Просыпается Фэн Синь, когда в окна бьет яркое полуденное солнце. Он заслоняет от него лицо ладонью и опускает взгляд, чтобы посмотреть на Му Цина. Вчера, когда они ложились спать, он боялся, что Му Цин либо так и не сможет уснуть под тяжестью эмоций, либо подорвется с постели ни свет ни заря, так или иначе сбегая от Фэн Синя подальше. Они уже это проходили, когда ступали на новую почву доселе им обоим незнакомую, когда новые чувства, чужие или свои собственные, и новые откровения Му Цина пугали, вызывали желание сбежать и спрятаться от их источника и свидетеля — Фэн Синя. А вчерашний разговор вышел, к удивлению последнего, именно таким.

Но к его большому облегчению, Му Цин спит рядом с ним, его лицо расслабленное и умиротворенное под теплыми лучами, прекрасное. Очевидно, он был измотан вчера куда сильнее, чем показывал, раз до сих пор не проснулся, несмотря на переживания и его привычку просыпаться с первыми проблесками восхода. Сон Му Цина всегда был исключительно чутким, еще со времен их юности, что в годы бедности после падения Сяньлэ лишь усилилось. Лишь спустя год, после того, как они начали спать в одной постели на постоянной основе, Фэн Синь начал постепенно получать возможность проснуться раньше своего возлюбленного и понаблюдать за его безмятежным лицом. Это все еще было редкостью, хоть он и радовался тому, что со временем это происходит чаще.

Фэн Синь приподнимается, опираясь на локти, чтобы было удобнее смотреть на лицо Му Цина сверху вниз, старается это делать медленно и осторожно, чтобы не разбудить. Он замирает завороженно, дыхание перехватывает. Му Цин с его светлым, мягким и нежным ото сна лицом, длинными густыми ресницами, практически щекочущими щеки, с разметавшимися по подушке волосами, с едва заметно приоткрытыми губами в тонком намеке на улыбку, дающей понять, что ему снилось что-то приятное, Му Цин расслабленный и умиротворенный… Он так невероятно, безбожно красив.

Фэн Синь чувствует, что готов отдать все, что у него есть, лишь бы видеть эту картину каждое утро всю свою последующую жизнь. Вчера он чуть не умер, и если бы не его близкие, если бы не Му Цин, он бы сейчас не был здесь, и не чувствовал, как его сердце разрывается от тепла и нежности. Он хотел бы, чтобы у него была возможность дать понять Му Цину, что он действительно усвоил урок и впредь будет осторожнее, сделает все, чтобы жить как можно дольше, пока Му Цин рядом. С мыслями об этом, с чувством благодарности и с безграничной любовью, так и норовящей выплеснуться из него наружу, он поддается порыву и наклоняется, чтобы оставить деликатный, почти невесомый поцелуй на теплой щеке.

Как и следовало ожидать, глаза Му Цина в тот же миг открываются, и Фэн Синь раздосадованно поджимает губы, злясь на самого себя.

— Прости, не хотел тебя будить, просто не сдержался, — бормочет он, неловко улыбаясь, но нависать над Му Цином не перестает.

Или стоит? Кажется, Му Цину вчера нужно было пространство. Подумав об этом, он все же отстраняется, но Му Цин тут же ловит его рукой за плечо, и притягивает обратно. Фэн Синь удивленно моргает, но послушно опирается локтями по обе стороны от него.

— Все нормально, я выспался, — шепчет Му Цин, не доверяя своему голосу после сна, и запускает пальцы в волосы Фэн Синя.

Этот жест привычный, он часть любого их совместного утра, и Фэн Синь отвечает так, как ему этим жестом намекают. Наклоняется вперед и целует губы Му Цина. Они горячие после сна, а щеки, которые Фэн Синь заключает в свои ладони и поглаживает, нежные и мягкие. Му Цин еще не надел на себя свою привычную гордость и легкую — теперь уже — строгость, еще не пытается выглядеть презентабельно и величественно. Пока он в постели с Фэн Синем, в его руках, пока они наедине — он в безопасности. Во всех аспектах. И потому он открыт и расслаблен, он показывает самого себя, обнаженную душу, и как бы безгранично Фэн Синь ни любил его в любой другой момент — такой Му Цин, настоящий и свободный, счастливый, всегда будет его самым любимым.

Он целует возлюбленного бережно и мягко, но с упоением к забвению близким, облегченный, что после вчерашнего разговора, все действительно в порядке. Лишь ладони Му Цина, скользящие по его затылку и плечам чуть подрагивают, и Фэн Синь, заметив это, чуть отстраняется, чтобы заглянуть в лицо любимого человека. Тот смотрит на него в ответ так же спокойно и нежно, как до поцелуя, но взгляд его становится будто бы более осознанным, словно он уже начал обдумывать множество вещей, как делает в течении дня. Но пока не спешит покидать объятий Фэн Синя, и тот пользуется этим, чтобы прошептать:

— Ты прекрасен, — он аккуратно ведет пальцами по скуле Му Цина, и тот на мгновение прикрывает глаза. — Хочу провести так весь день.

Когда Му Цин открывает глаза и смотрит на него в ответ, на его щеках появляется розоватый румянец, а затем его глаза едва заметно скашиваются, как если бы его взгляд расфокусировался и направился куда-то сквозь Фэн Синя. Тот не успел ничего сказать или сделать, как Му Цин уже отводит глаза в сторону и легонько пихает его в здоровое плечо, и тот послушно скатывается с него обратно на кровать.

— Ну ты и проведешь в постели весь день, тебе надо восстанавливаться, а у некоторых из нас могут быть дела, — улыбается Му Цин уголком губ. Немного рассеянно, но недостаточно, чтобы Фэн Синь забеспокоился. — Мы и так долго спали, наверняка много дел накопилось, а мне еще твоими заниматься.

— Но я уже в состоянии заниматься делами сам, — возражает Фэн Синь, садясь вертикально. — Я восстановил приличное количество духовных сил во сне, так что мои раны почти зажили.

— Никуда ты не пойдешь, — безапелляционно заявляет Му Цин, качая головой.

— Нам и не нужно никуда ходить, служащие могут справиться с молитвами сегодня, а что-то, для чего мы сами должны спуститься в мир смертных, если оно есть, сможет подождать и до завтра и до послезавтра, — настаивает Фэн Синь, намеренно выбирая слово «мы». Видя нахмуренное лицо напротив, он поясняет. — Ты вчера истощил себя, тебе тоже необходимо восстанавливаться, и если ты не хочешь, чтобы я выходил за пределы дворца, ты тоже никуда не пойдешь, потому что, в противном случае, я пойду с тобой, чтобы с тобой ничего не случилось.

Му Цин вскидывает брови и приоткрывает рот, как если бы хотел на это заявление что-то ответить, но в итоге просто отводит глаза и комкает одеяло в руках.

— Ладно, — сдается он после паузы и закатывает глаза. — Я проверю твои раны и попрошу, чтобы нам принесли еды, и тогда, может быть, я разрешу тебе помочь мне с бумажной работой.

— Как скажешь, — только и улыбается Фэн Синь уже заранее точно зная, что работой они будут заниматься вместе.

Он позволяет Му Цину снять с него бинты, убедиться, что раны действительно затянулись, пусть и не до конца, но достаточно, чтобы не открыться, при ходьбе или небольшой физической нагрузке. Му Цин оглядывает каждую царапину сосредоточенно и придирчиво, нахмурив брови, подобно судье, пытающемуся уличить во лжи, и Фэн Синь чувствует, как его сердце сжимается от этой картины. В конце концов, Му Цину приходится признать, что все выглядит неплохо, и, нанеся целебную мазь на каждую, даже самую поверхностную ранку, он вновь обматывает торс и плечо Фэн Синя свежими бинтами. Фэн Синь чувствует, что его сердцу такими темпами недолго осталось, вот где причина для беспокойства его здоровьем.

— Ладно, ты можешь мне помочь с работой, — пожимает Му Цин плечом, и встает с кровати, чтобы одеться и позвать младших служащих, но Фэн Синь ловит его за локоть, вынуждая задержаться. — Что такое? — удивляется он.

— Моя очередь проверять твое самочувствие, — поясняет Фэн Синь и мягко обхватывает тонкое запястье пальцами, нащупывая пульс.

Му Цин отводит глаза в сторону, но на этот раз не возражает против этого. Его духовные потоки за ночь стали заметно сильнее, и можно уверенно сказать, что Му Цин не ощутит затруднений в привычном течении жизни, если не будет бороться с демонами с помощью духовной энергии или рисовать печати сжатия тысячи ли. И тем не менее, в нем было вдвое меньше энергии, чем могло вместить его ядро, и Фэн Синь был более чем уверен, что меньше, чем в нем самом.

— Твоя сила восстанавливается медленнее, — напоминает он.

Это было последствием нарушения обета самосовершенствования. Конечно, в свое время, когда они поняли что их чувства взаимны, и мысль о том, чтобы этот обет нарушить, появилась впервые, — или отнюдь не впервые, но лишь тогда они оба получили шанс эту мысль воплотить — Му Цин начал активно практиковать новый метод культивирования, поперек старого, чтобы к тому времени, как старый будет нарушен, у него уже было хоть что-то взамен. Обычно на такое уходят годы, но Му Цин всегда был упрям и трудолюбив, даже в юности он преуспевал в медитациях больше Се Ляня и Фэн Синя вместе взятых.

А еще он был горд, и потому никогда не согласился бы пользоваться духовными силами Фэн Синя, потеряй он свои на долгий период времени, как то делал Его Высочество, пока его ядро не настроилось на новый метод культивирования, спустя два года, после становления Небесным Императором. Молитвы людей помогали безмерно, но тем не менее.

Путь Му Цина и Фэн Синя же друг к другу был дольше, и они не могли упасть в объятия друг друга при первой же возможности. Их ждали месяцы медленного сближения и изучения друг друга, разговоров, ссор и примирений, прыжков на доверие, робких поцелуев и избегания, долгих тихих объятий после откровений, заботы и попыток понять, что для теперь уже любимого человека лучше.

Они словно шли навстречу друг к другу по бесконечно длинному ветхому мосту, доски которого скрипели и едва не проваливались под ногами при каждом шаге. Они оба предпочитали идти медленнее, но в конце концов встретиться, чем побежать, чтобы обоим провалиться и упасть на скалы. А еще Фэн Синь меньше всего хотел бы быть причиной, по которой Му Цин, чей главный страх это стать слабым и уязвимым, действительно потерял свою силу и был вынужден от кого-то зависеть. Он был готов ждать столько, сколько потребуется, чтобы Му Цин мог быть с ним без вреда для себя.

Вместе эти факты давали тому достаточно времени, чтобы продвинуться в новом методе культивирования. А неожиданное объединение потоков молитв и добродетелей от верующих между западом и востоком ускорило этот процесс, так как теперь духовные силы от каждой молитвы и подношения, адресованных генералу Сюаньчжэню, все еще могли найти путь к духовному ядру Му Цина, чтобы его наполнить, даже если он вдруг потеряет те, что наполняли его тело. Тогда Му Цин решил, что не желает ждать, и…

Да, после близости его духовные силы действительно пропадали. Но он был в состоянии восстановить их самостоятельно, пусть и происходило это медленнее, чем хотелось бы. Он мягко отвергал каждое предложение Фэн Синя поделиться с ним духовной силой, если только это не было необходимостью, и тот действительно не хотел идти поперек гордости возлюбленного, и потому им пришлось придумать маленький трюк.

Они начинали каждую близость с долгих поцелуев, через которые Фэн Синь выпивал всю духовную силу Му Цина до дна, забирая ее себе, чтобы после вернуть тот же объем, целуя разнеженного удовольствием Му Цина перед сном. Так он ничего не давал, лишь возвращал позаимствованное. Минусом оставалось лишь то, что, когда Му Цин эту жульничеством сохраненную силу использовал для чего угодно другого, восстанавливалась она потом медленно.

Но Му Цин был могущественным богом со множеством верующих, а его ядро могло вместить в себя много энергии, и он почти никогда не терял все свои силы, как бы долго они потом ни восстанавливались. А со временем, чем больше он культивировал по новому пути совершенствования, тем быстрее мог восстановить духовную энергию. На данный момент, он едва ли вообще замечал какие-либо неудобства, но вчера ночью он был слишком опустошен, и впервые за последние месяцы то, как все еще медленно восстанавливается его сила, стало заметно.

— Может я все-таки… — начинает Фэн Синь медленно и делает паузу, позволяя Му Цину его перебить, чем тот пользуется.

— Не надо, спасибо, — качает он головой. Уже не ершится, как раньше, отвечает мягко, но гордо, как и всегда. Фэн Синь это уважает. Он улыбается Му Цину в ответ, нежно поглаживает его запястье кончиками пальцев и наклоняется, чтобы поцеловать, прежде чем отпустить. Когда он вновь поднимает глаза на Му Цина, он видит, что тот отворачивает лицо в сторону, как от смущения, и растерянно запускает руку в свои волосы. — Давай оденемся и уже наконец пошлем кого-нибудь за едой, — бормочет он, вскакивая в постели, чтобы взять свою одежду. Фэн Синь позволяет ему это, не задавая вопросов, но от его внимания не скроется то, как рассеянно тот двигается.

Они во дворце Наньяна, но когда они зовут младших служащих, приходят двое, по одному от дворца. Фэн Синь уже даже не удивляется, что подчиненные Му Цина ошиваются здесь постоянно. Однако, что удивляет, это то, как, когда Му Цин просит их взять на себя молитвы и принести им вместе с едой документы из обоих дворцов, чтобы они могли поработать над ними, молодые чиновники кланяются и отвечают:

— Небесный Владыка уже велел нам заняться молитвами в мире смертных, Генерал Сюаньчжэнь, — отвечает юноша из дворца Наньяна. — Он так же просил передать вам, что поручит более серьезные миссии на ближайшие дни другим генералам, чтобы вы оба могли восстановить силы.

Му Цин переглядывается с Фэн Синем коротко, и тот видит на его лице легкое удивление и неловкость, но, в конце концов, этого стоило ожидать.

— Что касается бумажной работы, мы… — девушка из дворца Сюаньчжэня запинается лишь на мгновение, а затем уверенно и гордо поднимает подбородок, подобно самому Му Цину. — Мы взяли на себя смелость спросить его разрешения заняться также и вашими отчетами. Мы уже почти закончили, Генерал, вам нет нужды беспокоиться об этом, — заявляет она почтенно, но с ноткой неприкословности в голосе.

Фэн Синь невольно улыбается. Му Цин всегда выбирал себе служащих по принципу «талант, трудолюбие и упрямство, которые иначе имели бы мало шансов получить признание». Его подчиненные были строже и упорнее даже служащих Лин Вэнь, и он был единственным богом войны, берущим на службу женщин не только для мелких поручений, но и для сражений. Узнав их получше, Фэн Синь часто ловил себя на мысли, что, возможно, как и их генерал, они самые преданные служащие на небесах, и этот факт его радовал. Ему нравилось видеть вокруг Му Цина верных людей.

— Вам обоим стоит отдыхать, мы со всем разберемся, — не в тон девушке подчиненный Фэн Синя отвечает менее учтиво, но пылко, а затем одергивает себя, складывая руки в почтительном жесте и кланяясь. — Если позволите, прошу прощения.

— Вы… — Му Цин чуть хмурится, все еще удивленный. — Вы правильно поступили, Генералу Наньяну действительно нужно отдыхать, — улыбается он легонько в знак поощрения. — Не могли бы вы также принести мне документы для моего дворца?

— Но, Генерал, мы ведь сказали, что почти со всем закончили, — хмурится юноша в недоумении. Му Цин свое отображает лишь в приподнятой брови.

— Мы поймем, если вы пожелаете перепроверить нашу работу, — добавляет девушка, с легким поклоном, а затем кидает на Му Цина мимолетный почти журящий взгляд, словно бы не одобрила намерение Му Цина работать сегодня. — Но нам кажется, что вам так же, как и генералу Наньяну, стоит отдохнуть сегодня.

— «Нам» это кому? — уточняет Му Цин, и Фэн Синь видит, как его плечи напрягаются, а пальцы сжимают рукава ханьфу.

— Эм… Всем нам? — глупо уточняет служащий юго-востока, не уверенный, к чему этот вопрос. — Вашим подчиненным, Генерал.

Му Цин замирает, и Фэн Синь видит, как тот медленно моргает, кажется, обескураженный осознанием, что подчиненные Фэн Синя признают его своим генералом, а также тем, что они, кажется, пекутся его самочувствием.

— Хорошо, — произносит он в итоге чуть тише, чем обычно, и его тон звучит растерянно, а затем добавляет уже привычным нейтральным голосом. — Хорошо, благодарю вас. Вы можете идти, — он плавно ведет ладонью, тем самым отпуская чиновников по своим делам, и те кланяются.

Первые секунды после того, как дверь за ними закрывается, слышно, как девушка негромко отчитывает юношу за что-то, но звуки быстро стихают. Му Цин так и остается сидеть и смотреть расфокусированными глазами куда-то в дверь.

— Ну и что это они придумали, — в итоге он выбирает закатить глаза и подняться на ноги, чтобы пройтись по комнате.

— По-моему, они тебя любят, — не выдерживает и улыбается Фэн Синь, и Му Цин бросает в него за это убийственный взгляд.

— Ну да, конечно, особенно твои щенки, — закатывает он глаза, и Фэн Синь улыбается шире. Щенками его подчиненных Му Цин называет только тогда, когда хочет скрыть, что привязался к ним. «Это потому что ты — собака», — ответил он однажды, когда еще пытался скрыть степень привязанности к самому Фэн Синю.

— А почему нет? — пожимает тот плечами. — Если тебя любим мы с Се Лянем, почему тебя не могут любить эти дети?

Взгляд, который на него бросает Му Цин, мгновенно становится уязвленным, как если бы Фэн Синь его ударил, и хоть эта не та реакция, которая последовала бы на такие слова от любого другого человека… Фэн Синь прикусывает язык, понимая, что Му Цин не все, и действительно справился бы легче с пощечиной, чем с таким заявлением.

— Заткнись, — в итоге закатывает глаза Му Цин и отворачивается от него, чтобы заглянуть в окно. Фэн Синь слушается. — И не называй их детьми, это странно.

— Возможно, — признает Фэн Синь примирительно, хотя на деле так не считает. Любой, даже самый старший чиновник средних небес годится им не то что в дети, а в правнуки с бесчисленнным количеством «пра». Еще и таскаются за ними хвостиком и пытаются подражать. В самом деле, сущие дети. — Но всяко лучше, чем щенки, — поддевает он, и Му Цин хмыкает, все же отворачиваясь от окна, обратно к Фэн Синю.

— Щенки — всего лишь дети собак, — пожимает он плечами со своей привычной наигранной надменностью. С тех пор, как Фэн Синь научился тому, что она в отношении него не настоящая, а игривая, Му Цин частенько ею дразнился. — Если ты называешь их детьми, я могу называть их щенками.

— Что ж, тогда по этой логике твои подчиненные — котята, — в тон ему отвечает Фэн Синь и довольно улыбается, когда Му Цин тушуется и немного краснеет.

Однако, вместо привычного продолжения спора, вместо саркастичного ответа, он лишь отворачивается и принимается перебирать свои волосы. И вновь он смотрит куда-то в пустоту, поглощенный своими мыслями. От того, как часто за это утро это происходит, Фэн Синь уже действительно начинает переживать. Он хмурится, открывает рот, чтобы спросить, но Му Цин замечает это краем глаза и мгновенно спешит к двери.

— Знаешь что, чем ждать я лучше принесу нам еду сам, — оповещает он и, не глядя на Фэн Синя, уносится прочь из комнаты, прежде, чем тот может его окликнуть.

Теперь Фэн Синь уже не на шутку переживает. К его облегчению, Му Цин не сбегает окончательно, он действительно возвращается спустя несколько минут с тарелками на подносе. Он уже не кажется таким напряженным, как когда уходил, спокойно смотрит на Фэн Синя, когда подает ему блюда, и ест сам, но теперь он молчит. Его лицо отстраненное, а глаза который раз за сегодня обращенные в одну точку, куда-то в пустоту. Какое-то время они просто сидят молча, Фэн Синь решает не трогать его, позволяя поесть спокойно, пусть даже в своих, вероятно, тревожных мыслях. Но когда Му Цин перестает монотонно отправлять палочки в рот и замирает, рассеянно глядя в стол, Фэн Синь не выдерживает.

— А-Цин, — зовет он аккуратно, и дожидается, пока тот обратит на него взор. Его глаза, кажется, смотрят сквозь Фэн Синя. — А-Цин, что с тобой? — спрашивает он мягко. — Ты со вчерашней ночи выглядишь потерянным, я… — «сделал что-то, что тебя расстроило?» так и остается на языке, и Фэн Синь это проглатывает, понимая, что вопрос глупый. Разумеется это из-за вчерашнего разговора, и нет, вероятнее всего, Му Цин не расстроен, но, очевидно, ему все еще трудно переварить вчерашнее откровение. И Фэн Синь не знает, что он мог бы сделать, чтобы ему с этим помочь. — Я могу что-то для тебя сделать? — спрашивает он в итоге.

— Все нормально, — улыбается Му Цин после небольшой паузы. Его улыбка слабая и все еще отстраненная, но кажется искренней. — Спасибо, но я так не думаю. Просто помолчи пока, ладно? — просит он честно, и эта искренность значит больше признания в любви. Му Цин признает, что ему нужно пространство, чтобы быть в порядке, и просит об этом, вместо того, чтобы сбежать или оттолкнуть. — Или говори о чем-нибудь отстраненном.

Он не уточняет, о чем именно говорить можно, а о чем не стоит, но Фэн Синю нет нужды уточнять. Он понимает. Кивает в знак согласия и как ни в чем не бывало возвращается к еде, принимаясь говорить об общем собрании на прошлой неделе, на котором Му Цин не смог присутствовать, потому как вместе с Повелительницей Дождя разбирался с засухой в деревнях на юго-западе. Разговор получается незначительным, ведь большинство информации Му Цин уже знает, да и, откровенно говоря, это чистой воды монолог, но Фэн Синь понимает, что не имеет большого значения, о чем он будет болтать.

Му Цин мало ест, смотрит попеременно то в одну точку на столе, то поднимает на Фэн Синя растерянно-задумчивый взгляд. Тот мягко улыбается в ответ на каждый, не прекращая говорить чепуху, и от этого Му Цин лишь снова отворачивается к окну. В какой-то момент он смотрит на Фэн Синя снова, и на этот раз его взгляд потерянный и нуждающийся настолько, что Фэн Синь замолкает и лишь смотрит на него в ответ, уже без улыбки, но пытаясь изо всех сил показать глазами, что слушает, если Му Цину это нужно. И Му Цин сдается. Прикрывает глаза на пару мгновений, а затем тихо спрашивает.

— Скажи, то, что ты говорил вчера… — он делает паузу, его пальцы бездумно теребят пояс ханьфу. Фэн Синь терпеливо ждет. — Это правда?

— Каждое слово, — спокойно, чтобы не смутить своей пылкостью, но твердо отрезает Фэн Синь.

— Ты хочешь быть со мной, — Фэн Синь не может понять по тону Му Цина, спрашивает он или утверждает, но в любом случае отвечает уверенно.

— Больше, чем что-либо.

Щеки Му Цина краснеют от этих слов, но он упрямо вздергивает подбородок и спрашивает:

— Как долго? — Фэн Синь хмурится, не уверенный, что правильно расслышал вопрос, и Му Цин поясняет. — Как долго ты хотел бы быть со мной?

Фэн Синь замирает на несколько секунд, обескураженный таким вопросом, а затем осторожно берет ладонь Му Цина в свою, и когда не получает сопротивления, наклоняется и целует тонкие пальцы. Чувствует, как те мгновенно напрягаются, и ослабляет хватку, позволяя выдернуть из нее руку в любой момент, но Му Цин пока этого не делает. Ждет ответа.

— Столько, сколько смогу, — отвечает он со всей искренностью, глядя Му Цину в глаза. — Пока буду жить, или пока ты сам будешь этого хотеть.

Дыхание Му Цина сбивается, а ладонь в руке Фэн Синя чуть подрагивает, прежде, чем вырваться из его пальцев. Фэн Синь не удерживает ее, но глядя на выражение лица Му Цина, потерянное, надтреснутое, уязвимое, его сердце болезненно сжимается. Он понимает, что ничего не может сделать. Ни сказать что-нибудь еще, ни обнять, ни поцеловать, ни перевести тему на что-то нейтральное, ничего, лишь замолчать и позволить Му Цину принять эти слова.

— Заткнись, — просит в конце концов Му Цин тихо, глаза зажмуривая.

Фэн Синь слушается и не произносит больше ни звука, лишь смотрит на Му Цина и, видимо, выглядит при этом побитой собакой, потому как стоит Му Цину вновь глянуть на него, как сквозь его потерянное, разбитое выражение лица проглядывается нежность и сожаление. Он кладет подрагивающую ладонь Фэн Синю на щеку и чуть поглаживает.

— Прости, — шепчет он. — Я… я верю тебе, — произносит он еще тише, и его глаза принимаются бегать по столу. — Ты не заслужил грубости. Но мне правда нужно, чтобы ты сейчас помолчал.

— Конечно, — только и произносит Фэн Синь, и наградой ему служит слабая улыбка. Рука с его щеки соскальзывает и Му Цин встает из-за стола, чтобы подойти к окну.

— Ешь, пожалуйста, — просит он, когда слышит, что Фэн Синь все еще не двигается. — Тебе нужно восстанавливаться.

Фэн Синь тихо вздыхает и опускает голову. У него нет аппетита, он напряжен, но, тем не менее, берет в руки палочки и принимается доедать свой рис. Все это время Му Цин стоит к Фэн Синю спиной, обхватив себя руками, не шевелясь, и смотрит в окно. Когда Фэн Синь заканчивает со своей порцией, Му Цин поворачивается к нему вновь, внимательно осматривая. Его взгляд все еще немного стеклянный, но лицо уже гораздо спокойнее и собраннее.

— Как ты себя чувствуешь? — вдруг спрашивает он, и Фэн Синь удивленно моргает, не ожидав такого вопроса.

— Я в порядке, — отвечает он, хмуря брови.

— Думаешь, у тебя достаточно сил, чтобы спуститься в мир смертных? — задает еще один странный вопрос Му Цин. Он больше не выглядит растерянным, теперь он сосредоточен и лишь немного отстранен, словно погружен в свои мысли.

— Более чем, — отвечает Фэн Синь и смотрит, как Му Цин перебирает кончики своих волос.

— Я хотел спросить… — Му Цин запинается и опускает глаза в пол. Фэн Синь практически видит, как по его лицу пробегает мысль не озвучивать свой вопрос, но он лишь вновь поднимает голову выше и спрашивает: — Не хотел бы ты сходить со мной кое-куда? — произносит он без запинки, но тихо.

— Конечно, — отвечает Фэн Синь мгновенно, как только понимает суть вопроса, и лишь потом уточняет: — Куда?

— Недальновидно соглашаться, не зная, куда тебя тащат, — Му Цин смеется коротко, но искренне, и в глазах его появляется знакомое любящее тепло. — Но я не думаю, что смогу объяснить сейчас, — вздыхает он. — Ты сможешь отказаться и уйти, если тебе не понравится там быть.

— Хорошо, я готов, — пожимает плечами Фэн Синь.

Загадочность места и все еще немного пришибленное состояние Му Цина вызывают лишь немного тревоги. Он понимает, что это явно не просто свидание в мире смертных и не задание, о котором Му Цин вдруг вспомнил. Но он также уверен, что ничего плохого там не будет. Ему лишь передается нервозность Му Цина, а тот, кажется, нервничает не по самой объективной причине. Что-то связанное с их разговором, что-то для Му Цина важное, что-то, что, вероятно, даст Фэн Синю возможность доказать правдивость своих слов. Фэн Синь готов пойти туда хоть с повязкой на глазах.

— Мне нужно как-то подготовиться? — уточняет он, подходя к Му Цину, и тот позволяет взять себя за руку. От сердца отлегает, когда тонкие пальцы переплетаются с его мозолистыми. — Что-то взять с собой?

— Нет-нет, я сам возьму, — качает головой Му Цин. — Только скрой божественую ауру, мы идем в мир смертных.

— Хорошо, но… — Фэн Синь хмурится, — Есть же обличие Нан Фэна, — предлагает он, но Му Цин отрицательно качает головой.

— Я хочу видеть твое настоящее лицо, — говорит он тихо, и сердце Фэн Синя спотыкается. Больше он не задает вопросов.