Для Фэн Синя удовольствие Му Цина, его искренние эмоции, признания в любви и прочих уязвимых чувствах, становятся наркотиком. Приносят эйфорию после каждого несдержанного стона Му Цина, когда тот позволяет видеть, как же ему хорошо от малейшего прикосновения, или, когда он шепчет о том, что не хочет, чтобы Фэн Синь уходил, когда переплетает с ним руки, как бы невзначай, а сам краснеет под щенячьим взглядом Фэн Синя.

Му Цин всегда смущается, прячет лицо и просит Фэн Синя заткнуться, ничего не комментировать и перестать на него так смотреть, но Фэн Синь не может. Не может отвести по-детски восторженных счастливых глаз от Му Цина, не может перестать сжимать в своих объятиях, не может не сходить с ума от этой эйфории от каждого проявления любви Му Цина, которое тот не может спрятать от удовольствия, а порой и вовсе выбирает показать.

И Фэн Синя просто до неприличия сильно кроет от этого доверия, от этой мягкости и нежности, которую в этот момент являет собой Му Цин, от осознания того, что сделал все правильно, что смог позаботиться о душе и теле своего возлюбленного достаточно хорошо, чтобы этого добиться, он так чертовски счастлив знать, что Му Цину хорошо.

Его сердце бешено колотится и болит от нежности и любви, что переполняют его при виде такого Му Цина, разнеженного, уязвимого, мягкого и открытого, доверяющего себя такого ему. Фэн Синь пытается не смущать возлюбленного своим «щенячьим взглядом», прячет его и свою счастливую широкую улыбку в длинных мягких волосах, когда сжимает Му Цина в своих объятиях, крепко, но бережно, и утыкается лицом ему в шею, пока в конце концов тот не начнет поглаживать его по голове, плечам и спине, пока они не останутся так лежать в тишине, поглощенные теплом и нежностью друг друга, пока Му Цин не уснет, и его тело не обмякнет в руках Фэн Синя, пока тот не поцелует его в шею аккуратно, чтобы не разбудить. Фэн Синь хочет остаться так навсегда.

Но есть также и проявления любви Му Цина яркие и показательные, дающие понять, насколько Фэн Синь ему дорог, с крышесносной четкостью, но те, провоцировать которые Фэн Синь никогда бы не захотел. Его слезы и страх.

В прошлом они не были друг другу ни любовниками, ни даже друзьями, но единственными не чужими друг другу людьми в полном небожителей и восьмисотлетнего одиночества небесном пантеоне. Они были близки, хоть и не в классическом понимании этого слова.

Они не понимали друг друга, не желали общества друг друга, не могли существовать в мире. Но они знали друг друга, вместе прошли через вещи, которые не перекрыть даже почти тысячелетием ссор. Они могли желать друг другу смерти каждый день, но никогда не захотели бы друг друга потерять. Потерять последнего, с кем делили прошлое, того, кто перевязывал раны, делился одеждой и последней едой и поил горячим отваром в простуду, задолго до того, как им все это перестало быть жизненно необходимо.

Они могли бросаться словами сколько угодно, но всегда прикрывали друг другу спину на миссиях, всегда волновались, завидев на бывшем друге серьезную рану. Это были вещи, которые не поддавались их вражде, и Фэн Синь очень быстро перестал удивляться беспокойству на чужом лице, когда он получал травму, ведь то, в конце концов, очень скоро возвращалось к привычно безразличному, и лишь давало этим мгновением испуга понять, что Му Цин не до конца бессердечный, все же.

Но никогда прежде Фэн Синь не видел на прекрасном лице Му Цина такого всеобъемлющего ужаса, как сейчас.

Демоническая тварь, даже больше не похожая на человека ни капли, раздирает его торс огромными когтями, так что Фэн Синь чувствует, как один их них цепляет ребро, останавливаясь, лишь когда впиваются глубоко в живот, а широкая, подобно змеиной, пасть с, тем не менее, тремя рядами острых зубов впивается прямо в плечо. Фэн Синь кричит и прикладывает немало усилий, чтобы эту тварь с себя сбить, но тут же пронзительно воет, чувствуя, как широко когти демона напоследок распарывают его живот, и как, кажется, небольшой кусок плоти с плеча так и остается в пасти твари, когда та падает на землю.

Фэн Синь пытается встать, чтобы с ней бороться, но перед глазами на пару мгновений мутнеет и мир кренится, когда он заваливается на бок. Он слышит в отдалении крик Му Цина, вспоминая, что тот борется с другим демоном, и он все-таки делает рывок и поднимается на ноги, чтобы ему помочь. Но в тот же миг ранившая его тварь бросается на него снова, и он едва успевает подобрать с земли свой меч и сделать выпад. Демон отскакивает в сторону и собирается напасть вновь, как вдруг распадается на две части, когда чжаньмадао разрубает его пополам.

Лишь когда Фэн Синь видит Му Цина перед собой, он понимает, что враги повержены. Он быстро оглядывает его на предмет повреждений, и не заметив ничего, кроме пореза на щеке облегченно выдыхает, позволяя себе осесть на колени. Боль и слабость разливаются по всему его телу, и он понимает, что, кажется, его дела хуже, чем он думал, когда видит неподдельный, леденящий ужас на лице Му Цина за мгновение до того, как в глазах чернеет.

Он чувствует руки Му Цина, ловящие его при падении, прижимающие к себе и трясущие, слышит его голос, громкий и отчаянный, полный страха и злости, но не может разобрать ни слова. Его сознание гаснет под действием яда и потери крови за секунды.

Когда он открывает глаза в следующий раз, он не знает, сколько времени прошло, несколько часов, или суток, но он лежит на постели в своих покоях. Комната освещена лишь светом одной свечи, а зрение Фэн Синя все еще мутное, едва ли получается собрать мысли в кучу, но стоит ему вспомнить, что произошло, он тут же оглядывается по сторонам в поисках Му Цина. Тот сидит в кресле возле кровати Фэн Синя, но его грудь и голова покоятся на матрасе рядом с перебинтованным вдоль и поперек боком Фэн Синя. Он спит, а волосы его растрепаны, и на долю секунды у Фэн Синя щемит сердце от этой картины, пока он не видит, что пальцы возлюбленного слабо переплетены с его собственными, и через них в его вены вливается тонкий поток духовной энергии.

Фэн Синь тут же вырывает свою руку из чужой, не желая вытягивать ни каплей больше, и тянется к плечу Му Цина аккуратно его тряся.

— Му Цин, — зовет он. — Эй, проснись.

Он запоздало думает, что, возможно, стоило просто переложить Му Цина на кровать и дать ему поспать, ведь, как он теперь понимает, тот наверняка был в стрессе, но с другой стороны, вряд ли Му Цин был бы доволен, если бы раны Фэн Синя вновь начали кровоточить. Дышать все еще немного тяжело из-за ран на груди и бинтов.

Му Цин просыпается и тут же вскидывает голову, чтобы посмотреть на Фэн Синя. В его глазах, обращенных на него, беспокойство смешивается с облегчением.

— А-Синь, — выдыхает он пораженно и подается вперед, чтобы обнять, но тут же одергивает себя, глядя на перебинтованный торс, и вместо этого обхватывает ладонями лицо Фэн Синя, пристально его рассматривая. — Ты как? Голова кружится? Больно? Кровавый Дождь сказал, если не сможешь видеть, значит, яд не вывелся…

— Я тебя вижу и слышу, — перебивает его Фэн Синь, так же кладя ладони на его щеки и бережно, насколько позволяли его ослабшие руки, поглаживая лицо Му Цина кончиками пальцев. — Голова не кружится, помню, что произошло, раны болят, как обычно, чувствую, что они заживают. Все хорошо, а-Цин, я в порядке, — заверяет он поспешно, не желая, чтобы возлюбленный волновался еще хоть на секунду дольше. Му Цин все еще смотрит на него подозрительно, а его брови нахмурены, но к счастью, он облегченно выдыхает. — Сколько… Сколько я был без сознания?

— Чуть больше суток, — отвечает Му Цин, отрываясь от него, чтобы сгрести подушки с кровати в одну кучу, и Фэн Синь мог опереться на них спиной, а не напрягать израненые мышцы, чтобы сидеть. Фэн Синь благодарит его, но тот едва ли это замечает, не переставая оглядывает Фэн Синя теперь уже рассеянным взглядом с головы до ног и кажется погруженным куда-то в свои мысли. — Кровавый Дождь сказал, яд очень сильный, даже для небожителя, так что…

Он зависает, уставившись в одну точку, и больше ничего не говорит, и Фэн Синь от этого беспокойно хмурится. Му Цин выглядит оглушенным, как после удара по голове, и Фэн Синь гадает, дело ли лишь в схлынувшем с него беспокойстве, или в чем-то еще.

— Как ты сам себя чувствуешь? — спрашивает он, вновь кладя ладонь на лицо Му Цина, привлекая внимание, и оглядывает его на предмет повреждений. Ничего серьезного на глаз нет, но порез на щеке все еще не зажил до конца, хотя по обыкновению такие царапины исцеляются в течение часа.

— Я в порядке, — качает головой Му Цин. — Меня, в отличие от некоторых, никто не ранил, — говорит он.

Фэн Синь слышит в этом попытку в его привычные сарказм и колкость, но Му Цин явно проваливается. Он выглядит опустошенным. Если он не ранен, значит он действительно перенервничал и теперь отходит. От осознания этого сердце Фэн Синя неприятно болит. Му Цин испугался за него. Это один из тех редких признаков любви Му Цина, которые он никогда не хотел бы видеть.

— Эй, со мной все в порядке, ладно? — мягко повторяет он, и Му Цин вяло кивает. Фэн Синь решает отвлечь его разговором, вернуть в привычное течение жизни. — Кровавый Дождь был здесь? Они с Се Лянем помогли тебе?

— Да они… — Му Цин чуть отстраняется, потирая лоб кончиками пальцев. — Когда тебя ранили, у меня не было времени, ты мог умереть. Пришлось начать вливать в тебя духовную энергию на месте. Но этот яд… Он слишком сильный.

Фэн Синь кивает, чувствуя, как по спине мимолетно пробегают мурашки. Согласно отчетам Лин Вэнь, яд существ, которых они отправились уничтожить, убивал смертных за мгновения. Даже для Бога он станет смертоносным, если не приложить усилий для исцеления, а у Фэн Синя еще было множество смертельных, по меркам людей, ран. Если бы рядом не было Му Цина, он бы умер, несмотря на божественность.

— Когда я понял, что мои силы кончаются, а тебе не становится лучше, мне пришлось прерваться, чтобы связаться с Се Лянем. К счастью, он был с Хуа Ченом, они тут же появились, — рассказывает Му Цин, и легкие Фэн Синя сдавливает спазм, когда он понимает, что значат слова «мои силы кончаются». Му Цин дальнейшими словами лишь подтверждает это. — Кровавый дождь вливал в тебя силу черт знает сколько, прежде чем твои раны начали затягиваться, и тогда он убедил нас, что это значит, что яд нейтрализован, — голос Му Цина едва заметно подрагивает, его губы сжимаются в тонкую линию. — Он сказал, что дал тебе половину того, что у него было, так что хорошо, что я не пытался справиться сам. Моей бы не хватило.

— А-Цин, дай руку, пожалуйста, — хрипло просит Фэн Синь, и Му Цин молча переплетает с ним пальцы, как было до их пробуждения.

Фэн Синь притягивает чужую ладонь к себе и пальцами другой руки аккуратно сжимает точку пульса на тонком запястье. Проверяет течение ци. Божественная аура духовной энергии все так же циркулирует по венам от ядра, но она слабая, словно тоненький ручеек в пересохшей реке. Му Цин, заметив, что делает Фэн Синь, выдергивает руку из чужой хватки, а тот хмурится, чувствуя, как сердце тяжелеет. Вот почему порез на щеке не зажил.

— Когда я проснулся, ты отдавал мне духовную энергию, — подмечает он, наблюдая, как Му Цин отводит глаза, замирая взглядом на пламени свечи. — Ты истощен почти до предела, если Хуа Чэн и Се Лянь сказали, что я буду в порядке, зачем ты продолжил истощать себя еще больше?

Он изо всех сил старается, чтобы его голос звучал мягко и спокойно, как искренний вопрос и беспокойство, а не обвинение в глупости, но, очевидно, проваливается. Му Цин резко отворачивается от него.

— Не твоего ума дело, — шипит он, и яд в его голосе причиняет больше боли, чем тот, что чуть его не убил. Спина Му Цина прямая, как клинок, но руками он обнимает себя за плечи, давая понять, что ему больно.

— Цин-эр, — Фэн Синь напрягает раненые мышцы, чтобы подняться и сдвинуться на постели, приближаясь к Му Цину, и осторожно кладет ладонь ему на плечо. Тот дергается один раз, но других попыток сбросить руку не предпринимает, и Фэн Синь принимается невесомо поглаживать его. — Цин-эр, прошу, прости, я не имел в виду… Я жив только благодаря тебе, и я благодарен тебе за это сильнее, чем смогу выразить. Но больше, чем я счастлив тому, что жив, я счастлив знать, что важен тебе настолько, что ты так волнуешься обо мне, — говорит он тихо и нежно, но пылко, силясь донести до чужого сердца всю правдивость этих слов, и видит, как плечи Му Цина вздрагивают, а голова опускается. — Я просто… не хотел бы, чтобы ты вредил себе там, где это не обязательно.

Он понимает, что что-то в этих, казалось, безобидных словах, задело Му Цина за живое, потому как в тот же миг он резко оборачивается, и Фэн Синь чувствует, как его собственное сердце останавливается, когда он видит блеск слез в его глазах. Выражение лица Му Цина в этот момент разбитое и немного злое.

Фэн Синь уже видел, как он плачет, от удовольствия или же от болезненных воспоминаний, когда открывался Фэн Синю в их долгих тяжелых разговорах. Видеть слезы Му Цина не приносило Фэн Синю удовольствия, но все те разы свидетельствовали о том, что Му Цин доверяет ему, что они близки и движутся к тому, чтобы Му Цину было хорошо. Но никогда прежде Фэн Синь не видел слез Му Цина, вызванных тем, что он его ранил.

Конечно, он подозревал, что в течение этих восьми сотен лет это случалось и не раз, Му Цин уже рассказывал ему, как больно ему порой бывало от его слов, Фэн Синь не уставал за то просить прощения. Но в то время Му Цин никогда не показывал своих слез, и Фэн Синь намеревался никогда больше не стать их причиной, если только то не были слезы счастья или удовольствия. И вот, кажется, он провалился.

— Тебе, мать твою, легко говорить, — шипит Му Цин, но его голос дрожит.

Фэн Синь молчит, готовый выслушать любое обвинение и с ним согласиться, если после этого ему дадут объясниться и попросить прощения. Нужно лишь узнать, чем он обидел возлюбленного.

— Ты, демон тебя подери, умирал, — выделяет Му Цин последнее слово, словно оно еще не дошло до мозга Фэн Синя. — Я видел твои ребра, и твои раны не заживали, сколько бы энергии я в тебя не влил. Ты еле дышал и казалось, моя энергия только то и делает, что это дыхание поддерживает, и стоит мне прекратить, как ты умрешь прямо там у меня на руках. Ты можешь себе представить, каково было решать, где больше риска: прерваться, чтобы позвать на помощь, или продолжать, пока либо не сработает, либо не иссякнут мои силы целиком? Гребаные Небесный Император и самый сильный демон вливали в тебя энергию, а ты никак не мог начать нормально дышать!

С каждым словом голос его становится громче, а тон яростнее, он выкрикивает их злобно и отчаянно, словно вернувшись в те мгновения и вновь переживая те страх и беспомощность, неопределенность. Фэн Синь чувствует, как его грудь разрывают сожаление и желание прижать возлюбленного к себе и успокоить, но он не смеет, зная, что тот не выговорил еще всего, что причиняет ему боль.

— И после этого ты хочешь, чтобы я просто взял и поверил их словам, что с тобой все будет хорошо и ты восстановишься сам? — качает головой Му Цин. — Называй меня дураком сколько хочешь, может я просто болван, который зря так боялся, но все, чего я хотел, это чтобы ты как можно скорее проснулся и сказал что-нибудь идиотское, дал понять, что не умрешь.

На этих словах его голос ломается, а слезы, застывшие на ресницах, срываются вниз, бегут по белым щекам, и Фэн Синь больше не может это выносить, резко подается вперед, игнорируя боль в боку, и ловит горячие капли большими пальцами, аккуратно стирает их, и бережно, почти невесомо, прикасается губами к мокрым дорожкам. Сначала к одной, потом к другой. Между ними Му Цин вздрагивает и едва слышно всхлипывает. Его плечи обессиленно обмякают, и он позволяет Фэн Синю забрать его в свои объятия, роняет голову в изгиб его шеи.

— Тш-ш-ш, — тихо шепчет Фэн Синь, принимаясь успокаивающе поглаживать его спину и голову, оставляет поцелуй на его виске, потом на лбу и на макушке, когда Му Цин съеживается в его объятиях, словно хочет спрятаться. — Тише, тише, Цин-эр, прошу, прости меня, прости. Ты не дурак, мне так жаль, что мои слова заставили тебя так думать. Цин-эр, ты не дурак, я поступил бы так же. Будь на моем месте ты, а я на твоем, я поступил бы точно так же. Возможно, я испугался бы даже больше, и не смог бы мыслить здраво, и я определенно не успокоился бы, пока ты не очнешься.

— Тогда почему, черт возьми, ты упрекаешь в этом меня? — хрипит Му Цин, ему в плечо злобно, и Фэн Синь качает головой.

— Просто… — он запинается, не зная, что ответить.

Не скажешь же, что хотел бы быть в их отношениях тем, кто берет всю опасность на себя. Му Цин уже давал ему по челюсти за такое «пренебрежение его силой». И конечно же, Му Цин не фарфоровый и не глупый, он в состоянии сам принимать решения, и его не нужно от них оберегать. Но, предки, как же плохо Фэн Синю становилось от мысли, что его любимый человек мог пострадать из-за него, пусть и по своей же воле.

— Просто я… хоть я и понимаю тебя всецело, но я бы очень хотел, чтобы ты был осторожнее, — пытается подобрать слова Фэн Синь. — Я не хочу, чтобы страх за мою жизнь был причиной, по которой ты пострадаешь.

— Понимаешь? — вдруг хмыкает Му Цин и отстраняется. Не выпутывается из его рук, лишь смотрит в глаза. Его лицо теперь выглядит печальным. — Ничего ты не понимаешь.

Фэн Синь открывает рот, чтобы возразить, но его перебивают.

— Ты боишься меня потерять, но ты никогда не поймешь, что я чувствую, представляя, что… тебя больше никогда не будет рядом. Ты не знаешь, что это такое, когда… — он запинается, словно давится словами и выталкивает их из себя с особым усилием. — Каково это, когда тебя презирают всю твою гребаную жизнь, с самого детства, когда ты живешь сотни лет со знанием, что никому не нужен, никто никогда тебя не поймет и никогда не захочет быть рядом, ведь ты не заслужил хорошего отношения, — шипит он, и кровь Фэн Синя леденеет. — И когда человек, которого ты любишь, вдруг оказывается не таким, как все, когда заботится о тебе, слушает и слышит, когда ты впервые за гребаные восемь сотен лет чувствуешь себя в безопасности, любимым и нужным, когда тебе впервые в жизни так хорошо, ты не можешь перестать думать о том, как же невыносима будет боль, когда этого человека больше не будет рядом. И если его добровольный уход ранит, но он хотя бы будет жив, то смерть…

Голос Му Цина обрывается дрожью, и он запрокидывает голову, зажмурив глаза, чтобы не дать новым слезам пролиться. Фэн Синь больше не может этого выносить, аккуратно, но быстро тянет его на себя, прижимая крепче, прячет в своих руках. Он никогда прежде не задумывался об этом. Для него было приятным шоком уже то, что Му Цин боится за его жизнь. Но это…

— Му Цин… — произносит он хрипло. Он ждет, пока Му Цин окончательно сморгнет слезы и взглянет на него уже спокойно, лишь немного утомленно. — Я понимаю, что не могу пообещать, что со мной никогда ничего не случится на поле боя, но я клянусь, что всегда буду делать все, чтобы быть как можно осторожнее, да и ты, я надеюсь, будешь рядом. Мы ведь для того и ходим на опасные задания вместе, чтобы прикрывать друг другу спину. И все эти восемьсот лет это работало безупречно, не так ли?

Фэн Синь начинает с главного: успокоить сиюминутную тревогу. Му Цин кивает, его плечи чуть расслабляются. Тогда Фэн Синь делает глубокий вдох и аккуратно переходит к тревоге, судя по всему, более давней.

— Но ты же не думаешь, что… — он запинается, не зная, как подобрать слова. А есть ли вообще способ сказать то, что, как он думает, творится у Му Цина в голове, так, чтобы оно не застряло в горле? — Что я захочу по своей воле оставить тебя? — Му Цин смотрит на него как-то странно, ни то с жалостью, ни то с изнеможением. Он не отвечает, и глаза Фэн Синя невольно расширяются. — А-Цин, ты действительно думаешь, что я хочу тебя бросить?

— Ах, дурачок, — Му Цин улыбается ему нежно и снисходительно, как мать любимому, но наивному ребенку. Его ладонь ласково гладит Фэн Синя по щеке, и тот порывается прильнуть к ней, но одергивает себя, оставаясь сидеть в напряжении, понимая, что за этой беззаботностью Му Цина скрывается убежденность. — Ну конечно же я знаю, что ты не хочешь и не собираешься меня бросать сейчас.

На мгновение Фэн Синь облегченно выдыхает. Хотя бы в его чувствах у Му Цина нет сомнений, это уже нечто, чего еще не так давно Фэн Синь мог лишь мечтать добиться. Однако Му Цин обрубает его облегчение, качая головой.

— Но все хорошее рано или поздно заканчивается, и чем оно лучше, тем раньше. И дело не в тебе или в силе твоих чувств, — он видит, как открывается рот Фэн Синя, готового возразить, и накрывает его губы своими пальцами. — Просто жизнь устроена так. Мне восемьсот лет, а не восемнадцать, и я уже слишком хорошо это выучил.

— То есть, если тебе хорошо со мной, значит — ты скоро меня потеряешь? — бормочет Фэн Синь. Ему кажется, словно его только что толкнули в ледяные Черные Воды.

— Повторюсь, я не думаю, что ты этого хочешь сейчас, — объясняет Му Цин вновь, словно Фэн Синь не понял ранее, словно это такая уж большая разница.

— Если не думаешь, то что, по-твоему, изменится через год, или десять, или сто? — Фэн Синь хмурится, и ладони Му Цина от этого вопроса обессиленно соскальзывают с его лица. Какое-то время он смотрит отстраненно в одну точку на покрывале, и на мгновение Фэн Синю кажется, что тот ему не ответит, или вновь отмахнется.

Но Му Цин поднимает на него глаза вновь. Усталые и печальные. Он слишком долго изводил себя попыткой найти ответ на этот вопрос, но так никогда и не смог заставить себя перестать его искать. Что-то обязано было случиться, и он это знал. Не разумом, но на уровне инстинктов, чего-то, что тело просто знает, а мозг не осознает, откуда это знание взялось. Как глупые пустые фобии, страх высоты или змей, как учащенное сердцебиение в кромешно темном, полном неизвестности лесу. Му Цин не знает, как обосновать свой страх, он просто живет с ним изо дня в день, и для того достаточно одной единственной мысли. Если это происходило снова, снова, снова и снова, из раза в раз, без исключений, все восемьсот лет, едва не с первых же дней жизни, то почему сейчас все должно быть иначе?

— Я не знаю, — в итоге отвечает Му Цин тихо, пожимая плечами. — Все, что я знаю, это что я могу работать до потери пульса, совершенствоваться до потери сознания, не есть сутками и тренироваться часами без перерыва, и в конце концов чего-то добиться. Заработать на еду, купить лекарства матери, привлечь чье-то внимание и за свою старательность получить шанс на будущее, — перечисляет он, и Фэн Синь без труда узнает его прошлое. — Я могу заслужить материальные блага, могу вознестись, могу стать мастером своего дела, могу получить признание и статус, могу прожить восемьсот лет в достатке. Эти блага я могу получить, просто работая достаточно усердно, ты знаешь меня, я могу все это себе зубами вырвать.

Му Цин усмехается, а Фэн Синь же наоборот хмурится. По сути, это он и делал всю свою жизнь.

— И я не боюсь потерять эти вещи. Когда-то боялся, боялся вернуться в нищету, но больше не боюсь, ведь я знаю, что никто не посмеет их у меня отнять — я их заслужил, а даже если потеряю — я заслужу их вновь, быстрее, чем палочка благовоний догорит.

— Это правда, — кивает Фэн Синь. Ему хотелось бы, чтобы перечисление этих вещей было для Му Цина доказательством, что хорошие вещи могут задерживаться в его жизни надолго, но что-то подсказывает ему, что это совсем не так.

— Но когда дело касается других людей и их отношения ко мне… — грудь Му Цина покидает тяжелый вздох, и Фэн Синь чувствует, как внутренности каменеют. — Не имеет значения, как усердно я что-то делаю, и что именно. Вернее… Очевидно, как раз это и имеет значение, но я никогда так и не смог хоть чуть-чуть приблизиться к пониманию, что именно я должен сделать, чтобы сохранить это отношение, или хотя бы получить его. Я пытался из раза в раз, и всегда проваливался, я думал, что стараюсь недостаточно, но ничего не менялось. Я так ни разу и не смог доказать людям, что мне не плевать на них, а если удавалось доказать это, не мог заслужить того, чтобы они не пользовались этим и не выкидывали меня.

Лицо Му Цина становится жестче, но в отличие от того момента, когда он думал о смерти Фэн Синя, сейчас в его глазах нет ни единой слезинки. Он спокоен и до ужаса смирён.

— Дружба и любовь — не те вещи, которые можно получить, подметая полы не разгибая спины, или размахивая чжаньмадао, пока руки в кровь не сотрутся. Я просто не тот человек, который может это заслужить. И когда я получаю, то, чего не заслужил, самое лучшее, что я могу сделать, это изо всех сил стараться подержать это у себя подольше, пока люди не поймут, что ошиблись, а в это время напоминать себе, что однажды это заберут, чтобы потом не было больно.

В груди Фэн Синя что-то болезненно и оглушительно ломается, а горло сдавливает спазмом, и он не может вынести больше ни единого слова. Он обвивает Му Цина руками и вжимает в себя крепко настолько, словно бы вновь умирает, и лишь это объятие может его спасти. Му Цин издает тихий, почти неразличимый вздох от неожиданности, а следом идет сдавленное шипение, когда чужие руки стискивают его ребра почти слишком сильно. Не будь он богом войны, Фэн Синь мог бы случайно ему что-то повредить, и лишь мысль об этом заставляет того опомниться и немного ослабить хватку. Но ровно настолько, чтобы не причинить боли, его руки держат все так же крепко и беспрекословно, даже когда Му Цин принимается ерзать, чтобы выпутаться.

В обычное время их силы равны, и он мог бы спокойно опрокинуть Фэн Синя на лопатки, но сейчас у того преимущество — Му Цин помнит о ранах Фэн Синя, а Фэн Синь не может сейчас заботиться о чем-либо меньше.

Фэн Синь понимает, что должен был об этом догадаться и сам, но, тем не менее, до этой ночи никогда толком не осознавал, что Му Цин, не привыкший, что хорошие вещи в его жизни, могут длиться долго, все это время жил в страхе, что Фэн Синь и все хорошее, что с ним связано, однажды покинет Му Цина. До этого дня Фэн Синь был уверен, что возлюбленный лишь боится его смерти, но никак не ожидал, что тот с горьким смирением ждет дня, когда Фэн Синь захочет его оставить.

Гордый, привыкший не показывать своих переживаний, которые до сих пор считал слабостью, Му Цин никогда не давал повода усомниться в его самоуверенности. С тех пор, как их отношения приобрели стабильность и официальный статус, по крайней мере, для них двоих, Му Цин всегда держался рядом с ним подобно коту. Словно любит и ценит, готов дарить ласку и заботу в ответ, но именно Фэн Синь должен быть заинтересован в нем в первую очередь.

Фэн Синь всегда чувствовал, что ему повезло завоевать чужое внимание, доверие и любовь. Му Цин ощущался не богом, но самой божественностью, получить которую можно лишь через долгое и упорное совершенствование, и которой можно лишиться, если сделать что-то непростительное.

Зная Му Цина, глядя на его гордо и упрямо поднятой подбородок, прямую спину и горящие глаза даже сейчас, когда тот признается в своем уязвимом страхе быть брошенным, Фэн Синь готов собственную голову поставить на кон: если он сделает что-то по-настоящему для Му Цина неприемлимое, если предаст его доверие, если сделает больно — тот не станет прощать. Взглянет со всем своим прежним холодом, предназначенным тем, кто для него никто, сердце Фэн Синя в лед замораживая и безжалостно разбивая, закроет дверь в свой дворец, в свою жизнь, в свою душу без промедлений или сомнений.

Как бы жгучи потом ни были его слезы от потери любимого человека, как бы беспощадно ни разъедало его изнутри вновь вернувшееся одиночество, но он никогда не оставит подле себя человека, который его предал. Фэн Синь знает это настолько твердо, как ничто другое в этом мире, ведь в этом весь Му Цин, его самая фундаментальная суть из возможных, и причина, по которой он предпочел восьмисотлетнее одиночество притворству и вытирающим о него ноги людям. То была также причина, по которой о своем страхе потерять Фэн Синя он никогда тому не рассказывал и делал все, чтобы его не показать. Ведь если дать знать кому-то, как невыносимо больно вам будет его терять — и человек решит, что вы будете держаться за него, что бы он ни сделал, и как бы к вам ни отнесся, разве нет?

А это было не так, Му Цин не станет. Он закроется навсегда, прогонит того, кого впустил понапрасну, и еще сотни лет будет бояться доверять кому-то вновь, но не станет терпеть плохое отношение, лишь бы не возвращаться в одиночество. Он примет эту боль, как солдат принимает бесконечные раны, получаемые каждый день. Он улыбнется ей, как старой подруге, единственной, что никогда не покидала его надолго, и с этой улыбкой продолжит смотреть в толпу сверху вниз, надменно и холодно, гордо и величественно, такой прекрасный и до ужаса сломанный глубоко-глубоко внутри, там, куда доступа больше нет ни у кого, даже у него самого.

Фэн Синь понимает, что это — один из трех способов для Му Цина его потерять. Смерть, желание Фэн Синя его бросить, и предательство Фэн Синя, которого Му Цин не сможет простить и будет вынужден прогнать сам. И в этот самый момент Фэн Синь готов отдать свои душу, бессмертие и духовное ядро, все, что у него есть вместе с рассудком, какому угодно демону в обмен на выполнение желания, или же самому Му Цину, если тот захочет это все себе, лишь бы убедить его, заставить раз и навсегда поверить, что из этих трех вещей единственное, что сможет вынудить Фэн Синя его оставить — это смерть. Или желание самого Му Цина. Но Фэн Синь намерен делать все, что в его силах, чтобы быть тем, кого Му Цин хочет рядом с собой, тем, кто делает его счастливым, тем, в чьей любви и преданности Му Цин не сомневается.

— Ай, пусти, дурак, у тебя раны откроются, — шипит Му Цин обеспокоенно, разом позабыв обо всех переживаниях, которые только что его гложили.

Он тянется рукой, чтобы пихнуть Фэн Синя в здоровое плечо, но тот не реагирует, лишь перемещает руки так, чтобы закрыть ими как можно больше чужого тела. Спину, плечи, голову, Фэн Синь сам не понимает, чего он пытается добиться, но чувствует, что сможет успокоиться только тогда, когда спрячет Му Цина от всего на свете, включая его же собственные мысли, его прошлое.

— Мне плевать, — шепчет Фэн Синь, кладя ладонь на затылок возлюбленного и прижимая его лицо к своей шее, целует висок. — Мне так плевать, Цин-эр, я не умру от них.

— Да ты что, а от чего тогда умрешь, умник? — Фэн Синь не видит, но знает, что Му Цин закатывает глаза, он вновь чувствует его попытки отстраниться, чтобы не давить своими твердыми ребрами на покрытые бинтами участки.

— Ни от чего не умру, потому что тебя оставлять не хочу, — бормочет Фэн Синь ему в волосы, и Му Цин издает немного нервный смешок. — Но что почти убивает меня, это осознание того, что самый удивительный и любимый мной человек искренне убежден, что не достоин любви.

— Я не сказал, что не достоин, я сказал, что у меня не получится ее заслужить, это не одно и то же, — возражает Му Цин.

— Сама мысль того, что ты должен что-то заслужить, не имеет никаких прав на существование, Цин-эр, — отрезает Фэн Синь.

— Пф, ну да. Как часто, по-твоему, любят людей, которые не могут приносить пользу, или хотя бы удовольствие тем, чьей любви или дружбы хотят? — горько усмехается Му Цин, вновь переходя на свой поучительный тон.

— Ты сам-то меня за что любишь? — задает вопрос в лоб Фэн Синь. Ответом ему служит обескураженная тишина, которой он и добивался. Он ничего не говорит сам, давая Му Цину подумать над ответом.

— За то, что ты добрый, — начинает Му Цин тихо. Его плечи в руках Фэн Синя чуть опускаются ослаблено. — За то, что ты внимателен и заботлив к тем, кто тебе дорог. Я ценил это в тебе еще в самом начале, глядя на то, как ты заботишься о Се Ляне, — признается он. — За то, что ты искренний и прямолинейный, в то время, как все вокруг нас — циничные змеи. Я могу быть уверен, что твои улыбки мне, слова и поступки искренни. Я люблю с тобой спорить, люблю, что у тебя есть свое мнение и ты стоишь на нем, даже если ты при этом выставляешь себя полнейшим идиотом, потому что не прав.

Фэн Синь позволяет себе коротко рассмеяться и чувствует шеей легкую дрожь чужой улыбки.

— Люблю, что ты позволяешь мне это говорить и не обижаешься, потому что знаешь, что я не считаю тебя глупым на самом деле. Никогда. Ну… может иногда, совсем чуть-чуть, но это мило. Ты очень милый, знаешь, такой домашний и теплый, и еще романтичный, хотя я от тебя этого никогда не ожидал. Ты ласковый и нежный, серьезный и понимающий, когда это нужно, но так же простой и уютный, когда это так необходимо. Рядом с тобой я чувствую себя как в доме, которого лишился уже так давно, только безопаснее и надежнее.

Под конец Му Цин шепчет едва различимо, но Фэн Синь слышит.

— Ты любишь меня за то, какой я, и то, как ты себя чувствуешь рядом со мной, — заключает он, и чувствует кожей, как фырчит Му Цин.

— Это буквально то, что я и сказал ранее.

— Нет. Не то же самое. Ты прав в том, что люди любят и ценят друг друга за характер и поступки, но это не значит, что необходимо следовать какому-то гребаному идеалу, чтобы заслужить к себе хорошее отношение, — отрезает Фэн Синь. — Я люблю тебя за твои ум и гордость, за упрямство и непоколебимость, за то, что тебе невозможно что-либо навязать или сломить, за честность и здравый рассудок, умение принимать сложные, но важные решения, за смелость и твердость характера. Даже если понадобилось узнать тебя, чтобы понять, что все это — твои прекрасные черты, а не циничные или эгоистичные.

— Ну и что же в них прекрасного, раз они производят такое впечатление? — качает головой Му Цин.

— Ну тебя же устраивает, что я иногда чего-то не понимаю, или бываю слишком громким, или что угодно еще, что ты во мне в шутку критикуешь, — подмечает Фэн Синь.

— Потому что на фоне всех твоих хороших качеств эти твои придурочные черты кажутся милыми, — пожимает Му Цин плечом.

— Так вот то же я могу сказать и про твой сарказм, твою манеру спорить и делать вид, что я твой раб, — Фэн Синь улыбается возмущенному «не выдумывай, я себя так с тобой не веду, тебе просто нравится жаловаться». — Я считаю эти вещи милыми, А-Цин, и не хочу их в тебе менять. Я люблю их, как и все те черты, что перечислил ранее.

— Разве можно за такое любить?

— Я люблю, — говорит Фэн Синь ему на ухо, и его же мягко целует. — Потому что все это всегда делало тебя тем, кто думает обо всем наперед, тем, кто беспокоится о нас с Се Лянем и быстрее находит выход, даже когда нам эмоции затмевали зрение. Ты всегда делал все необходимое, для нашего благополучия, даже когда это воспринималось, как должное, даже, когда на тебя за это злились. Я люблю человека, который отдавал всего себя работе, чтобы смочь позаботиться о маме, который защищал Се Ляня и терпеливо возился с ним. Человека, который раздавал еду детям в трущобах, который был единственным, кто подумал о ребенке и попытался оградить его от войны. Человека, который не только работал с нами на равных после падения Сяньлэ, но в конце дня еще и занимался всеми домашними делами за всех, словно прислуга, хотя должен был быть нашим другом.

На этих словах плечи Му Цина вздрагивают, но он ничего не говорит.

— Я люблю человека, который попытался спасти жизнь незнакомой ему женщины и ее ребенка. Дважды. Человека, который, будучи одним из верховных богов всегда отвечал на любые молитвы, даже когда подношения людей были скудны. Я люблю человека, который всегда прикрывал мне спину, сколько бы гадостей я ему ни сказал. Я люблю человека, который отказался предавать своего друга, даже под угрозой потерять все, даже когда знал, что его все равно считают предателем; который не отступил от своей преданности, когда ему не поверили. Я люблю человека, которому никогда не было плевать, который всегда хотел помочь и позаботиться, но вместо этого всегда оказывался обвинен… — Фэн Синь замолкает, когда на его губы опускается холодная ладонь.

— Заткнись, — просит Му Цин тихо, и Фэн Синь чувствует, как на его ключицу падает слеза. Он берет чужую ладонь в свою, отнимая ее от своего лица, и целует.

— Цин-эр, ты не должен ничего заслуживать, потому что в тебе уже есть все, чтобы твои дружбу и любовь не оценил только слепой, — шепчет он, поглаживая Му Цина по спине. Чувствует, как тот открывает рот, чтобы что-то сказать, и поспешно добавляет: — И я знаю, что почти никто раньше не… А-Цин, единственное, чего ты никогда не заслуживал, это отношения, которое получал от людей по итогу. Тебя может быть не просто понять с первого раза, увидеть, какой ты на самом деле и разглядеть все хорошее, что в тебе есть, но я клянусь, для этого достаточно просто не быть зацикленным на себе идиотом и хоть раз подумать о твоих мотивах и чувствах. И ты не виноват в том, что люди в большинстве своем полные…

Фэн Синь прикусывает язык, чтобы не выматериться. Му Цин может и считает это милым порой, но сейчас он обязан быть настолько чутким и нежным, насколько вообще умеет.

— Полные идиоты, не умеющие и не желающие тебя понять. И мне так жаль, что тебе пришлось через это пройти, жаль, что из-за них ты сегодня не можешь до конца поверить в то, что я никогда не захочу тебя оставить. Больше всего мне жаль, что это заслуженно для меня, потому что я сам был одним из этих идиотов так долго.

В этот момент Му Цин пользуется тем, что хватка чужих рук уже не так сильна, и отстраняется. Не выскальзывает из объятий Фэн Синя полностью, но достаточно, чтобы посмотреть тому в глаза.

— Прошу, прости, — произносит Фэн Синь, глядя в его глаза в ответ.

Они черные и бездонные, как сама ночь, но уже давно не видятся Фэн Синю холодными и безразличными. Он хочет смотреть в них так долго, что весь остальной мир помутнеет, и останутся лишь два ночных неба с легким блеском слез. Такие красивые, такие родные.

— Прости, что мне понадобилось столько лет, чтобы понять тебя. Прости, что делал тебе больно, прости, что напугал вчера. Я не жду, что ты поверишь в это сразу, но я просто хочу, чтобы ты знал: я люблю тебя так, как никого и ничто еще не любил. Люблю именно тебя, такого, каким ты мне открываешься каждый день все больше, люблю так, как ты всегда заслуживал и будешь заслуживать. Даже, когда мы спорим, даже когда ты делаешь что-то, что я вновь не могу понять, это больше никогда не оттолкнет меня от тебя, потому что я уже знаю, какой ты под всеми этими недопониманиями, ценю тебя такого больше всего, что у меня вообще есть, и я всегда буду хотеть узнать и понять тебя. Что бы ни произошло, я выберу это, и вместе мы справимся. Я никогда не захочу тебя оставить, потому что я хочу быть с тобой, и хочу сделать все, чтобы ты тоже хотел быть со мной.

Му Цин зажмуривается и вновь накрывает рот Фэн Синя своей ладонью, заставляя замолчать, и тот слушается. Он сказал так много, и теперь остается лишь надеяться, что не переборщил. Он уже выучил, что, говоря Му Цину что-то хорошее, нельзя вываливать на него за раз слишком много, иначе он может вновь закрыться на какое-то время.

Со временем его устойчивость к подобному сильно выросла, и у них получается говорить на сложные, порой душу из них обоих вынимающие темы все чаще и дольше, но в конце концов Му Цину такое все еще дается ценой больших эмоциональных ресурсов, и когда он подходит к своему пределу… раньше он просто сбегал, прячась от Фэн Синя сутки или двое, пока не переварит мысль о том, что над ним не издеваются, а откровения Фэн Синя искренны.

Теперь же он постепенно учился прерывать Фэн Синя до того, как эмоции придавят его к полу неподъемным грузом, давать понять, что ему нужно время справиться с уже полученными. И Фэн Синь считал это их общим достижением, одним из самых важных.

Однако сейчас плечи и губы Му Цина слегка подрагивают, как и рука на губах Фэн Синя, и у того неприятно скручивает живот страх, что в этот раз они пропустили эту границу, и Му Цин сейчас закроется. Когда тот открывает глаза и опускает руку с губ Фэн Синя ему на плечо, его взгляд потерянный и немного стеклянный, блуждает мимо лица Фэн Синя, так же, как когда тот только очнулся после смертельного ранения.

— Цин-эр? — аккуратно зовет он, желая уточнить, все ли в порядке, но тот лишь растерянно качает головой и хмурится, опуская лицо.

— Ох! — внезапно он вырывается из рук Фэн Синя и сам хватается за его плечи, мгновенно возвращаясь в свое собранное алертное состояние. — Дурак, ну я же говорил, что раны откроются.

Он вскакивает с кресла, на ходу отодвигая его в сторону, идет к столу, чтобы взять с него свежие бинты и целебные мази, и возвращается к Фэн Синю. Аккуратно толкает его в здоровое плечо, поддерживая под спину, чтобы бережно уложить на подушки, а сам садится на матрас рядом.

— Расслабься, — приказывает он, и принимается развязывать старые, пропитавшиеся кровью повязки.

Фэн Синь молча позволяет ему это сделать, как и внимательно обработать каждую рану, встречаясь с беспокойным взглядом Му Цина, лишь когда тот поднимает глаза на его тихое шипение и уточняет «больно?». В остальном же, Фэн Синь позволяет Му Цину кропотливо выполнять работу в тишине и спокойствии. Когда тот заканчивает ловко обматывать его живот, торс и плечо бинтами и встает с кровати, чтобы куда-то уйти, Фэн Синь рефлекторно ловит его запястье в свою ладонь.

— Не уходи, пожалуйста, я буду молчать, — молится он, и Му Цин один раз удивленно на него моргает, а затем на его лице отражается понимание, а уголок губ приподнимается едва-едва заметно.

— Бинты дашь выкинуть? — спрашивает он тоном, который мог бы быть игривым, если бы в самом Му Цине не было столько усталости. Фэн Синь его отпускает, и тот действительно сразу же возвращается. — Боишься, что я сбегу? — поддевает он, прищурив глаза, и проводит кончиками пальцев по щеке Фэн Синя.

— Да, — получает он честный ответ и, замерев на пару мгновений, тихо выдыхает.

— Ложись, — Му Цин тянет его легонько за плечо, намекая приподняться, и вытягивает из-под Фэн Синя половину подушек, и вновь укладывает его, теперь уже горизонтально. — Если не хочешь, чтобы я давал тебе энергию, ты обязан хорошо выспаться, чтобы восстановить свою.

— Ты ляжешь со мной? — Фэн Синь вновь ловит чужую ладонь в свою и ничего не может с собой поделать, смотрит с надеждой, почти мольбой, как ребенок. Он действительно не хочет спать без Му Цина, и еще меньше он хочет, чтобы оказалось, что он опять случайно передавил, и Му Цин захочет отдалиться от него на время.

Тот окидывает оценивающим взглядом бинты на теле Фэн Синя и на несколько секунд задумывается, но в конце концов его губы трогает легкая нежная улыбка.

— Хорошо, — отвечает он в итоге и отстраняется, чтобы снять с себя лишние вещи.

Его движения, когда они больше не касаются здоровья Фэн Синя, заторможенные, а взгляд направлен куда-то в пустоту, давая понять, что хоть он и не закрывается и не уходит, но тем не менее поглощен в свои мысли и душевные метания всецело, и нет ничего, что Фэн Синь мог бы с этим сделать. Лишь дать время обдумать и привыкнуть.

Му Цин берет одну особо большую и мягкую подушку и кладет ее между Фэн Синем и собой, прежде, чем улечься поудобнее, и в ответ на нахмуренные брови Фэн Синя отвечает, не дожидаясь вопроса.

— Не хочу во сне случайно повредить твои раны еще больше, — закатывает он глаза, и в этом раздраженно-пренебрежительном жесте больше любви и заботы, чем кто-либо со стороны мог бы представить.

Му Цин гасит свечу, и все же позволяет Фэн Синю прижаться к нему вплотную через подушку, и обнять рукой за талию, переплетая пальцы их рук.

— А-Синь, — шепчет Му Цин, спустя несколько минут, как они лежат в тишине, неспособные ни продолжить ранее прерваный разговор, ни уснуть.

— Да?

— Я тебе верю, — признается Му Цин с едва заметной дрожью в голосе, и Фэн Синь облегченно выдыхает.

Он ничего не говорит в ответ, зная прекрасно, что прямо сейчас лучше не возвращаться к этой теме. Они поговорят об этом вновь, когда Му Цин будет готов, возможно даже завтра. А пока Фэн Синю достаточно знания, что все будет хорошо и они смогут пройти через этот рубеж доверия и привязанности, что все будет правильно.

Поэтому он лишь крепче сжимает пальцы Му Цина и оставляет поцелуй на его макушке, после чего они оба наконец засыпают.