Первый день отпуска Крис просто отсыпается, а под вечер едва на стену не лезет и чуть не срывается в клинику. Он так сильно хотел вылечить своего истинного омегу, что не заметил, как сам заболел. Им.

Во второй день, прежде чем поехать на заранее оговоренную встречу с отцом Хёнджина, он звонит Минхо и просит дать ему поговорить по видеосвязи с Джинни хотя бы пять минут. Наедине. И успокаивается только когда видит удивленное лицо омеги, которое при виде него на маленьком дисплее смартфона расцветает робкой улыбкой. Они даже толком не говорят, смотрят друг на друга, впитывают, изучают. По прошествии пяти минут альфа понимает, что чертова истинность догнала его в полной мере. Не просто догнала, привалила, прижала к земле. Нет у него шанса подняться и уйти прочь.

Крис теперь понимает Минхо. С этим бороться невозможно. Да и не хочется.

Он едет к дому, где Хёнджин прожил почти девять лет, поднимается по старой лестнице на четвертый этаж, останавливается у двери под номером тридцать семь и нажимает на пожелтевшую кнопку звонка. Ему кажется, что проходит вечность, пока раздается шарканье ног по ту сторону и щелчок замка, эту вечность он тратит на изучение облупившейся краски и надписей на стенах.

— А, доктор Бан, здравствуйте, — Хван Кангиль выглядит устало, лицо осунулось и постарело ещё больше с их последней встречи в больнице. Крис не представляет, насколько тяжело этому мужчине. — Проходите.

— Добрый день, господин Хван, — альфа учтиво склоняет голову, а после входит в небольшую светлую квартиру. Здесь чисто, не бедно, но и не богато. Средне.

— Просто Кангиль, — отмахивается старший и показывает, куда можно поставить обувь. — Может, будете чай? Или кофе? У меня, правда, только растворимый.

— Кофе, пожалуйста. Растворимый вполне подойдет. Без сахара, — отвечает Бан, осматриваясь.

Квартира Хванов вполне типовая — две спальни, ванная комната, санузел, небольшая гостиная и узкая кухня. Светлые обои без рисунка, деревянный пол, ходовая мебель «ИКЕА». Школьные фотографии Джинни на стене и детские неуклюжие рисунки в рамках.

— Как Хёнджин выбирался на крышу? — спрашивает Крис, вспоминая поворотный момент, после которого Кангиль решил отправить сына в клинику.

— Дверь на крышу всегда открыта — некоторые жильцы сушат там белье или хранят всякий хлам, — отвечает Хван, разливая по кружкам кипяток. — Уж сколько было споров на эту тему, сколько раз маленькие детишки пробирались туда и баловались, едва не падая, все бестолку, — мужчина ставит кофе на маленький круглый стол и приглашающим жестом указывает гостю на стул. — Я не знал, что Джинни ходил туда до того дня…

— Это не ваша вина, — говорит альфа заученную фразу, от которой вряд ли Кангилю станет легче, но этикет обязывает вставить сухое сочетание слов. Хван морщится от его слов, но кивает. — Так вы нашли дневники супруга?

— Да, после вашего звонка я обыскал комнату Джинни и нашел их под матрасом. Одну секунду, — мужчина исчезает в одной из комнат и вскоре возвращается с небольшой стопкой обычных тетрадей. — Вот.

— Спасибо, — на этот раз искренне произносит Крис, принимая находку, и зачем-то пролистывает верхнюю тетрадь, не вникая в написанные корявым почерком строчки. — Надеюсь, я найду в них что-то, что сможет помочь Хёнджину.

— Вы правда верите, что Джинни сможет вернуться к нормальной жизни? — с надеждой спрашивает мужчина, вцепившись в кружку узловатыми пальцами.

— Да, — звучит так твердо и уверенно, что убеждает самого себя. — Но и вы мне помогите. Расскажите всё с самого начала: как вы познакомились со своим супругом и как началась его болезнь?

Кангиль, сделав глоток горького кофе, молчит с минуту, собирается с мыслями и начинает рассказ:

— Наши семьи жили в религиозной общине. Может быть, вы слышали о культе Пэ Сухена? Его последователи выступали против цивилизации: доктора, наука, техника, электроника — всё было запрещено. Тех, кто нарушал правила общины, жестоко наказывали целыми семьями. Со временем наказания прекратились, но осуждение общиной так называемых еретиков все еще было достаточно велико, чтобы сдерживать людей. Мои родители оказались в общине, будучи глупыми подростками, сбежавшими от семей, которые собирались устроить им брак с другими людьми. Община тогда показалась им раем на Земле, но они довольно быстро поняли, как ошибались. Поэтому я прожил почти всю жизнь у дедушки в Сеуле — так они пытались держать меня подальше. Сами тоже нашли работу в городе. В общине, как не сложно догадаться, моих родителей недолюбливали за то, что они так явно пытались отстраниться от храма и уклада жизни, — Кангиль горько усмехается. — Однажды сын семьи Пак сорвался с обрыва. Он был на грани жизни и смерти, а местные лекари побегали вокруг со своими дурными травками, да посоветовали родителям готовиться к погребению. Только старший Пак плюнул на это и ночью тайком привез в общину настоящего доктора. Через неделю мальчишка уже сам ходил. Вот и пошли тогда слухи, что Паки с демоном сделку заключили.

Крис слушал рассказ мужчины внимательно, прихлебывая вполне сносный кофе. Явно лучше той сладкой дряни 3-в-1, которая почему-то всегда валялась рядом с чайником в ординаторской. Вот бы еще закурить — так совсем хорошо бы стало.

— В тринадцать Сонмин, мой супруг, заболел. Туберкулез или что-то такое. Точный диагноз я не знаю, но у него был кровавый кашель. Его родители постоянно находили каких-то лекарей, знахарей, шаманов. Скупали «волшебные» чаи, мази, травы. Как ни странно, это работало — Минни благодаря им дожил до семнадцати. Но потом его состояние совсем ухудшилось. Тогда его отец, так же как Пак когда-то, под покровом ночи привел в дом доктора. Мои родители помогли ему, поэтому я знаю эту историю именно со слов старших. Около трех месяцев врач пару раз в неделю пробирался к ним, делал Сонмину уколы, привозил лекарства…

— Джинни говорил, что его отца вылечил демон. За один день.

— Да, Минни говорил о том же, — вздыхает Кангиль. — Он не помнил тех месяцев лечения. Но долгая болезнь и до этого разрушала его мозг. Например, его папа, Юнсо, как-то обмолвился, что Минни пришлось заново учиться читать. Но и этого он не помнил, — Крис кивнул. Ослабление когнитивных способностей при тяжелых течениях различных заболеваний не редкость. Просто не у всех это так выражено, и обычно удается обойтись лишь ослаблением концентрации или пациенту становится сложнее считать в уме даже простые примеры. — Потом все было прекрасно. До беременности. Мы не были в браке, когда это случилось, и в общине, когда узнали об этом, началась настоящая травля. Мои родители купили нам дом, и мы переехали. Но он находился всего в паре километров от общины, и фанатики всячески пытались испортить нам жизнь: подкладывали под двери трупики мелких животных, исписывали стены, выли под окнами по ночам. Мне пришлось купить ружье, чтобы хоть как-то их отпугивать. Полиция, как оказалось, в дела религиозных общин не вмешивается…

— Когда это прекратилось? — хмурится Крис.

— Когда Джинни было полтора года, стало поспокойнее. Но роды были тяжелыми, и Хёнджин был беспокойным малышом, так что Минни приходилось тяжело. Я пропадал на работе, хотел поскорее накопить и уехать оттуда, только по вечерам мог помочь ему хоть как-то. Родители помогали по мере возможностей, но… Это было непростое время, — мужчина невидящим взглядом смотрел в пустоту, будто видел там картины безвозвратно ушедших дней, которые навсегда оставили в его душе сожаления. — А потом мой дедушка умер, и квартира досталась мне. Джинни тогда было три. Думаю, именно после переезда состояние Минни ухудшилось. Ему снились кошмары почти каждую ночь. Я просыпался от его криков. Он всегда говорил одно и то же: демон хочет забрать нашего малыша.

— Почему вы не обратились за помощью?

— Я пытался. Глупое оправдание, я знаю. Я говорил с ним об этом, но каждый раз у него случался нервный срыв.

— Но, насколько мне известно, за несколько дней до его самоубийства вы подписали документы на принудительную госпитализацию, верно?

— Так и было. Перед тем, как подписать те бумаги, я вытащил его из петли. Именно тогда понял, что всё намного хуже, чем я думал… Я не придавал его состоянию такого значения. Ведь помимо кошмаров и того, что он постоянно что-то записывал в эти тетради, он оставался все тем же омегой, моим дорогим Минни. Он был хорошим и заботливым папой. Иногда немного слишком защищающим, но разве не все омеги такие?

Крис понимал. Кангиль не первый, кто не заметил изменений, пока пытался заработать побольше денег для своей семьи. Не первый, кто не придал значения маленьким странностям близкого, пока не пришлось буквально с того света вытаскивать. Кангиль не первый и не последний. Не Крису его осуждать, мужчина и сам прекрасно с этим справляется.

— Спасибо, что рассказали. Понимаю, что вам было нелегко вспоминать прошлое, но мне необходимо видеть полную картину, чтобы оказать вашему сыну качественное лечение, — Бан отставляет пустую кружку в сторону и поправляет черный блейзер. — Не могли бы вы показать мне его комнату?

Мужчина кивает, встает из-за стола и идет к двери, на ручке которой при более близком рассмотрении Крис замечает какой-то брелок из бусин разных форм и размеров.

— Джинни любил плести из бисера и бус, а потом развешивал повсюду, — рассказывает Хван, замечая взгляд альфы. — Мне эта его привычка всегда напоминала Сонмина — он всегда и на всем вышивал. Сейчас все убрано, но раньше на диване и креслах были подушки с его вышивками. Цветы были повсюду — на шторах, скатертях, полотенцах, рубашках, постельном белье… — Крис делает мысленную пометку о схожих навязчивых желаниях двух омег.

Комната Джинни оказывается совсем крошечной, а обилие разномастного декора делало ее еще меньше. Одна стена была обвешана постерами дорам и музыкальных групп так, что светлых обоев почти не видно. На узкой постели много декоративных подушек, фиолетовое плюшевое нечто, отдаленно напоминающее медведя. На полке над письменным столом ровный ряд томов манхвы. Крис берет в руки один из них, пролистывает, ставит на место. Так же поступает со следующим. Подростковые романы. Никакой мистики или чего-то странного. А потом он поворачивается и видит раму окна, увешанную бусами и… куском хрусталя, отбрасывающим цветные блики на пол.

— Откуда это? — спрашивает Крис у отца Хёнджина.

Кангиль подходит ближе, берет в руки хрусталь, крутит его в пальцах и пожимает плечами:

— Понятия не имею. Может подарок от его друга…

— У вас есть контакты его школьных приятелей?

— Да, у меня где-то был номер его одноклассника Сынмина, — кивает мужчина и достает телефон из кармана. — Не знаю, пользуется ли он им до сих пор. Он у меня остался с тех времен, когда Джинни попал в больницу с пневмонией. Вот, нашел.

— Можете отправить мне его сообщением? — спрашивает Крис и видит согласный кивок в ответ. — А какие у него вообще были отношения с одноклассниками? Джинни говорит, что всё было в порядке, и рассказывал только про тот инцидент, когда его облили. Но, честно говоря, у меня есть некоторые сомнения на этот счет.

— Я даже и про этот случай не узнал бы. Мне Сынмин рассказал, когда мы столкнулись в коридоре больницы. Оказалось, что его обижали в этой школе с первого дня, но он никогда ничего не говорил… Что я за отец такой, если даже не заметил, что моему ребенку плохо? — последний вопрос, произнесенный едва слышно, скорее риторический.

Крис глубоко вздыхает. Ему было намного легче со всеми его пациентами вместе взятыми. Потому что с ними он был доктором, выполняющим свою работу по установленным алгоритмам, которые работали ни один десяток лет. С Хёнджином было личное, задевающее, трогающее до глубины души. Злость на обидчиков своего омеги сменяется на разочарование в себе: не защитил, не уберёг, опоздал на несколько лет. Пока Джинни жил в аду, Чан любил другого, собирал осколки разбитого сердца, привязывался к работнику борделя. Никчёмный.

— И последний вопрос. Розовые гортензии на шестнадцатилетие, такое было?

— На шестнадцатилетие... А, да-да, — чуть задумавшись, кивает Хван. — Моя коллега принесла мне тогда большой букет из магазина своих родителей, который закрывался. Знала, что у Джинни день рождения, и решила подарить их ему. А что?

— Да так… Ничего важного, просто уточняю.

Крис садится в автомобиль, складывает на пассажирское сиденье тетради и хрустальную призму, так и оставшуюся загадкой наравне с ручкой. Гортензии разгаданы. В голове — бардак. Альфа упирается лбом в руль и пытается разложить всё по полочкам, чтобы по пути к дому ни одной фразы не растерялось, а потом включает рок начала нулевых и выезжает на дорогу.

Вечером он набирает номер одноклассника Джинни, и, к счастью, номер оказывается действующим, а на звонок отвечает именно Ким Сынмин. Они говорят почти полчаса. Хотя разговор этот был больше похож на допрос. Крис откладывает телефон на кухонную тумбу, закидывает в кофеварку новую капсулу, садится за стол и смотрит на бегущую тонкую струю кофе.

«— О, хрустальная призма? Да, я помню, — спокойному голосу этого Сынмина удалось расслабить даже вечно напряженного Криса. — Джинни нашел его на обочине дороги, когда мы возвращались домой. Я бы даже не заметил эту штуку, но Хёнджин всегда всё подмечал, особенно какие-то мелочи, которые никто другой не заметит и не придаст значения…»

Что ж, осталось лишь поговорить с Минхо о ручке спокойно, не срываясь, и загадок больше не останется. Кроме одной, самой главной. Почему в бредовых состояниях омеги был другой он?

•• ✦ ••

Альфа садится на диван с большой кружкой крепкого кофе, блокнотом и простой черной ручкой с логотипом торгового центра, доставшаяся ему от промоутера сто лет назад, которую откопал на днях в бардачке машины. Он открывает пустую страницу и щелкает кнопкой ручки, собираясь с мыслями.

Сонмин два года провел в своей комнате, почти не двигаясь. За это время он научился проживать в своей голове разные ситуации. А горячечное сознание не делало различий между реальностью и вымыслом. Возможно, так и начались ментальные аномалии омеги. К сожалению, проверить прошлые поколения семьи Ким сейчас будет крайне сложно и вряд ли будет стоить того. Да и неважно. История заболеваний этой семьи имела бы смысл до того, как Джинни оказался в клинике, когда еще можно было подстраховаться и не допустить.

Крис проводит всю ночь с дневниками Сонмина. Читает до тех пор, пока не засыпает. Ему снится всякая ерунда — каша из мыслей и событий, приправленная фантазией. Живых единорогов он сегодня на светофоре точно не пропускал, зато видел наклейку с рогатой лошадью на одной из тетрадей Джинни в его спальне.

После беспокойного сна быстрый душ, две кружки кофе, кусок почти засохшей пиццы, который лежал в холодильнике уже пару дней.

И чтение.

–Меня зов…

Строчка в дневнике Сонмина недописана. А Джинни говорил совсем другое. Говорил, что демон Кристофер представился его папе. Теория альфы подтверждалась. Значит, мозг Хёнджина действительно совместил две реальности. Одна пришла к нему из дневников папы, превратившись в личные переживания, которые трансформировались под особенности самого омеги. Вторая появилась после встречи с ним, Крисом, и осознанием истинности. Просто в больном сознании Хёнджина всё смешалось в одну кучу, без каких-либо временных рамок. Наверняка ему действительно снился желтоглазый демон, но до определенного момента он мог носить другое имя, например, какого-нибудь айдола или героя манхвы, или вовсе быть безымянным.

До сих пор мало кто понимал, как истинность работает. Чан осознал сначала по аромату апельсина, а потом окончательно убедился, взглянув в глаза Джинни. Но как это понял Хёнджин, если Крис, как и все доктора, обязан использовать блокатор запаха? По взгляду? По поведению самого альфы? Нет, второе сразу отметается. Хёнджин не хотел оставаться в клинике, Крис прекрасно помнил его начинающуюся истерику посреди коридора, но хватило шести секунд, на которые взгляды альфы и омеги пересеклись, чтобы мнение парня кардинально изменилось. Как и настроение.

Он согласился остаться.

Крис стучит ручкой по наполовину исписанному листу блокнота. Буквы ровные, но совершенно неразборчивые. Есть вероятность, что часть слов он и сам спустя время не разберет.

Хоть Крис и не смог стать сразу его лечащим врачом, он все равно приносил Джинни вкусняшки, иногда им удавалось даже перекинуться несколькими фразами. Тогда у альфы еще не было тех чувств, что сейчас. Была ответственность за своего истинного и клубок непонятных эмоций, просыпающихся при взгляде на омегу, который ему тогда только предстояло распутать.

Понятно, почему реальность из записей Хван Сонмина приобрела для его сына романтический подтекст — пятнадцать лет для юного омеги, любившего ромкомы и манхву, были пронизаны желанием влюбиться и быть любимым. И тот Крис из его фантазий был слишком похож на клишированного героя омежьих романов: опасный, но ради своего омеги готовый горы свернуть, исполнить любое желание, наказать обидчиков. Видение его папы, Ким Сонмина, тоже было порождением безумного коктейля из сюжетов книг, легенд, страшилок и религиозной ерунды общины.

И как реальному Крису конкурировать с плодом воображения своего истинного? Нет, не туда. Как этому Крису заякорить Джинни в этой реальности?

Снова сварив кофе, альфа сделал глоток, поморщился и потер уставшие глаза, прежде чем вернуться к записыванию мыслей, пока те не попрятались в уголках подсознания. Он делает заметки в блокноте, подводит итоги. Неспокойные первые годы жизни, которые самые важные. Дети в этом возрасте слишком чувствительны к эмоциональному состоянию родителей, и это имеет большое влияние на дальнейшую жизнь. Переезд, слабоумие и самоубийство папы, снова переезд, буллинг в школе, дневники родителя, пропитанные безумием, пневмония. У его мальчишки была непростая жизнь.

Очередной день подходит к концу. У Криса в желудке не было ничего со времен черствого куска пиццы. Заказ еды, ужин, теплый душ и сон, который не делает его ни спокойным, ни отдохнувшим. Крису кажется, что эти два состояния для него пока в принципе недоступны.

Он очень надеется, что действительно «пока», с надеждой на будущее.

•• ✦ ••

— Чего ты хочешь, Хёнджин? — спрашивает Минхо и отдает бумажный самолетик парню.

— Я хочу, чтобы Крис поскорее вернулся.

— Какой именно?

— А разве это имеет значение? — спрашивает пациент так, будто Ли — глупый ребенок, не понимающий элементарных вещей, и запускает самолетик в открытое окно. — Для меня между ними нет разницы.