Через печать сжатия тысячи ли они выходят в закоулке, примыкающем к оживленной площади. День близится к вечеру, но на широкой улице вблизи рынка, тем не менее, полно людей. Му Цин лавирует между ними ловко, поступью неторопливой, но уверенной. Он идет лишь на шаг впереди Фэн Синя, периодически косясь на него, проверяя не отстал ли тот случайно, не разделила ли их толпа. Фэн Синь следует за ним, параллельно оглядываясь по сторонам. Печать нарисовал для них один из служащих юго-запада по инструкции своего генерала, и Фэн Синь не успел обратить внимание на координаты. Теперь же, пройдя лишь пару кварталов, он вдруг понимает, в каком именно городе они оказались. Хоть Центральные Равнины не их территория, здесь они тоже раз в пару лет бывают с тем или иным заданием.

— Из всех мест я меньше всего ждал, что ты позовешь меня в столицу Юнъани, — отмечает Фэн Синь с невольным смешком, и Му Цин бросает на него снисходительный взгляд.

— Ну конечно, этот город ведь всегда был столицей Юнъани, кому как не тебе знать, да? — поддевает он, глаза прищурив, но уголок его губ изгибается в улыбке.

— Я понял, понял, — поднимает Фэн Синь руки в капитуляции, признает свою глупость.

Конечно же они пришли не в столицу Юнъани. Они пришли в бывшую столицу Сяньлэ. От понимания, что то, куда Му Цин позвал его, может быть как-то связано с их общим прошлым, Фэн Синь чувствует легкое ностальгическое волнение. Он не знает, чего ожидать, но видя, что с каждым чжаномВ древнем Китае примерно 2.4-2.7 метра они отходят все дальше от центра города и в итоге покидают его пределы вовсе, невольно удивляется.

Взору открываются бескрайние луга и холмы, обрамленные лесом с одной стороны и горами с другой. Фэн Синь может видеть отсюда гору Тайцан, на которой они провели юность. Он готов поклясться, что они идут по одной из тех троп, которой сбегали из храма в город и обратно. Разница лишь в том, что деревьев вокруг стало словно бы меньше, на вершинах гор больше не блестят многочисленные храмы, а те тропинки заросли высокой травой. Травой, через которую Му Цин пробирается слишком уверенно для бездумно слоняющегося.

Он чётко знает, куда идет, и это вызывает у Фэн Синя недоумение, потому как поблизости нет ничего, что могло бы служить предположительно местом назначения. Город остался позади, а пожелай Му Цин посетить храм Хуанцзи — открыл бы печать перемещения прямо туда. И всю дорогу Му Цин молчит, задумчиво глядя себе под ноги. Когда они сворачивают в сторону подлеска, соприкасающегося с подножьем горы, и Фэн Синь уже готовится попытаться развеять обстановку шуткой о том, что Му Цин ведет его в лес, чтобы тайно закопать, Му Цин вдруг делает взмах рукой.

Фэн Синь, все это время внимательно смотрящий на него, не сразу понимает, что тот делает, и лишь подняв взгляд, он наконец видит, куда они направляются. На стыке поля, травянистого подножия горы и редких деревьев теперь стоит здание, которого там раньше не было. Или, точнее, оно там, очевидно, было, но скрывалось мороком достаточно сильным, чтобы спрятать даже от небожителя. Фэн Синь, глядя на строгое, сосредоточенное лицо Му Цина, был уверен, что без его позволения никто не сможет увидеть это место, будет обходить его стороной, сам того не ведая. Он уже видел такую технику, но применялась она преимущественно богами войны на миссиях, и крайне редко на зданиях, а не на людях. Чем бы это место ни было, Фэн Синь может только представить, какое значение оно имеет для Му Цина, раз тот стремился убедиться, что его не найдет никто.

Когда они подходят ближе, Фэн Синь видит, что здание довольно маленькое, и его архитектура и дизайн не похожи на современные. Больше, чем что-либо, оно напоминает стиль процветающего Сяньлэ и похоже на… храм. Очень маленький, неброский, но добротно отстроенный и изящный храм, выполненный в стиле их юности, их смертной жизни. Храм, которого определенно точно здесь не было, когда они с Му Цином были смертными.

По размеру здания едва ли можно предположить, что туда поместится большая статуя божества, или больше десятка прихожан за раз. Над дверью нет никакой таблички с названием, что для любого храма было бы неслыханно, но Фэн Синь вспоминает, что это место, очевидно, было доступно лишь Му Цину и Му Цину одному, так что табличка становилась бессмысленной. Но то, что это именно храм, тем не менее, узнавалось, и потому Фэн Синь наконец подал голос:

— А-Цин, чей это храм?

— Мой, — пожимает плечами Му Цин, но тут же качает головой. — То есть… мой в плане «возведён мной», но не для меня. Мне здесь не молятся.

— Кажется, сюда вообще никто не ходит, — подмечает Фэн Синь очевидное.

— Я хожу, — просто отвечает Му Цин. — Это мое место, я здесь никого не жду.

«Но хочешь впустить в него меня», — проносится в мыслях Фэн Синя, но вслух он этого не говорит. Нет необходимости, Му Цин словно слышит его, оборачивается на него на пороге храма и улыбается слабо, но искренне, почти смущенно. А затем распахивает двери.

Помещение освещается мягким светом свечей, стоит Му Цину взмахнуть рукой. Не слишком ярко, словно боясь потревожить атмосферу покоя в храме, но достаточно, чтобы без труда разглядеть все вокруг. Изнутри здание оказывается еще меньше, чем казалось снаружи, от входной двери до алтаря не больше трех чжанов, и над ним действительно нет никакой статуи божества. Вместо этого Фэн Синь видит аккуратную именную табличку, а под ней в окружении курильниц для благовоний и цветов стоит изящная белая урна.

— А-Цин, это… — произносит Фэн Синь тихо, внезапно ощущая, как вся его решительность падает Му Цину под ноги.

Он не ожидал этого. Он не знал, чего ждать вовсе, но этого он не мог даже предположить, слишком хорошо представлял, какое значение для Му Цина будет иметь этот жест. И его догадка лишь подтверждается, когда Му Цин оборачивается к нему лицом, и глаза его опускаются в пол с плохо скрываемой нервозностью.

— Ты же помнишь, что не обязан оставаться здесь, если не хочешь? — спрашивает он так же тихо, прикусывая губу. Фэн Синь поспешно качает головой, но тот этого не замечает, его взгляд бегает по полу, силясь скрыть уязвимость. — Если ты уйдешь, это никак не повлияет на наши отношения, честно, я же понимаю, что это может быть слишком, — заверяет он, мимолетно сминая пальцами рукав своего ханьфу, и Фэн Синь спешит поймать его ладонь в свою.

— Я хочу быть здесь, — произносит Фэн Синь уверенно, крепко сжимая тонкие пальцы, изо всех сил пытаясь донести свою искренность в этот момент. — Я благодарен тебе за то, что привел меня сюда, — выдыхает он пылко, и губы Му Цина расслабляются, их трогает легкая улыбка.

Фэн Синь продолжает держать его за руку, когда он разворачивается и идет вглубь комнаты, и отпускает только, когда Му Цин останавливается перед алтарем и тянется этой рукой к корзинке, что держит в другой руке. Он отлучился, чтобы что-то взять, перед тем, как они покинули небеса, вернулся из своего дворца с корзиной, накрытой платком, и лишь отмахнулся на вопрос о ней. Тогда Фэн Синь решил не настаивать, ведь, очевидно, он все равно увидит содержимое, когда они прибудут на место.

Теперь он понимает, почему Му Цин не показывал, что там. Он не смог бы объяснить, не говоря, куда они идут, а попытайся он рассказать об этом заранее, передумал бы идти вовсе. В том был весь Му Цин, как он есть: молча делать что-то пугающее, смущающее, стыдное, болезненное для него в разы проще, чем говорить.

Фэн Синь наблюдает, как он достает из корзины букет свежих сладко пахнущих цветов и кладет их на алтарь. Цветы из Небесной Столицы остаются живыми месяцами после того, как были сорваны, но не годами, и то, что помимо принесенных Му Цином сегодня здесь лежат и другие, говорит о том, как часто тот сюда ходит. Вслед за цветами на алтарь опускается так же и сама корзина, наполовину заполненная ярко алыми, сочными вишнями из небесных садов. Сердце Фэн Синя болезненно сжимается при внезапно вспыхнувшем перед глазами воспоминании. Последним шагом становится зажжение благовоний.

На полу не оказывается подушки, но Му Цин даже не смотрит туда, опускается на колени перед алтарем и не морщится, когда кости стучат о камень. Быть может, будь семья Фэн Синя другой, будь в нем самом тоска по родителям и предкам, не воспитай они его так, что долг и в последствии дружба стали единственным смыслом в жизни — он бы понял, что это за место, раньше. Конечно, любой, кому есть о ком горевать, знает прекрасно, чем храм для поклонения богу отличается от храма поклонения предкам. Этот, впрочем, другой. Вместо рядов именных табличек в этих стенах есть лишь одна. У Му Цина никогда не было семьи, кроме…

— Здравствуй, матушка, — шепчет Му Цин, сгибаясь в глубоком поклоне, касаясь лбом сложенных ладоней, а ими — пола. — Прошу, прости, что так долго не заходил, — лишь после этой просьбы Му Цин разгибает спину.

Он принимается что-то шептать, и Фэн Синь сомневается, что это молитва, Му Цин не из тех, кто стал бы молиться другим богам, скорее… разговор. Тихий, сокровенный рассказ, как тот, в котором ребенок поведал бы, как прошел его день, обняв мать крепко, уткнувшись лицом ей в живот. Фэн Синь представляет маленького Му Цина, уступившего маме единственный стул в их ветхом домишке, усевшегося перед ней на пол, уронишего голову ей на колени, чтобы получить поглаживание по волосам и успокоение, пока с его уст срывается тихий рассказ о произошедшем за день.

От этой картинки перед глазами сердце колет, и Фэн Синь даже не пытается расслышать слова, тихо разносящиеся по храму, чувствуя, что те слишком личные даже для него. Но вот в какой-то момент голос Му Цина затихает и оборачивается, так что Фэн Синь, слишком поглощенный взглядом на него, чуть вздрагивает от неожиданности. Му Цин улыбается ему уголком губ, и Фэн Синь делает осторожный шаг вперед.

— Можно? — спрашивает он нерешительно, кивая на место рядом с Му Цином, и тот тихонько смеется.

— Нет, я позвал тебя, чтобы ты молча стоял у меня за спиной, — поддевает он, но в том, как мимолетно поджимается его губа, видно, что он на самом деле нервничает не меньше, чем Фэн Синь. — Прости, тут нет подушек, я привык без них, — начинает было суетиться, оглядываясь вокруг, но Фэн Синь прерывает его тем, что опускается на колени рядом и ловит его ладонь в свою.

— Все в порядке, — заверяет он, поглаживая тыльную сторону большим пальцем. — Хотя, думаю, твоя мама хотела бы, чтобы тебе самому было удобно, знаешь?

Щеки Му Цина чуть розовеют, а глаза опускаются в пол, он отворачивается, чтобы вновь коротко поклониться алтарю.

— Матушка, я сегодня не один, — шепчет он, и Фэн Синю так отчаянно, почти до темноты перед глазами, хочется, чтобы эти слова означали «больше не один». Он ловит взгляд Му Цина, брошенный на него искоса, и видит в нем надежду на то, что именно это и подразумевалось. — Это Фэн Синь, ты должна его помнить.

Дождавшись этих слов, Фэн Синь сгибается пополам в глубоком поклоне.

— Здравствуйте, Госпожа, — произносит он почтенно и лишь спустя пару мгновений выпрямляется.

В свое время он уже был знаком с мамой Му Цина: они с Се Лянем были у него дома пару раз, когда выбирались в город. Конечно, обычно Се Лянь направлялся прямо во дворец, а Фэн Синь следом, предоставляя Му Цину возможность отлучиться и проведать мать в одиночестве, но Фэн Синь помнит минимум два-три случая, когда Се Лянь выражал желание зайти в гости.

В первый раз на шестнадцатый день рождения самого Му Цина, когда пожелал устроить тому праздник с вылазкой в город, но тот на полдороги признался, что надеялся заглянуть в этот день к матушке, и потому «вам лучше не тратить на меня свое время, Ваше Высочество». Се Ляню эта формулировка не понравилась, и он заявил, что был бы рад познакомиться с госпожой Му, и, откровенно говоря, никогда не бывал в гостях у друзей, так что был бы рад и этому тоже.

Фэн Синь тогда, глядя на смущение и ершистость Му Цина, догадался, что тот может стыдиться своего бедного дома перед принцем, но ничего не сказал. В итоге они оба выбрали не перечить наивной искренности Се Ляня и уже скоро стояли на пороге маленького домишки. Свою ошибку Се Лянь, кажется, понял еще в начале, когда четверть часа непрестанно умолял бедную женщину не волноваться о его присутствии и не относиться к нему, как к принцу, а относиться, как к простому юноше, такому же, как ее сын. Фэн Синь помнит, как тогда на те слова улыбнулась мама Му Цина, спокойно и нежно, но так проницательно и по-ласковому снисходительно. Именно эта улыбка теперь так часто достается Фэн Синю от ее сына.

Тогда мудрая женщина как никто понимала, что юный принц наивен и по возрасту беспечен, но ничего не возразила, лишь распрямила спину в гордой осанке и сделала вид, что забыть о статусе облаченного в золото и шелка мальчишки, стоящего посреди крошечного покосившегося дома, возможно. Она пожала плечами и заявила:

— Как вам будет угодно, юноша, — подчеркнуто произнесла она вместо «Ваше Высочество», вызвав у Се Ляня улыбку, а у Му Цина пылающие щеки. — Но знайте, в таком случае, что никто на свете, даже принц, не сможет быть для матери «таким же, как ее сын», — заметила она тогда мягко, ласково даже, но гордо. Вспоминая ее, Фэн Синя шокирует его собственная слепота, раз о том, до чего же сильно Му Цин на нее похож, он думает лишь сейчас. — В сердце своей матери вы всегда будете на первом месте, но в моем вы двое — с этими словами она перевела взгляд с Се Ляня на Фэн Синя и обратно, — лишь на третьем. И отнюдь не потому, что вы — принц, а потому что вы друзья моего сына.

Фэн Синь не смотрел тогда на Му Цина, слишком пораженно глядящий на женщину перед ним, не уверенный, считать ли это дерзостью или благословением, но сейчас он уверен, что Му Цин тогда был готов провалиться сквозь землю, лишь бы эти два мира его жизни никогда не пересекались и не вели светские беседы о статусах, дружбе и материнской любви. Му Цин в то время никому не позволил бы принижать Се Ляня, тем более, когда недовольство принца могло бы сказаться и на нем самом, но вместе с тем ни за что бы не стал стыдиться ни одного слова матушки. И это не говоря уж о том, что слова матери тогда наверняка показались ему ошибкой, ведь он не верил тогда, что они считают его своим другом, и мысль об этом, вероятно, больно кольнула его в тот момент. Фэн Синь может лишь представить, в каком напряжении он был тогда, и ему просто повезло, что эти два мира друг друга поняли и приняли.

— О, это верно, госпожа, — коротко рассмеялся тогда Се Лянь и, словно опомнившись, коротко поклонился. — Но позвольте проявить любопытство, кто же тогда будет на втором месте в вашем сердце?

Фэн Синь тогда хотел его одернуть, поняв, что вопрос вопиюще бестактный по этикету, даже из уст второго человека во всем государстве, но Се Ляню, очевидно, вскружила голову беседа лишенная привычных формальностей с кем-то кроме Фэн Синя и Му Цина, а женщина перед ними, казалось, оставалась все такой же невозмутимой, и Фэн Синь не стал. Госпожа Му повела плечом и улыбнулась едва заметно.

Она все время щурилась, и лишь сейчас Фэн Синь понимает, что причиной тому было ее слабое зрение, но тогда на спокойном, изящном лице этот прищур казался знающим и хитрым. В своем старом и скромном, но опрятном ханьфу, с обрамленными слишком рано поседевшими прядями и преждевременными морщинами, но черными и блестящими глазами, она могла сойти за королевскую наставницу, поучающую принца за неподобающую беготню в коридорах дворца. Му Цин был ее точной копией.

— Человек, который станет мне вторым ребенком, разумеется, — просто ответила она на вопрос. — Тот, кого мой сын полюбит и приведет ко мне на поклон.

Фэн Синь смутно помнит свое удивление такому ответу в тот момент, и, кажется, тогда он мысленно поспорил с женщиной, ведь Му Цин к тому времени уже избрал свой путь самосовершенствования и, в добавок к тому, казался самым холодным человеком из всех, кого видел свет, неспособным полюбить даже платонически, не говоря уж о большем. Но Фэн Синь бы не стал возражать его маме в лицо, да и Се Лянь ответить ничего не успел тоже, потому как Му Цин мгновенно вмешался, принимаясь что-то делать, переставлять тарелки с одного края стола на другой, всучать их в руки всем подряд, и говорить что-то отстраненное, в каждом действии находя повод отвернуться или склонить голову, скрывая лицо.

Больше ту тему никто не поднимал, но он так и остался метаться от отчаянно скрываемого смущения, к пришибленному молчанию и попыткам слиться со стеной. Се Лянь после этого напросился в гости еще раз или два, но состояние Му Цина все не менялось, и Фэн Синю пришлось сжалиться над ним и намекнуть Се Ляню, что его присутствие в доме Му Цина может быть смущающим.

Теперь, впрочем, Фэн Синь вспоминает те слова мамы Му Цина и косится на него с любопытством. Им было по шестнадцать, и Фэн Синь совсем не обратил внимания, что даже тогда мама Му Цина сказала «человек, которого мой сын полюбит», а не «девушка». Случайность ли это или она была даже прозорливее и мудрее, чем казалось Фэн Синю тогда… Он ловит взгляд Му Цина, его легкую, приободряющую улыбку, и его плечи немного расслабляются, он позволяет себе улыбнуться тоже.

— Госпожа, — произносит он и, помня те слова, вновь низко кланяется. — Я пришел на поклон.

Рядом с ним слышится мимолетный сорванный вздох Му Цина, словно тот тоже только что вспомнил тот день. А быть может, он просто не ожидал, что его вспомнит Фэн Синь.

— Фэн Синь — идиот, матушка, но ничего не поделаешь: кажется, он мой идиот, — прячет смущение за шуткой Му Цин, притворно вздыхая. Фэн Синь, тем не менее, смотрит на него лишь с еще большим обожанием.

— Если ты будешь добавлять «мой» к каждому обзывательству в мире, я готов выслушать их все с большим удовольствием, — заявляет он искренне и наслаждается мгновенно заалевшими щеками Му Цина. Фэн Синь пользуется тем, как тот смущенно отворачивается, пытаясь собраться с мыслями, чтобы вновь поклониться алтарю и прошептать: — Я обещаю любить и оберегать его.

Му Цин вскидывает голову и смотрит на него задумчиво, его выражение лица вновь разбитое, но теперь в каком-то другом, менее уязвимом и более умиротворенном ключе. И когда он не произносит ничего против, Фэн Синь решает спросить:

— Могу я… впредь ходить сюда с тобой?

Му Цин удивленно моргает и хмурится, но все же кивает.

— Только я хожу сюда очень часто: раз в пару месяцев, а порой и недель, — предупреждает он, словно намекая, что Фэн Синю это все ни к чему, но тот только головой на это качает.

— Я хочу этого, — говорит он уверенно. — Хочу, чтобы ты всегда говорил ей, что не один.

Ресницы Му Цина вздрагивают на мгновение, синхронно с тихим, сорванным вздохом, но на этот раз он быстро принимает эти слова. «Я хочу, чтобы ты никогда больше не был один», «я хочу всегда быть рядом». Фэн Синь чувствует себя полнейшим дураком, раз до ночного откровения Му Цина не решался говорить столь сокровенные слова часто, раз позволил любимому человеку сомневаться в этом. Теперь же он чувствует потребность повторить это столько раз, сколько понадобится, чтобы Му Цин перестал краснеть, прятать глаза и выглядеть совершенно поломанным от этих слов.

— Хорошо, — улыбается в итоге Му Цин легонько, пожимая плечами, и Фэн Синь чувствует облегчение.

— И все же, если ты так часто сюда ходишь, почему ты не… То есть… Почему здесь? — он путается в словах, хмурится, не зная, как задать вопрос правильнее, лишь взмахивает рукой, на стены храма, и Му Цин, к счастью, его легко понимает.

— Она всегда любила эти места, — пожимает он плечами с улыбкой. Взгляд его устремляется куда-то в пространство, давая понять, что он окунулся в воспоминания. — Когда у нас выдавалось свободное время, мы ходили сюда гулять. Она говорила, что ей хотелось бы, чтобы наш дом стоял здесь, ведь тогда будет тише и меньше людей смогут нас достать, чтобы навредить. И красиво. Ей всегда нравились красивые виды.

— Но почему не на небесах? — уточняет Фэн Синь. — Ты был так к ней привязан, я думал, ты захочешь…

— Я хожу сюда очень часто. Но, когда я еще был на Средних Небесах и говорил ей, что заберу ее с собой, когда вознесусь, она лишь смеялась. Говорила, что, если я хочу помогать ей, я могу это делать и не приводя ее туда, где ей не место, — Му Цин качает головой, чуть поджимая губы. — Она говорила, что все, что ей нужно для счастья, это, чтобы я был там, где должен, а ее саму устраивает тихая достойная жизнь в мире смертных. Я собирался настоять на своем, ей нужно было лечение и внимательный уход, но… — Му Цин делает паузу и выпускает из груди, кажется, застрявший в ней вздох. — В конце концов возможность спасти ей жизнь у меня появилась слишком поздно. Тогда я решил не перечить ее желанию остаться здесь. Я никогда не шел ей наперекор, знаешь.

— А-Цин… прости, — произносит вдруг Фэн Синь хрипло, низко опуская голову. — Прошу, прости меня, пожалуйста.

— За что? — Му Цин смотрит на него пораженно, не способный сходу понять причину такой резкой смены настроения.

— За то, что после падения Сяньлэ, когда ты пожелал уйти, я услышал о твоем желании заботиться о ней, но не понял тебя, обвинил тебя, — напоминает Фэн Синь, и Му Цин вздрагивает.

Они уже обсудили события того дня вдоль и поперек, мотивы и эмоции друг друга в той ситуации поняли, насколько это было вообще возможно. Но сейчас Фэн Синь вдруг столкнулся с такой очевидной, болезненной мыслью: не потрать Му Цин те несколько лет на скитание, чтобы служить императорской семье, если бы все эти годы был не в трущобах, помогая им с Се Лянем заработать редкие гроши и заботясь о чужих родителях, а на Средних Небесах, заботясь о собственной маме… прожила бы она дольше? Фэн Синь знает, что Му Цин потерял ее, словно в насмешку от судьбы, вскоре после того, как покинул их с Се Лянем. Винил ли себя Му Цин за то, что не помог ей достаточно, что пытался помочь кому-то другому, но в итоге потерял и ее и друзей? Фэн Синь себя за то, что обвинил его тогда в принятии того решения, винит.

— Я был слеп и эгоистичен тогда, и тебе было больно, — добавляет он скорбно.

— Не буду говорить, что это пустяк, потому что действительно было, — отвечает в итоге Му Цин после длинной паузы. Он теребит в пальцах рукав своего ханьфу, выдавая тем самым, что тема для него все еще непростая. Но говорить друг с другом о таких вещах честно и открыто — то, чему они так упорно учились. — Но вы с Се Лянем не виноваты в том недопонимании. Не больше, чем я, уж точно, — качает Му Цин головой и берет ладонь Фэн Синя в свою, мягко поглаживая большим пальцем. — Я не смог объясниться и просто решил, что это бесполезно, что вы никогда не поймёте и будете лишь продолжать сыпать обвинениями, и решил просто уйти. Я никогда не винил в том случае ни одного из вас.

— Это не мешает мне сожалеть о боли, через которую ты прошел, — Фэн Синь бережно сжимает ладонь Му Цина и подносит к своим губам, целуя.

— Она прошлась по всем троим, — пожимает Му Цин плечом. — Я просто рад, что не потерял вас навсегда.

Фэн Синь, представив на мгновение такой исход, невольно содрогается крупной дрожью, и хмурится, поджав губы. Му Цин, видя это, коротко смеется.

— Знаешь, я соврал, когда сказал, что ни в чем не перечил матушке, — говорит он вдруг задумчиво. — Это не так, была одна вещь, о которой я с ней спорил.

— Правда? Какая же? — Фэн Синь мгновенно переключается с мрачных мыслей на озорное любопытство, вызывая у Му Цина еще один смешок.

— Она говорила, что ты хороший мальчик, и надеялась, что мы поладим, — улыбается тот тепло, но не выдерживает взгляда вспыхнувших счастьем глаз на себе и отводит свои собственные в сторону. — Я же пытался ей доказать, что ты такой хорошенький и милый только перед ней, а она все твердила, что у тебя доброе и преданное сердце, и нам нужно просто поговорить. Что ж, она всегда оказывалась права. Ну и… Ох… В общем, я просто хотел сказать, что она бы тебя полюбила, знаешь.

Под конец своей маленькой речи Му Цин окончательно теряет возможность противиться смущению, отворачивается от Фэн Синя назад к алтарю, обнимает себя свободной рукой, которую не сжимает Фэн Синь, но… Но не прячет лицо, не выдергивает ладонь из ладони Фэн Синя, позволяет видеть свои порозовевшие щеки, и чуть надломленный изгиб бровей, позволяет видеть свою душу в ее самой искренней и неприкрытой форме, и Фэн Синь чувствует, как у него внутри все сжимается и замирает, болезненно тянет вниз и вместе с тем распирает грудную клетку.

Он понимает, что Му Цин ждет от него какого-то ответа, лучше всего шутки, чтобы сбалансировать откровения их привычными театральными склоками, но подойдет даже нежный искренний ответ, все такой же смущающий, но хотя бы не молчание. Но Фэн Синь не может — не может произнести ни слова, погребенный под тяжестью эмоций, задушенный нежностью, видя Му Цина таким.

С того самого момента, как он переступил порог храма и понял, куда его привели, он чувствует, словно каждое действие, каждая фраза, каждый взгляд между ними ведет их к чему-то большему, новому уровню понимания и душевной близости, укрепляет ту связь между ними, что Фэн Синю стала так драгоценна. Кажется, здесь и сейчас он может получить все, что так желанно, только руку протяни. И Му Цин, впервые за все эти сотни лет настолько открытый, такой родной и безгранично любимый со своей нежностью, силой, уязвимостью и стойкостью, искренностью и гордостью… Фэн Синь так невыносимо сильно хочет вдохнуть его подобно воздуху, заполнить им свои грудь, вены, разум, все свое существо. Он так безумно хочет…

— Я так хочу, чтобы мы поженились, — выдыхает он шепотом, словно в бреду, те единственные слова, в которые сейчас может облечь все свои чувства, эмоции и желания по отношению к этому человеку.

Он осознает, что действительно сказал это вслух, лишь когда видит, как широко распахиваются глаза отпрянувшего назад Му Цина. Тот вздрагивает и застывает на месте, не моргая и, кажется, не дыша. Фэн Синь тут же вскидывает руки, принимаясь поспешно пояснять:

— Т-то есть, я не настаиваю, не воспринимай это, как что-то, на что ты должен дать ответ здесь и сейчас, — тараторит он.

Дурак, надо ж было не сдержаться и ляпнуть, учитывая, с какой опаской Му Цин относится к изменениям в их отношениях. Фэн Синь уже привык, что они могут преодолеть любые барьеры и взойти на любую ступень близости, но только постепенно, только если дать Му Цину время прощупать почву, привыкнуть, сделать ответный шаг навстречу осторожно.

Фэн Синь должен был распахивать объятия и смотреть Му Цину в глаза открыто и нежно, пока тот в конце концов не выдохнет, медленно плечи расслабляя, и не упадет в кольцо его рук, обнимая в ответ. Так это работало. Так они пришли к тому, что у них есть сейчас, так Му Цин научился делать первые шаги сам, не боясь быть отвергнутым или неправильно понятым. Но слишком резкий шаг — нет, скачок вперед… Даже уже полностью привыкший к мысли, что Фэн Синь его по-настоящему любит, Му Цин замер в оцепенении, так что лишь ресницы подрагивают. Фэн Синь вовсе не удивится, если тот захочет сбежать, но обязан сделать все, чтобы этого не произошло.

— Я знаю, что мы этого не обсуждали, и понимаю, что это может быть слишком неожиданно, — произносит он мягко, подбирая слова. Ладонь Му Цина все еще в его руке, что радует, однако Фэн Синь одергивает себя от порыва погладить ее большим пальцем. Пока лучше не стоит. — Ты не обязан никак на это реагировать прямо сейчас. Мы можем вернуться к этому, когда захочешь, или… — он запинается, неуверенный о следующих словах, но решает, что лучше это сказать.

— Или если ты в принципе этого не хочешь — ничего страшного, я счастлив просто быть с тобой, нам не обязательно что-то менять, я буду любить тебя точно так же. Просто… — он видит, как в больших, застывших неподвижно драгоценными камнями глазах Му Цина появляется легкий блеск, и чувствует, как спотыкается сердце от волнения. — Просто знай, что если ты однажды захочешь этого, я буду готов в любой момент. Только скажи, — он не выдерживает и все же подносит все еще покоящуюся в его ладони руку Му Цина к своим губам и бережно целует подушечку под большим пальцем.

Ладонь Му Цина вздрагивает.

— Зачем? — шепчет он одними губами, все так же не шевелясь.

— А? — Фэн Синь даже не сразу понимает, что у него спрашивают, не ожидав такой реплики. — Да, я знаю, это в основном нужно смертным, а для богов это скорее мелочь, которая ничего не меняет, но… Я не знаю, просто что-то сентиментальное, пожалуй. Но я бы хотел… Быть твоим и…

«И назвать тебя своим» — вертится у него на языке, но он не знает наверняка, понравится ли это Му Цину сейчас. Глядя на то, как он остолбенел, что, если его пугает желание Фэн Синя присвоить его себе? Но он понимает, что ошибся и подумал в совершенно противоположную от реальности сторону, когда Му Цин смотрит ему в глаза печальным взглядом, и тихо произносит:

— Ты пожалеешь об этом, — его голос хриплый, но тон уверенный и пугающе спокойный. Как накануне ночью. Такой же разбитый взгляд, такая же мягкая смиренность. Фэн Синь вздрагивает и хмурится.

— Что? Почему? — все его мышцы напрягаются, как на поле боя. Он уже подсознательно догадывается, о чем примерно думает Му Цин, и спешит высказаться первым, до того, как Му Цин успеет накрутить себя еще больше. — Это все те же мысли, что и ночью? А-Цин, мне казалось, ты поверил мне, когда я сказал, что хочу быть с тобой? Действительно хочу.

Он старался, чтобы его голос оставался спокойным и по возможности мягким, давно уже выучив прекрасно, что Му Цин физически не может здраво воспринимать смысл слов, если их ему прокричать. Слишком сильна его подкожная привычка реагировать на враждебный тон, как на опасность, и защищаться. Проще было привыкнуть контролировать собственный темперамент, чем избавить возлюбленного от этого защитного механизма. Его тон, тем не менее, звучит предельно твердо. Он понимает, что не выпустит Му Цина отсюда, пока не убедится, что тот больше не сомневается в нем. Или же… Правильнее сказать «в себе».

— Конечно же я верю тебе, — в подтверждение его мыслей улыбается ему Му Цин нежно и тянется, чтобы погладить Фэн Синя по щеке. Фэн Синь невольно льнет к прикосновению, чувствуя кожей искренность чужих слов. Но не расслабляется. Му Цин и вчера сказал, что ему верит. — Я знаю, что хочешь, я действительно поверил тебе ночью, я потому и привел тебя сюда сегодня.

— И поэтому я решил, что это может значить, что ты не будешь против идеи пожениться, — кивает Фэн Синь. — Я знаю, это важно для тебя. Ты бы не привел меня сюда, если бы сомневался в моих чувствах.

— Ох, — Му Цин вздыхает, опуская взгляд. — Ты прав. Но брак — это немного другое. Это обязательство: ты сказал, что хочешь стать моим, больше, чем даже сейчас. Я знаю, что ты любишь меня, не думай, что я могу в этом сомневаться, — произносит он с чувством, давая понять, что ему действительно важно это донести. — И ты даже не представляешь, насколько это… соблазнительное предложение.

Щеки Му Цина трогает совершенно очаровательный легкий румянец, перед которым Фэн Синь всегда был так слаб, и тот немного расслабляется. Глядя на этот нежно-персиковый цвет, окрашивающий обыкновенно бледные скулы, он вдруг чувствует, что сможет развеять сомнения возлюбленного, какими бы они ни были.

— Но ты хочешь привязать себя ко мне. И об этом ты пожалеешь, — поджимает губы Му Цин.

— Цин-эр, — Фэн Синь дожидается, пока Му Цин посмотрит ему в глаза, и качает головой немного обреченно. — Ты действительно считаешь меня идиотом, не так ли?

— Почему?

— Мы не смертные, которые порой связывают себя браком необдуманно, лишь бы иметь возможность быть с тем, кто мил здесь и сейчас, ведь у них короткие жизни. У нас в перспективе еще сотни лет впереди, если не тысячи, и ты действительно думаешь, что я предложил бы тебе разделить их со мной, не будь уверен, что хочу этого?

— Я знаю, что ты уверен, — вскидывает руку Му Цин в своей привычной манере, как и каждый раз, когда ему кажется, что поясняет что-то очевидное, но так и не понятое. — Но если ты принял мой характер и все проблемы, которые он доставляет, это не значит, что не осталось вещей, которых ты еще не видел. Что я не могу быть еще более жалким или невыносимым.

— А-Цин. Ты один из умнейших людей, которых я знаю, и причина, по которой я не называю тебя самым умным, в том, что о себе самом ты говоришь непростительные глупости, — Му Цин фыркает, легонько закатывая глаза, и Фэн Синь улыбается уголком губ, понимая, что убрал хотя бы часть напряжения.

Они определенно точно не выйдут отсюда, пока не покончат с этим сомнением, корни которого оказались глубже, чем Фэн Синь предполагал, впились глубоко в серце Му Цина, сплетаясь корнями в его центре. Ничего. Если Фэн Синю придется вырвать их все, оставив на их месте зияющую дыру, у него найдется достаточно любви, чтобы заполнить эту пустоту до краев.

— Ты говоришь, что я еще не все о тебе знаю, и я верю тебе. Каждый день я узнаю тебя с какой-то новой стороны, о которой раньше не подозревал, это правда, — начинает свою речь Фэн Синь, глядя Му Цину в глаза. — Но у нас с тобой уже было восемьсот лет не то что незнания друг друга, а полного непонимания. С моей стороны, по крайней мере, — признается он, и Му Цин легонько качает головой. Фэн Синь знает, что он хочет сказать, что и сам понимал его так же плохо, но, в конце концов, Му Цин выбирает не перебивать.

— В течение сотен лет я видел в тебе в разы больше недостатков, чем в тебе есть на самом деле. И даже тогда… даже тогда я не хотел, чтобы ты исчезал из моей жизни. Даже тогда, хоть мы могли лишь ругаться и больше ничего, ты был мне в каком-то странном, неподвластном моему пониманию смысле дорог. Ты был чем-то фундаментальным для меня и близким, хоть я и злился на тебя большую часть времени, — признается Фэн Синь.

Он сам не понимает толком, как ему удается сложить все эти мысли, что столетиями сидели в его голове спутанным клубком, в слова. Вероятно, он просто слишком часто думал об этом за последние годы. А быть может, за него сейчас говорят его эмоции и решимость во что бы то ни стало донести свою искренность во всей ее всеобъемлющей полноте.

— Уже тогда, когда я еще сваливал на тебя все грехи трех миров, я не представлял вечную жизнь без раздражающего тебя где-то рядом, — продолжает он. — А потом, когда я начал узнавать тебя настоящего, когда понял, какой ты на самом деле, и полюбил тебя… Мое желание быть с тобой становится сильнее с каждым днем, когда ты открываешься мне все больше. Я знаю, что мне еще есть что о тебе узнавать, я не уверен, что на это хватит вечности, но я четко знаю, что продолжу желать быть с тобой.

На этих словах он прерывается, ведь Му Цин резко жмурится и подается вперед, падая в объятия Фэн Синя, и тот с готовностью его ловит, обнимает в ответ бережно, но крепко. Му Цин в безопасности. Он дома. И Фэн Синь намерен сделать свои руки тем, что никогда не даст Му Цину чувствовать себя иначе. Му Цин прячет лицо в изгибе его плеча, и Фэн Синь мягко опускает подбородок на его макушку. Такой привычный для них жест. Такой родной. Вот бы остаться так навсегда. Пожалуйста.

— Я хочу этого, Цин-эр, — шепчет Фэн Синь, поглаживая шелк чужих волос, и чувствует, как от этих слов лицо Му Цина вжимается в его шею лишь сильнее, так что он может чувствовать щекотание подрагивающих ресниц. — А еще хочу, чтобы ты знал об этом, хочу сделать все, чтобы ты забыл о страхе, что однажды можешь перестать быть мне нужным и безгранично дорогим.

— Ах, — плечи Му Цина крупно вздрагивают, а затем в одночасье расслабляются, словно мышцы, что столетиями держали непосильную ношу, вдруг сдались. Ресницы, трепещущие по коже Фэн Синя, перестают дрожать и расслабленно прикрываются, но взамен становятся немного влажными. — Какой же ты невыносимый, просто невозможно, — бормочет он, надтреснутым голосом, сжимая ханьфу на спине Фэн Синя в мертвой хватке пальцев.

— Верно, — смеется Фэн Синь добродушно. — Меня под силу вынести только самым сильным из бессмертных. Знаешь, я сомневаюсь, что кто-либо, кроме тебя, справится с такой ношей, — шепчет он, заправляя прядь волос Му Цина тому за ухо, и целует в висок.

— Помолчи, — Му Цин звучит надуто, когда трется о плечо Фэн Синя лицом, словно силясь спрятаться еще больше.

Фэн Синь в ответ лишь улыбается еще шире и сжимает в объятиях крепче. Он слушается и ничего не говорит. Он всегда будет слушаться этого человека, если тот позволит ему получить его целиком, каждую самую прекрасную и каждую самую темную частичку его существа.

— Только на свадьбе никого не будет, ладно? — в конце концов шепчет Му Цин спустя несколько минут их молчаливых объятий. — Я не вынесу никаких церемоний, мы можем сделать все сами для себя, наедине?

— Что? — дыхание Фэн Синя вмиг перехватывает, и он резко отстраняется, чтобы заглянуть Му Цину в лицо. Тот не выказывает довольства этой резкой сменой спокойствия на возбужденную суету Фэн Синя, но все же позволяет схватить себя за плечи и пытливо уставиться на него, подобно ошарашенному зайцу. — Стой, погоди, ты хочешь сказать, что… ты согласен?

— Знаешь, а ведь ты действительно идиот, — улыбается Му Цин, придирчиво убирая челку с лица Фэн Синя.

Его голос тут же становится в разы увереннее и приобретает игривые нотки. Как ни крути, а он может справиться с любыми смущающими ситуациями, если только есть возможность ласково подтрунивать над возлюбленным, делая вид, словно именно он из них двоих самый невозмутимый. Фэн Синь не обращает на это внимания, слишком поглощенный таким внезапным облегчением. Словно его душа и тело из пекла пустыни внезапно окунулись в прохладный живительный ручей, и все его существо ликует от блаженства.

— Нет, ты действительно согласен, — выдыхает он, со все еще широко раскрытыми глазами, на что Му Цин закатывает свои. — Предки, не могу поверить, что ты согласился выйти за меня замуж, — щеки Фэн Синя могли бы заболеть от широты улыбки, если бы он мог сейчас ощущать свое тело. В груди постепенно накапливается смех.

— Нет, я согласился взять тебя в мужья, — притворно вздергивает нос Му Цин, дабы еще больше вернуть игривый тон в их разговор, но его щеки все еще розовеют. Он сжимает ханьфу Фэн Синя в руках и отводит взгляд в сторону. — Хотя, по правде говоря, мне кажется, я начну слишком много думать и паниковать, как только выйду из этих стен, — признается он тихо.

— А-Цин… — это признание немного остужает эйфорию Фэн Синя, напоминая, что еще остались вещи, которые им нужно обсудить. В голове за мгновение ока рождается дикая, но такая до боли желанная затея. Фэн Синь честно обдумывает еще несколько мгновений, но так и не находит причины, почему от нее стоило бы отказаться. Так чертовски хочется. — Не прими меня за ненормального, но… — он мнется, зная, что Му Цин может и не одобрить такое быстрое развитие событий, но, в конце концов, за спрос не бьют, Фэн Синь хотя бы предложит. — Если мы все равно планируем провести все тихо и наедине, почему бы нам… не сделать это здесь?

— Ты имеешь в виду «сейчас»? — удивленно хлопает глазами Му Цин, на мгновение теряя свою игривость, но быстро возвращает ее себе. Улыбается лукаво, склоняя голову набок. — Так боишься, что я передумаю, хах?

— Если честно, — признается Фэн Синь без всякого стыда, серьезным тоном, и Му Цин смеется. Искренне и звонко. Фэн Синь чувствует тепло в груди.

— Так, ладно. Ладно, — выдыхает Му Цин, бегая взглядом по храму. Как и ожидалось, ничего лишнего здесь нет. Лишь курильницы для благовоний и цветы. — Но погоди, у нас ведь ничего для этого нет.

— Смотри, нам ведь не нужны все традиционные обряды, — больше утверждает, чем спрашивает Фэн Синь, заранее зная реакцию возлюбленного. Он вмиг загорается идеей по-настоящему.

— Умоляю, только не это, — передергивает плечами Му Цин, и Фэн Синь смеется.

— Тогда обойдемся основными. Самый главный обряд — поклоны, их мы можем сделать здесь, — Фэн Синь кивает на алтарь, имея в виду поклон родителям. — Твоей мамы достаточно. Для остальных много не надо.

— А… — начинает Му Цин, но так и не задает вопрос.

В их долгих, бессонных ночах откровений и рассказов о прошлом, были далеко не только истории и чувства Му Цина. Фэн Синь не привык копаться в своем детстве или разбирать свои чувства по нерву, слишком привыкший жить без оглядки назад, словно то, что не имеет значения сегодня, не стоит переживаний. Но это было важно для них обоих и, в конце концов, правильно.

Теперь в Фэн Сине живет непоколебимая уверенность, что его возлюбленный знает о важных и неприятных для него вещах, как здесь и сейчас, так и в далеком прошлом. Поэтому Му Цин лишь смотрит ему в глаза проникновенно, давая понять, что не забыл о семье Фэн Синя. И не задает вопрос, потому что не забыл и тот факт, что сегодня Фэн Синь уж не сможет вспомнить дорогу к их могилам, даже если захочет.

— Красные одежды, — переводит тему Фэн Синь, легонько улыбаясь, давая понять, что все хорошо.

— Не обязательно полноценные свадебные облачения, просто что-то красное подойдет, — кивает Му Цин с готовностью.

— Верно, тебе ни к чему вуаль. Хочу смотреть, как очаровательно краснеет твое прекрасное лицо, — ласково поддевает Фэн Синь с бархатистым смехом на губах, который становится лишь громче, когда Му Цин закатывает глаза и с силой хлопает его ладонью по груди.

— И вино, — продолжает Му Цин с нажимом. — Здесь нет даже ритуального, матушка не терпела алкоголь, она считала свадьбы единственной достойной причиной пить, — объясняет он.

— Что ж, хорошие новости для нее, — усмехается Фэн Синь, кивая на их все еще переплетенные руки.

— У тебя действительно развеселое настроение, не так ли? — качает головой Му Цин в попытке укорить, но улыбается тоже.

— Абсолютно.

— М‐м, да, и… — Му Цин оглядывается на алтарь. — У нас нет ни статуи божества, ни кого-то, кто скрепил бы церемонию, ни свидетелей.

— Хм, у меня есть идея, как объединить все три, — отвечает Фэн Синь, мгновенно возвращаясь к серьезному тону. В глазах напротив отражается понимание его мысли. Как ни крути, а она слишком очевидна для них. — Знаю, ты хотел, чтобы мы были наедине, но…

— Нет, все верно, — перебивает его Му Цин, качая головой. — Он должен быть здесь, это правильно.

Конечно же, они оба понимают, о ком речь. Нет никаких обстоятельств, при которых они могли бы пройти через такой важный для них двоих шаг без этого человека рядом. Се Лянь — самый близкий для них обоих человек после друг друга, и он же тот, без кого они даже не встретились бы. И что важнее: тот, кто помогал им в те годы, когда они только начинали налаживать отношения и учились понимать друг друга. Он должен быть здесь.

Му Цин берет ладонь Фэн Синя в свою и тянет к своему виску. Фэн Синь понимает сразу, прикасается двумя пальцами к теплой коже, скрытой волосами. Мимолетно поглаживает, вызвав фыркающий смешок Му Цина, прежде чем тот подключается к личной сети духовного общения Се Ляня.

— Ваше Высочество? — мысленно зовет Фэн Синь, понимая по взгляду Му Цина, что тот не решается, как сказать другу обо всем.

— Фэн Синь? — тут же отвечает мягкий голос. Судя по интонации, Се Лянь пребывал в состоянии покоя и не ожидал, что его позовут. — Почему ты говоришь через духовную сеть Му Цина? У вас все в порядке? — судя по всему, после вчерашнего он все еще немного обеспокоен.

— Да-да, не волнуйся, все хорошо, просто… мы хотели бы, чтобы ты пришел к нам по одному делу, — отвечает Фэн Синь уклончиво. Ощущается что-то неправильное в перспективе говорить о причине, по которой они просят его прийти, через сеть духовного общения. А быть может Фэн Синь просто смущается. В любом случае, будет лучше отвечать на шокированные вопросы лично, а не через сеть. — У тебя есть время?

— Ну конечно же! — по тону Се Ляня они слышат, что, даже если бы у него вдруг были дела, то, вероятнее всего, ответ был бы тот же. — Могу прийти прямо сейчас, в чьём вы дворце?

— Мы в мире смертных. Подножье горы Тайцан, что ближе к городу, — отзывается Му Цин. Голос его серьезен. — Здесь есть маленький храм, мы выйдем тебе навстречу.

— Ладно, я понял, — голос Его Высочества удивленный, но решимости он не теряет. — Сейчас буду.

— Погоди, — прерывает его Фэн Синь. — Не мог бы ты, по возможности, захватить с собой кое-какие вещи?

— Разумеется, — с готовностью отвечает Се Лянь, и Фэн Синь уверен на все сто, что тот в этот момент энергично кивает. — Что именно?

— Вино.

— С чашками, — напоминает Му Цин.

— Да, именно, а еще два красных ханьфу. Просто верхние халаты, не обязательно полноценные наряды, — поспешно добавляет Фэн Синь, предвидя, что друг может подойти к просьбе слишком ответственно.

— Только по возможности не с плеча Хуа Чэна, прошу, — добавляет Му Цин, чуть поморщившись, от чего Фэн Синь невольно усмехается. Се Лянь же наоборот — затихает на несколько мгновений.

— Ох, я… Я понял, хорошо, — бормочет он сбивчиво после паузы. На том конце связи слышится совсем тихий вздох, похожий на блеклый смех. — Скоро буду.

С этими словами он покидает канал духовного общения, не дожидаясь других просьб, и Фэн Синь с Му Цином его не останавливают.

— Думаешь, он действительно понял? — интересуется Му Цин.

— Полагаю, иначе задал бы вопросы, — Фэн Синь пожимает плечами. Се Лянь всегда становился предельно серьезным, когда понимал, что к чему.

— Не обязательно, ты же его знаешь, — возражает Му Цин, имея в виду склонность друга в целом не задавать слишком много вопросов, предпочитая получать лишь необходимую информацию и разбираться самостоятельно на месте. Особенно, когда дело касалось личных дел других людей. — Если он понял, как раз странно, что он никак не прокомментировал.

— Разве? По-моему, как раз наоборот: по нашим сбивчивым объяснениям и твоему голосу явно можно было понять, что мы немного не в себе, — самоиронично усмехается Фэн Синь, принимаясь бездумно играться пальцами с прядью волос возлюбленного.

— Говори за себя, у меня все нормально с голосом, — фырчит тот, закатывая глаза по привычке.

— В любом случае, Его Высочество понимает, когда лучше не давить с вопросами, — подмечает Фэн Синь. — Думаю, он понял, просто не стал показывать удивления, чтобы не смущать.

— Если вообще удивился. Мне иногда кажется, он только этого и ждал, — бормочет Му Цин, подставляясь под ладони Фэн Синя, которые принимаются гладить его по плечам.

— Ну, я тоже только этого и ждал, но я же до сих пор удивлен, что ты согласился, — шепчет Фэн Синь ему на ухо, прижимаясь виском к его виску.

— Не неси чепухи, — отмахивается Му Цин, и тепло от его щеки отдает в щеку Фэн Синя.

— Ладно, — с готовностью соглашается тот, готовый на любые просьбы будущего супруга. — Хочешь, просто помолчим? — спрашивает он интуитивно.

Му Цин тут же кивает и прячет лицо в изгибе чужого плеча, вжимается сильнее и крепче обнимает Фэн Синя. Тот в ответ улыбается и молча гладит его по затылку и спине, прижимая к себе ближе. Му Цин трется носом о его шею, и Фэн Синь целует его в скулу. Пропускает шелковые пряди сквозь пальцы бережно, и легкий поцелуй в плечо получает.

~~~

Они сидят в молчаливых объятиях, изредка разбавляемых легкими нежными прикосновениями, долго, пока в храм не начинают проникать оранжево-красные лучи заходящего солнца. Но для обоих это время кажется парой мгновений, словно решение пожениться сегодня сделало их смертными юношами, впервые обретшими взаимность чувств. Они практически не шевелятся, лишь утопают в объятиях друг друга в полной тишине, прикрыв глаза, подобно глубокой медитации. Состояние полного покоя, чувства безопасности, со счастьем смешанного, из которого их вырывает лишь голос Се Ляня в голове Му Цина.

— Эм, ребята? — спрашивает он в сети духовного общения, и голос его звучит тихо и вопросительно. Му Цин от неожиданности вздрагивает и резко распахивает глаза, тут же прикладывая пальцы к виску. — Я на месте.

— Да, мы сейчас выйдем, — оповещает Му Цин поспешно.

Он вскакивает на ноги, чуть пошатнувшись от того, как сильно они затекли, но Фэн Синь придерживает его под локоть. Му Цин кивает благодарно и тянет его вслед за собой на выход. По дороге к двери он взмахивает рукой, делая храм видимым для бессмертных. Когда они выходят на улицу, снаружи все еще солнечно, так что они жмурятся от яркого оранжевого света, а когда открывают глаза, видят идущего к ним и широко улыбающегося Се Ляня в его привычных белых одеждах. Он машет им одной рукой, неся на другом плече походную сумку, а за спиной у него, сливаясь с красным горизонтом, шагает…

— А он что здесь делает? — хмурится Му Цин, складывая руки на груди, когда пара оказывается на растоянии двух шагов от него.

— Я бы тебе ответил, но сегодня я невиданно добр, — лениво отмахивается Хуа Чэн, в то время как Се Лянь смущенно улыбается.

— Вы не сказали, что я должен держать от Сань Лана в секрете то, куда иду, простите, — отводит он взгляд в сторону, неловко заправляя прядь волос за ухо. — Мы как раз были вместе, когда вы со мной связались. Я был немного взволнован и торопился, а Сань Лан помог мне собрать все необходимое и перенестись сюда. Понимаю, вы, наверное, хотели оставить это, — он чуть приоткрывает сумку в своих руках, где видны аккуратно сложенные красные ткани, намекая тем самым деликатно, что понял причину, по которой его позвали, — в тайне, простите.

— Это не… — Фэн Синь мнется, глядя на Му Цина, пытаясь понять, не хочет ли тот действительно оставить это в тайне. Но Му Цин кивает в ответ и сжимает его ладонь своей, так что Фэн Синь продожает: — Это не тайна, Ваше Высочество, просто не хотим лишних глаз, — бросает он многозначительный взгляд на Хуа Чэна.

Тот, в свою очередь, смотрит на сплетенные руки двух генералов, шокирующе тихого от небольшого смущения Му Цина и любовно косящегося на него Фэн Синя, и на него ни с того ни с сего снисходит порыв добродушия. Он игриво, но на удивление искренне улыбается и указывает пальцем на свое лицо.

— Думаешь, у меня есть лишние? — поддевает он со смешком, и от этой неожиданной самоиронии с флером веселья все пораженно зависают на мгновение. Тишину разрушает хлопок ладони Се Ляня о его же лицо, когда он жмурится в попытках сдержать смех и плач одновременно.

— Сань Лан, — почти воет он, обхватывая руками плечо мужа, и прячет лицо уже в нем, и все же смеется. Му Цин и Фэн Синь не выдерживают и смеются вместе с ним. Искренне и заливисто. Хуа Чэн лишь ухмыляется самодовольно. Напряжение тает в воздухе подобно снегу в пик весны.

Эта шутка была более внезапной, чем что либо; чем-то, чего от надменного Собирателя Цветов под Кровавым Дождем никто, кроме Се Ляня, не имел шанса услышать. И тем более нельзя было даже вообразить, что он может сказать нечто подобное при друзьях своего супруга, которыми всегда показательно пренебрегал. Хотя…

Правда заключалась в том, что их вражде уже несколько лет как пришел конец. Обе стороны давно приняли друг друга и лишь по доброй традиции оттачивали друг на друге остроумие. Все трое дорожили Се Лянем, а Се Лянь дорожил ими, и было поистине трудно не наладить в конце концов отношения. Сначала ради Его Высочества, а потом и вовсе привыкнуть видеть друг в друге положительные качества, хоть и отказываться признавать их.

Но даже с учетом этого, представить, что Хуа Чэн, уловив их намерение пожениться, не примется их поддразнивать, а наоборот: пошутит про самого себя, чтобы развеять неловкость? То было немыслимо, и Му Цин не знал, что по этому поводу чувствовать.

— Но они правы, Сань Лан, — в итоге вздыхает Се Лянь, отсмеявшись. Он кладет сумку с красными одеждами на камень в шаге от них, улыбаясь друзьям мягко, и поворачивается к мужу. — Это очень сокровенное, только для них двоих. Там не должно быть посторонних, — пожимает он плечами.

Му Цин уже собирается кивнуть и поблагодарить Его Высочество за понимание и поддержку, но затем видит, как тот неловко опускает глаза и делает шаг назад. Понимание того, что это значит, приходит в тот же миг, слишком часто Му Цин сам отступал назад, считая себя ненужным или нежеланным в чем-то. Он реагирует незамедлительно, быстрее, чем даже может подумать. Подается вперед и крепко хватает Се Ляня за рукав ханьфу, тянет на себя с силой, почти по-детски, так что тот удивленно хлопает глазами, а Хуа Чэн за его спиной на мгновение напрягается от такого резкого движения в сторону его супруга.

— Стой, Ваше Высочество, уж не причисляешь ли ты себя, случайно, к числу посторонних? — выдыхает Му Цин пораженно, словно его ударили в живот. А когда видит искренне непонимающее лицо Се Ляня, и вовсе осознает, как ужасно себя, должно быть, чувствовал Фэн Синь, когда слышал, что сам Му Цин не считал, что может быть желанным таким, какой есть. — Мы не хотим посторонних, это правда, но ты никогда не был и не будешь посторонним для нас, — произносит он пылко.

— Ваше Высочество, неужели ты мог подумать, что мы не захотим, чтобы ты был с нами в этот момент? — моментально подхватывает Фэн Синь. — Ты наш лучший друг, без тебя не было бы никаких «нас».

— «Мы» — это всегда были мы трое, — добавляет Му Цин тихо, ведь горло неожиданно сдавливает. — И никак иначе.

— Ох, — вздыхает Се Лянь растроганно, обхватывая ладонями собственные щеки, а затем улыбается тепло и солнечно, ярче заката за его спиной, и раскрывает руки для объятий.

Му Цин и Фэн Синь шагают ему навстречу синхронно, обнимая в ответ. Несмотря на небольшой рост, искренние объятия Се Ляня всегда были крепкими, и Му Цин почти задыхается, но лишь радостно щурится от этого чувства. Когда он открывает глаза, то видит стоящего в стороне Хуа Чэна, сложившего руки на груди и легонько улыбающегося. Но вскоре после этого они с Му Цином сталкиваются взглядами и синхронно закатывают глаза.

Се Лянь, тем временем, уже отстраняется и вновь смотрит на них с Фэн Синем чуть взбудораженно, мгновенно принимаясь суетиться.

— Тогда чего же мы стоим? — всплескивает он руками, вновь подхватывая принесенную им сумку. — Идемте уже. Если вы думали, что я не ждал этого дня последние пару лет, то у меня для вас новость, господа, — шутливо грозит он пальцем, вызывая у Фэн Синя смех, а у Му Цина тепло в груди и на щеках.

Се Лянь мимолетно перешептывается с Хуа Чэном, получая заверение, что тот подождет его здесь, и поцелуй в щеку, после чего Его Высочество вновь разворачивается к друзьям и бодро подхватывает их обоих под руки, таща обратно в храм. Его, в отличие от Фэн Синя, совсем не удивляет то, что он видит. Он уверенно подходит к алтарю и сгибается в глубоком почтительном поклоне, от чего уши Му Цина вновь необъяснимо розовеют. А затем Се Лянь поворачивается к ним лицом и достает из своей сумки красные наряды, и волнение захлестывает Му Цина с головой.

Се Лянь принимается объяснять что-то про эти одежды, и откуда они у него, но Му Цин словно не слышит, стоит, замерев, и слушает грохот сердца в ушах. Он не боится, нет, просто… Реальность вдруг ощущается такой безумной и сну подобной, что голова чуть кружится. В этот момент он не издает ни звука и не шевелится, но, тем не менее, в следующую же секунду чувствует, как горячая, мозолистая ладонь Фэн Синя сжимает его собственную.

Му Цин вскидывает голову удивленно и смотрит на возлюбленного. На жениха. Янтарные глаза Фэн Синя смотрят мягко, внимательно изучая его лицо в поисках чрезмерной тревоги, которую необходимо немедленно устранить.

— Как ты? — шепчет он, поглаживая тыльную сторону ладони Му Цина шершавыми от тетивы лука пальцами, и в тот же миг Му Цина окутывает спокойствие.

Все хорошо. Все правильно. Всегда будет. Он улыбается будущему супругу нежно, и получает такую же улыбку в ответ. Когда они вновь оборачиваются к затихшему Се Ляню, тот смотрит на них с задумчивой улыбкой.

— Продолжай, мы отвлеклись, — признается Му Цин и видит на губах друга добродушную усмешку.

— Я вижу, — пожимает он плечами, тепло улыбаясь. А затем подходит к ним, и пихает в руки Фэн Синя ханьфу. — Если позволишь, я украду твоего жениха на пару минут и помогу ему с приготовлениями, а ты сам, ладно? — произносит он просто, словно раздает поручения по уборке в храме Пу Цзы.

— Ваше Высочество, а я, по-твоему, не в состоянии подготовиться сам? — хмыкает Му Цин, вскидывая бровь.

— А-Цин, мы знаем, что ты в состоянии сделать сам, что угодно, но это не мешает людям, которым ты дорог, хотеть сделать что-то для тебя, — произносит Се Лянь ровно, но поучительно, подобно мудрому наставнику в разговоре с маленьким учеником, и Му Цин на короткое время теряет дар речи от такого простого заявления. — В любом случае, даже если у вас нет невесты, вам все равно негоже готовиться в одной комнате, — пожимает Се Лянь плечами и аккуратно тянет Му Цина за собой за руку.

Тот оборачивается на Фэн Синя, но тот тоже лишь пожимает плечами с улыбкой, и Му Цин со вздохом поддается, понимая, что его любимые люди просто сговорились.

В маленьком храме нет отдельных комнат, но есть пространство за алтарем, огражденное тяжелой белой тканью, которую Се Лянь решает использовать вместо стены, заводя за нее Му Цина. Он делает взмах рукой, зажигая все имеющиеся в этом подобии задней комнаты свечи, и ставит прихваченную с собой сумку на пол.

— В любом случае, почему ты потащил с собой меня, а не Фэн Синя? — непонимающе хмурится Му Цин, впрочем, не особо нуждаясь в ответе. Вряд ли у Се Ляня он есть, а это не столь важно. Просто, стоило Фэн Синю выскользнуть из поля зрения, как вернулись отголоски тревожности, а самым действенным способом ее подавить для Му Цина всегда было ворчание.

— Не уверен, — поджимает губы Се Лянь и отвечает неожиданно серьезно. — Не знаю почему, ведь вы оба мои друзья, но… Отчего-то я чувствую, словно перед тобой у меня особый долг, — признается он, и Му Цин непонимающе хлопает глазами. — Мы все трое прошли через трудности. Вместе. Фэн Синь всегда знал, что я его друг, даже в самые темные времена. Конечно, не после того, как я прогнал его, но мы уже говорили с ним об этом, и я знаю, что моя дружба всегда была для него очевидной. В то время как ты…

— Ты не виноват в том, что я не верил, что меня могут считать другом, — обрывает Му Цин твердо, почти сурово. Они уже говорили с Се Лянем на этот счет немало, и меньше всего на свете он хотел бы, чтобы Се Лянь винил себя за то, что было у самого Му Цина в голове.

— Я знаю, — улыбается Се Лянь мягко. — Я говорю не про это. Я всегда считал тебя своим другом и не мог в то время понять, что ты не знаешь об этом. Но мы с тобой оба тогда не понимали каких-то простых вещей. Ты не понимал, что достоин любви, а я… Считая тебя другом, не помнил, что друзья должны заботиться друг о друге на равных. Даже когда я не был больше ни принцем, ни богом, и ничем не отличался от тебя, ты стирал и зашивал мою одежду, убирался, менял постель, готовил. Для меня, для моих родителей. Хотя работали мы наравне.

— Ваше Высочество, это не важно, — качает Му Цин головой. Почему-то тот факт, что Се Лянь вспоминает об этом, отдает горечью.

Он понимает, что имеет в виду Его Высочество. Му Цин, в отличие от Фэн Синя, не мог знать, что его считают другом, потому что из них троих лишь он восемьсот лет назад выполнял работу слуги, даже когда статусы господ и подданных пали вместе с Сяньлэ, вместе с Се Лянем. Му Цин всегда считал, что остается лишь слугой, и только доброта Се Ляня побуждает того вести себя с Му Цином в дружественной манере, как он вел бы себя с любым другим слугой.

Лишь на мосту горы Тунлу Му Цин впервые понял, что это могло быть не так, а Се Лянь впервые понял, что Му Цин все эти годы считал их двоих хозяином и не угодившим хозяину слугой, а не двумя поссорившимися друзьями. Но то были дела минувших дней, которые они уже обсудили давным-давно, и Му Цин не хочет ворошить их сейчас, боясь, что это может расстроить друга.

— В то время я делал эти вещи, просто чтобы позаботиться о тебе, — произносит он с нажимом. — Не по приказу, а потому что хотел.

— Ну вот и я сегодня планирую принарядить тебя, потому что хочу, — улыбается Се Лянь лукаво, словно подловил на слове, и, не давая Му Цину возразить, добавляет: — К тому же, я вижу, что тебе не по себе, так как же я мог выбрать оставить тебя наедине с этим волнением?

— Пф, ерунда, я вовсе не волнуюсь, — мгновенно отмахивается Му Цин, но чуть сбившееся дыхание и мимолетно дрогнувшая рука, стоит Се Ляню вернуть его внимание на происходящее здесь и сейчас, выдают его с головой.

— Я вижу, — произносит Се Лянь, оглядывая его задумчивым взглядом, а затем вдруг прикрывает рот рукавом и коварно усмехается. — Что такое, госпожа? Неужто рыдаешь от счастья, что выходишь замуж в столь преклонном возрасте?Шутка Му Цина (Фу Яо) в сторону Се Ляня, когда тот был в паланкине, замаскированный под невесту — произносит он, сквозь едва сдерживаемый смех.

Му Цин смотрит на него удивленно-вопросительно несколько мгновений, не понимая смысла столь странной реплики, пока не вспоминает, чьи слова цитирует Се Лянь. От этого изумительного открытия и иронии чужих слов он не сдерживается и смеется. Смеется искренне и звонко, и Се Лянь вместе с ним. В его глазах пляшут озорные огоньки, и Му Цин качает головой в притворном осуждении.

— И кто из нас после этого еще будет считаться злопамятным, Ваше Высочество? — улыбается он. — Собиратель Цветов на тебя плохо влияет.

Се Лянь на это лишь беззаботно пожимает плечами. Любые следы напряжения или волнения мгновенно растворяются без следа, и Му Цин позволяет делать с собой, что другу вдумается. Наряды, которые Се Лянь принес, оказываются, предположительно, не с плеча Хуа Чена, потому как и близко не такие вычурные, как было бы по вкусу демону. Однако, они и не похожи на простые красные халаты. Ткань благородная и качественная, крой изящный, а золотая вышивка, хоть, относительно классических свадебных облачений, и не отличается особой вычурностью, но, тем не менее, складывается в традиционные свадебные узоры.

— Ваше Высочество, напомни, пожалуйста, откуда у тебя эти ханьфу? — спрашивает Му Цин подозрительно.

— Ах это, — Се Лянь неловко почесывает затылок. — Когда мы с Сань Ланом готовились пожениться, он немного разошелся и заказал для меня штук тридцать ханьфу самых разных стилей, чтобы я выбрал то, что мне приглянется, — признается он. — Разумеется, мне понадобилось только одно, а остальные он планировал просто выбросить, но разве не варварство так обходиться с совершенно новой, искусно выполненной вещью? Конечно же я их все припрятал, — заявляет Се Лянь, как само собой разумеющееся.

Му Цин знает наверняка, что у Его Высочества не было ни единого плана, что делать со всеми этими свадебными нарядами. Но памятуя, как тот и по сей день иногда забывается и норовит поднять еду с пола, когда никто не смотрит, Му Цин может лишь покачать головой.

— На самом деле, Ваше Высочество, если я чему в этой истории и удивлен, так это тому, что он преподнес тебе лишь пару десятков нарядов, а не десять тысяч, — подмечает Му Цин с лукавой усмешкой, и Се Лянь смущенно смеется, потирая лоб.

— М-да, если уж начистоту, я тоже, — признается он. — Думаю, он просто знал, что я не обрадуюсь такому расточительству, поэтому ограничился тем, что считал минимумом.

— Или же он заказал несколько тысяч, просто остальные ты никогда не увидел, ведь Хуа Чен посчитал их недостойными тебя, — закатывает глаза Му Цин, пока губы его улыбаются. Се Лянь, к его удивлению, не спорит, а лишь сокрушенно качает головой.

— Весьма вероятно, что ты прав, но я выбрал верить в его благоразумие, — разводит он руками, и Му Цин тихо смеется. — Там были и совсем вычурные, но я решил, что вам они не понравятся, — продолжает, тем временем, объяснять Се Лянь. — Эти как раз выглядят очень изящно, но мне оказались великоваты. Я сразу подумал об этом ханьфу, когда понял, зачем вы меня зовете.

Му Цин вновь смотрит на ханьфу в своих руках и бережно проводит по нежному шелку пальцами, обводя изгибы узоров. Работа в самом деле искусная: каждая золотая нить точно на своем месте, каждый крошечный стежок аккуратен и дополняет великолепный узор. Вне всяких сомнений, Хуа Чэн не поскупился на самых лучших швей трех миров, и это видно.

Пальцы Му Цина, гуляющие по вышивке, едва заметно подрагивают. Его мама зарабатывала им с Му Цином на жизнь шитьем, и в детстве Му Цин видел десятки таких узоров, вышедших из-под руки матушки. Конечно, она научила своему ремеслу и сына, и Му Цин, упорно стараясь, смог отточить этот навык достаточно, чтобы даже восемьсот лет спустя починить Жое так, что духовное орудие ожило и сохранило все свои прежние умения.

Но, как ни старался, он никогда не смог бы добиться того же мастерства, что и матушка, и точно знал, что не смог бы никто. Ведь, помимо искусных рук, у той было большое сердце. Он помнит, как она сидела над работой по ночам, уставшая, но не перестающая мягко улыбаться, бережно выводя каждый из десятка тысяч стежков. Вкладывая частичку души в каждый свадебный наряд, она словно надеялась, что тепло ее сердца через пальцы проникнет в золотые нити и благословит любящих людей на счастливую жизнь.

Сейчас, стоя в храме, возведенном для почитания ее памяти, со свадебным ханьфу в руках, Му Цин чувствует, как горло сжимает спазм от этих воспоминаний. Будь все иначе, свадебное ханьфу для Му Цина она бы сшила сама, вкладывая всю свою любовь в каждый стежок, при этом нежно улыбаясь своим мыслям, а увидев облаченного в него сына, ласково ворковала бы о том, что он у нее самый красивый в трех мирах. Она была бы счастлива.

— Му Цин, — тихо зовет его Се Лянь, когда Му Цин погружается глубоко в свои мысли на слишком долгое время, а его глаза влажно блестят.

— Они действительно очень красивы, Ваше Высочество, — улыбается он, глядя другу в глаза. Искренне, хоть и не без тоски. И прежде, чем Се Лянь успеет уточнить, все ли в порядке, добавляет: — Поможешь надеть? Ткань очень нежная.

— Конечно, — Се Лянь, видя улыбку Му Цина, с готовностью возвращает атмосферу в радостное русло, не заостряя внимания на минуте печали Му Цина. — Давно было любопытно поменяться местами и помочь нарядиться тебе.

Он помогает Му Цину аккуратно облачиться в изящный наряд, после чего достает из сумки принесенный им гребень и расчесывает его длинные густые волосы. Обычно Му Цин очень ревностно относится к этой части своего тела, не позволяя никому себя причесывать, кроме Фэн Синя, но сегодня это ощущается правильным и нужным. Такая простая вещь от самого близкого друга успокаивает и наполняет грудь теплом.

Затем Се Лянь собирает волосы Му Цина в простую, но изящную прическу, которая не сильно отличается от повседневной прически Му Цина, где волосы собраны высоко на макушке и свободно струятся по плечам и спине. Му Цин попросил без экспериментов, и Се Лянь, чьи навыки ограничивались плетением простых небрежных кос, даже не думал спорить. Единственным дополнением стали более длинные, чем обычно, пряди, красиво обрамляющие лицо, и не очень броские, но изящные заколка и две шпильки, украшенные темно-красными камнями, принесенные Се Лянем.

— Когда я понял, зачем вы меня зовете, решил, что они будут очень кстати,

— поясняет Се Лянь на вопросительный взгляд Му Цина, когда его повседневную серебряную фагуань заменяет изящная, но величественная заколка, что так точно соответствовала его вкусу и определенно не могла принадлежать самому Се Ляню. — Будет подарком на свадьбу, — пожимает он плечами беззаботно.

— Хм, интересно, что ты подаришь на свадьбу Фэн Синю, — усмехается Му Цин.

Он говорит это больше с иронией, не ожидая реального ответа, но, к его удивлению, Се Лянь на это как-то коварно улыбается, и Му Цин на мгновение пугается, узнав в этой улыбке что-то до боли похожее на Ши Цинсюаня. И понимает, что оказался прав, и «плохо влияет» на Его Высочество не только его муж, но и друг, когда Се Лянь достает из своей бездонной сумки две маленькие баночки. Одна с черной тушью, а вторая с красной.

— Ваше Высочество, да ты издеваешься! — восклицает Му Цин со смесью удивления и легкого возмущения.

— Я просто предлагаю! — тут же машет руками Се Лянь. Что все-таки отличает его от Ши Цинсюаня, так это неумение настаивать на своей коварной затее. — Не надо, если не хочешь. Просто, тебе бы было очень красиво, тем более, есть повод. Хотя, ты прав, — произносит он задумчивым тоном, так что лишь много лет, проведенные с ним бок о бок, позволяют Му Цину уловить легкое веселье в его тоне. — Боюсь, если мы это сделаем, Фэн Синь потеряет дар речи.

Щеки Му Цина трогает тепло, когда он задумывается об этом. Правда в том, что небольшое количество косметики не было ему чуждо. Черную тушь для век он носил часто, но то были тонкие, едва приметные линии, которые лишь подчеркивали его острый взгляд. А помада… Она у него тоже была, причем даже нескольких оттенков, но ее как раз он наносил только в покоях, ночами, когда хотел подразнить своего возлюбленного, так что ему никогда не было нужды ее смывать, ведь к утру она вся оказывалась на чужих губах, лице и теле, размазанной по его собственным щекам.

Се Лянь ошибается, ведь Фэн Синь не потеряет дар речи. Если Му Цин позволит себя накрасить и выйдет к Фэн Синю, чтобы поклониться друг другу перед алтарем, нарекая друг друга супругами, Фэн Синь может, чего доброго, забыться и по привычке упасть на колени, бездумно молясь на Му Цина остаток ночи. Что, в свою очередь, точно убьет и без того переполненного смущением Му Цина.

— Кхм, у вас там все в порядке? — вдруг раздается голос Фэн Синя из-за перегородки.

Сам он в импровизированную заднюю комнату не заходит, не желая помешать, но в голосе его проскальзывает легкая нотка беспокойства. Ах да, они действительно уже ощутимо задержались. «Тебе ни к чему вуаль. Хочу смотреть, как очаровательно краснеет твое прекрасное лицо», — проносятся в этот момент его слова в голове Му Цина, произнесенные игриво-дразнящим тоном. Решение принимается само собой, прежде чем Му Цин даже успевает подумать.

— Да, мы почти закончили, — отзывается он, а сам в это время жестом показывает Се Ляню подать ему баночку с красной тушью. Се Лянь тут же понятливо улыбается и вручает ему косметику. — Имей терпение, в браке со мной оно тебе понадобится, — добавляет он со смешком и слышит ответный смех Фэн Синя. Этот смех невольно вызывает у Му Цина нежную улыбку.

У них нет зеркала, но оно Му Цину и не нужно, его рука натренирована, а озорная уверенность в себе, когда он наносит помаду на свои губы, — непоколебима. Конечно, это только до того момента, пока он не выйдет к Фэн Синю и не увидит его взгляд направленный на него, но плевать. Му Цин уже смирился с тем, что смущение затопит его выше головы, как только он выйдет к алтарю, так пусть хоть не один он краснеет.

В конце концов, когда он заканчивает, он кивает Се Ляню, и тот, ободряюще улыбнувшись ему, выходит первым.

— Слава предкам, я уж решил, ты помогаешь ему сбежать через окно, — слышит Му Цин нервно-облегченный смешок Фэн Синя, прежде чем сделать шаг вперед.

— Боюсь, уже слишком поздно, теперь даже не надейся на это, — притворно вздыхает он,

плавно вышагивая из-за занавески, и игриво склоняет голову, сверкнув глазами. Он только и успевает увидеть, что Фэн Синь уже тоже облачен в красное свадебное ханьфу, когда Фэн Синь поворачивается к нему лицом, и Му Цин может смотреть только на него.

Все внимание Фэн Синя в тот же миг обращается на него, и все озорство и невозмутимость движений Му Цина мгновенно испаряются под почти прожигающим насквозь солнечным светом, загоревшимся в глазах его будущего супруга. Взгляд Фэн Синя, подобно тому самому солнцу, яркий и теплый, горячий даже, касающийся каждого миллиметра тела Му Цина от ресниц до подрагивающих пальцев, от макушки до носков сапог. И наконец направленный прямо в глаза Му Цина, проникающий сквозь них глубоко в душу, растапливающий ее изнутри.

Этот взгляд полнится любовью, восхищением и обожанием настолько, что Му Цину почти больно, хочется одновременно и зажмуриться, чтобы не терзать себя переизбытком любви в своей хрупкой душе, и смотреть Фэн Синю в глаза весь их общий остаток вечности, чтобы утонуть в этом и никогда не выплыть. И он может лишь надеяться всем сердцем, что его лицо, так долго учившееся не показывать искренних эмоций, здесь и сейчас способно показать Фэн Синю хотя бы десятую часть всей той любви и обожания, что Му Цин испытывает к нему в ответ.

Фэн Синь не отвечает на его шутку, да и тот сам не вспоминает, что вообще что-то сказал. Он может лишь краем глаза уловить, как Фэн Синь, не переставая заворожено смотреть ему в глаза, протягивает ему руку, приглашая подойти к нему уже наконец. Все нутро Му Цина сжимается от предвкушения, но ноги, к его удивлению, не дрожат, а несут его вперед плавно, словно именно для этого момента и предназначались. Он протягивает руку в ответ еще на середине пути, и на последнем шаге Фэн Синь крепко хватает его за руку, бережно притягивая к себе в объятия. Му Цин падает в них, позволяя обхватить себя руками, словно это именно то, где он должен был быть всю жизнь, подобно дождю, поглощенному морем. Слившись воедино, они уже никогда не будут разделимы.

— Что, успел соскучиться? — шепчет Му Цин ему на ухо, пытаясь вернуть себе хотя бы часть былой игривости.

— Да, — отвечает Фэн Синь просто и серьезно, как самую очевидную в мире истину, тут же разбивая попытки Му Цина вдребезги. — Но, если честно, я предвидел, что вы задержитесь, поэтому у меня было время сходить за этим.

На этих словах он ослабляет хватку на талии Му Цина, позволяя тому чуть отстраниться и увидеть то, что показывает ему Фэн Синь. В руке он держит небольшой цветок. Аккуратный, голубой полевой колокольчикОдни из самых распространенных значений: трепетная любовь, постоянство, благодарность, покорнсть, терпение, «Я всегда буду с тобой» или «Я буду дорожить тобой всю жизнь» (это, конечно же, современные значения, поскольку в древнем Китае внимание уделяли в основном пионам, хризантемам, персикам и прочему, поэтому неизвестно, было ли у полевых цветов значение) .. Он явно из мира смертных и не отличается ничем особенным, кроме насыщенного нежного цвета и свежести, но что-то в груди Му Цина невольно замирает в тот момент, когда он его видит. Словно в подтверждение его мимолетной мысли, Фэн Синь неловко пожимает плечом:

— Это ты у нас разбираешься в значении цветов, я-то без понятия, есть ли у него символизм, — мнется он, отводя глаза в сторону.

— Врешь, — заявляет Му Цин безаппеляционно, ни секунды не поверив, что можно было выбрать что-то столь подходящее случайно. У цветка в руках возлюбленного действительно может быть несколько значений, но все как одно — отражение слов Фэн Синя, произнесенных ему сегодня.

— Ох, ладно, — вздыхает Фэн Синь с улыбкой. — Я спросил у этого, — кивает он на дверь храма, за стенами которого все еще ждет Се Ляня Хуа Чэн, — какой цветок больше подойдет тому, что я хочу сказать.

— Удивлен, что он действительно помог, — усмехается Му Цин, завороженно глядя на цветок, пока сердце трепещет и щемит от слов, которые тот подразумевает.

— На самом деле, это даже пугает, — задумчиво бормочет Фэн Синь и тянется, чтобы закрепить цветок за ухом Му Цина. — Вдруг я сплю, и все это нереально. Это было бы самое болезненное пробуждение из всех.

— Ах, не неси чепухи, — шепчет Му Цин, с готовностью склоняя голову чуть вбок, и его ресницы слегка подрагивают, когда пальцы возлюбленного задевают мочку его уха и нежно скользят по шее.

— Ты прав, ведь даже если я проснусь, и все это окажется сном, я просто попрошу тебя выйти за меня снова, — кивает Фэн Синь с улыбкой, словно это самая естественная мысль, что когда-либо приходила ему в голову.

Щеки Му Цина вновь обдает жаром, и будто бы желая сделать все еще хуже, Фэн Синь мягко обхватывает его лицо ладонями и, бережно поглаживая скулы и губы кончиками пальцев, шепчет:

— Ты прекрасен, — произносит он со всей искренностью, так что Му Цин чувствует, как в груди что-то надламывается. — Ты так прекрасен, что иногда мне кажется, я сойду с ума.

— Ох, — Му Цин жмурится и прислоняется лбом ко лбу Фэн Синя. — Ну а я сойду с ума от тебя, но я же не жалуюсь, — дуется он, и Фэн Синь тихо смеется в ответ.

Му Цин не выдерживает такого издевательства над своим слабым сердцем и отворачивается. Лишь тогда он видит Се Ляня, стоящего лицом к алтарю, неизвестно, смущенного ли их нежностями или же, наоборот, не желающего смущать их.

— Ваше Высочество, прости, мы отвлеклись! — тут же чуть отстраняется он от Фэн Синя и поворачивается к Се Ляню. Фэн Синь, опомнившись, следует его примеру, и неловко улыбается вновь повернувшемуся к ним лицом другу.

— Ах, да ничего, ничего, я ведь все понимаю! — тут же принимается добродушно заверять Се Лянь, размахивая руками. Его губы расплываются в широкой улыбке при взгляде на друзей, пока те, держась за руки, подходят к алтарю и останавливаются перед ним. — Начнем? — уточняет он уже серьезнее.

Му Цин чувствует, как его руку крепко сжимает горячая рука Фэн Синя, и сжимает ее в ответ, прежде чем они синхронно кивают. Из-за недостаточной подготовки к церемонии для омовения рук Се Ляню приходится лить им на руки воду из фляги, что вызывает смешки у всех троих, словно они снова подростки, что занимаются какой-то ерундой, но Му Цина это совсем не заботит. Все, о чем он может думать, это большие шершавые руки, что ловят тоненький поток воды и так бережно и нежно омывают его ладони. А также о том, как тоже передать свою нежность Фэн Синю в ответ, из-за чего он не столько моет чужие руки, сколько ласково гладит и массирует каждую мозоль от лука.

— Не увлекайся, а то вода испарится от подскочившей температуры, — поддевает его Фэн Синь тихим бормотанием ему почти на ухо.

Му Цин улыбается и закатывает глаза одновременно, — жест, который Фэн Синь уже давно запомнил, как признак нежности и лукавства, смешанных в одну эмоцию. Лишь он один может вызвать такую реакцию. Му Цин ничего не отвечает, лишь отпускает его руки, а Се Лянь, который вежливо притворялся глухим и слепым, с готовностью отставляет флягу в сторону. Следом он достает вино, разливает его для них по чашкам и вручает им в руки.

Му Цин принимает свою практически без волнения, но стоит Фэн Синю вновь повернуться к нему лицом и поднять руку с вином в приглашающем жесте, как рука Му Цина предательски вздрагивает вновь. Да что ж такое, соберись! Разве можно так глупо трястись просто от осознания того, что каждое их действие сейчас связывает их браком? Они ведь уже давно вместе, да и сегодня было достаточно времени осознать этот факт и привыкнуть к нему, так почему Му Цин не может перестать трястись? Он ведь даже не нервничает и уже не смущается толком, просто… Просто…

Он сам не знает, какая эмоция переполняет его, заставляя подрагивать в моменты, когда Фэн Синь смотрит прямо на него так открыто, с таким обожанием. Словно ждет не дождется, когда все ритуалы будут завершены, и он сможет называть Му Цина своим до конца веков. Му Цин знает, что сам в этот момент чувствует то же самое и смотрит на Фэн Синя, наверняка, так же. Но, тем не менее, ничего не может поделать, мелкая дрожь проходит сквозь все его тело от сердца к ладоням, так что он едва может ровно поднять руку с вином и переплести ее с рукой Фэн Синя.

Тот, в свою очередь, подмечает эту секундную дрожь в руке возлюбленного и, дождавшись, когда кисть Му Цина поравняется с его лицом, быстро наклоняется и мимолетно целует тыльную сторону его ладони. Му Цин рвано вдыхает от неожиданности, а его щеки розовеют, но смутиться он не успевает из-за мягкой и чуть игривой улыбки Фэн Синя. Их глаза встречаются взглядами и так и остаются, пока они медленно пьют вино.

При взгляде в эти теплые родные глаза все мысли в голове Му Цина мгновенно затихают, оставляя лишь блаженную тишину и неожиданное спокойствие. Плечи Му Цина вдруг расслабляются, а пальцы наконец-то перестают подрагивать. В этот момент, глядя в глаза любимого человека, он наконец-то чувствует полное умиротворение и покой. Он не может больше нервничать из-за свадьбы, он понимает: эти ритуалы — лишь символ их намерения быть вместе всю отведенную им вечность, но непоколебимое желание этого, если не сказать «непреодолимая потребность», было у них уже очень давно. И оно было взаимным.

Эта свадьба — лишь одно из самых громких их признаний в любви друг другу. Но даже она не говорит Му Цину о любви Фэн Синя так, как глаза Фэн Синя, обращенные на него в этот момент, в которых заключено больше, чем кто-либо в трех мирах когда-либо сможет описать словами или показать ритуалом.

Любовь Фэн Синя — мириады пылких слов в бреду страсти и тихих шепотков ранним утром, когда ресницы Му Цина только начинают подрагивать от пробуждения; взглядов восхищенных, покорных и нежных или же строгих, когда Му Цин забывал поесть или надеть теплую накидку; прикосновений бережных и трепетных, словно Му Цин сломается, если сжать слишком сильно, и объятий крепких, почти отчаянных, словно он растворится подобно миражу в пустыне, если не вдавить в себя, пряча в собственную душу.

Любовь Фэн Синя — это защита на поле боя, где Му Цину никогда не нужно бояться за свою спину, он знает наверняка, что та надежно прикрыта, так же, как и он сам ни за что не позволит врагу даже близко подобраться к спине Фэн Синя.

Любовь Фэн Синя — это забота, надежность, преданность, тепло, нежность, безграничное доверие, терпение, понимание без слов и готовность произнести их неисчислимое количество, чтобы только понять возлюбленного еще лучше.

Любовь Фэн Синя — это обещание. «Я буду дорожить тобой всю жизнь».

И глядя в глаза любимого человека, Му Цин знает, что больше никогда не сможет ранить его тем, что не может поверить в то, что все это реально и принадлежит ему, что заслужил это, и никто не отнимет это у него. Нет, Му Цин больше не сможет думать, что однажды это придется отпустить.

Фэн Синь и его любовь принадлежат ему, точно так же, как сам Му Цин и вся его любовь, все его истерзанное и заново излеченное сердце, вся его едва уцелевшая и бережно сбереженная Фэн Синем душа — все это принадлежит Фэн Синю. И единственное, о чем стоит думать Му Цину, это как заново научиться выражать все те эмоции, что разрывают его грудную клетку при взгляде на этого мужчину, чтобы тот мог получить всю эту любовь от него в ответ.

Му Цин начинает с малого. Улыбается тепло и счастливо, и когда Фэн Синь расплетает их руки, ловит момент, когда ладонь возлюбленного окажется рядом с его лицом, и с тихим смешком оставляет на ней свой поцелуй тоже. Фэн Синь на это чуть удивленно хлопает глазами, а затем тихо смеется. Лицо Се Ляня, когда тот забирает у них чашки и вместо этого вручает Му Цину ножницы, светится мягкой, понимающей улыбкой, и лишь по его спокойствию и невозмутимому голосу, когда он произносит красивую традиционную речь о смысле следующего ритуала, Му Цин может понять, что прошла лишь пара мгновений, и он не смотрел в глаза Фэн Синя целую вечность, как ему показалось.

Волосы Фэн Синя, как обычно, собраны в простой аккуратный пучок его же привычной золотой лентой, поэтому Му Цину приходится поворчать на этот факт, запуская пальцы в волосы на затылке жениха, чтобы выудить оттуда прядку.

— Можешь распустить, — смеется тот.

Му Цин, недолго думая о том, что портить прически на свадьбе — неприлично, именно так и поступает. К этому времени они нарушили традиционный ход церемоний уже дюжину раз, и ни одного из них это не заботило. Свадьба — важное событие для них обоих, но этот ритуал смертных не сможет по силе сравниться с той связью, что уже есть между ними, а значит — ее предназначение не связать их души, а стать одним из неисчислимого количества счастливых моментов для них двоих. А в таком случае не все ли равно, даже если все идет до ужаса предков не по правилам, если Фэн Синь при этом счастливо смеется?

Се Лянь протягивает руку, чтобы забрать у Му Цина золотую ленту Фэн Синя, но тот качает головой, на мгновение прижимая ленту к груди, как коварно добытое сокровище. Сколько раз он стягивал ее с чужих волос, и сколько раз расчесывал их и повязывал ее обратно, не сосчитать. Му Цин сам не знает, что движет им в этот момент, но он поддается порыву и повязывает ленту вокруг своего запястья.

— Мы совсем забыли соединить руки лентой, — пожимает он плечами, глядя на друга, а потом на возлюбленного. — Считай это чем-то вроде компенсации.

— Пф, — Фэн Синь усмехается тихо. — Думаешь, хоть что-то мое не принадлежит тебе уже давно?

На этот раз Му Цин не краснеет, но тепло улыбается.

— Мне не нужно забирать себе все, что у тебя есть, — пожимает он плечом и аккуратно выуживает из водопада распущенных волос Фэн Синя тонкую прядку откуда-то из-за уха.

Волосы Фэн Синя не слишком длинные, поэтому Му Цину приходится повозиться, чтобы не отрезать слишком короткую прядь, но чтобы оставшаяся длина не выбивалась из пучка, когда Фэн Синь будет собирать волосы. Аккуратный ровный срез — и в его ладони остается небольшая прядка.

— Мне достаточно тебя самого, а уж из тебя можно веревки вить, — озорно склоняяет голову Му Цин и подает жениху ножницы. Тихий смешок Се Ляня смешивается со смехом Фэн Синя.

Тот принимает ножницы и тянется рукой к затылку Му Цина, принимаясь перебирать его длинные пряди, словно бы выискивая подходящую.

Му Цин всегда относился к своим волосам с особым трепетом, ревностно, и бывали случаи, когда глупцы-демоны, посчитавшие, что могут намотать волосы незнакомца на кулак, лишались рук по взмаху чжаньмадао. Право Фэн Синя их расчесывать, перебирать пальцами, даже тянуть в моменты страсти, и собирать в прически заколками в свое время стало знаком большого доверия и любви со стороны Му ЦинаПо китайским традициям волосы можно было распускать только перед самыми близкими людьми, ближайшими родственниками или супругами. А вдевать в волосы человека, который тебе нравится, заколку было все равно что обручиться. (Не считая, например, подруг или родственниц, помогающих невесте сделать прическу).

Теперь же, понимает Му Цин, Фэн Синь перебирает пряди на затылке, выискивая ту, отрезав от которой локон, это будет наименее заметно. Му Цин поддается сиюминутному порыву: хватает возлюбленного за руку и, не успевает тот удивленно вскинуть брови, тянет ту к своему лицу, туда, где по щекам струятся локоны покороче основной массы волос.

— Давай отсюда, — шепчет Му Цин.

Он направляет ладонь Фэн Синя так, что тот рефлекторно ловит пальцами прядку у самого лица. Даже она, будучи одной из самых коротких из прядей Му Цина, доходит тому почти до плеча, и можно свободно обрезать локон не слишком коротко. Вот только…

— Это ведь будет слишком заметно, — бормочет Фэн Синь в ответ, чуть нахмурившись, пока его пальцы бережно перебирают шелковую прядь.

— Может быть, — произносит Му Цин тихо, подавшись ему навстречу, — я именно этого и хочу?

Стоит ему это произнести, как дыхание Фэн Синя сбивается, а ладонь едва уловимо вздрагивает. Даже глаза стоящего в двух шагах от них Се Ляня пораженно расширяются, и тот тут же вежливо прячет это, отвернув лицо в сторону.

Конечно, на данный момент уже все Небеса неофициально в курсе отношений двух богов войны юга. Где-то случайно увидели их собственные служащие и разболтали друг другу, где-то их подслушали служащие чужих дворцов и нашептали своим господам. Где-то Пэй Мин смерил их двоих насквозь пронизывающим взглядом и в заключение произнес свое гаденькое «хо-хо», где-то Хуа Чэн пошутил так искрометно, что покраснели не только Му Цин и Фэн Синь, от того, что одноглазый попал в точку, но и его собственный муж.

Отношения двух генералов были тайной лишь в начале, когда еще были слишком хрупкими и шаткими, когда оба старались изо всех сил, но ни один не мог быть уверен до конца, что однажды у них не опустятся руки, что очередная ссора из-за оставшихся недопониманий и старых ран, нанесенных друг другу, не окажется для их отношений решающей. Тогда они не осмеливались озвучивать характер их отношений вслух, даже будучи наедине, словно суеверно страшась все испортить как только будут произнесены громкие слова.

Фэн Синь решился озвучить свои чувства первым, как и намерение идти до конца и сделать все, чтобы остаться с Му Цином навсегда, он выразил раньше. Му Цин же, в свою очередь, делал тогда все, что мог, чтобы дать понять, что чувство возлюбленного взаимно, и он сам этого хочет не меньше. Но слова любви мог прошептать лишь на ухо, тесно прижавшись к Фэн Синю в объятиях, пока их окутывала плотная темнота, или же тихо поскуливать в моменты особо трепетной страсти.

Ему понадобилось время, чтобы привыкнуть говорить откровенное и уязвимое при ярком свете и громко, и еще чуть больше времени, чтобы позволить окружающим догадываться об их отношениях. Они никогда не заявляли ничего официально, просто однажды перестали пытаться скрыть то, что между ними происходит, позволив Небесам сделать выводы и негласно наречь их любовь общеизвестным фактом.

Но Му Цин еще ни разу не выражал намерения нарочно оставить яркий след их с Фэн Синем отношений у всех на виду. Даже если один обрезанный локон еще ничего толком не говорил, все в трех мирах знали, до чего сильно генерал Сюаньчжэнь дорожит своими волосами, и короткий обрубок у самого лица, что даже убрать в прическу не получится, был последним, что тот мог допустить и даже не отрубить руки виновнику, и не ходить потом целыми днями злым на все три мира. А после свадьбы так и вовсе наоборот: ходить он будет счастливым. А если уж так выйдет, что и обрезанная прядь Фэн Синя окажется слишком короткой и будет выбиваться из пучка, пока сам он будет сиять от счастья ярче солнца…

Не пройдет и суток, как все Небеса будут знать, что восток и запад отныне — единое целое, а некогда сотрясавшие небо своими драками боги отныне вместо того, чтобы терзать друг другу души, выбрали переплести их между собой. И теперь Му Цин, который еще недавно злился на слишком уж открыто сплетничавших младших служащих и прятал — пусть и не очень усердно — красные отметины на своей шее, заявляет, что хочет оставить на самом видном месте своего тела след их с Фэн Синем брака.

Его щеки чуть краснеют под ошеломленным взглядом возлюбленного, но он даже не думает прятать лицо или отводить глаза. Он вздергивает подбородок гордо и улыбается Фэн Синю ласково. Тот отражает эту улыбку и на пару мгновений нежно проводит пальцами по щеке Му Цина, прежде чем взяться за указанную Му Цином прядь волос и аккуратно, старательно ровно отрезать небольшой локон. Оставшаяся прядь по длине теперь доходит до линии челюсти Му Цина и чуть загибается, щекоча своим кончиком краешек губ. Фэн Синь тут же тянется убрать ее в сторону, задевает кончиками пальцев кромку нижней губы Му Цина, глядя на него завороженно.

— Кхм, — раздается рядом тихое, вежливое напоминание, что они не одни, и их друг не может столько смотреть на чужие, предназначенные только для двоих нежности, как бы ни был за них счастлив.

— Прости, Ваше Высочество, — неловко бормочет Фэн Синь, пока Му Цин смущенно опускает взгляд в пол.

— Не волнуйтесь, все хорошо, я все более чем понимаю, и мне радостно видеть вас такими, — искренне улыбается Се Лянь, забирая у Фэн Синя ножницы. — Просто мне кажется, вы больше оцените время, проведенное вместе, если мы закончим, и я оставлю вас друг другу.

Пусть и с лукавым намеком, но друг удивительным образом умудряется произнести это спокойно и невинно, в то время как Му Цин не знает толком: смеяться ему или плакать. Вот уж точно, поменялись они сегодня ролями. На свадьбе Се Ляня — на первой, настоящей, а не на официальном празднике — не было вообще никого, кроме Се Ляня и Хуа Чэна, и теперь по знающему взгляду друга Му Цин понимает, почему. Оторваться от возлюбленного и обратить внимание на кого-либо другого в этот момент кажется почти невозможным.

Фэн Синь тем временем связывает пряди их волос вместе и кладет их в протянутый Се Лянем шелковый алый мешочек. Затягивает узелки и передает Му Цину. Тот скользит пальцами по вышивке мимолетно, а затем прячет получившийся ритуальный амулет в маленький внутренний карман своего ханьфу, расположенный возле сердца. Согретый вечно горячими руками Фэн Синя, этот мешочек еще пару мгновений греет Му Цина, а через мгновение возлюбленный уже сам греет его ладонь своей.

Они встречаются взглядами еще на один краткий миг, а затем синхронно и плавно опускаются на колени, лицом к Се Ляню и алтарю. Му Цин видит, как лицо друга становится серьезным, и тот набирает в грудь побольше воздуха, выпрямляя спину, прежде чем ровно и уверенно, но все же мягко произнести:

— Первый поклон — Небу и Земле, — разносится по маленькому храму голос Его Высочества, чистый и спокойный, но по телу Му Цина все равно пробегают мурашки.

Они с Фэн Синем не смотрят друг на друга, но вперед подаются синхронно, низко кланяясь, сложив руки перед собой. В этом храме нет какой-либо статуи божества, да и, в самом деле, каким богам могут поклоняться сами боги? У кого им просить благословения? Но обряд велит поклониться Небу и Земле, и потому первый поклон, как символу благословения Небес, адресовывается единственному богу, кроме друг друга, чье мнение и благословение в принципе когда-либо имели для них двоих значение. Му Цин видит краем глаза, что Се Ляню от этого немного неловко, но тот молчит, не прекращая мягко улыбаться, продолжая церемонию.

— Второй поклон — родителям, — провозглашает он, когда Му Цин и Фэн Синь выпрямляются.

Те плавным движением чуть поворачиваются в сторону алтаря и медленно опускаются к самому полу, кланяясь белой урне, задерживаясь в таком положении на пару мгновений. Му Цин чувствует, как в сердце легонько колет и он на миг жмурится, прежде чем выпрямить спину и улыбнуться. Если бы матушка сейчас смотрела на него, она бы улыбалась. И ему, и Фэн Синю.

— И третий поклон — друг другу, — произносит Се Лянь чуть тише, чем до этого, и делает маленький шажок назад, словно бы оставляя этот интимный момент им двоим.

Лишь когда Му Цин вновь разворачивается лицом к Фэн Синю и встречается с ним взглядом, он чувствует, как все его существо вновь расслабляется, обретает покой, и лишь тогда понимает, что вновь начал немного нервничать, пока не видел лицо своего жениха. И, глядя на чуть сбившееся дыхание Фэн Синя и то, как его лицо вмиг окрашивается в теплые оттенки счастья, стоит ему найти взглядом глаза Му Цина, с облегчением понимает, что он не один теперь зависит от присутствия возлюбленного, чтобы почувствовать умиротворение.

Они обмениваются мягкими улыбками и, не отрывая глаз друг от друга, медленно и синхронно наклоняются навстречу друг другу, пока не оказываются вынуждены зажмуриться, и останавливаются, лишь когда Му Цин может чувствовать, как макушка Фэн Синя скользит в цуне от его собственной. Когда они так же медленно распрямляются, они, не сговариваясь, оба подаются чуть вперед, так что едва уловимо сталкиваются кончиками носов и взволнованно выдыхают друг другу в губы. Но не задерживаются в таком положении, чтобы разделить воздух на двоих, лишь затем, чтобы, полностью выпрямив спины, услышать торжественный и по звуку счастливый голос Се Ляня.

— Ритуал завершен перед Небом и Землей. С этого момента и вовек ваши души связаны и неразделимы, — Се Лянь мягко улыбается и кланяется им обоим. — Для меня большая честь провозгласить вас супругами. Примите мои искренние поздравления.

Краем сознания Му Цин понимает, что нужно повернуться и поблагодарить Се Ляня, но он попросту не может шелохнуться или хотя бы произнести хоть слово. Одно единственное слово бьется в голове в унисон с грохотом резко ускорившегося сердцебиения. Супруги. Он смотрит прямо в глаза Фэн Синя, широко раскрытые, ошеломленные, восторженные, и не может вдохнуть полной грудью, от того, как ее сдавили щемящее чувство и застрявший в легких воздух, предназначенный для непроизнесенного слова.

Супруг.

Движение Фэн Синя он различает за секунду и, не думая, подается ему навстречу отчаянно и пылко, почти буквально падая в его объятия. Его мышцы одного из сильнейших богов войны мгновенно ослабевают, стоит ему оказаться в надежном укрытии рук его мужа. Мужа.

— Супруг, — шепчет Му Цин наконец на пробу то, что застряло в горле комом.

Слово это отдается в его ушах громким эхом. Он может произнести это слово, обратиться так к кому-то. Да что там. Он может обратиться так к любимому человеку. К Фэн Синю. И тот, услышав это слово из его уст, сжимает его в своих объятиях еще сильнее, словно отзываясь.

Му Цин цепляется за плечи и спину Фэн Синя крепко, почти остервенело, прячет лицо в изгибе его шеи и вжимается отчаянно, словно желая проникнуть под кожу и раствориться в нем, спрятаться, остаться так.

Так он цеплялся за возлюбленного каждый раз, когда открывал ему душу и делился самыми неприглядными, истерзанными и уязвимыми кусочками своей души. В моменты страсти и разрывающего грудную клетку удовольствия, смешанного с эйфорией собственного доверия любовнику и его чуткой нежности. В дни, когда видел Фэн Синя раненым или едва избежавшим смерти. Или же когда просыпался среди ночи от кошмара, в котором все же потерял любимого человека навсегда, только чтобы этот же человек заключил его в бережные, но крепкие объятия, укачивая как младенца, сцеловывая слезы со щек и шепча, что все хорошо, он рядом. А еще в моменты, когда сам Фэн Синь открывался ему, делился своей болью и страхами, или же радостным восторгом, или просто умиротворенным счастьем, которое желал прожить неизменно в руках Му Цина.

Тот в такие моменты мог только мысленно поскуливать, подобно зверю, что никогда не знал ничего кроме капканов, пинков и бешеных псов, получающему ласку от человека, что долго и мягко приучал его к заботе и любви. Такие объятия Фэн Синя были единственным, что могло даровать бешено трепещущему сердцу Му Цина умиротворение. И даже сейчас, когда причина того, что Му Цин переполнен эмоциями до трясущихся рук и пелены перед глазами, кроется лишь в исключительном счастье и ни в чем ином, Фэн Синь все равно с первого же мгновения понял, что это то, что тому сейчас нужно. А быть может… это было нужно ему ничуть не меньше.

— Супруг, — выдыхает он Му Цину на ухо хрипло, и тот вздрагивает от мурашек по всему телу, словно бы искры проносятся от сердца до самых кончиков волос. — Мой супруг, мой дорогой Цин-эр, мой муж, — продолжает бездумно бормотать Фэн Синь, словно зачарованный потираясь лицом о шею и волосы Му Цина.

— Ох, перестань это повторять, ты хочешь убить меня этими словами! — полузадушенно восклицает Му Цин, и Фэн Синь мягко смеется ему на ухо.

— Ни за что, я хочу оберегать тебя и держать в своих руках как можно дольше, — произносит он, осторожно отстраняя Му Цина от себя на считанные цуниЦунь - в древнем Китае примерно 2.4-2.7см, лишь для того, чтобы посмотреть ему в глаза и погладить большим пальцем по щеке. — Но прошу моего мужа простить меня, я слишком восхищен тем, что могу теперь так к тебе обращаться, и потому планирую только так тебя и называть при любых обстоятельствах, — добавляет он с веселым смешком, и Му Цин может лишь слабо закатить глаза, расплываясь в широкой улыбке.

— Невыносим, — бормочет он, прислоняясь лбом ко лбу мужа. Ну и что, что он и сам не может теперь перестать называть так Фэн Синя даже мысленно? Его обязанность — поворчать на безжалостность собственного супруга. — Тебе ведь совсем не жаль мое слабое сердце.

— Ничего, у тебя ведь в распоряжении есть еще мое, как-нибудь переживешь, — шепчет Фэн Синь ему прямо в губы, и Му Цин не может даже дышать нормально от этого.

Когда их губы соединяются в нежном, но полном чего-то отчаянного поцелуе, Му Цин жмурится крепко, чтобы обжигающие слезы не сорвались с ресниц, но одна все же скатывается по щеке, когда веки Му Цина вздрагивают от переизбытка эмоций. Однако, не успевает горячая капля достичь подбородка, как ее мягко смахивают в сторону бережным плавным движением. Му Цину требуется мгновение, чтобы осознать, почему прикосновение ощущается так странно, вспомнив, что обе руки Фэн Синя сейчас на его талии и плечах. Му Цин резко отстраняется от мужа, чтобы оглядеться, и одновременно с этим слышит восклицание Се Ляня:

— Жое! — он призывает свою ленту обратно, и та слушается его, но возвращается к хозяину с большой неохотой, напоследок покружив вокруг новобрачных. Те же обращают внимание, что их друг до этого момента, очевидно, двигался в сторону выхода. — Жое, не мешай, — тихо отчитывает тот свое духовное орудие, и Жое понуро скользит обратно в его рукав.

Му Цин тянется, чтобы стереть остатки влаги со своей щеки, чуть смущенный тем, что его слезы заметили. А еще он задумывается, что же побудило ленту: ее собственная, к всеобщей неожиданности сформировавшаяся привязанность к Му Цину, после того, как тот бережно ее починил, или же она в очередной раз выполнила порыв своего хозяина, который тот не воплотил бы сам, не желая нарушать уже с этого момента семейную идилию.

Мысль о слове «семья» звенит в голове Му Цина, подобно колоколу, оповещающему Небеса о новом вознесении, а сердце спотыкается. Се Лянь стоит совсем недалеко от них, хоть теперь и ближе к двери, и Му Цин видит ласковое тепло в его глазах, когда он смотрит на своих друзей, наконец-то пришедших к полному счастью и гармонии в своей любви. Взгляд, подобный самому близкому другу, коим Се Лянь для них и является, с чем-то почти что родительским, как у человека, который все эти годы желал для них двоих счастья едва не больше, чем они сами, и теперь гордо и облегченно смотрит на них и понимает, что может с этой минуты быть за них спокоен.

— Ну, эм… — мнется Се Лянь, потирая висок кончиком пальца. — Оставлю вас друг другу.

— А-Лянь, — зовет Му Цин, кажется, впервые за свою жизнь обращаясь к другу по имени, чем вызывает шок Се Ляня и Фэн Синя. Тот Его Высочество по имени иногда звал, но Му Цин еще ни разу не мог заставить себя это произнести, хотя Се Лянь и говорил неоднократно, что он может так делать. — Спасибо тебе большое, — произносит Му Цин со всей своей искренностью. Фэн Синь повторяет благодарность следом.

— Ох, да я был только рад помочь вам сегодня с этим, — расплывается Се Лянь в улыбке, отмахиваясь.

— Не только за это, — качает головой Му Цин, набирая в грудь побольше воздуха. Но вместо кислорода его грудную клетку распирает всеобъемлющая благодарность к самым дорогим людям в его жизни. Он смотрит на Фэн Синя долгим взглядом, а затем снова на Се Ляня. — Спасибо вам, что вы есть в моей жизни. Что всегда рядом, что заботитесь обо мне, что любите, что бы ни произошло, — произносит Му Цин тихо, и голос его на этих словах дрожит.

Фэн Синь, услышав это, сжимает руки на ладонях Му Цина крепче, безмолвно поддерживая, а взгляд Се Ляня открытый и ласковый. Слова вертятся у Му Цина прямо на кончике языка, но он может лишь открывать и закрывать рот, жмурясь от распирающих грудную клетку эмоций, которые не может высказать.

В следующее же мгновение Фэн Синь, видя это, заключает Му Цина в свои объятия и кивает Се Ляню. Тот понимает его без слов и мгновенно опускается на пол перед ними, недолго думая бросаясь в объятия с другой стороны от Му Цина, силясь, кажется, обвить руками их обоих. В дополнение ко всему этому, Жое, которая, кажется, лишь этого и ждала, самовольно вылетает из рукава Его Высочества и оплетает их в два плотных оборота, вырывая из легких всех троих, и даже Му Цина, смех.

Лишь когда его грудная клетка оказывается сдавленной со всех сторон горячими, родными объятиями, Му Цин наконец-то чувствует, как клубившееся в ней напряжение и остатки застаревшей боли и страхов, окончательно покидают ее. Он цепляется руками за предплечье лучшего друга и опирается спиной на грудь мужа, плотно прижимаясь виском к виску Фэн Синя. Он чувствует, как его сердце до боли щемит и трещит, переполняемое эмоциями, и он рвано, но так открыто и честно, как никогда в своей жизни, шепчет:

— Спасибо, что стали моей семьей.