— Отличная работа, господа, — сказала фигура в кроваво-красном мундире, спрыгивая с лошади.

Время тянулось медленно. Он успел рассмотреть каждую блестящую пуговицу и каждую белую полосу на форме английского солдата, прежде чем тот нажал на спусковой крючок. Раздался грохот выстрела и плечо обожгло острой болью. Пару секунд спустя мир померк, постепенно растворяясь в запахе крови и пороха.

Ему едва хватило времени, чтобы подумать о родных.

Жан-Жак проснулся в холодном поту, когда за окном еще не рассвело. Он долго смотрел в темноту потолка, старательно прогоняя от себя скользкий мрак, невидимый, но будто старавшийся пробраться липкими пальцами под рубашку и оставить ледяные следы на коже. Мрак, зовущий обратно на фронт. От него не выходило спрятаться ни за хорошей беседой, ни за игрой в карты, ни за бокалом вина. Даже общение с хорошенькими девушками не помогало забыться. Лучше сказать, он больше не обращал на них внимания.

Ему вспомнилась Флер, хорошенькая сероглазая брюнетка, жившая по соседству

— О, приятель, рад снова видеть тебя! — Давний друг, собравший всех общих приятелей отметить возвращение Жан-Жака, хлопнул его по больному плечу с такой силой, что из глаз полетели искры.

— И я тебе рад, Николя, — ответил он, переведя дыхание.

— Жан-Жак! — выскочившая из ниоткуда Флер бросилась ему на шею, не слишком стесняясь брата. — Ты вернулся! Наконец-то!

Ему стоило больших трудов не чертыхнуться. Плечо снова заныло.

— Как видишь, раз стою перед тобой. — Пришлось изобразить вежливую улыбку, чтобы не обижать ее.

— Ты к нам надолго? — продолжила щебетать она, провожая его в комнату, где уже собралась почти вся компания, чтобы «поболтать о политике, сыграть в карты, словом, хорошо провести время».

— В город? — Не понял Жан-Жак.

Флер рассмеялась, останавливаясь у дверей в гостиную.

— Да нет же, в гости.

— А, это… Дома раньше десяти не ждут, но к полуночи обещал вернуться.

— Может, останешься до утра? — негромкой спросила Флер, томно закусив губу.

— Извини, не смогу. Сестра в последнее время постоянно нервничает, не хочу добавлять ей поводов для беспокойства своим отсутствием.

Жан-Жак предпочел притвориться дураком, не понимающим очевидных намеков.

— Ты же можешь послать записку и предупредить, — не сдавалась Флер. — Из наших окон такой красивый рассвет…

— По утрам я с некоторых пор предпочитаю спать, а не любоваться природой, — улыбнулся Жан-Жак, надеясь, что на этом разговор будет окончен.

Несмотря на год, проведенный, на фронте, особого интереса к предложению Флер он не испытывал. Даже зная, что никакого особенного вреда ее репутации это не нанесет, он все равно не мог позволить себе посмотреть на нее как на женщину. То, что они когда-то целовались — не в счет, им было лет по четырнадцать.

— Экий вы, мсье дю Моле, непонятливый. — Флер кокетливо передернула плечиками, предпринимая последнюю попытку уговорить его остаться на ночь: — Вы этим красотами будете любоваться из окна моей спальни.

— Уверен, что многое теряю, и все же откажусь.

— Ну, как знаешь, во второй раз предлагать не стану, — обиделась Флер, и вошла в комнату, делая вид, будто только что ничего не происходило.

«В четвертый», — мысленно поправил Жан-Жак, последовав за ней.

«Может, стоило согласиться? Ночевал бы сейчас не один. Можно подумать, дома в потолок лучше смотрится».

После такого долгожданного возвращения, дом отчего-то начал казаться серым, пустым, чужим. Казалось, вся жизнь и все краски остались где-то там, по ту сторону океана. В Америке.

Вскоре лежать ему надоело, а уснуть снова никак не получалось. Жан-Жак потянулся к подоконнику, на котором оставил часы на цепочке, доставшиеся от отца. Они показывали половину шестого. Вставать было еще рано. Снова попадаться на глаза мужу сестры, а уж тем более говорить о своих кошмарах, не хотелось.

«Он сразу расскажет Шанти, она будет нервничать… Зачем?»

Время застыло, словно мошка в янтаре. В голову все настойчивее лезли воспоминания о войне.

Первым ощущением было прикосновение чего-то твердого к груди. Будто сквозь плотный туман Жан-Жак слышал обрывки фраз, которые с трудом понимал. Боль в плече понемногу отрезвляла, и все-таки сил, чтобы открыть глаза и хотя бы сесть, у него не хватало.

Неожиданно в нос ударил резкий противный запах нюхательной соли. Еще спустя секунду мир постепенно начал обретать цвет и форму. Первым он увидел круглолицего старичка в очках, фигурой напоминавшего яблоко.

— Слышите меня, молодой человек? — Судя по его напряженному тону, этот вопрос он уже задавал.

— Да, сэр. — Ему с трудом удалось вспомнить, как сказать по-английски даже эти простые слова. — Спасибо, я уже чувствую себя... лучше.

Хоть это и было бессовестной ложью, — рука болела, ныла и отказывалась подчиняться, — времени и возможности продолжать просто так лежать на траве не было.

— Мне нужно идти. Я должен сообщить командованию о засаде и гибели отряда, — зачем-то добавил он, пытаясь сесть.

— Сообщите, юноша, обязательно доложите, но чуть позже.

Старичок пухлой ладонью легонько толкнул его в грудь, не разрешая подняться, и протянул уже закрытый пузырек соли хорошенькой черноволосой черноглазой девушке. Она до боли напоминала ему Шанти блестящими вьющимися волосами и встревоженным личиком.

"Интересно, как там сестра?"

— Пока что давайте-ка я перевяжу вашу рану. Формой, простите, придется пожертвовать. — Старичок снова повернулся к девушке: — Кэри, душечка, будьте добры подать мне ножницы из саквояжа. Ни к чему мучать молодого человека попытками снять одежду целиком. А вы, юноша, — обратился он уже к Жан-Жаку, принимая протянутые портновские ножницы, — говорите со мной, говорите. Я должен понимать, что вы в сознании.

— Я не знаю, что сказать, сэр. — Металл неприятно прикасался к коже, лязг и треск ткани прогоняли из головы последние мысли. — Пожалуйста, сэр, не заденьте письмо во внутреннем кармане. У меня будут неприятности, если я его не привезу.

— Я предельно осторожен, не сомневайтесь.

Закончив с одеждой и отложив её обрезки в сторону, старичок полез в недра сумки и вытащил оттуда пинцет. Когда он отрывал от раны присохшую ткань, Жан-Жак не смог сдержать судорожного вдоха.

— Потерпите, юноша. Понимаю, приятного мало. Я пока закончил. Видите, ничего не делаю. — Он приподнял руки и показал их Жан-Жаку. — Так как, говорите, зовут вас?

Он представился и зачем-то спросил, хотя ответ итак был очевиден:

— Вы врач, сэр?

— В некотором роде, юноша, в некотором роде. Я фельдшер в форте. Настоящие врачи на передовой, а я в силу старости себя и знаний, сижу за стенами, лечу битые головы и поломанные ноги. Доктор Грэм, или сэр Грэм, если угодно. Постарайтесь-ка сесть. Мы с Мудрым Ноши поможем вам.

Жан-Жак только сейчас обратил внимание на индейца лет сорока, причёска которого была украшена орлиными перьями.

Подняться, несмотря на то, что Ноши поддерживал его под спину, оказалось не так-то просто. Ранение оказалось сквозным. Доктор Грэм осмотрел выходное отверстие, из-за чего уже немного притупившаяся боль в плече снова обожгла руку так, что дыхание на секунду перехватило. Никак не показать этого и сохранить лицо в глазах Кэри, смотревшей на него с таким искренним беспокойством, стоило больших трудов.

Неожиданно по крыше застучал дождь. Жан-Жак снова потянулся за часами. Они показывали ровно восемь.

«Видимо, все-таки задремал».

Он откинулся обратно на подушку и снова перевел взгляд на потолок. Спускаться вниз, к родным, не хотелось, спать дальше — тоже. Полежав еще минут десять, он позвал камердинера.

С новым камердинером, высоким светловолосым мальчишкой чуть помладше него самого, Жан-Жак так и не смог подружиться. Или, лучше сказать, не захотел. Грегуар отвечал ему взаимностью, задавал вопросы касающиеся только работы, и не пытался завязать светской беседы.

Когда он спустился к завтраку, в столовой уже все собрались. Сестра надела свое любимое синее платье и серьги с сапфирами — бабушкино наследство — и время от времени проверяла, не сломался ли старый замок и не выпали ли они. Даниэль на секунду отвлекся от книги, кивнул, и продолжил чтение. Перед ним на столе лежала газета, которую никто так и не взял в руки. Тетя надела на нос пенсне и придирчиво оглядела Жан-Жака.

— Знаете, милый, по-моему, камердинер не слишком старательно отгладил ваш жилет. Я вижу лишние складки.

«Узнаю тетушку Анн-Софи». — Он едва удержался от усмешки.

— Во сколько вчера вернулись? — Мама ненадолго отвлеклась от своего любимого бланманже с цукатами и взглянула на него. — Вы, кажется не выспались. Развлекались с этой вздорной девкой?

— Вообще-то, у «вздорной девки» есть имя. — Жан-Жак сел за стол. Место отцу отдали ему, когда он подрос. — И у нас с ней ничего нет, не было, и не будет.

— Благородство, мой мальчик, это, безусловно, прекрасно. Только смотрите, как бы оно не вышло вам боком. Оглянуться не успеете, придет с ребенком на руках, станет требовать кольца, — вмешалась в разговор тетя. — Что тогда делать будете?

— Придет — посмотрим. Заберу ребёнка, или буду помогать деньгами, если не отдаст.

Есть не хотелось, но сидящая рядом сестра смотрела настолько встревоженно, что Жан-Жаку пришлось намазать себе масло на хлеб и попросить прислуживавшего за столом лакея налить немного кофе.

— То есть, у вас есть повод считать, что она могла понести?! — Мать театрально схватилась за сердце. — Вы слышали, Софи, это наказание, кажется, хочет привести ко мне в дом «женщину для любви»!

— Куртизанку, матушка. Хотите выругаться, так называйте вещи своими именами. И нет, я этого делать не собираюсь.

— Виконт дю Моле, выбирайте выражения за столом! — Мать, сидевшая слева от него, хлестнула его газетой по плечу.

— Спасибо, как раз хотел что-нибудь почитать. — Жан-Жак взял у нее газету и предпочел не продолжать разговор, собираясь и в самом деле поискать какие-то новости из Америки.

— Он невыносим! — Мать повернулась к тетке. — Знаете, я была так счастлива, когда родила дочь: с ними же никаких проблем, исключительно платьица, юбочки и кружева. И, главное, никаких разговоров о гулящих девках! Нет, определённо, когда сыновья достигают определённого возраста, они становятся просто невыносимы. Дани, а вы почему молчите? — Она наконец вспомнила о зяте.

— А что тут скажешь? Мадемуазель знает, чего, а главное, от кого, она хочет. Ей можно только позавидовать.

— Как вам не стыдно?! — Возмутилась мать, но вернуть себе газету, чтобы хлестнуть и его, ей не удалось.

— Что пишут? — Шанталь заглянула в листок через плечо Жан-Жака.

— Да так. Ничего интересного . — Он, убедившись, что ни о каких событиях в Америке в газете не сказано, отложил ее в сторону.

После завтрака они с сестрой и зятем перебрались в гостиную. Мама и тетя задержались на кухне, чтобы выпить еще по чашке чая и обсудить последние сплетни Сен-Клу. Жан-Жак, не придумав лучшего способа избежать разговоров о самочувствии с сестрой, которая явно готовилась его завести, отправился к книжной полке. Слабо надеясь, что это поможет, он потянулся за первой попавшейся книгой по военному делу. Левой рукой по старой привычке.

Сделать это не удалось ни с первого раза, ни со второго раза, плечо начало ныть, но Жан-Жак упрямо предпринял третью, точно такую же безуспешную попытку. Даниэль, до того сидевший в кресле возле Шанти подошёл к нему и тихо сказал:

— Сними рубашку, я посмотрю, что у тебя с рукой.

«Вот дёрнул же черт!» — мысленно ругнулся Жан-Жак, имея в виду не то свое желание во что бы то ни стало взять книгу левой рукой, не то излишнюю внимательность зятя.

— Давай потом. Не могу же я раздеться при сестре, — попытался избежать неприятного разговора он.

«Если Даниэль увидит шрам на руке, станет спрашивать, как, откуда, кто лечил, как».

— Можешь, когда того требуют обстоятельства. А продолжишь в том же духе, мать с теткой позову, пусть тоже знают и видят.

«Вот этого точно не нужно».

— Само пройдёт через пару месяцев. Не стоит беспокоиться.

Даниэль нахмурился и строго велел:

— Прекрати дурака валять, и делай что говорю.

«Да не хочу я, неужели непонятно?»

Жан-Жак хотел было молча уйти, но бросив взгляд на сестру, которая, судя по всему, собиралась сойти с ума от беспокойства, и свести заодно окружающих, передумал. Он неспеша расстегнул жилет, и, убедившись, что отказываться от своей затеи никто не собирался, бросил и его и рубашку на стоявший рядом стул.

— Все со мной хорошо. Заживет, буду как новый. — Он предпринял последнюю попытку сбежать, оказавшуюся, впрочем, тщетной.

— Смелее, братец. Ты же не из пугливых. Сержанта рядовому просто так не дадут. Чего ты как девица в первую брачную ночь?

«Сержанта рядовому дают за пробитую насквозь руку, с которой он каким-то чудом смог проехать верхом», — усмехнулся он, не без труда стаскивая нательную сорочку.

— Я так и думал. Пулевое. — Заключил Даниэль, пристально рассматривая шрам. — Вижу следы швов, но наложены как-то странно.

— Навылет. Фельдшер шил, врача не было на месте.

Рассказывать всю историю ранения Жан-Жак не собирался. Потерев занывшее от воспоминаний плечо, он потянулся за оставленной на стуле одеждой. Даниэль остановил его.

— Подожди. Руку за спину заложить можешь?

Жан-Жак попытался, но вышло плохо. Даниэль нахмурился, со знанием ощупал плечо, и зашёл к нему за спину.

— Фельдшер сказал тебе, что разорвано сухожилие?

«Видя дыру в плече, я как-то догадался об этом и без его помощи».

— Я не помню, — легко соврал Жан-Жак. — Наверное. Я вообще его почти не слушал.

— Что ж, мне все ясно. — Доктор Грэм почесал седой затылок, снова нырнул в сумку и вытащил оттуда бутылку из мутного стекла, наполненную чем-то темным. — Клюква на спирту, — пояснил он. — Что поделать? Все остальное обезболивающие забрали на фронт. Скажу сразу, порадовать вас нечем. Шансы на то, что рука восстановится полностью ничтожно малы. Может быть, окажись на моем месте многоопытный военный хирург прогноз, вам бы повезло больше, но увы...

Жан-Жак сделал большой глоток и закашлялся. Крепкая выпивка, будто кипяток, прокатилась по горлу. Мириться с тем, что рука больше не будет прежней, он отказывался.

— Не приучены, вы смотрю, юноша, крепкое пить, — заметил доктор Грэм, забирая обратно бутылку и закупоривая пробкой. — Мудрый Ноши, можете опустить его, только аккуратно.

— Дома три женщины. Даже если бы захотел, все равно не с кем.

— Мама, жена и дочка? — понимающе спросил Ноши, помогая снова лечь на траву.

— Мама, сестра и тётя, — покачал головой Жан-Жак, прикрывая глаза. Изогнутая хирургическая игла в руках доктора Грэма вызывала неприятную дрожь во всем теле.

Неожиданно по плечу прокатилась жгучая боль, заставившая все его тело выгнуться. Жан-Жак закусил губу, стараясь не шевелиться и не дышать. Он слышал, что на рану часто льют спиртное покрепче, чтобы не началось воспаление, но ему и в голову не приходило, что это будет так похоже на ожог, растекающийся по руке.

Доктор Грэм постарался его подбодрить:

— Да там дел-то на четверть часа. Раз-два, и управимся.

Эта четверть часа, — а Жан-Жаку показалось, времени прошло куда больше, — была в его жизни, пожалуй, худшей: зашить рану оказалось ничуть не легче, чем ее получить. Время тянулось медленно, боль казалась бесконечной, обжигающей, охватывающей все тело, и заставляющей малодушно думать: «проще бы было умереть».

Клюквенная настойка, которую доктор Грэм давал ему ещё несколько раз, слегка притупляла чувства, но все же до желаемого забытья было явно ещё далеко. Когда все наконец-то было закончено, Жан-Жак потер уголки глаз, не давая выступившим под веками слезам скатиться вниз. Теперь болела ещё и до крови прокушенная губа.

— Ну, самое сложное позади, — порадовал доктор Грэм, доставая из сумки две маленьких склянки с чем-то маслянистым, и приличный кусок корпии. — Осталось смазать все и забинтовать. Мудрый Ноши, мне нужно яйцо и какая-нибудь миска. Почему бы не попросить их принести кого-то из наших следопытов? Ричард, — обратился он к подошедшему к ним европейцу лет тридцати, одетому явно по индейской моде, — ну что, смогли что-то выяснить?

— А на боку что? Тоже ранение? — вернул его к реальности Даниэль.

— Пустяки. В мышцу. Не шили даже. Доставлял важное сообщение в штаб командования, получил медаль, — ответил Жан-Жак, надевая сорочку и заталкивая её края в брюки.

«Разумеется, не шили, сам же отказался. Одного раза хватило».

— Тебе очень повезло, что не посмертно. Ранение в спину, ещё и слева… Еще бы чуть-чуть, и ты был бы покойником.

— Главное, что мне повезло. — Признавать, что тоже об этом думал, Жан-Жак не спешил. Надевать рубашку без помощи Грегуара было сложновато, но он очень старался.

— Не поспоришь, — согласился Даниэль. — Насчёт руки… Не хочу быть гонцом, приносящим дурные вести, но ты должен понимать, что она прежней не станет. Тебе стоит подумать о возвращении в институт. Хочешь, я напишу им, выясню, могут ли они восстановить тебя.

— Не хочу. Я хочу вернуться в Америку, когда рука заживет.

Сестра взглянула на него одновременно испуганно и сочувствующе, как на душевнобольного. Ему стало неловко, и Жан-Жак, накинув жилет, попытался уйти из гостиной. Даниэль ему не позволил.

— А ты головой, братец, не ударялся? Не падал ни откуда? — с сомнением протянул он, смотря на него как на загадочный случай из практики. — Ты там что забыл, скажи на милость? Погеройствовать хочешь? Мало было?

— Может, я и не герой, но и не трус, прячущийся за юбкой жены или кроватью ребёнка, — огрызнулся он, не находя в себе сил не обижаться.

Сестра взглянула на него с укором, и ему в самом деле стало совестно, но извиняться не хотелось. Даниэль же остался поразительно спокоен, точно не слышал последней фразы.

— Конечно нет, сержант. Ты не трус. Ты безумец. И ходячий покойник, если каким-то чудом сможешь вернуться на фронт. Если сможешь.

— Смогу, вот увидишь.

В его голове уже родился план.