На грубый толчок плечом я отреагировал несдержанным «коз-зел», не боясь словить чего-нибудь похуже и посерьезнее. Напротив, меня раздражало все: шум, гам, толпа, — и я был готов пасть смертью храбрых от чьей угодно руки, лишь бы не присутствовать здесь в сознании.

Закулисье актового зала тонуло в море всеобщего волнения. А без поддержки друга, которого мне так не хватало, мандраж ощущался особенно красочно. После моего несвоевременного закидона, наше с Катсу общение свелось к минимуму, естественно, не без моей на то воли. Друг готов был идти на контакт всегда, я же пытался всеми силами доказать ему, что разница в его серых буднях с моим в них присутствием и без оного очевидна. В итоге разницу ощутил только я. Без Катсу я чувствовал себя никчемным, а эти три с половиной дня казались прожитыми мною зря. Все нагоняло тоску, и даже мысль о предстоящем уединении с сенсеем не согревала меня холодными одинокими вечерами. В мобильнике не хватало бодрого голоса друга, в жизни ощутимой доли оптимизма и веры в лучшее.

С желанием покинуть этот мир я нырнул за первую попавшуюся на глаза дверь и, в попытке перевести дыхание, навалился на нее спиной, чтобы мой ловкий трюк никто не скопировал. Правда, уединиться мне это не помогло. Комната была занята.

Теплый белый свет обнимал стройный силуэт сидящего в кресле режиссера парня, а яркая прямоугольная арка из многочисленных лампочек гримерного зеркала казалась его персональным входом в рай. В воздухе безмятежно покачивали круглым мыском грубого с рифленой подошвой ботинка. Чужое внимание, судя по градусу наклона блондинистой головы, было приковано к экрану мобильника.

Нарушая тишину, я вынужденно подал голос:

— Извините. Кажется, я не туда попал, — нащупал я стальной на дверном полотне шар, и готов был исчезнуть сию же секунду, но поступивший вопрос меня остановил.

— И где же ты хотел оказаться?

Заглянуть за острое плечо и увидеть отражение человека-загадки в зеркале не удалось, — его рука в плавном движении коснулась изогнувшегося задорной запятой кончика пряди волос и в попытке его усмирить закрыла мне обзор.

Ответ улетел в выпирающие под тканью черной футболки лопатки:

— Не знаю. В аду, может быть. Мне кажется, там спокойнее.

Парень дурашливо хмыкнул, встал со стула и, взяв со стола баллон с лаком, принялся щедро заливать свой светлый до плеч каскад струей липкой пыли.

— Нервничаешь? — продолжили со мной непринужденную беседу.

— Есть такое, — кивнул я, решив ответить. Это меня определенно успокаивало.

— Как зовут?

— Меня?.. А… Юске.

— Юс-ске, — повторил парень сладко, словно пробуя мое имя на вкус, и наконец-то обернулся.

Я подвис. Высокий, стройный, с ногами будто от ушей и лебединой тонкой шеей. С белой фарфоровой кожей без единого на ней изъяна, и пара ярких с ненормальным оттенком глаз на этом бледном привлекательном лице. А еще губы, будто сложенные в клюв милого утенка, разбавляющие весь этот приторный с переизбытком лоск. Губы были просто эксклюзивными.

По мне сверху вниз и обратно проползли долгим взглядом обрамленных легкой дымкой коричневых теней глаз и сдвинули над переносицей выжженные брови. Парень отставил высокий флакон и сократил разделяющее нас расстояние в модельной от бедра походке. После чего пригнулся ко мне с выражением крайней обеспокоенности и стал рассматривать, словно бактерию под микроскопом. Нагло коснувшись спинки моего носа, блондин провел вдоль нее указательным пальцем, а после, переведя хмурый взгляд на чистую подушечку, в удивлении округлил свои лисьи цвета переспелых ягод (клянусь!) глаза. Сменив озадаченность полным восторгом, парень выдал тягучее, как сладкая жвачка, «Ва-ау!».

Таким отвратительным способом моему конопатому носу не делали комплиментов еще никогда. Я нетерпимо крутанул глазами в орбитах, ощутив прилив неловкости, и попытался спрятать запылавшие щеки в спадающих на лицо волосах.

— Прелесть, — окончательно подтвердил блондин свой восторг от того, что видит, и как-то пошловато подтянул один уголок рта вверх. А в следующую секунду мы едва не поцеловались. Дверь толкнули с внешней стороны, и я на автопилоте дернулся вперед. Если бы не хорошая реакция незнакомца, визуальным контактом мы бы точно не ограничились.

— Пора, — объявила появившаяся в комнате третья голова. Увидев меня, девушка сменила тон на грубый: — Эй! Тебе нельзя здесь…

— Все нормально, — перебил ее парень слишком властным для своего возраста тоном. — Веснушка — свой. — И тут же ласково обратился ко мне: — Расслабься, зайка, попей водички. Самое страшное, что с тобой могло тут произойти, уже случилось, — подмигнул глазом, который не прикрывала длинная косая челка, и вышел за дверь.

Понятия не имея, что имел в виду этот наглец, я потянулся следом словно завороженный. Но, сделав шаг наружу, зацепился взглядом за белый на двери бумажный квадрат. Сложив написанные на нем иероглифы в имя, вспомнил, где видел его раньше, и почувствовал, как застучала в висках кровь. В голове зазвучала знакомая мелодия. Мягкий, сладкий, до ужаса приятный голос принялся завывать о горькой неразделенной любви и мучительных одиноких ночах.

Ч-ч-черт…

Только не Сеито.

Вот же дерьмо…

***

— Вы опоздали, — недовольно прошипел Катсу, пока Тору и Маса протискивались к своим местам.

Зал был забит до отказа, и найти свободные кресла удалось лишь на последних рядах.

— Он закончил? — уточнил долговязый басист, уязвленный претензией в чужом голосе.

— Нет, — буркнул нервничающий, словно выступает он сам, Катсу.

— Тогда к чему это замечание?

Свет притушили до освещающих сцену прожекторов. Шорох гуляющих по залу голосов постепенно растворился.

— А где Като? — осмотрел Танака пустой задернутый бархатной портьерой вход.

— У него травма, — объяснил Маса отсутствие лидера.

— В смысле?

— Психологическая. С прошлого раза не оправился. Сказал, позвать его, только когда скрипка выползет. Иначе он до нее не доживет. Ого! — очаровался гитарист разворачивающимся на сцене зрелищем: эффектный блондин сжал в руках микрофон и принялся околдовывать публику мастерским владением собственного голоса, от звучания которого по телу начинали бегать тысячи мурашек. В одиночку ему удалось заполнить собой все окружающее его пространство и приковать к себе всеобщее внимание, заставив всех присутствующих жадно смотреть ему в рот и восхищаться каждой звучащей из динамиков под высокими потолками нотой. Рядом не было никого: не было ни гитар, не было ни ударных. Это была «синтетика», а еще тот самый случай, когда за этот ширпотреб хотелось отдавать столько, сколько за него требовали и ни на йену меньше. Просто потому, что однажды все удивительным образом удачно совпало: этим нотам подошли слова; а словам — сказочный голос; голосу — потрясающие внешние данные; а данным — невероятная харизма. И все всем без исключения нравилось. И всем хотелось на это смотреть.

— Да уж, — оставалось Тору пялиться на сцену с завистью и проклинать собственное невезение. Потому что он искренне верил, что с ребятами они могут гораздо лучше, просто так складываются обстоятельства и дело вовсе не в таланте.

— В следующий раз это точно будем мы, — с долей неубиваемого оптимизма, заверил Катсу, и, больше ничем не в силах это подкрепить, смолк.

***

— Я что-то пропустил? — присоединился Като к остальным спустя сорок минут очередного праздника сомнительных талантов. После гипнотизирующего выступления местного звездуна, смотреть было откровенно не на что. И выход на сцену мало кому знакомого скрипача не предвещал никакой феерии.

— Не пропустил, — ответил басист.

— Че-то его пришибленный видок говорит об обратном, — обвел Като взглядом замороженного Хаяму, выплывшего на сцену минутой ранее и до сих пор не произведшего на ней ни единого действия. Парень тупо стоял. — Он что, палку проглотил?

— Смычок, — попытался гитарист беззлобно пошутить.

— Он в его руке, Маса, если ты не заметил, — Танаке было не до смеха. Ноги барабанщика отбивали степ под креслом, пальцы рук ритмично постукивали по дереву подлокотников. На месте он с трудом сидел. — Черт, Юске, друг, миленький, ну давай же, начинай.

Шепот, вмиг заполнивший пространство, плавно набирал обороты и превращался в гул. В разных концах зрительного зала стали раздаваться издевательские хихиканья.

— Вот тормоз, — не удержался Като от мыслей вслух, чувствуя, как его одолевает испанский стыд за чужое окоченение, и тут же получил несдержанный от барабанщика совет.

— Это из-за тебя. Стопудово. Выйди.

— Че это? — нахмурил Тосиро брови и посмотрел на Катсу, как на представителя школьной гопоты.

— Он тебя ненавидит.

— Пха! — аж привстал со спинки бархатного кресла. — Че? С какого это перепуга?

— Говорит, ты псих, — забыл Катсу, кто рядом.

— Понесла-ась, — протянул Тору, в ожидании новой порции возмущений от лидера и отгородился от парочки ладонью, прикрыв ею половину вытянутого лица. Это было плохой идеей — предъявлять что-то Тосиро. Танака буквально подписывал себе смертный приговор.

— Псих? И когда он успел это проверить? — поинтересовался крайне сдержанным тоном Като, чувствуя, как начинает закипать. — Мы с ним даже не общались толком.

— Видимо, такие выводы можно сделать и без прямого с тобой контакта.

— Слышь! — не поверил Като, что ему это не снится, и заглянул в красное лицо барабанщика.

Тот нервничал, понимал, что говорит лишнее, но заткнуться не мог. Это было элементарным выплеском эмоций и отчаянным поиском крайнего.

— Серьезно, парни, — обратился Катсу уже ко всем. — Если будете вести себя как ублюдки, просто свалите. Это мой друг.

— Эй, дружок! — взял Като себя в руки и переборол элементарное желание дать Танаке хорошего леща, решив благородно спустить ему с рук этот срыв. — Каждое выступление — это в той или иной степени стресс, а публика тоже разной быть может. Ты знаешь это не понаслышке. Если он не готов к подобного рода испытаниям, значит, так тому и быть. Мы же тоже должны знать, как он себя на сцене чувствует. Так что сам нихуя не психуй и вспомни, блять, с кем разговариваешь! Совсем охренел, мелкий…

— Мне неважно, попадет он к нам или нет. Это не моя идея. Он нашу музыку вообще не переваривает. Говорит, говно какое-то. Я хочу, чтобы он сейчас справился. Он вообще выступать не хотел. Это я его уломал. Он меня никогда не простит. Черт…

— Говно?! — посмотрели на Катсу так, словно он признался в убийстве. — Говно?! И ты говоришь об этом только сейчас?! Сейчас, Танака? Ну приплыли, блин… — повержено кинул Като руки на подлокотники и упал на спинку кресла.

— Все, тихо, тихо, он начинает, — взбодрился Танака, увидев, как смычок касается струн, и просиял в лице, тут же забыв про того, кого так ненавязчиво обидел.

Тору, вслушиваясь в мелодию, смутился:

— Мне ведь это не снится?

— Ущипните меня, — распознал вступление гитарист.

Танака медленно поднял брови:

— Это шутка такая?

Като выпрямился в кресле и сосредоточил все свое внимание на игре скрипача:

— Нет. Это «Night».