего удовольствия. От таких мыслей его тело била дрожь, ноги подкашивались, а нервная система била тревогу при виде Кхаини. Каждая клеточка его тела в моменты его появления напрягалась до предела, давая в мозг команду «бей или беги». Находиться и разговаривать с ним не хотелось от слова совсем, поэтому Седрик просто старался избегать его, либо избегал любого контакта с ним.

— Господин Седрик, вы сегодня слишком задумчивый и обеспокоенный что-то случилось? — спросил Джейс, с зависшей ручкой над листом блокнота.

Чужой голос выдернул Седрика из его тяжёлых мыслей. Он повернул голову в сторону Джейса и тяжело вздохнул, отворачиваясь и вновь устремляя свой взгляд в потолок, где потрескивала лампа. Напряжённую тишину разбавляла успокаивающая музыка, которая лилась из магнитофона, помогая напряжённым мышцам в ногах понять, что бежать никуда не надо, что он в безопасности, что Кхаини и убийцы здесь нет, из-за чего он может позволить себе расслабиться.

Теперь Седрик был уверен в том, что яд и уанакорс использовал на Джодахе именно Кхаини. Он числился в базе биохимического университета как выпускник. Что давало понять, что опыт и знания в области химии и работе с реагентами у него явно есть. Насчёт доступа к реагентам и катализатором Седрик был не уверен, что у него есть, однако чёрный рынок и интернет магазины никто не отменял. Иногда Седрик сожалел о том, что у него нет специального оборудования для точного анализа веществ.

Однако ему удалось выяснить у Кейт, что в бутылке воды, из который пил Бартоломью находился уанакорс, поэтому он бы всё равно не смог бы выжить. На этом моменте и встал вопрос о реальности и правдивости происходящего. Даже небольшое количество уже вызывает кровотечение из носа и полуобморочное состояние, из-за сильных галлюцинаций. Так что в бутылке явно находилось что-то другое и её просто подменили, вылив часть в раковину или в окно.

Это было бы в принципе несложно сделать, ибо началась суматоха — и все были слишком обеспокоены происходящем на сцене. Да и было бы странно, если бы кого-то заинтересовало и вызвало пугающий интерес не труп на сцене, а закулисье, где явно никого на тот момент не было. Крики ужаса, громогласный удар и треск досок, отбившейся от стен в гробовой тишине выдернул всех актёров из своих гримёрок и помещений.

Всех вытащило из гримёрок, да не всех, судя по характеру убийства и оставленным ключам. Знать бы только, что могло быть в той бутылке изначально — и это бы решило большое количество проблем на данном этапе. А так все его умозаключения заходят в тупик, утыкаются в невидимую стену ограниченности собственного сознания.

Кругозор Седрика ограничивало слишком много факторов, из-за чего одну треть информацию он получал, а остальное оказывалось вне поля его зрения и сюжета. Картина не складывалась, пазлы вместе не соединялись, даже под ударами кулака по ним. Чего-то не хватало в этой картине, крайне важного, что находилось очень близко, но при этом Седрик снова и снова упускал.

— У вас что-то серьёзное случилось? — мягко поинтересовался Джейс, видя, что Седрик ещё не в этом мире, а где-то далеко за пределами этого кабинета, наполненного запахом сосны и лаванды, и этого трёхмерного пространства.

— А? Простите, я просто задумался. Сейчас довольно часто не могу выбросить из головы тревожные мысли. Постоянно чувствую тревогу и страх за свою жизнь, — сказал Седрик, сжав до побелевших костяшек собственное запястье.

— Можете рассказать подробнее о том, что заставляет вас так себя чувствовать?

Седрик осмотрел Джейса в очередной раз с ног до головы, прикидывая, можно ли ему доверить такую деликатную и трепетную для него тему. В его голове начались самые настоящие дебаты, где один внутренний голос и предчувствие опасности перекрикивали другие, с силой стуча по столу. Однако всё решила самая первая фраза, сказанная Джейсом при нём здесь: «Всё что произносится в этом кабинете — остаётся в этом кабинете».

— Я начал вести самостоятельное расследование насчёт попытки убийства, как все думают, Джодаха.

— Всё на самом деле не так? — скорее не спрашивал, а утверждал Джейс, ибо на его памяти такого рода убийства обладали более глубокими мотивами чем обычные пороки, которыми обладало большинство обычных существ, которых убийца и не трогал.

— Само собой. У меня на ноутбуке есть все версии сценарий, некоторые я просто изменяю, но это не значит, что я не могу посмотреть историю изменений. И ни в одной из них нет варианта с тем, что Джодах выходит вперёд. Это должен был сделать Кхаини, но из-за тайминга это изменили. А почему все вдруг решили, что Джодах выходит вперёд, я не знаю, — холодно отчеканил Седрик, устало проводя рукой по лицу.

— Возможно, взгляд соскочил, а возможно именно к Смотрящему попал сценарий с ошибкой или опечаткой, — сказал Джейс, пожимая плечами.

Седрик привстал на локтях и посмотрел на Джейса. Резко одна деталь пазла встала на своё место — и его глаза ярко загорелись энтузиазмом. Оказывается, решение действительно могло быть настолько простым и банальным, из-за чего хотелось от собственной глупости разбить голову о стену. Седрик слишком много и долго думал над каким-то заковыристым решением и практически невозможной задачей и исходом, что совершенно не брал во внимание вполне реальные, простые в исполнении и наиболее вероятные исходы, и ответы на свои вопросы.

— Действительно я даже как-то об этом не думал, — сказал Седрик, неловко почёсывая затылок. — Однако это не так сильно беспокоит, как найденная информация. Я был бы, наверное, счастлив, если бы и дальше жил в неведении о том, что один из актёров Сан-Франа маньяк, садист и насильник в отношении к молодым девушкам.

Джейс пару секунд молчал, пока его крылья за спиной чуть подрагивали от напряжения и страха собственных догадок. Джейс начал понемногу догадываться о ком идёт и собственные догадки его пугали. Он помнил правило произнесённое здесь, но сейчас была совершенно не та ситуация, в которой стоило молчать.

Хотя кто ему Седрик? Всего лишь очередной пациент, ни врач, ни психиатр, ни полицейский. Одним словом, никто, кому он мог рассказать хотя бы часть полученной конфиденциальной информации для продвижения уголовного дела вперёд. Джейс не имел никакого права разговаривать и обсуждать одних пациентов с другими, так как заведомо находясь здесь и из раза в раз проговаривая одну и туже информацию, он заключал со своими пациентами невидимый договор о конфиденциальности и неразглашении.

Такого главное правило врачей, установившееся с времён вспышек сифилиса, когда главным слоганов была фраза: «мы вас вылечим анонимно и никому не расскажем ваши секреты личной жизни». Так и перекочевало это выражение и принципы в нынешнюю современную медицину. Пациент сам должен был решать: говорить о своих проблемах, болячках или стоит молчать, заткнув рот с тряпкой хлороформа. Хороший врач поддержит любое решение своего пациента, каким бы ужасным или неправильным оно бы ему не показалось.

Однако стоило ли сейчас у Седрика осторожно поинтересоваться и намекнуть тому, что тот подозревал, а с большей вероятностью знал, того кого он имел в виду, бросая односложные намёки и не называя имена? Джейс просто не знал, поэтому смыкал и размыкал пересохшие от стресса губы, будто рыба, которую выбросили на берег из воды.

— А почему вы боитесь за свою жизнь? — с далека, зашёл Джейс.

— Я знаю, что меня убийца не тронет. Вероятность крайне низкая, так как его главной целью является месть определённой группе существ: Матильда, Окетра, Калеб, Мускат, Кавински, Рэйчел и Кхаини. В эту группу, слава Времени, ни я, ни Джодах не вхожу. Шесть из них уже мертвы остался только Кхаини. И я прекрасно знаю, что стоит мне оступиться и дать ему малейший повод себя заметить, то не сносить мне моей головы. Я собственно и сейчас не думаю, что проживу дольше двух недель такими темпами, так что мне терять кроме собственной жизни, пока что нечего, — сказал Седрик, садясь на кушетку и пожимая плечами.

Его взгляд был тусклым тяжёлым и хмурым. В нём не было место радости, энергичности и застенчивости, будто тёмное грозовое облако повисло в них, готовясь с секунды на секунду разразиться дождём даже самым настоящим ливнем. Мешки под глазами стали ещё явнее и уже походили на полноценные синяки. Лицо изрезали морщины и смертельная усталость от всего происходящего.

Лёгкая щетина и седина на висках, как признак сильного стресса дополняли образ не самым лучшим образом, из-за чего казалось, что Седрик около двух месяцев не вылезает из продолжительного запоя в попытках забыться, выбросить из памяти весь тот ужас и стабилизировать свою шатающуюся, будто весы, из стороны в сторону нервную систему. Ему было всё равно на то, как он выглядит, ведь Седрик давно понял и смирился с тем, что не жилец. А смысл тогда ухаживать за собой, убираться в комнате, в принципе что-то делать для того, чтобы быть похожим на человека, если в ближайшие дни тебя настигнет смерть от того, что твоё праздное любопытство зашло слишком далеко.

— Вы и правда, много чего узнали, — неуверенно начал Джейс, отводя глаза в сторону. — Что ж причину поведения, по крайней мере, одного, я могу объяснить. Дело в том, что у Кхаини пограничное расстройство личности, и его вторая личность весьма агрессивна и весьма способна на убийство. Только нужен катализатор, которым могут выступать как раз наркотические вещества, которые он употреблял. Я ему выписал таблетки, но видимо тогда они не помогли или их действие нейтрализовали наркотические вещества.

Джейс плотно сжал губы и начал нервно постукивать кончиком ручки по листу бумаги, из-за попыток снять нервное напряжение. Джейс чувствовал вину за то, что раскрыл пусть и небольшую, но всё-таки важную и неотъемлемую часть чужой личной жизни, о которой Кхаини хотел, чтобы все знали в самую последнюю очередь. Крылья нервно взметнулись вверх, разрезая воздух и заставляя сушёную лаванду в вазе качнуться. Он глубоко вздохнул и выдохнул, медленно опустив крылья и прижав их к своей спине. Джейс прикрыл глаза, чтобы успокоиться и не показаться в глазах пациента слабым и беспомощным. Для них он должен быть силой, опорой, тем на кого они могут положиться и доверить всё с уверенностью в том, что им помогут, вытащат из той ямы и тёмной пучины отчаяния, в которую они с каждым годом погружались всё больше. Поэтому стойкость и задвигание страха на задний план стало делом принципа.

С некоторыми существами нельзя было по-другому. Нельзя была давать им доступ к своему сознанию, мыслям и переживаниям, чтобы они могли получить лёгкий доступ к твоим мозгам. А некоторые его пугали до дрожи и кривой улыбки на устах. Особенно Кхаини, точнее его вторая личность, которую Джейс будил в нём благодаря гипнозу, после этого коря и ругая себя за это. Его пугал резко остановившейся стеклянным, наполненный желанием крови и полный ненависти взгляд с узкими змеиными зрачками. Пугала широкая безумная улыбка, где отчётливо виднелись острые белые клыки, которые будто специально напильником вытачивали, и которыми не составило бы труда перегрызть горло или крыло.

Особенно его пугали подробности и то, с каким неподдельным удовольствием и закатыванием глаз от счастья вторая личность Кхаини рассказывала про совершённые действия, как чужие крики ласкали её слух и заставляли по его телу пробегать мурашки. Каждый раз Джейс пытался сдержать в себе порыв задушить самого настоящего монстра, пусть и скрывающегося в чужом сознании, пытался сглотнуть вставший горький кислый и пропитанный желчью ком в горле, пытался сохранить невозмутимое лицо, или иногда позволяя себе двусмысленные реакции.

Однако Кхаини был другим случаем. Там не получалось действовать по стандартам и давно заученной схеме. Его маска невозмутимости вечно давала трещины на двадцатой минуте, обнажая его истинные эмоции насчёт сидящего перед ним существа на всеобщее обозрение. Джейсу было иногда страшно находиться с ним в одной комнате, городе, мире, не имея рядом смирительной рубашки или довольно сильных охранников или транквилизаторов, чтобы в случае нападения психиатр мог не пострадать и быстро усмирить взбунтовавшегося пациента.

Но, увы, такой роскоши он не был удостоен, поэтому приходилось вжиматься в стул, мелко дрожа от страха, глубоко внутри бесконечно повторяя одну и ту же молитву, чтобы хоть как-то себя успокоить и обезопасить на духовном уровне. Иногда Джейс мечтал о том, чтобы Кхаини больше никогда не появлялся в его дверях, чтобы нашёл себе другую жертву, из которой будет питаться энергией и страхом. Он будто огромная кошка, которая гоняется за мышкой-Джейсом, больно пробив клыками до это его бренное тело, и сейчас просто наслаждалась его страданиями.

Джейс понимал, что он должен помогать существам, никогда не осуждая их, но это слишком сложно и практически невозможно. От чужих секретов и тайн, которые больно били по его мозгу и нервной системе, напоминая о себе, становилось хуже. Хотелось выкинуть из головы всю информацию, чтобы спустя долгое время расслабиться, не думать и не анализировать чужое поведение. Хотелось, чтобы весь ужас просто стёрли с помощью тряпки, оставив после себя лишь белую пустоту. Джейс тоже начал уставать от прослушанной информации, от бесконечных проблем и травм других, которые и не собираются заканчиваться. А перекладывать всё это на себя нельзя, ибо тогда о профессии можно забыть. Нельзя излишне проникаться отдельными личностями и пациентами, чтобы дать замылить себе собственный взгляд и помешать чётко и ясно видеть чужие проблемы, чтобы оказать нужную и крайнюю помощь, поставить правильный диагноз и назначить лечение.

— Это многое объясняет, как и его редкие перепады настроения, так и резкие изменения в характере. На самом деле это заметить было не сложно. Дело в том, что он мог нормально общаться с тем же Джодахом, а в следующее мгновение его открыто ненавидеть и навязывать своё мнение другим. Однако я его никогда не осуждал, — сказал Седрик. — У каждого есть право на своё мнение и ненависть к кому-либо, но это выглядело со стороны как самое настоящее лицемерие.

Седрик поправил сползшие очки и упёрся руками в кушетку.

— Я понимаю, что не имею право никого судить или осуждать…

— Почему? У вас есть полное право высказывать своё мнение.

— Ну, они же не на одном уровне со мной, это их выбор, их решение. Они прошли другой путь, и я никто для них, поэтому не имею права их осуждать, — сказал абсолютно спокойно Седрик, пожимая плечами.

— Так же можно говорить про убийц и насильников, только вы их почему-то имеете полное право осуждать, — сказал Джейс, несколько раз чиркнув ручкой в блокноте. — Или, как я понимаю, в другую сторону это не работает?

Джейс вскинул брови вверх, наблюдая за тем, как дым поднимался вверх от аромапалочки ровным столбом, иногда закручиваясь на конце, словно хвост. Тонкая игла на виниловой пластинке, купленной настолько давно, что даже стало невозможно вспомнить ни её примерный возраст, ни магазинчик, коих на тот момент оставалось совсем немного, не удавалось, чуть подрагивала и подскакивала на неровной поверхности, таким образом, считывая музыку.

— Конечно, вы не понимаете, это другое, — сказал Седрик, усмехаясь и закатывая глаза. — Одно дело другие существа, в которых лично тебе что-то не нравится, ибо их аморальное поведение и вредные привычки сказывается лично на тебе, не затрагивая других. А совершенно другое, когда это начинает касаться всех или определённую группу, в которой состоишь не только ты, но и энное количество существ. И во втором случае огласка будет большой в этом даже сомневаться не стоит.

Седрик сел в позу лотоса и упёрся руками в кушетку, отречённо и удручённо смотря на пол. Он получил сейчас довольно важную информацию, которая пусть и объясняла чужие пугающие поступки, но при этом никоим образом не оправдывала Кхаини. Его стоило оградить от общества, как и остальных шесть существ, если они представляли реальную опасность. Хотя, может это и пытались когда-то сделать, но как говорится, деньги не пахнут. Да и у самого Джейса нет столько власти, чтобы упечь их в психиатрическую лечебницу на долгое и принудительное лечение, где их будут медленно и болезненно «чинить» с помощью большого количества таблеток, которые отключали сознание и вызывали ужасную сонливость. Там не лечили, даже не пытались, лишь болезненно и медленно калечили, убивая в существах самое важное и ценное в этом мире — рассудок, сознательность и осознанность собственных действий.

Из мыслей и собственных раздумий Седрика выдернула затихшая музыка, что мягко и не слишком резко и нервно для самого пациента обозначала окончание сеанса. Седрик спокойно прошёл к двери и, положив кисть на ручку, повернулся в сторону Джейса и, грустно и натужно улыбаясь, сказал:

— Что ж прощайте. Не думаю, что мы когда-либо встретимся с вами вновь, хотя мне хочется в душе надеется на то, что эта встреча всё-таки не последняя. Если через две недели к вам придёт Смотрящий знайте: меня больше нет в живых и значит мои догадки о том, что убьёт меня именно Кхаини подтвердятся. Никогда не думал, что умирать так страшно, особенно зная, что это явно не будет тем крепким и хорошим сном, о котором я мечтаю. Перед смертью не надышишься, правда? — спросил Седрик а затем, понурив голову, махнул рукой. — Хотя можете не отвечать: знаю — правда. Я сам только начал ценить свою жизнь, поняв, насколько неизбежна смерть. — Седрик помотал головой, широко раскрыв глаза. — Спасибо, за то что выслушали и прощайте…

Седрик с силой захлопнул дверь, от чего задрожали стены, а в помещении повисла гробовая звенящая и напряжённая тишина. Джейс отложил блокнот и очки в сторону и, укутавшись в собственные крылья, закрыл лицо руками от усталости и невозможности всё происходящее вокруг переносить спокойно.

Всю жизнь на это ты поставил

Начав игру без тех же правил,

Что ограничивали вас,

Пока бежали в тот же часа.

Пока от смерти убегали,

При этом даже не дрожали.

Ведь вы от этого устали,

Пока бессмысленно страдали.

Вы все улики собирали,

Убийц так тщательно искали,

Что нить той жизни потеряли,

Где без забот должны быть сами.

И страх уже давно не ведом,

А горечь тонет в глубине,

Где там, на подступе к сознанью

Коришь себя к своей судьбе.

Ты многого ещё не знаешь

Или не хочешь всё искать

Однако не подозреваешь,

Насколько сложно дальше врать.

И голос вмиг теряет силу

Всё потонув в реке крови

Что ты пролил, не зная меры,

Во все последующие дни.

И падать ты готов в секунды

В часы бессилия и бед

Ведь даже выудив убийцу

Не будешь ты, видать побед.

Ты — смертник лишь прекрасно знаешь:

О том, что жизни не видать.

О том, что зря ты всё страдаешь

О чём не будешь вспоминать.

Однако ты идёшь всё дальше

И вот закончилась река.

Но всё ещё в крови все пальцы

И нет защиты, ни конца.

***

— Что ж пути назад уже нет, — сказал Седрик, закрепляя на доске фотографию Ашры, тяжело вздыхая и соединяя её с фотографией Джодахом с помощью красной нити.

Его пальцы взяли мел и над натянутой нитью написали «отравление». Седрик теперь был точно уверен, что в воду был добавлен уанакорс. Он понимал, что должен переживать насчёт них, сидеть возле их кушеток надеясь, что они в скором времени очнуться. Однако Седрик не мог себя заставить войти на территорию больницы и посмотреть в глаза тех, кто так отчаянно борется за свою жизнь, разбивая в кровь руки, глотая собственную кровь и еле дыша.

Он не мог физически показать им, что он здоровый и здравомыслящий человек добровольно положил свою голову на гильотину смерти, что ради того, чтобы что-то кому-то доказать он ходил по острию ножа, готовясь сорваться с него вниз в любой момент. Седрику было бы просто физически больно смотреть в глаза Джодаха и Ашры, желать им здоровья, счастья, осознавая, что до его собственной смерти остались считанные дни. И уже не имело значение, кто его убьёт: Кхаини, убийца или какая-нибудь «случайность» вроде неисправной проводки или внезапно сорвавшейся вниз сосульки.

Главное и единственное, что крутилось в голове, так это то, что он умрёт. Что это не будет красивая безболезненная и счастливая смерть в кругу семьи, друзей и родных, о которой много писали в книгах, и грезил каждый. Она будет болезненной, страшной мучительной и пугающей, где не будет слов «он умер без боли, и было всё хорошо». Всё хорошо в априори быть не могло. И пусть Седрик знал, что как только убийца доберётся до Кхаини — смерти прекратятся, всё равно его душа была не на месте. Она яростно и отчаянно требовала правосудия, честности и мести, наверное, именно поэтому Седрик не закончил свой путь как только столкнулся с первыми сложностями лицом к лицу, когда его собственные руки запутались в клубке из ниток, когда очередная ветка, которая казалась интересной и важной вновь вела в тупик, в никуда.

— Доза уанакорса, если судить, по словам Кейт, была рассчитана на Джодаха и незначительно превышена, что моментально сказалось на Ашре. Она не устойчива к большинству ядов, как он, да и её организм слабее, из-за небольших габаритов и объёма массы тела. Надеюсь, ей удастся очнуться, как и Джодаху. Интересно, почему доза была лишь незначительно превышена, если убийца с вероятностью в сто процентов хотел отправить его на тот свет. Кто-то помешал? Но кто? — спросил самого себя Седрик, приложив пальцы к подбородку и начиная измерять комнату шагами.

С доски на него смотрели пустым и стеклянным взглядом чужие лица, наполненные подлинным счастьем и любовью к миру. От широкой улыбки Кхаини Седрика начало уже подташнивать, желудок жалобно ныл только от одного брошенного взгляда на эту фотографию, из-за чего ему приходилось буквально сдерживать порыв: взять в руки чёрный плотный перманентный маркер и закрасить чужое лицо, превратить в чёрную бездонную дыру, чтобы вновь и вновь не утыкаться в эту надменную и презрительную улыбку. Болезнь его не оправдывала и никогда не оправдает, а Седрик не сможет смотреть ему спокойно без презрения и тени страха в глаза, не сможет выносить его общество близ себя и точно не сможет такое простить, никто не сможет, даже слепой.

Слишком много зря пролитой крови на его руках, слишком много невинных душ пострадало, слишком много родных и близких пролили из-за них по ночам слёз, задаваясь одним единственным вопросом: жив или мёртв? Слишком много пострадало из-за этого «сбоя в системе мира», чтобы это просто так простить, забыть, оставить в прошлом, словно бесполезный слоган из рекламы.

Седрик грубо сдёрнул все фотографии с доски, из-за чего некоторые даже порвались, то ли от злости на самого себя, то ли на своё бессилие в данной ситуации, то ли у него уже окончательно сдали нервы от пристального чужого взгляда со стороны. Осталась висеть только фотография Кхаини, которая покосилась в левую сторону, а также фотография Джодаха с красноречивой подписью «невиновный был отравлен, находится в больнице».

Он достал из своей серой сумки для ноутбука, которая в последнее время переквалифицировалась в место для документов и фотографий. Седрик достал файл с фотографиями убитых девушек, от некоторых из которых желудок болезненно ныл и завязывался в узел, ибо других в архивах просто не находилось.

Сорок одна жертва за три года — это одно существо или два в три месяца, крики боли на протяжении пяти часов и литры крови на полу. Всё это не делало ситуацию лучше, а информации было катастрофически мало, из-за чего не удавалось ни за что зацепиться. Седрику предстояло просмотреть ещё около двадцати анкет, социальных сетей, прошерстить все доступные и не очень архивы, чтобы выудить тот самый бриллиант среди камней. Что-то должно, нет просто обязано связывать одну из жертв с кем-то из актёров, чтобы линия шла дальше и привела к закономерному результату.

— Джодах встречался с Рэйчел. Не имею никакого права его осуждать, но выбор, конечно сомнительный, особенно если вспомнить, сколько на тот момент у неё было партнёров, которых она меняла как перчатки, — сказал Седрик, написав над нитью мелом «дело об изнасиловании». — Может ли кто-то из этих молодых девушек быть той, на кого упал бы его взгляд?

Седрик задумчиво и крайне внимательно осмотрел все фотографии, вглядываясь в каждую морщинку и веснушку на чужом лице.

— Хотя кого я обманываю? Он тогда находился в ремиссии и в рехабе. Так что точно нет. Ни одна из них не имела таких проблем и не страдала зависимостью: уж слишком красноречив возраст некоторых. Четырнадцать, тринадцать, двадцать. Разброс большой. Некоторые были выходцами из детских домов, которым только стукнуло восемнадцать. Умно их выискивать, ведь ты никому не нужен, один во всём мире, грубо говоря, никто тебя не будет искать. Идеальная жертва одним словом, — сказал Седрик, перебирая клавишами на ноутбуке, дабы найти хоть какую-то информацию, фотографии, давно заархивированные файлы, которые придётся восстанавливать — хоть что-нибудь.

На каждую из девушек уходило по часу его времени. Кофе в его крови, превышало все нормы, как и пустые упаковки от таблеток успокоительного. Нервы уже на второй жертве сорвались. Слезливые посты родственников, отправленные в пустоту и глухую бездну интернета, где они просто молили или прощались со своими детьми, жёнами и матерями, слились в одну чёрную дыру из печатных букв на белых листах страниц сайтов. Глаза покраснели и опухли от количества пролитых слёз за всех невинно убиенных, пострадавших, за то, что он лично не мог быть там и им прийти, помочь, вытащить из лап монстров. Хотя, если верить словам Люциуса, коему приходилось неоднократно драться и сталкивать лицом к лицу с собственным отцом, который из раз в раз доказывал ему собственную ничтожность, у него просто не было и шанса выйти из этой схватки живым, если вообще выйти оттуда.

Голова начала кружиться то ли от не самого лучшего решения в виде смешения успокоительного и кофе, то ли от количества полученной информацию, которую мозг в силу своей и так не малой загруженности в последние дни не успел обрабатывать, то ли от резких вскакиваний почти каждый час после которых в глазах темнело, а ноги подкашивались и были готовы с секунды на секунду разъехаться в разные стороны.

Мел нещадно крошился о поверхность доски на пол, когда дрожащие пальцы от передозировки кофеина, с нажимом рисовали над новой фотографией и лицом чёткий, красноречивый крест. Красная нитка обматывалась вокруг пальцев и магнитов, иногда срываясь вниз и отрезаясь с помощью щелчка ножниц. Магниты отодвигались от фотографий, которые в порыве гнева рвались и в будущем не были бы восстановлены никогда. Левое веко начинало мелко подёргиваться от поисков, которые не приносили никаких результатов, а от всех жертв отсеялось меньше половины.

За окном рассветало. Яркое солнце, словно нимб из света, поднималось над многочисленными серыми многоэтажками. Небо из кроваво-красных оттенков плавно переходило в золотые и апельсиновые. Пышные перисто-кучевые облака, похожие по форме и своей воздушной текстуре на сахарную вату, медленно плыли по небу, подгоняемые порывами холодного ветра, пока принакрытые точно серебром берёзы медленно покачивались возле его окна.

Седрик устало откинулся на стул, чувствуя, что в таком бешенном ритме, без нормального сна и режима долго не протянет. Он отложил очки в сторону, потирая слипающиеся вместе глаза, проводя невесомо по растрепавшимся волосам. Плечи и шея жалобно ныли от боли, которая скопилась в них за столь долгое время без какого-либо движения и отдыха хотя бы лёжа.

Седрик встал с кресла — и сразу почувствовал, как кровь медленно перетекала в ноги, покалывая их маленькими иголочками, и напрочь отказываясь подчиняться своему обладателю. Мир перед глазами вновь покрыла чёрная непроглядная дымка, которая держалась дольше чем обычно, не собираясь так просто выпускать из своих лап жертву, которая стояла сейчас на пороге сознания и бессознания. Однако Седрик сделал первый неуверенный шаг в сторону доски, боясь ненароком обо что-то споткнуться или удариться, поэтому тьма и лёгкое головокружение неохотно отступило в разные стороны, открывая ему взор на ясный свет.

Седрик опёрся о доску, чтобы не упасть. Организм начал отвергать все выпитое за ночь, из-за чего во рту стояла отвратительная горечь, а желудок так и норовил вывернуть всё содержимое наружу. Его чуть затуманенный взгляд из-за отсутствующих очков бегал от одной фотографии к другой, где лица были похожи на пятна от акварели и не могли в полной мере передать весь тот ужас, что там был запечатлён.

— И кто же из них мог оказаться тем звеном, — без особого энтузиазма, которое было в начале расследования, еле двигая губами, проговорил Седрик, с силой ударяя мелом по доске и безнадёжно опуская его.

Он прикрыл глаза и несколько раз ударился головой о поверхность доски, будто она могла привести разгадки и умные мысли в его голову, которая отказывалась работать, как следует, упорно превращая все идеи и мысли лишь в чёрно-белый фоновый шум от телевизора. Хотя и биться головой о доску занятие тоже довольно бессмысленное, потому что кроме боли и синяка на лбу ничего не принесёт, а мысли, как упорно походили на смесь из букв, отдельных обрывков и туманных лиц, не прояснились. Однако сейчас Седрик нуждался скорее не в бодрости своего сознания, а тела. Измываться над собственным мозгом задача бессмысленная: он не настолько глупый и бессмысленный, которым его обычно считают, поэтому головокружение и режущая боль в висках, отдающая в глаза, являлись всё ещё сдерживающим фактором от того, чтобы совершить какую-то глупость в виде ещё пары выпитых таблеток успокоительного.

— Плевать уже наугад возьму! — сказал Седрик, до этого выбиравший возможных кандидаток по внешности, одежде и украшениям, которые естественно не интересовали богатых существ.

Седрик отошёл на несколько метров, покрутился вокруг себя, как обычно делали дети в игре, в салки и, закрыв глаза, направил указательный палец в первую попавшуюся фотографию. Он открыл глаза и увидел белокурую голубоглазую девушку, с цветком белой лилии в волосах и в нежно-лиловом платье, с белым корсетом. Под ней красовалось сложное, но довольно мелодичное и красивое имя, как из сказок, Хризеида Майер. Седрик осторожно снял фотографию — и его сердце с силой ударилось о грудную клетку, как бы говоря, это оно. Во рту вместо горечи стоял вкус корицы, мандаринов и бенгальских огней, которыми отмечали победу его чувства и шестое предчувствие. Почему-то внутри него была стойкая уверенность в том, что это то, что он искал больше месяца.

Фотография легла на экран ноутбука, находясь прямо перед его глазами, чтобы сразу узнать знакомые черты и с уверенностью, потом встать и воскликнуть: «Ура!». Седрик начал проводить её через всех актёров и персонал, но безрезультатно. Высвечивался лишь белый экран с серой мёртвой папкой и сообщением о том, что по его запросу ничего не было найдено. И чем дольше Седрик копался и восстанавливал удалённые данные, тем сильнее его накрывало отчаяние, безысходность, усталость и стойкая уверенность в том, что очередные поиски увенчались ничем, а его ещё ждут, как минимум, десять фотографий.

Однако он решил пойти по-другому пути и нашёл все данные существа, на которого никто и никогда бы не подумал, который в информационном поле не появлялся довольно давно и который, возможно, за ним сейчас наблюдал и медленно хлопал, широко улыбаясь.

И тут бинго! Фотографий было даже больше чем он изначально предполагал. Информация, которая была написана ещё три года назад была слезливая, трагичная и пропитанная чистым и едким и только одним желанием — местью. Причём автор поста будто знал, кто сотворил с его девушкой такое, лишил жизни самого дорогого ему человека, оставив в его душе пустоту и заставив прочувствовать его все тяготы и боль от расставания с любовь, которая была той самой первой, наивной и пропитанной бесконечным счастьем и нежностью, без намёка на звенящую пошлость.

А дальше шли посты довольно много постов, где этот актёр широко улыбался, пока внизу красовалась надпись: «Как думаете, что будет, если этот прожектор упадёт кому-то на голову?» Дальше следовала фотография, где он держал в руках странный пузырёк с тёмно-фиолетовой жидкостью и микрофон с подписью: «Надеюсь, Рэйчел и на том свете нас будет радовать своим вокалом». Далее был пост написанный после смерти Бартоломью: «Я крайне недоволен тем фактом, что этому монстру дают доступ к Джодаху». Далее шёл белый комментарий на чёрном фоне после выхода первых статей о Джодахе, которые Сан-Фран быстро прикрыл и сжёг:

«Низкие слухи и попытки убийства Ави это единственное, на что он способен? Как таких как он только земля носит?! Никогда не понимал, почему хорошие существа всегда быстро умирают, а такие как он живут очень долго, как паразиты этого общества. Алкоголиков, насильников и наркоманов он презирает, а сам бухает, не просыхая, ещё и производит запрещённые вещества, после чего их употребляет. Джодах ему не угодил только из-за популярности и того, что упорным трудом смог достать себя из той зависимости и ямы, в которую себя загнал. Он как и Сан-Фран достоин уважения. Надеюсь, Эбардо сможет меня простить за эту оплошность. Шантаж и доведение его до суицида не то решение, к которому я должен был прийти, но ничего не изменишь. Спасибо, Сан-Франу за то, что обеспечивает ему именно ту поддержку и жизнь, которую я для него хотел. Рад, что Лололошка и Джодах нашли друг друга. Надеюсь, Смотрящий начнёт работать лучше и наконец, додумается своей пустой головой о том, что ему дали неправильный сценарий.

Седрик, я знаю, что ты это сейчас читаешь. Ты довольно напористый и весьма одарён в умственном плане. Ты собрал всю информацию про них и про меня — молодец. Я готов понести наказание за свои проступки, однако всё ещё считаю, что этот мусор не достоин был жить и не достоин в принципе. Кхаини рано или поздно придёт за тобой и, к сожалению, это я не смогу предотвратить, как бы сильно этого не хотел. Но поверь, я отомщу. Спрячь все найденные бумаги и информацию обо мне у Джодаха, в книге второго тома «Война и мир». Я сейчас нахожусь на заброшенном текстильном заводе имени Кулешова и буду там до прихода полиции. Я их встречу как старых друзей, но для приличия, напоследок устрою им небольшую драку. Всё-таки информацию надо заслужить. Прощай, прощай навсегда.

P.S. Б.Н.С.»

Раз.

Ты в ранах своих утопаешь.

Два.

О чём говоришь, ты даже не знаешь.

Три.

Давно погасла свеча.

Четыре.

Твоя жизнь давно не твоя.

Пять.

Колесо Фортуны ты крутишь опять.

Шесть.

Проблем твоих просто не счесть.

Семь.

Убийцу попробуй, задень.

Восемь.

Всем народом правосудия просим.

Девять.

В тебе уже гнева нету теперь.

Десять.

Плотно захлопни свою хлипкую дверь.

Одиннадцать.

Просто обо всём позабудь.

Двенадцать.

Ничто уже давно не вернуть.

Тринадцать.

Продолжишь уж воля твоя.

Четырнадцать.

Твоей кровью наполним бокал дорого вина.

Пятнадцать.

В комнату вносят твой гроб.

Шестнадцать.

Не веришь ты в этот печальный исход.

Семнадцать.

Ты чувствуешь боль от того топора.

Восемнадцать.

Былая воля уже не твоя.

Девятнадцать.

Меня ты тоже забудь.

Двадцать.

Часы те вспять уже не вернуть.

***

Джодах сидит на бетонном полу, пачкая собственную одежду в побелке и пыли от обломков. По его щекам стекают слёзы, которые он больше не пытается скрыть или остановить, чтобы показаться сильным. Он сейчас не в той ситуации, чтобы молча жалеть себя, убивая в себе всю силу, которая позволяет ему плакать и утробно кричать от отчаяния, безысходности и боли, что разрывает его на части. Душа жалобно ноет, а сердце рвётся и превращается в кровавые ошмётки, превращая собственные эмоции лишь в прах прошлых дней.

Лололошка, с медленно стекленеющими глазами, лежит на коленях Джодаха и грустно улыбается. С его глаз срываются вниз маленькие кристаллики слёз, пока по его подбородку вниз стекают ручейки крови. Лололошка протягивает руку к щеке Джодаха и мягко стирает с неё слезу, всё также улыбаясь. Каждый вздох казался для него обжигающим и болезненным, пока собственная рука зажимала на животе глубокую рану. Разбитые солнцезащитные очки лежат рядом, пока любимое худи и шарф пропитывается кровью.

— Не плачь из-за меня, пожалуйста. Слёзы тебе не идут, — хрипя, говорит Лололошка недвигающимися губами, пока лёгкие и рот вновь и вновь наполняется кровью, а слёзы медленно стекают вниз.

Лололошка и сам не хочет верить, что это конец, что всё так быстро и просто закончиться. Он не хочет умирать, бросать любимого человека один на один со своими демонами и проблемами. Однако тьме и Смерти, что возвышаются над ним в углу всё равно на его желания. Таковы правила, такова жизнь. Все умирают рано или поздно, но сейчас Лололошке становится по-настоящему страшно закрывать глаза. Лололошка цепляется за собственное сознание и жизнь из последних сил, не желая умирать так, на руках любимого человека, оставив после себя лишь горечь и пепел воспоминаний, который не унесёт ветер куда-нибудь в даль, чтобы дать Джодаху забыться и смириться с отчаянием, что с каждым днём будет накрывать его всё больше.

Лололошка не хочет, чтобы Джодах каждый день испытывал из-за него чувство вины за то, что не смог уберечь, не смог спасти, не смог ничего сделать в столь плачевной ситуации. Поэтому он лишь тянет лямку на себя, оттягивает неизбежное как можно дальше, чтобы смирение вместе с осознание пришло когда-нибудь потом, через пару месяцев, дней, да хоть часов. Лишь дольше быть здесь, дышать, заставляя лёгкие болезненно широко раскрываться, а сердце неохотно перекачивать кровь по венам с силой выталкивая её в артерии, вены и капилляры.

— Л-Лололошка, п-по-подожди ещё н-немного ско-скоро приедет скорая о-она те-тебе поможет! Только н-не закрывай гл-глаза прошу! — говорит Джодах, глотая слёзы и прижимая к собственному глухо стучащему сердцу голову парня, пытаясь передать ему часть своей жизненной силы.

Джодах не понимает, за что ему такое наказание. Неужто он не достоин любви, как все остальные? Неужто он не достоин этой красивой фразы « и жили они долго и счастливо»? Неужто его страданий недостаточно, чтобы эта чаша, наконец, переполнилась и решила оставить его в покое? Неужто пройденного длинного пути из боли, отчаяния, страха и бесконечной ползучей тьмы, от которой не получается сбежать, мало, недостаточно, для того чтобы судьба смиловалась над ним и дала ему его кусочек пирога под названием «счастье»? Почему он этого не достоин? Что сделал не так, где оступился, из-за чего должен бесконечно платить за ошибки, о которых даже не имеет понятия? Насколько сильно ему надо упасть в тёмную яму безысходности и тлена, чтобы судьба и жизнь сжалилась над ним? Сколько ему нужно раз содрать пальцы в кровь, выбираясь из мира самобичевания и ненависти, чтобы доказать свою силу, своё достоинство перед теневыми наблюдателями, чтобы получить ту любовь, то счастье и заботу, которое почему-то заслуживают даже самые отвратительные люди?

— Дж-Джодах, т-ты же знаешь, ч-что меня уже не спасти. П-просто отпусти меня, п-прошу, — с горечью и солью от слёз говорит Лололошка, кашляя кровью, из-за чего серый пол окрашивают тёмно-бордовые пятна.

— П-пожалуйста, не говори т-так! Я не смогу без тебя! Не бросай меня! — плача говорит Джодах, дрожа всем телом и прижимая Лололошку к себе ещё ближе.

Лололошка чувствует, как его медленно холодеющую кожу больно обжигают чужие солёные слёзы боли, которые проникают глубоко внутрь и заставляют по его душе медленно ползти сеть из трещин. Он понимает, что ничего не может сделать, не может дать сейчас Джодаху ложную надежду на то, что всё будет хорошо. Его хватка слабеет, а тьма со смертью подбирается всё ближе, несмотря на редкие и короткие шаги, которые, тем не менее быстро сокращают дистанцию.

Хочется закричать: «Подождите! Дайте мне еще пару минут, пожалуйста! Я не хочу умирать так рано! Молю!», но все звуки застревают внутри, будто атрофировшихся голосовых связок. Кровь приходится сглатывать, из-за чего та будто изнутри дерёт горло, прокатывается по вкусовым рецепторам, в виде вкуса металла, который создаёт отвратительную смесь вместе со слезами, и заставляет желудок скрутиться в узел. Силы его медленно покидают, глаза готовятся закрыться навсегда, дабы подарить ему самый долгий и крепкий сон в его жизни. Сил плакать просто не остаётся, из-за чего глаза кажутся непозволительно сухими.

— Пообещай мне, что не будешь убиваться из-за меня, — просит жалобно, из последних сил Лололошка, положив руку на чужую щёку.

— Что?! — отрешённо спрашивает Джодах, прижимая своей рукой его поближе и смотря на медленно угасающую жизнь в Лололошке плача и жалобно всхлипывая.

— Пообещай! Пожалуйста! Ради меня, — говорит Лололошка, грустно и отчаянно улыбаясь.

— Хорошо! — плача говорит Ави, прижимая крылья к себе и прижимая любимого к груди, не сильно заботясь о испачканной в кровь одежде.

— Спасибо тебе, — шепчет Лололошка.

За поцелуи.

За слова.

За время.

За любовь.

За верность.

Лололошка всё так же ярко и светло улыбаясь, как при их первой встрече, обмякая в чужих руках. Его веки опускаются навсегда, озорной голубой блеск в глазах тухнет, а голова, как у тряпичной куклы, безвольно опускается вниз. Джодах продолжает сжимать чужое тело, мелко дрожа, плача и всхлипывая, не видя ничего вокруг. А зачем ему окружающая действительность, если его любовь, его мир, его жизнь, его лучик света средь тьмы, только что умер у него на руках, погас навсегда.

И это не исправить.

Никогда.

Время не вернуть вспять.

Хотя очень хочется…

Раз оступился —

И боль разожгла.

Два промахнулся —

Затихла толпа.

Три умираешь в тиши и глуши,

Зная, что больше тебе не уйти.

Зная, что больше не будет тех слёз,

Но это правда, же всё не всерьёз.

Тихо дыши и мирно живи

От смерти вообще никому не уйти.

Если забыться, если остаться

В чувствах своих ты дашь разобраться?

Раз.

Умираешь от боли и ран.

Два.

Погибнет весь страшный обман.

Три.

Не позволишь мне просто уйти.

Ты не забудешь все эти кресты

И не забудешь прекрасной черты.

Ты забываешь о колком страданье

Бравом ненастье, прекрасном преданье

Во время прихода смерти черты,

Ты не забудешь той пустоты.

Раз.

Ты попробуй забыться когда-то.

Два.

Твоих слёз мне больше не надо.

Три.

Ты позабудешь ту страшную боль,

Что будет лишь резать,

Но тебе не впервой.

Попробуй ты сильно душой не страдать

Меня отпустить и просто обнять.

Возложив на могилу лишь стеблей цветы

Слёз не пролив и просто уйти.

Раз.

Ты промолвил слова о любви.

Два

Не забыл я твоей чистоты.

Три.

Всё же завяли побегов цветы.

Слёзы усохли —

И скорби ушли.

Ты позабыл всю страшную боль

И это уже тебе не впервой.

Взяли, затихли слова той мольбы,

Погиб со мной когда-то и ты.

***

Джодах резко открывает глаза и просыпается. Ави вскакивает на кровати, чувствуя, как холодный пот стекает по его лицу, а в глазах ощущаются стоящие всё ещё слёзы, которые стекают вниз по щекам, срываясь вниз и впитываясь в воротник майки. Джодах поворачивает голову вправо и видит мирно посапывающего рядом Лололошку, обнимающего обеими руками подушку. Джодах улыбается, тревожно дёрнув крыльями от одних мыслей, что в один день он проснётся один на кровати, от которой будет исходить лишь призрачное тепло другого существа, а в его груди будет зиять пустота, которую никогда не получится ничем заполнить.

«Будущее ли это?» — спрашивает уже по привычке Джодах у наблюдателей.

Иногда невольно они показывают ему обрывочные фрагменты из недалёкого будущего, и Джодах не может это контролировать. И пусть многие моменты его радуют и внушают надежду, некоторые заставляют плакать и ломать голову над тем, как это предотвратить. Иногда Джодах боится спать, боится, что одним из очередных бесконечных и непрекращающихся кошмаров будет фрагментом из будущего, к которому он ни физически, не морально не будет готов. Видеть будущее совершенно не то, что он хочет делать на постоянной основе, иногда отключаясь от реальности. Джодах не хочет это видеть, не хочет вновь и вновь проходить через бесконечные кошмары, а потом просыпаться в холодном поту, дрожа от страха и судорожно оглядываясь по сторонам ранним утром. Джодаху не нравится хранить эти секреты внутри себя, не в силах даже поделиться ими со своей любовью.

«Это просто очередной кошмар», — отвечают наблюдатели, успокаивая Джодаха.

Лололошка от резкого порыва ветра, который поднимают крылья Джодаха, ворочается из стороны в сторону, потирает сонные глаза и приподнимает на кровати. Лололошка обеспокоенно смотрит на Ави, сразу находя в его глазах причину столь раннего подъёма. В последнее время это происходит довольно часто, из-за чего Лололошка сильно переживает за своего партнёра, который не может нормально спать из-за постоянных кошмаров, которые не проходят.

— Опять кошмары? — интересуется Лололошка, садясь за его спину.

Лололошка кладёт голову на его плечо и за талию прижимает его к себе ближе, пока его ноги находятся по разные стороны от ангела. Джодах лишь коротко и удручённо кивает, чувствуя приятное тепло чужого тела и обжигающее дыхание в шею, заставляющее её покрыться испариной и понять, что Лололошка рядом и так будет всегда, он его не бросит и не уйдёт. А если Лололошка захочет уйти, то Джодах его отпустит, он не то существо, которое будет держать бедную птицу, жаждущую свободы, в золотой клетке из любви, которая придёт в тягость обоим.

Зависимые отношения никогда не шли никому на пользу. Ведь один не может жить, пока жив другой. Вы будете лишь отравлять себя и существ вокруг этим концентрированным ядом собственной любви и счастью, которые слишком красивые, слащавые и при этом облупившиеся и ободранные, словно краска на фасаде здания. Столь неправильные чувства нельзя поддерживать и подпитывать, чтобы больше не погрузиться в себя, отравить всё в себе, превратив тёплую и нежную любовь в жгучую и отягощающую само его существование ненависть.

— Что на этот раз тебе снилось? Никогда не видел тебя таким встревоженным, обеспокоенным и напуганным, — спрашивает Лололошка, начиная растирать забившееся от напряжения шею и плечи, из-за чего Ави томно выдыхает.

— Я видел, как ты умираешь у меня на руках. И-и я-я не мог ничего с-сделать. Эт-это было слишком реально. Я б-будто чувствовал з-запах крови, бетона и побелки. А тв-твой голос зв-звучал так звонко и че-черты были настолько ж-живыми. Ч-что я-я, — голос Джодаха дрожал и, ангел не выдержав собственный рассказ, заплакал.

Он чувствовал себя слабым и виноватым перед Лололошкой, что боится обычный кошмар, коих в его жизни хватало с головой. Чувствовал, что должен успокоиться и перестать по пустякам лить слёз. Однако это не пустяк, это не тот кошмар, который быстро выветрится из головы и оставит после себя лишь жалкие и незначительные обрывки. Этот тот самый кошмар, который он будет помнить слишком долго и чётко, чтобы просто выкинуть из головы и закопать его в небытие.

— Тшш, всё хорошо я рядом. Всё хорошо, это всего лишь сон: не стоит так сильно из-за него переживать. Я никуда не уйду от тебя, и умирать не собираюсь, — нежно шепчет Лололошка, плавно перемещая свои руки с плеч Джодаха на его крылья.

Его пальцы зарываются в мягкий пух у основания крыльев, осторожно их поглаживая, что вызывает характерную реакцию в виде пунцовых щёк и тихих вздохов. Лололошка погружает пальцы в пух у основания крыльев и плавно проводит ими к концам маховых переев оттягивая их, из-за чего Джодах откидывает голову назад, пуша крылья и закрывая рот рукой от удовольствия. Парень усмехается, дополнительно обдавая чужую шею жаром от дыхания, и проходит по ней языком, легонько прикусывая один из участков, создавая особый контраст между удовольствием и болью, из-за чего по позвоночнику прокатывается волна приятных мелких мурашек. Тем временем руки Лололошки начинают медленно и неторопливо гладить чужой хвост у основания, который являлся тоже довольно чувствительной и уязвимой частью его тело.

— Ло, п-пожалуйста, н-не трог-трогай мой хвост, — задыхаясь в собственных вздохах, говорит Джодах, пока чужие прикосновения приносят с собой только ещё больше жара и удовольствия.

— Почему же? По-моему вас более чем всё устраивает, — говорит Лололошка, хитро улыбаясь, продолжая гладить чувствительный пух хвоста и пробираясь к белой коже под ним, которая горит огнём.

Лололошка второй рукой плавно нежно оглаживает его скулы, щёки и подбородок, целуя и покусывая его шею, пока чужие ресницы чуть подрагивают. Джодах не может и не хочет думать в данной ситуации, убирать чужие руки или мешать своему партнёру, делать то, что он делает. Слишком уж эта пытка сладкая, сводящая с ума и обжигающая его внутренности раскалённой лавой. Лололошка же смотрит на него из-под полуприкрытых глаз, на секунду сомневаясь, его ли это Джодах уж больно тот сейчас открыт и раскрепощён и не боится показывать свои истинные желания, скрытые внутри. Это заставляет внутри звонко смеяться и радоваться тому, что он помогает Джодаху раскрепоститься, справиться со своими страхами и привыкнуть к прикосновениям. Конечно, способ весьма странный, но если Джодах ему доверяет настолько, что подпускает к себе максимально близко, то Лололошка сделает всё возможное, чтобы показать ему свою любовь, верность и всеобъемлющее терпение.

— П-пож-пожалуйста! — хрипит Ави, буквально сходя с ума от навалившегося на жар тело и спокойствия.

— Дыши глубоко, а то дальше кислорода тебе не хватит, — жарко шепчет ему на ухо Лололошка, пробираясь рукой в чужие лиловые штаны с лапками котиков.

— Что ты имеешь в ви-

Джодах не успевает ничего сказать, как чужая мягкая и нежная рука с аккуратным маникюром начинает тягуче медленно двигаться вверх вниз. Лололошки становится слишком много. Ави будто тонет в нём, в его тепле, в его заботе, в его бойком насыщенном запахе черники и мяты. И он совершенно ничего не имеет против того, чтобы дышать этим запахом вечно, утопать в нём и гореть, гореть и гореть только от одних воспоминаний и мыслей о нём.

Лололошка наваливается на Джодаха всем телом, из-за чего его крылья с характерным хлопком бьются о простыни. Тот притягивает его за талию ближе, утыкаясь носом в его лопатки и невесомо проводя по ним. Это ощущается так странно, так неправильно, что он отдаётся в чужие руки так просто, позволяет себя контролировать и нагло издеваться, прекрасно зная, насколько далеко Ави разрешит ему зайти. Лололошка знает, что все грани для них давно стёрлись и не имеют значения, что он может позволить себе всё и даже больше. Он прекрасно знает правила и грани в этой игре, которые не следует переходить ни в коем случае. Нельзя обездвиживать Джодаха, нельзя использовать побочные средства или настаивать на этом, нельзя давить, нельзя оскорблять, применять силу или хоть как-то значительно воздействовать на его тело. Только поцелуи, засосы и поглаживания, в редких случаях укусы, а в прям спокойные дни или желание привнести перец: кубики льда и наручники.

Воздух не может выйти ни из носа, ни изо рта из-за чего Джодах медленно задыхается и тихо всхлипывает от слишком медленного темпа, который не собирается ускоряться, а любые попытки взять всё в свои руки перерезаются на корню, угрожающе останавливаясь и с силой сжимая. Его лицо краснеет до кончиков ушей, пока вторая рука Лололошки оглаживает его пух у основания, плавно переходя на плечи и грудную клетку, скрытую за его майкой.

Джодах не знает куда деть свои руки то хватаясь за простыню, то одеяло, то собственные крылья, от которых Лололошка его руки потом плавно уводит. Он чувствую чужую отчаянную отдачу и ужасную жажду большего. Чужое тело, как и его, горит огнём любви и страсти. Лололошке нравится контролировать его, заставлять находиться между реальностью и миром истинного блаженства, слушая толчки крови в собственных ушах, заставлять цветную россыпь звёзд летать перед его глазами, пока с его губ слетают тихие и несдержанные стоны. Джодах не может признаться даже себе, что такое делает, что на такое способен, что этому потакает прямо здесь и сейчас, хотя после тех, мягко говоря, провальных отношений, не сближаться с партнёром старался как можно дольше. Если существо действительно его любит, то будет ждать столько, сколько нужно и не будет сильно давить, если нет, то и ему такие отношения не нужны.

Лололошка смазано проводит языком по ушной раковине пунцового уха Джодаха, заставляя его стыдливо опуститься вниз, а самого ангела, не выдерживающего своё грехопадение, вжать голову в шею. Лололошка начинает двигать рукой быстрее, перебирая пальцами чужие мягкие волосы с ароматом кофе.

— Ты у меня просто потрясающий. Даже не понимаю, как смог ухватить и привлечь внимание к своей скромной персоны со стороны такого красивого, милого, потрясающего актёра, — шепчет Лололошка, чувствуя, как чужое тело дрожит от удовольствия и расплывается в улыбке. — Тебе действительно никто не делал комплименты? Даже удивительно. Ведь такой талант надо ещё поискать.

Джодах чувствует, как маленькие кристаллики слёз срываются, вниз оставляя на его щеках мокрые дорожки. Лололошка, прикусывает заднюю часть крыла у основания, заставляя их распахнуться и чуть ли не ударить его с силой по лицу. Лололошка ускоряет темп, кусает его за загривок и наступает финал, кульминация данной пьесы, после которой Джодах ещё пару секунд лежит, пытаясь осознать происходящее и избавиться от белёсого тумана перед глазами и сладкого вкуса черники на губах.

Лололошка вытирает руку салфеткой и нежно обнимает Джодаха за талию, зарываясь носом в его перья. Ави смотрит на него с улыбкой, чувствуя приятное тепло, которое разливается по его венам, при виде блеска этих глаз и широкой улыбки. Мысли о кошмаре полностью покидают его голову, оставляя лишь место и пространство для мыслей о будущем, о их совместном будущем.

— Запомни, я всегда буду рядом, чтобы не случилось, — шепчет Лололошка, будто боясь спугнуть.

— Я знаю. Всегда знал в глубине души, — отвечает ему Ави, с улыбкой опуская глаза вниз и невесомо проводя подушечками пальцев по чужим рукам, чувствуя всю бархатность и нежность кожи.

— Запомни, это всего лишь сны, и они ничего не значили для нас тогда, не значат и сейчас, — говорит Лололошка, поглаживая указательным пальцем чужую скулу.

— Можно тебя кое о чём попросить? — просит Джодах, на что получает согласное мычание. — Сегодня часов где-то в двенадцать к нам придёт Смотрящий, а меня, к сожалению, не будет дома. Неожиданно дела срочные появились. Можешь ему сделать чай с мятой и дать второй том «Война и мир»?

— Странная просьба, конечно, но хорошо. Спокойной ночи, дорогой, — говорит Лололошка, проваливаясь в мир снов, пока лицо Джодаха ярко вспыхивает красным от такого обращения, а сердце стучит быстрее в груди.

Смущенье снова накрывает

Пунцою щёки все твои.

И страсть внутри так обжигает,

Что шепчешь мне ты: «помоги».

Помочь ласкать тебя губами

И сладко-нежными словами.

Что замирает сердце в миг

Ты будто от огня погиб.

И я прижмусь к тебе сильнее

Тепло, желая всё отдать.

И показать, что ты важнее,

Что страсть к тебе мне не отнять.

Дыханьем шею обжигаешь

Целуя нежно и всего.

Что происходит, здесь ни знает

Ни друг, ни враг и ничего.

Рука поднимается чуть выше,

Поймав тот робкий первый стон.

И тело всё горит сильнее.

Настолько сильно ты смущён.

Ты просишь быть ещё быстрее

С блестящей влагой на глазах.

И ты от этого всё злее

Целуешь, как свой главный страх.

И ты в плену моих мечтаний.

Волос стекающих тех вниз.

Пока ты теми же губами

Вдруг опускаешь плавно вниз.

Ты лишь инкуб в моём сознанье

Ты лишь один мой сладкий сон.

От жара всё предел мечтаний

Я вашей страстью оглушён.

Дыханье ваше всё сжигает

На маленьком своём пути.

Пока в груди стучат два сердца

С словами о вечной той любви.

***

Лололошка ставит на плиту чайник, а на стол ставит чёрный чай с мятой лимоном и мёдом. За столом сидит Смотрящий. Если честно, он не планировал встретить в доме своего друга Лололошку, как и в принципе не верил тому, что Джодах, который сам его сюда позвал, резко будто сквозь землю провалился. Это было, как минимум странно, ибо Джодах всегда предупреждает его о том, что куда-то уйдёт по делам и перенесёт встречу. Тут же ни звонков, ни записок — ничего, только слова Лололошки. А чужой телефон как назло находится вне зоны действия сети, из-за чего Смотрящему приходится слушать пусть и приятный, но уже за столь долгое время раздражающий голос девушки-автоответчика.

Очередная попытка оказывается тщетной — и Смотрящий откладывает, даже скорее отбрасывает телефон в сторону. В его груди нарастает страх, тревога и беспокойство за друга, из-за чего его нога выстукивает из пола нервный ритм. Глаза прикрываются, чтобы успокоиться, брови сводятся к переносице, формируя межбровную складку и показывая все морщины, появившееся за время работы. Смотрящий даже уверен, что даже пара, а может и больше, седых волос у него на голове точно да найдётся. Всё-таки стресса у него даже на год набирается, как за десять лет у обычных существ. И организм определённо в какой-то момент должен с таким режимом дать сбой в этой идеально отлаженной системе. Метод «терпи, ничего лишнего и не сильно зацикливайся на некоторых вещах» работает ужасно, то и дело останавливаясь от невозможности шестерёнок крутиться дальше.

Странное поведение Джодаха в последние дни в принципе не получается объяснить. Двойственные высказывания, хитрая ухмылка, вызывающее поведение и распал ненависти в журналистах соответствовало характеру, темпераменту и поведению Эбардо, но никак не Джодаху из прошлого. Нынешний пугает, заставляет в немом страхе отступить на шаг назад, а мозг усиленно работать, дабы понять мотивы и причины резкого изменения в поведении, которое было стабильно многие годы. У всего есть причины: у любых изменений, событий, решений и происходящего. Никогда и ничего не происходит просто так, из-за ничего. Как и у каждого действия есть противодействие. Никогда не происходит что-то «просто потому что», за этим «просто потому что» всегда что-то скрывается и имеет свою подоплёку.

— Вот ваш чай, господин Смотрящий, — говорит Лололошка, ставя чашку с ароматным чаем и клубящимся над ним белым паром на стол. — Сейчас принесу книгу, которую меня попросил вам передать Джодах.

— Благодарю, — говорит Смотрящий почти исчезнувшему в дверном проёме Лололошке, отпивая горячий чай.

Невольно его взгляд скользит к собственным рукам, которые оказываются, как обычно, в чёрных перчатках, которые уже скорее не выполняют роль предмета одежды, а давно стали полноценной частью его тела. Что в принципе не удивляет как раньше, как в принципе и не сильно заботит и беспокоит. Не всем будет приятно смотреть на чужие шрамы, а видеть особенно. Да и Смотрящий просто не хочет лишних расспросов. Ибо каждый раз при виде его белёсых шрамов каждый считал своим долгом спросить о них, вытрясти из него всю душу, лишь бы узнать правду, после которой все они либо пребывают в состоянии перманентного шока, либо говорят слова сожаления, которые ему и подавно не сдались.

Жалость Смотрящему не нужна. Он наслушался различных слов, получал лёгкие поддерживающие прикосновения и награды, но всё это не приносило ни душевного успокоения, ни хоть каплю надежды на светлое будущее. Для него это было всё пустое, глухой звук, капля в море и тонкий луч света, пробивающегося сквозь узкую щель. Слово «жалость» для него давно потеряло смысл и свою изначальную суть, как только он приступил к работе и полностью погрузился в рутину, вкусил плод чувства невыполненного долга и бесконечного недосыпа.

— Вот. Я, конечно, не знаю, зачем вам эта книга. Может, вы с Джодахом устраиваете литературные вечера по выходным, я не знаю, но если так, то звучит весьма интересно. Вы хоть позовите. Я от такого не откажусь. Сам лично люблю всякую литературу, но точно не историческую и военную, — говорит Лололошка, садясь напротив Смотрящего, кладя книгу напротив него. — Я больше люблю книги по психологии, ужасы и детективы. Многих, правда, больше интересовал мой выбор. Лично мои учителя часто говорили, что я должен читать, драму и романы, а не эти ужасы. Только проблема в том, что от книг я беру именно те эмоции, которых мне не хватает. Хотя насколько уверенно я могу заявлять о том, что сейчас мне не хватает адреналина? — усмехаясь, спрашивает Лололошка.

— Действительно, адреналина даже слишком много, — говорит Смотрящий, открывая книгу, и видит вместо привычного сухого исторического текста, такой же сухой текст только из отчётов и дел.

Его глаза на секунду становятся по ширине как два блюдца — и Смотрящий сразу успокаивает свой пыл, раздумывая над планом, как быстрее поехать на заброшенный текстильный завод на другом конце города. К сожалению, имя убийцы до сих пор покрыто мраком и его никто не рассеивает или объясняет.

— Ну, это да. Не жизнь эти месяцы, а сплошной кошмар с большим количеством адреналина. Столько хороших существ погибло, — грустно говорит Лололошка. — Остались только фотографии и воспоминания, а их голосов уже не будет…

Слёзы невольно стекают по его щекам, пока губы формируются в грустную улыбку. Лололошка достаёт из кармана телефона и вытирает слёзы запястьем. Он встаёт со стула и подходит к Смотрящему, ложа телефон с фотографиями перед ним.

— Это я Седрику помогал настроить микрофоны с аппаратурой. Я понимал, что он не сможет вынести произошедшего и решил подбодрить его.

На фотографии Лололошка, с прикреплённым микрофоном на воротнике изображает из себя Эбардо, состроив вечно недовольное лицо и приложив руку к груди, пока Седрик смотрел на него с презрением и недовольством как Джодах, что даже вызывает улыбку на лице Смотрящего.

— Тут Ашра. Я заснял, как выразился Джодах, издевается над его волосами, — усмехаясь говорит Лололошка.

На экране виднеется Джодах, сидящий на стуле, с распушёнными от злости крыльями, похожий на кота. Его глаза злобно сужены и смотрят в зеркало, пока Ашра, широко улыбаясь вытягивает его волосы плойкой и фиксирует лаком. А Лололошка стоит на переднем фоне, поднимая два пальца вверх, широко улыбаясь и сверкая чистыми белыми зубами.

— Тут мы с Кхаини ходили в бар два года назад.

На фотографии Лололошка с ярко-голубым коктейлем со льдом, мятой и украшением в виде сахара по грани, фоткал лежащего на столе Кхаини с ярко-красным коктейлем на основе водки, томатного сока и с тигровой креветкой. На лица обоих падает ярко-фиолетовый и тёмно-синий свет от прожекторов. Смотрящий даже при таком освещении смог различить чёрную подводку и голубые тени на глазах Лололошки. От него с этой фотографии так и веяло молодостью и активностью.

— А это Эбардо и Фран. Конечно, объяснительная у них интересная, — говорит, посмеиваясь Лололошка.

На фрагменте Лололошка застыл, с закрытым ртом ладонью указывая глазами на открытую дверь. На столе Франа сидел Эбардо, пока Фран грубо держал его за подбородок и кусал его за шею, а другая рука была сбоку от него, чтобы не дать ему и малейшую возможность на побег. Причём и нельзя было сказать, что Эбардо это не нравилось. Он по-свойски закинул руки на шею режиссёра и с красными щеками тяжело дышал, открыв рот в немом стоне, с кристалликами слёз на кончиках ресниц.

Смотрящий краснеет и отводит глаза в сторону, удивляясь, насколько хорошая камера в телефоне у Лололошки, что передаёт такие мелкие детали.

Далее идёт фотография с Фарагондой, которая сидит на сиденье закинув одну ногу на другую и ещё несколько фотографий кошки. И на одной Смотрящий особенно заострил свой взгляд, он больше не слышал голос Лололошки. Его привлекла татуировка песочных часов, заключённых в знак бесконечности, которая причисляла это существо к верным душой и телом самому Времени. И это бы не привлекло его внимание, если бы Смотрящий не знал, что её невозможно свести, убрать или замазать. Именно поэтому она находилась на ключице. Однако Смотрящий чётко помнит, что этой татуировки не было на трупе, при познании и захоронении.

Он просто знает, что она не могла исчезнуть просто так. Значит, кто-то использовал заклинание клонирования. Однако это слишком сложное заклинание, из-за которого без употребления определённого растения из Красной книги ничего не получится. Других вариантов нет, как могла пропасть татуировка. У клонов её нет, так как они не использовали свою кровь в ритуале нанесения её на тело.

— А эт-

Лололошка не успевает договорить, как у Смотрящего начинает звонить телефон.

— Я отойду не на долго? — спрашивает Смотрящий, вставая со стула.

Лололошка кивает, а Смотрящий идёт в гостиную и смотрит кто ему звонит. На экране высвечивается фотография Джодаха, из-за чего в его голове проскальзывает: «Явился не запылился». Смотрящий нажимает на кнопку и прикладывает телефон к уху, сразу слышит довольно бодрый и звонкий голос Джодаха:

— Привет, мой дорогой друг, надеюсь, Лололошка передал тебе мой маленький подарок от Седрика. Возможно, ты хотел поговорить со мной лично, но у меня, увы, появились неотложные дела.

— Почему я до тебя не могу дозвониться? И где ты, чёрт тебя возьми?! — кричит Смотрящий в трубку, на что слышит лишь звонкий смех.

— Я? В текстильном заводе имени Кулешова. А не отвечал, потому что на первых этажах стояли глушители связи. В отличии от третьего этажа, — задумчиво отвечает Джодах. — И всё ещё не понимаю, почему ты не здесь! Тут шоу кажется, интересное скоро начнётся! Или тебе серьёзно так понравилось говорить с моим парнем о прошлом и фотографиях? — спрашивает Джодах смеясь. — Он прекрасный актёр. Даже ты поверил! В любом случае, жду тебя, мой хороший, через пол часа на месте. А то пропустишь всё веселье! Так что жду тебя, пока, — говорит Джодах, сбрасывая звонок, из-за чего в трубке раздаются гудки.

Смотрящий злобно цокает языком и быстро натягивает на ноги ботинки и накидывает на плечи пальто.

— Уже уходите? — спрашивает Лололошка с невинной улыбкой.

— Да, появилась наводка от Джодаха, — говорит Смотрящий, проверяя всё ли на месте.

— Ничего не забыли? — усмехаясь, спрашивает Лололошка.

Смотрящий оборачивается и видит, как на большом пальце Лололошки висит его портфель с документами, книгой и отчётами, за потерю, которых сначала полетит его голова, а потом Арнира. Портфель раскачивается из стороны в сторону, пока парень сидит на краю стола и демонстративно вытягивает одну ногу вперёд и откидывается назад, чуть ли не ложась на этот стол. Смотрящего данное представление нисколько не забавляет, а лишь раздражает, из-за чего он буквально за два шага преодолевает разделяющее их пространство и грубо выдёргивает из рук Лололошка свой чёрный кожаный портфель.

— Что за цирк вы тут устроили? — недовольно бубнит Смотрящий, находясь в пол оборота от парня.

Лололошка расплывается в ещё более широкой и яркой улыбке, чем в предыдущей, и наклоняется вперёд, держась за край стола.

— Я не знаю зачем. Меня просто Джодах попросил, а я согласился. А кстати вот вам ещё один подарок от него, — задорно говорит Лололошка, рисуя двумя пальцами в воздухе круг и касаясь лба Смотрящего, из-за чего в разные стороны разлетается сотня сверкающих ярко-голубых искр.

Сразу на тело следователя наваливается ужасная усталость и сонливость. Ноги подкашиваются, а мозг будто покрывает белая пелена тумана, из-за чего весь сложный механизм приходит в негодность. Голова начинает пульсировать от боли, пока глаза больно режет яркий свет из окна. Мышцы начинают ныть от боли вместе с рёбрами, плечом и руками. Смотрящий не понимает, что с ним и, подняв гневный взгляд на Лололошку, сквозь зубы злобно хрипит вопрос:

— Что ты со мной сделал?!

— Это заклинание, как сказал Джодах, выводит весь кофеин из крови, — пожимая плечами, говорит Лололошка. — А теперь идите вы же куда-то спешили. Негоже заставлять убийцу ждать! — говорит парень, махая руками в сторону двери.

Смотрящий одаривает Лололошку ещё более презрительным взглядом, чем первый, и громко хлопнув дверью, быстро спускается по лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки. Портфель грубо кидают на задние сиденья. Ключ поворачивается в замке зажигания, а педаль от злости вжимают в пол. Из-за этого тормозные механизмы и шины со скрежетом трогаются с места, и включив мигалки и звуковой сигнал, Смотрящий на полной скорости едет по городу. Его руки до боли сжимают руль, выворачивая его на поворотах, пока минуты сменяют одна одну на циферблате часов в телефоне, пока рация мирно потрескивает рядом и ещё больше заставляет нервы натянуться до предела, а зубы жалобно скрипнуть от давления верхней челюсти на нижнюю.

Через полчаса, как и предсказывал Джодах, Смотрящий оказывается на месте. Пробраться на территорию ему не составляет труда, так как забираться и лазить по различным заборам ему не впервой. Правда, задачу немного осложнял лёд, который покрыл собой железный забор и колючую проволоку, о которую Смотрящий чуть не изранил себе все ноги.

Следователь спрыгивает с края забора в ближайший сугроб и, даже не потрудившись отряхнуться от снега, забегает в старое бетонное серое здание, пропитанное влажностью и плесенью. Все окна были выбиты, несмотря на в прошлом довольно прочную структуру. На некоторых из них находилась железная и поржавевшая решётка, из-за чего создавалось впечатление, что это скорее больше походит на тюрьму, нежели на в прошлом успешный и приносящий огромную прибыль завод. Штукатурка и кирпичи довольно давно начали крошиться и отпадать в виде больших кусков на землю, отламываясь от здания.

Железный замок на двери давно перерезали с помощью резака по металлу, и он перекорёженный и ржавый от влаги лежит рядом. Внутри всё пропахло химикатами, пылью и отвратным запахом старости и затхлости, который заставлял кашлять, а лёгкие жалобно сжиматься от малейшего попадания пыли в них.

Лестницу не составило проблем найти: она находилась почти у входа и выглядела более менее приемлемой, нежели остальная часть разграбленного и растасканного на металлолом, макулатуру и чёрный рынок завод. Перила шатаются и кажется, упадут от любого дуновения ветра, из-за чего Смотрящий не решает к ним прикасаться, не то чтобы полноценно держаться. Вероятность того, что он упадёт вниз и разобьёт голову о бетонный пол, если будет держаться за перила гораздо выше, чем, если он к ним даже не прикоснётся и будет бежать как ужаленный.

Ноги с силой отбиваются от ступенек, устеленных крошкой из мелких камней, побелкой и обломками арматуры, и отдают неприятной болью в ступни. Смотрящий даже не знает, чего боится и почему так спешит, ведь Джодаху, по его словам, ничего не угрожает, и не угрожало. Однако, даже убедив в этом собственный мозг и успокоив себя внутри, Смотрящий продолжает бежать, хватая ртом тоненькие струйки кислорода, дабы просто не задохнуться, дабы продолжить бег, дабы просто продолжить жить дальше.

Наконец достигнув цели, Смотрящий останавливается и начинает осторожно ходить по третьему этажу, заглядывая в каждую комнату в поисках Джодаха, будто сейчас они играют в прятки. Иногда приходится смотреть под ноги, а его сердцу остановиться, когда его нога проваливается в пустоту вместе с парой камней. В эти мгновения Смотрящий цепляется за ближайший бетонный стол и вжимается в него всем телом, чтобы не упасть в эту бездну и избежать смертельной и пугающей встречи. В такие моменты его тело обливалось холодным потом, сиплое дыхание на секунду прерывалось, а бетонный угол больно впивался в его грудную клетку.

Обходя очередной коридор, который делился на кажется сотни комнат, Смотрящий видит виновника своего беспокойства, который стоит, как ни в чём не бывало, раскачиваясь из стороны в сторону и пиная носком своего ботинка какой-то камень или отколовшийся кусок стены. Смотрящий кашляет в кулак, дабы привлечь чужое внимание, что ему успешно удаётся, и Джодах поворачивается в его сторону с широкой улыбкой.

— Привет, мой дорогой друг, я уже заждался тебя! Как дорога? Надеюсь не слишком неровная и скользкая. Как-никак зима, гололёд, снег, — говорит Джодах, смеясь и подходя к Смотрящему ближе.

— Ты издеваешься надо мной?! — раздражённо чуть ли не кричит Смотрящий, устало потирая переносицу. — Дорога! Просто прекрасная!

Смотрящий вскидывает руки вверх, дабы показать всю степень своего негодования, хотя в душе ему как-то всё равно. Джодах улыбается ещё шире, видя, как Смотрящий бесится и делает новый шаг в пустоту, проваливаясь в дыру в полу. Сердце следователя останавливается, пропускает удар, нарушает привычный ритм, и он падает на землю и смотрит в дыру. Однако вместо распластавшегося трупа в луже крови видит бетонный пол. Смотрящий с непониманием оглядывается по сторонам и растерянно садится на собственные ноги, не понимая до конца, куда делся Джодах.

— Кого потерял? — раздаётся возле его уха голос Джодаха.

Смотрящий оборачивается и видит, как Ави плавно спускается на землю, складывая крылья за спиной. Он встаёт с пола и отряхивает свою одежду от многогодовой пыли.

— Зачем ты меня позвал? — спрашивает злобно Смотрящий, вскидывая вверх бровь, ему определённо не нравятся эти странные игры и ребячество со стороны ангела.

— Уже и пошутить нельзя. Хотя ладно тебе простительно. Было бы странно ожидать от тебя какую-нибудь яркую и особую реакцию. Ты существо-дела и шуток не понимаешь, так что да. Мои шутки всё-таки неуместны, — задумчиво говорит Джодах. — А вообще я хотел тебя провести в одну из комнат, думаю, она тебя поразит.

Смотрящий молча и внимательно его слушает, а затем, полностью смиряясь со всей ситуацией кивает и молча плетётся за своим другом.

— Как ты сюда вообще залез? — спрашивает Смотрящий, вспоминая все дыры и крутые разломы, которые даже ему, бывалому следователю, было сложно преодолеть.

— Ты же не думаешь, что если на меня не заведено ни одного дела то, я действительно чист и невинен? Раньше лазил с друзьями по заброшенным зданиям и меня ни разу не ловили. Всё-таки крылья довольно сдерживающий и хороший фактор.

Джодах, ловя на себе настороженный и вопросительный взгляд своего друга, усмехается и говорит:

— Да, шучу я! Скалолазание и паркур. А ещё йога по воскресеньям делают своё дело. Без них я бы наверное уже от старости развалился.

— Старости? — переспрашивает его Смотрящий, закатывая глаза. — Ты на десять лет младше меня, а уже жалуешься так, будто от любого дуновения ветра развалишься.

Смотрящий несильно пихает Джодаха локтем в бок, даже позволяет себе улыбнуться.

— А разве не так?! Ты хоть представляешь, сколько мне приходится двигаться, танцевать и стоять на сцене! Мышцы забиваются, и я потом могу не встать вообще! — возникает Джодах. — Тебе кстати тоже это не помешает. Спасибо, что напомнил, что у тебя через две недели день рождения. Подарю тебе абонемент в массажный салон.

— Ха-ха, очень смешно, — отвечает Смотрящий, ссутулив плечи.

— А кто сказал, что я шутил? Серьёзно, ты себя в могилу загонишь! С твоим местом работы ничего не случится, если ты после этого дела возьмёшь себе отдых на неделю. Думаю, господин Арнир будет даже не против, — задумчиво говорит Джодах, на что Смотрящий лишь недовольно фыркает. — Вечно ты чем-то недоволен. Не вечно же тебе работать!

— Не вечно. Но это не значит, что я должен брать отпуск по пустякам! — возникает Смотрящий, тыкая указательным пальцев в грудь Ави.

— Пустяки? Ты называешь сломанные рёбра, простреленное плечо и ожоги на руках пустяками? Сомнительно у тебя понятие пустяков, — говорит Джодах, скривив губы и отведя глаза в сторону. — Напомни мне тебя к Джейсу записать, а то в могилу себя таким темпом сведёшь.

— Не сведу. Со мной за почти тридцать лет ничего не случалось и сейчас не случится. Нечего за меня переживать как за маленького ребёнка. Я давно не такой. И пора бы вам всем с этим смириться и прекратить лезть в то, что и так прекрасно работает! — злобно сверкая глазами кричит Смотрящий, на что Джодах лишь испуганно поднимает руки вверх.

— Хорошо-хорошо! Я не думал, что это тебя так заденет! Закрыли тему, — отрезает Джодах будто ножницами.

Дальше по петляющим коридорам они идут молча не в силах извиниться перед друг другом за вспыльчивость, несдержанность и излишнюю открытость. Они оба понимают, что на нервах из-за событий последних дней, но не могут в слух об этом сказать и извиниться перед друг другом, дабы уладить эту незначительную ссору.

Первым в руки берёт себя Джодах, так как в его голове всё ещё свежи воспоминания о словах психолога и события, что он смог пережить. Пусть через боль, кровь, пот и слёзы, но смог. Поэтому эта ссора и банальное словесное извинение кажется чем-то по-настоящему пустяковым и незначительным на фоне произошедшего и происходящего.

— Ты прости, если задел. Я правда не хотел сделать тебе больно. Я просто, как и все, беспокоюсь о тебе и о твоём здоровье и мне крайне больно видеть, как ты себя медленно убиваешь и закапываешь, — удручённо говорит Джодах, посматривая на Смотрящего своими потухшими пурпурными глазами.

Смотрящий поднимает на него глаза и видит в них того самого Джодаха: тихого, спокойного, неконфликтного и при этом умеющего отстаивать свои интересы, и уверенного. В его глазах не отражается то фальшивое безумие и счастье от происходящего вокруг, что вводило в ступор и это не может не вызвать улыбку.

— Я тебя прощаю. Я тоже переборщил. Не стоило так с тобой, всё-таки у тебя есть полное право за меня беспокоиться, — говорит Смотрящий протягивая ему свою руку вперёд и которую Ави с радостью пожимает, кидаясь на Смотрящего с объятиями.

За спиной крылья Ави расправляются и легонько трепещут, пока Смотрящий медленно и осторожно поглаживает его по спине. Смотрящий не собирается отстраняться, как и Джодах от него. Они будто не виделись как минимум вечность, хотя на деле находились в соре не больше часа. В последнее время они и правда редко виделись и старались держаться на дистанции при других. Однако здесь все грани стираются, и они могут позволить себе слабость всего одну и незначительную.

— Ну, что пошли дальше? — спрашивает Смотрящий, нехотя отстраняясь от своего друга.

Джодах лишь кивает. Однако они не успевают пройти и десяти метров, как ботинок Смотрящего натягивает и рвёт тонкую еле заметную верёвку. И зелёная бутылка вина, до этого стоящая на одном из еле видимых выступов летит стремительно вниз и врезается в стену, разбиваясь вдребезги и оставляя на стене характерный бордовый след.

Смотрящий рефлекторно отшатывается, чтобы стекло его не задело, а Джодах сохраняет спокойствие и стоит на месте.

— Ты чего? Нет там ядовитого газа или кислоты. Газ выветрится быстро, а кислота просто не долетит, — беззаботно пожимая плечами, говорит Ави, улавливая краем ухи тихие, но уверенные шаги, под ритмичные удары чего-то кожаного по руке.

Смотрящий и Джодах застывают, в ожидании встречи с незваным гостем, который, кажется, идёт слишком медленно. Хотя часов у них и нет. Неожиданно в пролете, в свете солнца, Смотрящий различает силуэт человека, который становится всё ближе и ближе. И когда он встаёт прямо напротив света, глаза Смотрящего расширяются, а не двигающимися губы шепчут лишь вкрадчивое:

— Какого чёрта…

Убийца больше не скрывает,

Зачем пошёл на этот шаг.

И ты ему же не поверишь

Без следствия и просто так?

А блеск вот этот всё же ярче

Софитов тех на потолке.

В которых он сверкал когда-то

И был лишён в той пустоте.

Красивые слова о смерти

Ему никто не поднесёт.

Ведь он стоит всё так же стойко

Ходы все зная наперёд.

И страх ему давно неведом

И крик толпы довольно глух

Из плоти тот обед отведан,

Пока надеешься на слух.

Крик совести давно заглушен

В той глубине своей груди.

Кому ведь этот голос нужен,

Пока горишь один в тиши.

Его же взгляд такой холодный,

Что обжигает сердце в миг.

Однако ты столь не принципный,

Что ты давно в нём весь поник.

Убийцу больше не волнует

Своё же имя на листе.

Об этом больше не горюет,

Пока подвержен той чите.

Не важен больше тихий шёпот,

Что резко глух, так сильно стал.

И совесть больше не тревожит,

Ведь ты на верный путь же стал.

Конец той пьесы наступает,

Уже подняли все кресты.

Кто будет труп, никто не знает

Быть может им и станешь ты.