Однажды Данья загорелась идеей купить себе новый графический планшет, но мама тогда просто пожала плечами, попивая свой чай и сказала, что денег у неё нет. Тогда Данья снова загорелась идеей, но теперь эта идея состояла в том, чтобы найти работу и купить планшет самой. Эти две идеи ей так нравились, что у неё в животе принимались порхать маленький бабочки, задевающие острыми крылышками её кишки.

Данья и Хэди устроились посудомойками в детский лагерь, потерянный где-то в недрах хвойного леса. То ли лагерь был направлен на максимальное погружение в лесные условия, то ли просто денег на обустройство зажали, но все удобства в лагере буквально дышали на ладан. Душ, обязательно холодный, - на улице, туалет, обязательно без туалетной бумаги, - на улице, раковины, обязательно ржавые, - на улице. Данья вставала каждый день в пять утра, смотрела на деревья, растворяющиеся в молочной тумане и думала о том, что сделает, как только вырвется отсюда. Целый день она стояла на ногах, намыливая нескончаемый поток тарелок, чашек и ложек и думала о том, что не должны люди так жить. Не справедливо. Пахать вусмерть, чтобы заработать маленькую копейку на маленькую радость. «А жить когда?» - думала Данья, топя тарелку в мыльной воде. Когда она вернулась домой она позволила себе целыми днями валяться на кровати и делать всё то, что люди называют деградацией. Проснувшись в двенадцать дня и позавтракав пиццей и пачкой чипсов Данья решила, что в жизни она ценит больше всего свободу. Жизнь строго по расписанию и работа с раннего утра до поздней ночи это хороший и интересный опыт, но Данья лучше удавилась бы, чем стала так жить всю жизнь.

Сейчас, лёжа на больничной койке с капельницей в руке, Данья утвердилась в своей мысли. Она ничего не ценит больше, чем свободу. И она была счастлива, что несмотря ни на что она сумела выцарапать её себе.

Было около шести утра, когда в палату к Данье зашла медсестра.

- О, ты проснулась! – улыбнулась она. – А у нас для тебя сюрприз! Твоя семья приехала.

У Даньи тут же перехватило дыхание, и она попыталась сесть, но медсестра удержала её.

- Нет-нет, малышка, давай-ка полежи. Ты всё ещё слабая, а твои не придут пока не поговорят с полицией.

У Даньи в животе всё переворачивалось и ей было трудно дышать. Ей очень хотелось броситься вон из палаты и босиком побежать вниз, перелетая все лестницы за один прыжок. Уголок её сознания беспокоился из-за капельницы, ведь она мешала бы ей обнять маму и братьев. Она думала, что сказать им, он думала, что они скажут ей.

Мама наверно будет плакать. Данья не любила, когда мама плакала, но сегодня она бы ей разрешила. Илон наверно будет стеснятся плакать, но ради приличия пусть пустит слезу. А Никола? Никола, наверное, будет интеллигентно плакать в уголке, предварительно нежно обняв её и отдав в руки матери.

Вдруг внутри Даньи всё обрушилось и её начала душить паника. «Не ожидай ничего хорошего, тогда не разочаруешься» - мантра, с которой Данья шла по жизни. Ожидания от встречи с семьёй были настолько сладкими, что ни за что не могли сбыться. Они не могли добраться до неё все эти три года, так почему они должны были появиться сейчас? Они наверняка уехали куда-то далеко, или у них есть более важные дела, или может их задержала полиция, или их машина разбилась по дороге, или на них напали внезапные террористы на лестнице, или их украли. «Украли», - подумала Данья, сверля взглядом дверь.

Медсестра прокопошилась где-то рядом и вышла из палаты.

«Они здесь, - подумала Данья, что успокоиться. – Они здесь и никуда не уйдут. Я их точно увижу. Они здесь.»

И вот дверь начала отрываться. Она открывалась так медленно, что Данья успела услышать сотню стуков своего сердца.

Они были здесь. Они стояли здесь настоящие и живые. Данья хотела броситься к ним и рассмеяться, но ноги её не слушались. Она скривила лицо и некрасиво заплакала.

Мама бросилась к ней, сжала в руках и тихо завыла Данье в плечо. Она хватала её за лицо, смеялась и плакала одновременно, булькала, пытаясь что-то сказать. Данья уже ничего не видела из-за пелены слёз. Мать и дочь вцепились друг в друга и, кажется, просидели так целую вечность.

- Ох, боже мой, - мама немного подалась назад и вытерла слёзы. – Боже мой! Никола, Илон, - она повернулась к двери, - идите! Идите сюда!

Мнущиеся у двери братья неловко подошли к кровати. Данья распахнула им свои объятия. Никола обнял её так, как должен был обнимать любящий старший брат после долгой разлуки. Хоть он и старался сдержаться, Данья видела, что он тоже готов заплакать. Как же она по нему скучала! Такой высокий, такой неловкий, такой добрый!

- Илон, ну же!

Илон очнулся только после лёгкого толчка от матери. Он будто в трансе приблизился к Данье, которая только отпустила Николу.

- Эй! – впервые Данье хотелось и истерично рассмеяться, и истерично расплакаться одновременно. – Обними меня или хотя бы обзови селёдкой, только не делай такое лицо!

Он бросился к ней так, как бросается к колодцу потерявшийся в пустыне. Хрустнули то ли рёбра, то ли позвоночник, когда Илон прижал Данью к себе. Он ничего не говорил, только тяжело дышал, а Данья никак не могла перестать цепляться за ткань его футболки.

- Ну-ну, - мама плакала и гладила по спине их обоих. – Давайте не будем плакать. Всё ведь хорошо закончилось.

Илон наконец подуспокоился и отлип от сестры. Его глаза и нос были красными, но он всё ещё пытался не плакать. А Данья не видела причин сдерживать себя.

- Всё хорошо, всё хорошо, - как заведённая повторяла мама. – Скоро поедем домой, когда поправишься.

Никола бросил на неё странный взгляд, от чего мама вдруг разволновалась.

- Что-то не так? – внутри Даньи что-то неприятно зашевелилось. За всё это время ей пришлось угадывать настроение «папы» по его взглядам, дыханию и походке, поэтому никакая мелочь не могла ускользнуть от неё. Этот взгляд не сулил ничего хорошего.

- Нет-нет, всё нормально, - мама постаралась улыбнуться. – Дани, милая моя, только не волнуйся, хорошо?

Данья тяжело задышала. Теперь она точно волновалась. Она перевела взгляд на Николу, тот почему-то принял грустно-виноватый вид, а Илон уставился куда-то вперёд расфокусированным взглядом. Вдруг сердце Даньи ёкнуло. На краю футболки Илона была наклеена нашивка, изображающую Рудрани, так любимую Илоном. Данья точно помнила, что никогда не делала ничего подобного, а Илон совсем не умел рисовать, чтобы сделать такую вещь самостоятельно в память о сестре.

- Эй! – выкрикнула она в нарастающей панике. – Вы же не продали права на «богов» студии? Вы что, выпустили их без меня?

«Они же всё испортят!» - захотелось ей закричать, но вместо этого она только заскулила.

Илон вдруг ругнулся и, резко развернувшись, вышел. Мама бросила умоляющий взгляд на Николу и выскочила за младшим сыном.

- Да что с вами?! – заплакала Данья. Бесконечное слёзное счастье, царившее минуту назад, исчезло, оставив лишь тревожное вязкое марево. – Скажите нормально!

Никола сел рядом с ней и взял её за руки. Он был хорошим любящим братом. Возможно, он был лучшим в их семье.

И он сказал.

***

В голове от чего-то всплыло старое воспоминание из детства, как мама впервые посадила её на велосипед и пустила вниз по холму, пожелав счастливой дороги. Первые секунды Данья стойко держалась, а потом решила, что достаточно проехалась и упала. Она не помнила, плакала она или нет, но шрам на коленке всё же остался.

Она нервно провела рукой по колену, где шрама не было. Новое тело не помнило старой боли.

Дани не могла помнить, как впервые упала с велосипеда, ведь этого с ней никогда не происходило. И она это понимала. Но понимать и чувствовать это разные вещи. В больнице ей объяснили, что произошло, но в голове Дани, да и всех остальных, это всё выглядело так, что мозг из Старой Даньи пересадили в Новую Данью. Просто обновили корпус.

Парадокс корабля Тесея спрашивал, а что если у этого корабля вдруг отвалится одна доска и её заменят новой? Будет ли этот корабль тем же самым кораблём Тесея? А если досок заменят много? А если понемногу заменят всё? Выглядит всё сложно, но, сидя в одном из кабинетов больницы в обществе психолога и пустого стула напротив, Дани думала, что неважно сколько в тебе процентов оригинала, пока ты один единственный. Стоит появиться рядом настоящему кораблю, с настоящими досками, на которых стоял настоящий Тесей, то ты сразу же станешь фальшивкой, которой всегда и был.

Психолог, сидевшая рядом, пришла к ней неделю назад и представилась как Мария Эйнсворт. Она была довольно молодой, возможно лет 35, и ничуть не выглядела обеспокоенной или угрюмой. Она была настроена довольно оптимистично. Она много разговаривала с Дани своим спокойным профессиональным голосом, но Дани её не слышала. Она сидела в кресле, сжав руки на коленях, и старалась дышать. В последнее время это не удавалось. После прихода полицейских, она резко стала слабой. Обычно оптимистка до самого конца, она теперь ходила всегда на грани слёз. По дому она ходила, будто вышла просить милостыню на улицы древнего Иерусалима, обвязавшись одними лохмотьями. Что-то угрожающее появилось на горизонте. Однажды Дани приснилось, как её выкинули на улицу и не пускали домой. Лиц ни у мамы, ни у Илона с Николой не было. Они не смотрели в её сторону, не слышали её. А Дани плакала и хотела зайти домой. Проснувшись, Дани тихо пошла в комнату мамы, чтобы она рассеяла её страхи объятиями и словами. Но, подойдя к двери ей спальни, Дани услышала всхлипы. Она не стала ей мешать. «Я справлюсь сама», - подумала Дани.

Но, наверное, она всё-таки не справлялась.

- Всё будет хорошо, - ободряюще улыбнулась Эйнсворт, немного наклонившись к Дани. Всё-таки она казалась немного наивной. Как при таких обстоятельствах можно было говорить о «хорошо»? Но, кажется, безмятежная Эйнсворт с идеальной осанкой действительно в это верила.

В комнату зашла мама. Она что-то прощебетала, перекинулась парой слов с Эйнсворт. Коснулась руки Дани и села на кресло позади. Она как-то суетливо улыбалась. Видимо пытаясь убедить Дани, или себя, что «всё будет хорошо».

Дверь открылась, и в комнату зашёл Найтингел, который всё так же был похож на аниме-злодея. Казалось, он тоже ничем не удручён, даже несмотря на его провальную попытку игры в бога. Он тоже сел позади, но подальше от мамы и поближе к окну. Он закинул ногу на ногу и уставился в окно, как будто всё происходящее его не касалось.

Дверь снова открылась, и вот вошла незнакомая женщина в костюме.

А затем вошла она.

Дани когда-то давно читала, что если бы человек встретил свою копию где-то на улице, то не увидел бы схожести. Дани не была уверена в своей реакции, если бы эта встреча была случайна, но сейчас она точно видела схожесть. Даже не схожесть. Идентичность.

Она медленно подошла к пустому стулу напротив Дани и замерла. Они в упор смотрели друг на друга.

Дани невольно встала тоже.

Наверное, она должна была что-то почувствовать. Вот только что? Этот сценарий был настолько непредвиденным, что мозг даже не счёл нужным прописать реакции на него. «Может, пожать ей руку?» - подумала Дани.

- Девочки, - Эйнсворт встала между ними, как секундант, подающий револьверы. – Я понимаю, что это тяжёлая ситуация для вас обеих. И самое главное сейчас – понимать, что нет неправильной реакции. Что бы вы не почувствовали, это нормально, никто не будет вас осуждать. Вы можете злиться, чувствовать несправедливость или много других вещей. Всё хорошо, мы решим все ситуации. Сейчас вам просто нужно познакомиться, верно? Мы посоветовались и решили, что вам будет легче общаться, если вы будете в окружении людей, которым вы можете доверять. Мы будем здесь, буквально в шаге, будем разговаривать о своём, у нас тоже много нерешённых дел. А вы просто поговорите, хорошо?

Эйнсворт улыбнулась и, не поворачиваясь, вернулась к креслам, где сидели мама и женщина в костюме. Они начали какую-то деловую беседу на средних тонах. Обе Даньи сели.

Смысла разговаривать не было вообще. Суть знакомств в том, чтобы узнавать нового человека, а нового тут не было. Имя? Одно на двоих. Возраст? Оригиналу 19, копии 2, и что теперь? Увлечения? Одни и те же. Мировоззрение – тревожно-оптимистичное. Религия – бог мёртв. Политические взгляды – человечество обречено в любом случае.

«Расскажи мне что-нибудь новое, - умоляла Дани. – Хоть что-нибудь.»

- Это больно, когда из тебя литрами вытекает кровь, - сказала она.

Мама, Эйнсворт и женщина в костюме на минуту прервали свои трели и уставились на них. Ни Данья, ни Дани не среагировали.

- А теперь ты, - сказала она. – Расскажи мне что-нибудь новое.

Её взгляд был тяжёлым, тяжелее, чем у Дани. Её руки были украшены шрамами, где-то в глубине глаз играл голод. Она пережила то, что не пережила Дани.

«Мне нечего», - подумала Дани, чувствуя, как её руки холодеют.

«Я знаю, что нечего», - читалось в её лице.

Оригинал пришёл домой. Пора освобождать место.

Кишки связались в узел, а кровь замёрзла и вытекла из вен. Если бы Дани захотелось встать, она бы не смогла, ноги теперь – обрубки теста. Тело никогда не ощущалось таким тесным, Дани почти видела края своих глаз, будто смотрела в иллюминатор. Кричать, вот что ей хотелось. Вопить, даже не особо меняясь в лице, просто открыть рот во всю ширину и заорать.

Мозг наконец написал реакцию на встречу. Это был ужас.

***

Данья где-то читала, что если бы человек увидел со стороны свою идеальную копию, то не нашёл бы сходства. Интересно, как это работает? В былые времена Данье часто говорили, что она копия своей мамы и маленькая Данья много времени провела, исследуя своё лицо в зеркале. У неё была пара одноклассниц, сходство которых с родителями сразу бросалась в глаза. У кого-то похожий овал лица, у кого-то такая же улыбка. Или же в мелочах они совсем не похожи, но если смотреть в целом – копия. Но маленькая Данья никак не могла найти сходств с матерью. Её лицо было её лицом, и никаких отголосков чужих черт в ней не было. «Они говорят всякие глупости», - подумала маленькая Данья и бросила изучать своё лицо вплоть до первых подростковых прыщей.

Данья смотрела на неё и не знала, что чувствовать. Кажется, человечество со всей своей фантазией и фильмами А24 всё ещё не придумал сценарий для встречи со своим клоном. Конечно, эта идея совсем не нова, но обычно клон и оригинал встречаются в атмосфере злодейства и тревоги, где каждый имеет полное право паниковать, а не в больничной палате, где все окружающие ведут себя так, будто всё нормально.

Как вообще люди понимают как вести себя? Кто им сказал, что при радости нужно улыбаться, а при злости хмуриться? Хотя малыши-младенцы улыбаются, когда мама играет с ними, закрывая и открывая лицо ладошками, значит это как-то заложено природой. Ну ладно, радость и злость это примитивные эмоции, природе известно, что это такое. Что насчёт чего-то более сложного? Почему люди 18 века приходили в ужас, увидев женщину в брюках, а сейчас женщина в брюках это даже не норма, а самая нормальная норма из всех нормальных норм? Потому что природа понятия не имеет, что такое брюки и реакцию на брюки, чьи бы те не были, прописывает не она, а сами люди. Люди в 18 веке придумали одну реакцию на женщину в брюках, а сейчас совершенно другую.

Данья устала. Данья просто хотела наконец прийти домой, улечься в свою кровать и проспать вечность. Почему она должна сидеть здесь и думать о том, как ей реагировать на то, что перед ней сидит она же, и все вокруг утверждают, что всё под контролем, всё нормально, сейчас мы всё решим. «Познакомьтесь» - сказала Эйнсворт, вот только как знакомиться со старой версией себя – с белой, холёной, милой девочкой, без единой царапинки. Что нового может рассказать эта маленькая певчая птичка, сидящая в клетке всю свою до смешного короткую жизнь?

- Это больно, когда из тебя литрами вытекает кровь, - сказала Данья. - А теперь ты. Расскажи мне что-нибудь новое.

Птичка побледнела. Данья поняла, что что-то зашевелилось внутри неё. Как-то Никола рассказывал, что, когда они все были маленькие, а Данья совсем маленькой, у Николы случился день рождения. Мама вынесла ему большой торт с разноцветными свечками. Когда пришла пора Николе задуть свечи, маленькая Данья устроила истерику, потому что хотела задуть свечи сама. Истерика была большой, и мама уступила ей. Так произошло то ли два, то ли три раза. Наверное, именно вот так почувствовал себя Никола, когда наконец задул свои свечи сам.

Найтингейл не особо заинтересованно смотрел на них из-под полуопущенных ресниц и, казалось, улыбался.

***

Спустя час они поехали домой.

Данья смотрела в окно и старалась не думать о других пассажирах этой машины. Она жадно всматривалась в знакомые улицы, которые за всё это время успели обрасти чужим блеском. Домой!

Как будет хорошо снова увидеть Лаванду. Снова упасть на свою кровать и расслабиться. Если ей, конечно, позволят.

От этой мысли Данья нахмурилась.

Они выгружались как будто целую вечность. Данья давно бы бросилась внутрь, но ключ был у мамы, а она совсем не торопилась.

Как только дверь распахнулась, на всех людей радостно бросилась гора белоснежной шерсти.

Лаванда завертелась под ногами, не понимая куда примкнуться.

- Ну же, милая! – воскликнула Данья, присев перед ней на колени. – Ну!

Лаванда заскулила. Она завертелась перед двумя хозяйками, намереваясь тыкнуться холодным носом то в одну, то в другую. Совсем запутавшись, она тихо зарычала в сторону Даньи, приобнажив зубы, но, словно устыдившись, тут же их спрятала и снова заскулила.

- Дай ей время свыкнуться, - сказала мама, потянув Данью за руку. – У тебя запах переменился, скоро она снова узнает тебя.

Мама с улыбкой снова начала что-то тараторить про комнату и про две кровати, поставленные в ней, параллельно ведя Данью наверх. Краем глаза Данья увидела, как Никола потащил Лаванду на кухню, что-то шепча про корм.

Только войдя в свою комнату Данья окунулась в любовь. Квадратные полки, отделявшие кровать от рабочего стола, заставленные книгами, комиксами и баночками от газировок. «Гордость и предубеждение», «Грозовой перевал» и «Тринадцатая сказка» на полке-для-любимых-книг. Статуэтка Наполеона с маленьким цветочным венком на голове. Гирлянды, подвешенные под потолком. Фотографии с Хэди, Адой, Илоном, Николой, мамой и Лавандой на стене. Зелёно-розовый рюкзак с бесконечным количеством значков и нашивок. Постер «I want to believe», плакаты с «Риком и Морти», «Нимоной» и «Войной единорогов».

И вдруг Данья замерла посреди комнаты, смотря на то, чего здесь раньше не было.

Посередине стены, оттеснив своих менее значимых братьев, висел самый большой постер в комнате. Облачившись в яркие цвета и качественную печать на Данью смотрели её грёзы, её молитвы, её путеводные звёзды. Юта, Руда, Тоё, Мона, Герси.

Она почувствовала, как её обуял ужас. Чистейший ужас. Он добрался до её костей смертельным холодом, чёрными камнями разрушил все стержни внутри неё. Словно человека вскрывают в морге, а он ещё жив, но не может сказать об этом. Словно мать, заметившая, что её ребёнок вовсе не её ребёнок, а перевёртыш, подкинутый в колыбель злыми феями. Словно ты взглянул на своё отражение и понял, что на самом деле отражение – ты.

Данья обернулась и хотела сказать, но не могла. Она стояла с открытым ртом, словно тупая рыба и смотрела на встревоженную слезливую мать, неловкого Николу у двери. Они не понимают. Не понимают, что произошло, что они с ней сделали.

Данья посмотрела на другую, стоявшую с немного опущенной головой, смотрящую на неё с широко открытыми глазами, похожая на загнанного зверя, готовая драться.

Она понимала.

Данья видела это по её глазам, по её напряжённым плечам, по её страху. Данья почувствовала себя второй матерью на суде Соломона. «Разрежь его! – подумала она. – Убей его!». Она хотела сорвать постер со стены, разорвать его, вцепиться в него зубами и уничтожить.

Она словно вор, решивший обокрасть дом и пойманный с поличным. Словно сын-наркоман, пришедший умолять родителей о деньгах для новой дозы. Словно дряхлая бабушка, снова забывшая кто она такая, и начавшая рвать трясущимися пальцами обои.

Илон смотрел на неё с виной, Никола с усталостью, мать со стыдом, а она с ужасом.

У неё вырвали сердце, оставили с голыми рёбрами, закрывающими ничто.

Данья поняла, что она здесь лишняя. Её никто не ждал.