— Все, блять! Кури! Заколебал! — швырнул я в лидера ноты, когда терпению моему настал неминуемый конец. Пачка листов ударила Като по щеке и, рассыпавшись, устлала серый бетонный пол, покрытый проводами.

Меня наградили полным уничижения взглядом.

— А ты серьезно считаешь, что дело в сигаретах?! Некоторых людей ты просто бесишь, смирись! — прошелся он по бумажному ковру на выход и с чувством захлопнул за собой дверь.

Все тело от злости заколотило мелкой дрожью. Пальцы до боли в ладонях скрутились в кулаки. Я сокрушенно закрыл глаза, пытаясь не разреветься, и стиснул зубы, сдерживая мат.

Если бы такое произошло впервые, я бы это пережил. Но седьмой день подряд подобного рода измывательств наталкивало только на одну мысль, уйти. Всю неделю на меня орали по делу и без причин, унижали мои достоинства и выстраивали в честь меня такие словесные конструкции, что в гараже вяли уши у всех. Как оказалось, я самый безмозглый, бесталанный, глухой, слепой скрипач в мире. И с каждым новым днем количество недостатков во мне только росло. А причина всему одна — моя неубиваемая принципиальность.

— Это из-за сигарет, — объяснил Тору лидерский срыв.

— Ему сейчас примерно так же. Терпи, — сказал Маса. — Сломаешься, он победит.

— Каждый из нас прошел через подобное, — сжал Танака мое плечо, успокаивая.

Не помогло.

Родители, школа, репетиции — проблемы напирали со всех сторон. А неожиданно нарисовавшееся выступление, до которого теперь оставалась ровно неделя, только усугубило ситуацию. И сегодня эмоции взяли надо мной верх. Если несколько дней назад меня реально беспокоил голос Като, его здоровье и увядающая красота, то сейчас я хотел, чтобы этот мудак обкурился до потери пульса или хотя бы навечно охрип. Все. Хватит с меня. Я сдаюсь.

— Знаете, ребят, из-за сигарет или нет, но адресовал это он не вам, — схапал я футляр от скрипки и быстро упаковал в него инструмент. — А все, что происходит сейчас, по-моему, самая настоящая травля. Работа в такой обстановке и с таким ко мне отношением удовольствия мне никогда не принесет. А терпеть это ради… ничего, я не собираюсь, — закинул я чехол на спину и двинул на выход. — Извини, Катсу. Я честно пытался, — вышел за дверь, боясь смотреть другу в глаза, и, задевая, пытающегося избавить свою руку от никотинового пластыря, лидера лишь потоком воздуха, рванул от этого места куда подальше.

— Эй, скрипка, ты куда?

— Домой. В страну глухих, видимо. Может, хотя бы это тебя порадует, — ответил я без оглядки. — Поищите другого мазохиста, который не будет бесить тебя своим существованием.

Вопросов больше не последовало, и я, окончательно разочаровавшись в людях, попытался найти во всей этой ситуации плюсы. Например, такие, как свобода: больше никаких репетиций, больше никакой ни перед кем ответственности, больше никаких слюней по этому неадеквату. А Катсу меня когда-нибудь точно простит. Но на плече сомкнулся наручник из чужих пальцев и разом вышиб все мои мысли о спокойном существовании из головы.

— Да стой ты, — одернул меня неадекват.

Я высвободился бойким рывком, не оборачиваясь, и вновь попытался удрать. Меня схватили крепче, на этот раз за запястье, и не упустили возможности оскорбить:

— Стой, говорю! Жопа ты с ручкой конопатая!

— Что, прости?! — не смог я проигнорировать высказывание и на автопилоте развернулся.

— А чего ты, блин, ждал?! Бросить, когда курил по пачке в день, это, простите, пиздец! Просто срыв.

— Просто?! По-твоему, мой стресс — это ерунда?!

— А ты считаешь, я его не испытываю?! Я стараюсь, блин! Не видно, что ль? Только слепым не прикидывайся! Но это невъебенски как сложно! Не знаю, что тебе привести в пример… Рис? Попробуй, блять, с сегодняшнего дня не есть рис! По причине того, что просто я так решил, мудак этакий! Нет… Рис — полная херня!

Порыв теплого ветра взлохматил сожженную, сегодня не спрятанную под бини, шевелюру и, отбросив со лба пушистую челку, открыл усталый взгляд темных глаз. Свет уличной лампы выхватил воспаленную кожу искусанных до крови губ. Над верхней — темнела полоска, на вид, трехдневной щетины. За чужой измученный вид вдруг стало стыдно мне, и я, почувствовав угрызения, перестал брыкаться. Меня по-прежнему держали за руку, но теперь делали это как-то нежно. Злость превратилась в понимание, я вспомнил, ударившие по щеке лидера, листы. Господи, как стыдно… С трудом пересилив взыгравшее во мне сострадание, я хмуро уточнил:

— То есть орать ты продолжишь?

— По делу.

— Нет, — попытался вытянуть руку, но к одному браслету присоединился второй.

Сердце в груди сделало кувырок, я почувствовал, что начинаю сдаваться. Тепло от места прикосновения поползло по телу вверх. Щеки через долю секунды вспыхнули со страшной силой.

— Я буду, — произнес Като невероятно спокойным тоном, словно ломка резко отступила и теперь ему был важен только я. — Не потому что хочу. Просто констатирую. Не орать не выйдет. Ближайшую неделю я не смогу это контролировать. Ты думаешь, я впервые пытаюсь бросить?.. Неделю хотя бы. Если не перестану, возможно, проблемы, действительно, в тебе… — осмотрел мое лицо внимательно и добавил, — и в твоей проказе.

— Ты охуел?! — ошарашенно вылупился я на парня. Цепляться ко внешности в такие моменты ну просто предел низости.

— И че? И все? — разочаровался Като моей реакцией. — Пытался обстановку разрядить. Думал, ответишь. Обычно у тебя хорошо получается.

— Прическа — говно, — тут же исправил я ситуацию и не поверил глазам: мне мягко улыбнулись.

— Примерно так.

Поняв, что пялюсь на него с открытым ртом, и, представив, как это выглядит со стороны, я усилием воли принял вид посерьезнее и продолжил жаловаться.

— И у меня имя есть.

— У меня тоже. Это что-то меняет? —дополнил вопрос кратким движением плеч.

Замечание было справедливым. В течение недели я не обратился к нему по имени ни разу. И это было чисто взаимным упущением.

— Все? Ты ведь не смоешься? Могу отпускать? — поинтересовался Като с осторожностью.

Хотелось сказать «нет» и назвать другую причину, но в итоге я тупо промолчал. Като сунул руки в карманы и принялся просто на меня таращиться. Выразительно, глубоко, настойчиво, так, словно видит меня насквозь и знает наверняка, что удержать меня можно одним лишь взглядом. Гнев во мне сменила нежность, и в этот момент я осознал окончательно, что обречен.

— Почему ты не можешь быть таким всегда? — произнес я мысли вслух, ощутив небывалую легкость в общении. Будто между нами рухнула кирпичная стена.

— Каким? Униженным и оскорбленным?

— Словно я больше здесь не чужой.

— Так и есть.

— Не так.

— У тебя даже кружка персональная, — мотнул Като лохматой головой на дверь гаража.

— Кружка… — произнес я с видом «тоже мне аргумент».

— Серьезно. Это мог быть пластиковый стаканчик. У Катсу спроси.

Повод заглянуть в гараж я проигнорировал и решил дожать момент до конца. Ненавязчиво приблизившись к парню, я встал лицом к его плечу.

— Я помогу, — задрал короткий рукав черной футболки и сорвал с рельефного бицепса пластырь.

На меня повернули квадратный подбородок и медленно перевели колкий взгляд с руки вверх.

— И че ты делаешь?

Я раскрыл ладонь с решительностью хирурга.

— Новый давай.

— …это был он.

Пауза.

— Думаешь, я, совсем дебил, пластырь себе наклеить не в состоянии?

— Выглядело именно так.

Телесного цвета квадратик, уже благополучно смятый в руке, я попытался расправить пальцами. В итоге сделав это кое-как, вернул наклейку на место и, не упуская шикарной возможности, ласково пригладил ее к напряженному плечу.

— Да что ты видел? Пролетел мимо, как резинка от трусов.

— Сам резинка. Теперь не сработает?

— Ты думаешь, они работают? Толку как от подорожника.

— Голос и вправду стал чище, — выдавил я скованную улыбочку.

— Не пытайся найти этому садизму оправдание!

— Не ори только.

— Я не ору. Просто манера речи такая.

— Дебильная.

— Все верно.

***

Като сжал пальцами переносицу и раздраженно опустил веки.

— Так, все. Перерыв до завтра. Уебывайте.

После нашей состоявшейся с ним беседы миром стала править справедливость, и теперь звездюли раздавали всем! Меня устраивало. Тем более что происходило это в довольно мягкой форме: выстрелы глазами в каждого за мои косяки и грубый посыл в качестве прощания.

То, что вступать в конфронтации, выставляя себя оскорбленными, идея паршивая, ребята уяснили уже давно. Я же понял истину только сегодня. Поэтому с удовольствием без сопротивлений потянулся на выход молчком.

— Кроме тебя.

Блин…

Парни глумливо сделали мне ручкой и бессовестно оставили с лидером наедине.

Я вяло прошел к дивану, обреченно опустил зад на подлокотник и приготовился к очередной порции унижений, мысленно пообещав себе молчать. Но чужой спокойный тон меня удивил.

— Прямо настолько, что ли, бесят?..

— А?

— «Face» ты отлично играешь, — неожиданно сделал мне комплимент.

И тут до меня доперло… В отличие от моей любимой «Face» две другие песни для выступления (а исполнить надо было три) я отыгрывал через не могу. Душа к ним не лежала, я их не чувствовал, и как сделать их лучше одной лишь скрипкой представления не имел. На что иду, я знал изначально, но не предполагал, что адаптация к чужому вкусу будет даваться мне так тяжело. Приходилось терпеть, подстраиваться, а сейчас мирно качать ножкой, таращась в пол, а не высказывать все, что я по этому поводу думаю.

Не дождавшись от меня объяснений, Като тихо отчалил к столу, порылся в среднем ящике, и, вернувшись, всучил мне стопку тетрадных листов.

— На.

— Что это? — взглянул я на столбики иероглифов на верхней бумажке.

— Если не нравятся те, найди то, что тебя устроит.

— Я?

— Папа Римский, блять. Я не ору.

— Ну ладно, — принялся я изучать плоды чужого вдохновения. — Фига се ты продуктивный.

— Здесь этим заниматься собрался? Да конечно. Вали давай! — скомандовал лидер, став самим собой, явно не готовый к будущей с моей стороны критике. А материала тут было предостаточно как минимум на пару часов словесного из меня поноса.

Снова строить из себя терпилу и игнорировать грубый тон уже не хотелось, тем более зная, какой мягкой может быть эта эмоциональная натура. И я осмелился на очередной выкрутас. Поднявшись с дивана, я обошел подлокотник и, сев на затертое кожаное сиденье по-турецки, скрестил руки с видом «а не пойти ли тебе самому?». Лицо уверенное, взгляд твердый.

Осмотрев мою позу, Като продолжительно прыснул вбок. Смело подступив к дивану, парень спикировал вниз, подпер мой живот плечом и, кажется, не испытывая ни малейшего дискомфорта, легко вытянулся в полный рост. В поле моего зрения оказалась упругая пятая точка, на чужом плече я повис дохлым с бататом мешком.

Мои претензии на сей счет ограничились скромным «эй», а оказавшись выставленным за дверь, я пару раз растерянно хлопнул глазами. Като пихнул рюкзак мне в грудь и без пожелания приятного вечера закрыл дверь перед моим носом.

В голове закрутились кадры прошедшего дня. Нежно обняв сумку, я невольно заулыбался. Всего лишь пару часов назад меня крыли трехэтажным и проклинали мое существование, а сейчас уже носили на руках. И способ меня вполне устраивал. Мои замки буквально вспарывали небеса, но то, что они воздушные, я понимал уже слабо…