- Я выписываю вам новый рецепт, - сказала доктор Дю Морье.
Данья взяла бумажку, протянутую Дю Морье, и рассеянно оглядела врачебные закорючки.
- По шкале от 1 до 10, насколько я буду походить на овощ?
- У вас был сильный срыв, Данья. И он не первый.
- Можно как-то обойтись без них?
- Боюсь, что нельзя.
- Вы читали «Уходящие из Омеласа» Урсулы?.. - Данья нахмурилась и потёрла лоб. – Урсулы Ле Гуин, если не ошибаюсь. Там про город, в котором все абсолютно счастливы. У всех всё хорошо и ничего плохого не происходит. Это благодаря тому, что там в одном из тёмных подвалов есть ребёнок, который страдает в одиночестве. Все в городе знают, что он есть, но если они заговорят с ним или попытаются спасти, то всеобщее счастье будет разрушено. Люди просто с этим смиряются, а если нет, то просто уходят. Их и называют уходящими из Омеласа.
Доктор Дю Морье с профессиональной заинтересованностью наклонила голову.
- Что бы вы сделали? – спросила Данья. – Остались или ушли?
- А вы? – спросила в ответ Дю Морье.
- Может быть я слишком много о себе думаю, но… - Данья устало дёрнула плечами. – Мне кажется передо мной стоит немного другой вопрос. Или тот же, но с другой позиции. Мне кажется это меня забыли в подвале, - губы Даньи вдруг искривились и по щеке потекла слеза. – И я вот думаю, стоит ли мне уйти или… или смириться и дать другим быть счастливыми.
- А есть ли сценарий, по которому счастливой будете и вы?
- Мне кажется нет, - Данья прижала ладони к щекам. - Я пыталась, правда пыталась. Знаете, когда все в компании хотят пойти в кино и только один не хочет и сейчас из-за него одного весь вечер становится унылым.
- Ваша жизнь это не поход в кино, - сказала Дю Морье.
- Да, чуть подлинней будет, - Данья хихикнула. – Что мне делать?
- А что вы хотите?
- Почему вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?
- Потому что ответы есть только у вас.
- Ничего у меня нет. Ничего, - Данья опустила взгляд на бумажку на своих коленях. – Можно как-то без таблеток?
- Боюсь, что нельзя, - Дю Морье подсела чуть ближе. – Вы не должны жертвовать собой ради блага других.
- Я знаю, но… Это же проблема вагонетки. Плохо будет кому-то точно, а вот плохо будет одному или нескольким… Это и есть вопрос.
***
Данья дёрнула ручку, но она не поддалась – дверь была заперта. Но уже в следующий миг она распахнулась, на пороге стоял взъерошенный Илон с мокрым лицом.
- Извини… - пробормотала Данья, прижав к себе руки. – Я позже тогда приду.
- Нет-нет, - тут же засуетился Илон. – Проходи, я уже… всё…
- Да нет, ты вроде только лицо начал мыть… - пыталась что-то возразить Данья, но Илон уже кое-как вытерся и выходил из ванной, старательно отводя взгляд.
- Давай, заходи, - бросил он через плечо, суетливо шагая к лестнице.
- Илон.
Он вынужден был обернуться. Его собственное имя, произнесённое таким голосом, каким никогда не должно было быть произнесено. Данья могла его звать по имени как угодно: с гневом, когда он в очередной раз мешал ей спокойно жить; с удивлением, когда он неожиданно готовил ужин на всю семью; заговорчески, когда они вдвоем слали дурацкие сообщения с телефона Николы; с радость, когда он обнимал её на премьере «Богов».
Но не так, как сейчас. Не с отчаянием и болью, не с мольбой.
Он застыл перед ней, как олень в свете фар.
Она была такая маленькая. В какой момент она успела так уменьшиться? Неужели там, у своего похитителя, она так старалась спрятаться и съежиться, что совсем потеряла свою грохочущую фигуру? Или это великое недоразумение произошло прямо здесь, в её собственном доме?
- Илон, - сказала она и весь её голос и всё её лицо пошли трещинами. – Пожалуйста, хотя бы смотри на меня… Я понимаю, что сейчас всем тяжело и веду я себя не очень хорошо. Но ты мой лучший друг… Я уже привыкла оглядываться через плечо и всегда видеть тебя рядом, и сейчас я не чувствую ничего, кроме пустоты. Я не прошу многого, просто… хотя бы смотри на меня.
Совсем маленькая и шаткая, в слезах. Она могла бы так стоять, когда какой-нибудь урод разбил бы ей сердце или если бы она впервые села за руль и сразу въехала в дерево. Уж лучше бы было так, тогда Илон хоть смог бы с чистой совестью броситься утешать её.
Илон боялся смотреть на неё, как на разбитое зеркало. Ему почему-то казалось, что если они встретятся глазами, то произойдёт большое несчастье. Хотя, куда уж несчастнее. Илону было стыдно. За то, что не настоял на продолжении поисков, не бунтовал достаточно сильно, когда мама и Никола решились на клонирование. Было стыдно, что он был счастлив, когда в белых лабораториях SecundaVita сестра вернулась к нему после пропажи. И было стыдно, что в момент её настоящего возвращения он в первую очередь чувствовал не радость, а замешательство.
Он быстро преодолел расстояние между ними и изо всех сил прижал к себе.
Это как будто разбило невидимую стену, и Данья разрыдалась. Илон гладил её по спине и голове и говорил все слова утешения, которые только приходили ему в голову.
- Пожалуйста, не бросай меня… - мычала Данья ему в плечо, прижимаясь сильнее. – Только не ты, пожалуйста, пожалуйста…
- Не брошу не брошу, - прошептал Илон ей в ухо. – Прости меня, прости… Я буду смотреть на тебя, я буду говорить с тобой, я пойду с тобой куда только захочешь. Я не брошу тебя.
***
В гостевой комнате, где теперь обитала Данья, её не было. Мама заглянула в комнату к Илону.
- Ты не видел Данью? Где она?
Илон устало снял один наушник и тыкнул куда-то за спину матери.
- На подоконнике у твоей комнаты, - но мама не торопилась уйти и Илону пришлось спросить: - Зачем тебе?
- Того монстра поймали.
Илон нахмурился.
- Похитителя, - уточнила мама. – Я думаю Дани должна обрадоваться.
- Дани, наверное, всё равно, - сказал Илон, надевая обратно наушник. – А Данье может и понравится.
Точно. Мама прикусила язык. Если уж ей хочется, чтобы её девочки жили дружно, как сёстры, то ей самой надо в это поверить. В первую очередь на уровне имён.
Данья действительно сидела на подоконнике в закрытой части коридора. Мама, намеренно шаркая ногами, подошла к ней, но та никак не среагировала, продолжая отсутствующим взглядом сверлить соседский двор.
- Милая, - мама подняла руку, чтобы коснуться плеча Даньи, но передумала. – Милая, его поймали. Слышишь? Теперь ты можешь спать спокойно и твои кошмары уйдут.
Данья даже не моргнула. Мама наклонилась к ней и осторожно коснулась её руки. Она не выглядела больной, только очень уставшей.
- Данья, скоро будет ужин, поэтому потихоньку спускайся, хорошо? Давай, мы тебя ждём.
Мама почти уже ушла, но вдруг за спиной раздалось спокойное:
- Я думала, что я особенная.
- Что? – мама поспешно обернулась, пока у Даньи не ушло желание разговаривать.
- Я думала, что я особенная, - повторила Данья. - С самого начала я думала, что я гений. Серьёзно. Я думала, что мои идеи гениальны. Что всё, что я делаю это не просто хорошо, это революционно, уникально настолько, что никто и никогда не додумался бы этого, кроме меня. Я жила с непоколебимой верой, что я особенная. Ты смотрела «Пёрл», мам? Тот момент, когда она кричит «Я звезда!», вдруг начиная осознавать, что это не так.
- Ты особенная, родная.
Данья не обратила никакого внимания.
- Знаешь, я обожаю сыпать непонятными терминами и рассказывать про мысленные эксперименты. Мне кажется, что я охренеть какая умная. И мне нравится, что люди слушают меня и тоже думают, что я умная. На самом деле я всё ещё не понимаю, как работает кот Шрёдингера и что такое «суперпозиция». Просто я думала, что если я знаю кто такой Чаушеску, то смогу предсказать политическую ситуацию на ближайшие десять лет. А сейчас я начинаю думать… О Зевсе, о Конфуции, о протестантах, о французской революции, о комиксах Алана Мура… И вдруг перестаю понимать зачем. Что я сделаю со всеми этими знаниями? Я же не полечу в космос, не изобрету вакцину от всего, не стану Шекспиром или Достоевским. Есть миллионы людей, которые знают всё то же самое, но даже лучше, и умеют этим распоряжаться. Мам… Я же правда думала, что я особенная.
Данья замолкла на пару секунд, но через несколько мгновений добавила:
- Лучше бы я осталась там, тогда всё было бы честно. У каждого родителя было бы по дочери. Я здесь не нужна.
Это не звучало как обвинение. Это звучало как просто констатация факта. Некоторые компании очень грубо мотивируют своих сотрудников, говоря, что незаменимых не существует и лучше бы им работать лучше. Всё звучит гораздо грустнее, когда тебя могут заменить в собственной жизни.
Мария Самар вдруг поняла одну довольно удивительную вещь. Дело было вовсе не в любви. Когда она почти сразу после Илона родила Данью, у неё было беспокойство насчёт того, примут они друг друга или нет. Маленькая малышка забирал через чур много времени, и Мария порой замечала, как такой же маленький Илон смотрит на неё со злостью. Однажды он пришёл к ней с небрежно намалёванным рисунком и пытался похвастаться, но она только отмахнулась, ведь у Даньи испачкались розовые шорты, а надевать другие голубые она никак не хотела и из-за этого рыдала как вне себя. Мама забыла про Илона и вспомнила только к вечеру. Но он исчез. Какая же тогда у неё была паника. Она тормошила бедного Николу, и они перевернули весь дом, но никого не нашли. В отчаяние Мария выбежала на улицу и пошла по соседям, в надежде, что Илон просто засел у одного из своих друзей. Она уже хотела звонить в полицию, когда Никола сообщил, что нашёл Илона в шкафу среди плотно висевших курток и шуб. Мария твёрдо настроилась наорать на Илона и обвинить его в пренебрежении собственной матерью, но, увидев его покрасневшие глаза и щёки, тут же передумала. Илон, видимо, мужественно держался, чтобы не заплакать и из-за этого выглядел как вскипевший чайник, который вот-вот взорвётся.
- Илон, - как можно мягче сказала Мария. – Почему ты ушёл и ничего не сказал, я же беспокоилась!
- Не беспокоилась, - тихо буркнул Илон.
- Что?
- Я говорю, что не беспокоилась! – чайничек взорвался и из глаз и носа Илона потекло. – Ты только о ней и думаешь! Целыми днями ходишь вокруг неё! Я тебя зову, зову, а тебе всё равно! Я же тоже хороший!
Это «я же тоже хороший» ножом резануло по сердцу. Она тоже начала плакать. Мария прижала к себе своего маленького любимого сына и говорила ему очень долго какой он замечательный и как она любит его. Немного спустя он ей поверил. Уже потом, когда они оба нарыдались вдоволь и успокоились, Илон сидел на коленях матери и показывал смятый рисунок.
- Она такое не нарисует, - сказал он.
- Конечно не нарисует, - согласилась мама. – Она нарисует другой, а этот рисунок – твой. Он уникальный, как и ты. Я очень люблю Дани, и тебя я тоже очень сильно люблю. Вы оба очень ценны для меня, но это не значит, что один может заменить другого. Запомни, хорошо?
Илон кивнул. Свой рисунок он так и не отдал. Мария представила, как он целый день сидел в этом шкафу и единственное, что помогало ему держаться, это знание того, что она не нарисует так же.
Данья просидела в шкафу три года. Она залезла туда не сама, дверь просто захлопнулась. И когда она, наконец, вылезла, то вдруг обнаружила, что на коленях у мамы сидит другая дочь и хвастается рисунком.
Данья всю жизнь делила маму с двумя братьями и вполне могла бы делить и с сестрой. Но не рисунок.
Повторение – это дичайшая случайность. Представьте себе историю: группа молодых людей, подростков, выживает внутри территории, огороженной высокими неприступными стенами. За стенами – монстры, но и ответы на все вопросы. Тут же есть и особенный главный герой, и массовая потеря памяти, и большая тайна. Хорошая история, хотя на самом деле две истории: «Атака титанов» и «Бегущий в лабиринте». Манга Хаджиме Исаямы была впервые опубликована в сентябре 2009 года, а книга Джеймса Дэшнера в октябре. Тоже в 2009.
Что было бы если бы две эти истории были схожи не только общим описанием? Во-первых, оба автора скорее всего пошли бы судиться. Потому что тут точно есть плагиат, ну не может быть таких совпадений. А во-вторых, не может быть таких совпадений. Творчество – это люди, а люди разные. Хотят они того или нет. Даже если бог нашептал Исаяме и Дэшнеру одну и ту же идею, то первый написал о геноциде и цикличности, а второй о вирусе и выборе.
Но что бы вышло, если бы бог нашептал одну и ту же идею Данье и Дани? Они бы написали одно и то же. С разными деталями, с разными именами, возможно даже с разными сеттингами. Но это было бы одно и то же. Просто потому что у них одни знания, один опыт, одни воспоминания, одни мысли, одни идеи, одни интересы, одни вопросы.
И что это означало для Даньи, отрезанной от мира и своего творчества на целых три года?
В тебе нет ценности.
Это единственное, что могла понять Данья. Многие пролайферы говорят, мол, а вот если бы мать Бетховена сделала аборт, то мы бы не услышали его гениальную музыку. А что, если бы услышали? Бетховена бы абортировали, но его гениальная музыка всё равно случилась бы? Тогда в существовании Бетховена не было бы смысла.
Дело было вовсе не в любви. Отсутствие любви пережить возможно, а отсутствие себя – нет.
Данья Самар продолжала сидеть на подоконнике и пялиться в пустоту. Мария хотела бы что-то сказать или просто заплакать, но было уже поздно. Она развернулась и ушла.