— Привет, радость моя. Просыпайся. Сегодня лучший день в твоей жизни.

С трудом расклеив слипшиеся с ночи ресницы, Тосиро смог кое-как приоткрыть один глаз. Второй не поддавался.

— Че?.. — сонно просипел он.

— Я вернулся, — губы напротив растянулись в лучезарной улыбке.

Между ним и стеной на кровать втиснулся друг.

— Ты?.. — различил младший в темноте блеск чужих глаз и, осознав, что ему это не снится, издал мучительный вздох. Опустив веки, перекатился на спину, отворачиваясь к окну. Захныкал: — Нет, только не ты, пожалуйста. Чего так рано?

— Офигел?! Три месяца прошло! — недовольно прошипел Дайски и легонько пихнул Тосиро в плечо.

— Я про время…

В комнате было темно. Гулял свежий воздух. За приоткрытым пришельцем окном сгущались сумерки. А значит, на часах не было еще и пяти.

— Я сразу с самолета. Я так соскучился, — положил Дайски руку на пояс младшего, ткнулся носом в упругие кудряшки на затылке и прибалдел.

— Ну да, конечно, в США, все лето, с кучей новых друзей… Просто проваливай.

— Я не по своей воле туда уехал. Ты же знаешь. И если бы имел право выбора, то просидел бы все лето здесь, в четырех стенах, втыкая в учебник английского. Лишь бы с тобой.

— Ужас.

— А ты? Ты скучал?

— Нет. Все лето в четырех стенах за учебником английского… Это же так весело.

— По мне…

— Все. Отстань. Я сплю.

Он не готов был откровенничать. И никогда бы не сказал «да». А ответь он «нет», ему бы все равно не поверили. Поэтому проще было смолчать. Хотя, если бы не дурацкая манера держать все в себе, то признался бы, что по сравнению с потрясающей весной, лето было той еще смертной скукой, и этому есть только одна причина. Вернее, ее не было. Рядом.

Выбив из-под себя край пустого пододеяльника, «причина» пробралась пальцами под мягкий хлопок и, касаясь щекотливым движением живота Тосиро, попыталась друга обнять, но застыла.

— Ты что… занимался? — нащупал Дайски то, чего раньше под тонкой кожей точно не было.

— Ага. Английским. Выяснили же уже…

— У тебя кубики! — привстал старший на один локоть и оголил плоский живот.

— Ну блин… — разыграл младший раздражение и попытался прикрыть свой дивный рельеф, на самом деле безумно им гордясь. Он же все лето пыхтел, дабы добиться таких результатов. Кажется, все-таки не зря.

Дайски потянулся к лампе на тумбе и щелкнул выключателем. Свет ударил Тосиро в глаза, он зажмурился и застонал, не успев по этому поводу как следует поныть. Нашелся другой, посерьезнее. Встав на четвереньки, старший перекинул колено через бедра Тосиро и внаглую их оседлал.

— Да хорош, — удрученно простонал тот.

— Изменился… — забегал Дайски плененным взглядом по лохматой голове — обожаемые им кудряшки за лето заметно отросли; по ставшему более очерченным лицу — щеки впали, а круглый подбородок обзавелся уголками; по скульптурным животу и рукам, от вида которых, просто челюсть падала. Подросток возмужал. А это всего лишь три жалких месяца. Что же будет дальше?..

— Какой был.

— Мне виднее.

— По фигу… — потер Тосиро глаза, проморгался и жмурясь уставился на наглеца. Хотел с претензией, получилось с удивлением: — Че с волосами? — приподнялся он на руках.

От натурального черного ничего не осталось, его уничтожил платиновый блонд. Красивый, конечно, ровный, дорогой, но такой непривычный. Пробор тоже исчез, на лоб спадала косая челка.

— Покрасился. Нравится? — смущенно задвинул Дайски тонкие волосы за ухо. Половина сразу же выпрыгнула обратно и закрыла глаз.

— А скобки где? — не нашел Тосиро забавных железок, к которым так привык. Зубы были ровными, беленькими — идеальный забор.

— Снял. Так же лучше. Разве нет?

— А с плечами чего? — слегка приуныл подросток, оглядев эти крылья. Он-то целое лето качался как проклятый, чтобы хоть как-то измениться в формах, а старший тупо вырос, и все — красавчик готов. Теперь понятно, чего он молчал всю неделю, ни строчки Тосиро не написал, мучил. Видать, сюрприз решил сделать. Удивить. Получилось — отстой! Тосиро даже думать не хотел, сколько Дайски прибавил в росте. Теперь младший точно будет выглядеть рядом с этим эльфом самым натуральный хоббитом. Просто кошмар.

— А чего с ними?

— Боже, просто иди домой, — пихнул Тосиро друга в грудь и упал на подушку, страдальчески возложив на лицо руку, согнутую в локте.

От неприветливой встречи Дайски надулся, подмял собой младшего, улегшись на один его бок, любя приобняв за пояс и клюнув носом в место под ухом.

— Девчонку завел? — В голове старшего нарисовалась картинка: Тосиро с блондинкой из дома напротив, по которой тот пускал слюни еще весной, на последнем ряду в зале кинотеатра целуются. А ведь Дайски как чувствовал, что не стоило уезжать. Но отца было не переубедить, а обещание провести каникулы в США — дано еще в прошлом году до судьбоносного знакомства. Слово пришлось сдерживать, английский — учить и жутко скучать по милому другу. А Дайски, ко всему прочему, последнюю неделю младшему ни строчки не написал. Поиздеваться решил. Чтоб уж соскучился, так соскучился. Вот же дурак…

Его успокоили:

— Не завел.

— А чего холодный такой?

— Обычный.

— Тогда я тебя поцелую.

— Нет.

— Хотя бы из-за брекетов. Надо же разницу понять. Тебе… — убрал Дайски от лица Тосиро его локоть, обхватил подбородок и повернул на себя. Друг дернулся, чмок пришелся в уголок губ.

— Дурак, что ль?! — запротивился младший, но всего лишь из-за того, что представил, чем от него веет. — Ну зубы же, ну… — прошептал себе в ладонь и убедился — все плохо.

— Я подготовился, — вынул Дайски изо рта розовый «бабл-гам», прилепил на тумбу, отвел закрывающую рот Тосиро руку и прижался к его губам. Дождался, когда их разомкнут, и заулыбался. Ему ответили. Поняв, что зря волновался, не выдержал, отстранился и заключил: — Ты скучал… — снова прижался и продолжил сладкий со вкусом жвачки поцелуй.

Руки Тосиро неуверенно легли на хрупкую поясницу, погладили пальцами гладкую ткань белой футболки, а после стиснули старшего в объятиях уже смелее. Соскучился он просто ужас как. Правда, по хлипенькому с брекетами брюнету. Но блондин тоже был ничего. Очень симпатичный приставала. Безумно притягательный.

Ладонь Дайски огладила бугристый живот Тосиро, коснулась хлопка боксеров и идеально легла на недвусмысленно выпирающий под ними холмик. Младший тревожно распахнул глаза и сомкнул пальцы на тонком запястье. Испуганно отрицательно дернул головой. Он точно знал, ему будет дико приятно, а еще отлично представлял, куда вся эта история может зайти. Это же Дайски. У него всегда все начинается невинно, а после его уже не остановить. Не сейчас! Не время! Не тогда, когда через коридор в комнате напротив спит отец Тосиро, ненавидящий Дайски всей душой. Он не говорил об этом прямо, но жене на него постоянно жаловался. Мол, чего он такой тощий? А манерный? Почему голос не ломается и какого хрена все свое свободное время он торчит в их доме?.. Мама отвечала, что это обычный мальчик, что против генов не попрешь, обязательно подмечала его высокую успеваемость, переводила тему на другую, про себя думая, да оставь ты их в покое, параноик, твой сын счастлив, что может быть прекраснее? Она не воображала себе подробностей этой нежной дружбы и, даже если бы что-то поняла, точно бы не стала лезть, куда ее не просят. Но вот муж был совершенно другим человеком.

— Хорошо. Я подожду. Сколько скажешь, — убрал старший руку и в ласковом поглаживании переместил ладонь по торсу к милому лицу, повторяя пальцами линию подбородка Тосиро. Снова жадно поцеловал. И все было просто замечательно!

В ушах младшего бухнуло.

Он резко открыл глаза. Вслушался. Понял, что на удар сердца это точно не походило. Ощутил вибрацию. Осознал, что вибрирует пол…

Бух. Бух. Бух.

Мальчик замер, перестав двигать языком.

Дайски, не смущенный абсолютно ничем, переместил губы под линию челюсти Тосиро и нащупал пальцами сосок. Лично в его понимании «подожду, сколько скажешь» равнялось ровно двум с половиной минутам. Экспериментов хотелось просто жуть как. И лично его мало что могло остановить.

Младший застыл. Послышались скрип половицы и лязганье дверного замка.

Бух. Бух! БУХ!

Сообразил — лампа! Выбросил руку вбок наугад, чтобы, не дай бог, не привлечь чужое внимание желтой под дверью полоской света, врезал по лампе мощно, та сорвалась с тумбы и звучно брякнулась на голый пол. Дайски отстранился, вылупив на друга глаза, и открыл рот в немом ахе. У Тосиро все похолодело внутри. Яркий свет ослепил две пары глаз. Под яростным взглядом возникшего в дверях мужчины старший задеревенел. Тосиро успел сориентироваться: спихнул друга с себя, заталкивая за спину и закрывая его плечами, судорожно затряс из стороны в сторону головой.

— Пап, нет, пожалуйста…

На загривок подростка легла широкая отцовская ладонь, сжала шею и в порывистом движении, сошвырнула мальчика с кровати. Больно шмякнувшись об пол коленями, Тосиро кубарем откатился к противоположной стене. Тут же вскочил и ринулся обратно, со скрежетом в зубах хватаясь за занесенную конечность над испуганным вжавшим себя в стену другом.

От повисшего на предплечье подростка мужчина отмахнулся рывком. Развернулся, пришиб сына убийственным взглядом, вжал в шею напряженные пальцы так, что лицо того вмиг налилось краской, а на глаза выступила вода. В горле Тосиро запершило. Захотелось кашлять. Он потерял равновесие и, если бы не отцовская рука, точно бы сел на зад. Беспомощно перебирая по полу пятками, сын подчинился движениям предка и был выволочен в коридор. В стену напротив мальчик влетел пушечным ядром, локоть, приложившись о бетон, завизжал от боли.

Хватаясь за горло, Тосиро с трудом просипел:

— Нет, пап! — Страшно закашлялся.

— С тобой после разберусь, — прорычал отец и, бухнув дверью прямо перед врезавшимся в нее сыном, повернул замок.

— Пап! — затеребил мальчик ручку, дубася по дверному полотну кулаком.

Из родительской спальни выскочила до смерти перепуганная женщина. Сонная, взлохмаченная, она ничего не понимала.

— Отец! Мам! Пусть он откроет! Не надо! Пожалуйста… — захныкал сын на автопилоте. Глаза налились слезами. — Он его убьет! Там Дайски! Мам! Пожалуйста…

— Милый! — кинулась на дверь женщина и застучала по ней рукой. — Прошу тебя, открой! Дорогой!

— Мам, скажи ему, умоляю… — почувствовал Тосиро, как силы его покидают, а эмоции накатывают, придавливая к полу. В коленках возникла слабость. По телу пошла крупная дрожь. В голове начали вырисовываться ужасы. Они появились там сразу, как только он увидел отца, но сейчас картинки налились цветом, насыщенным, тошнотворно ярким, алым.

— Открой, дорогой!

— Дайски… — невольно прислушался Тосиро к звукам внутри, услышал топот, громыхание, какой-то перестук. Ни стона от друга… А после в голове встал гул. Паника сдавила легкие, мышцы сковал страх.

— Тосиро… 

Далекий голос мамы. 

— Милый… 

Легкий шлепок по щеке. 

— Окно…

Проблеск в голове. 

— Ты слышишь? Ты должен открыть мне дверь, ладно? Просто открыть дверь. Не пытайся его остановить. Открой дверь. Хорошо?

Тосиро очнулся, стряхнул оцепенение, задышал в полную силу и, что-то сообразив, метнулся в уборную, где тоже было окно. Как раз рядом с его. Он дернул створку вбок, выбрался на козырек, перебежал к озаренному светом порталу в стене и от вида взмаха отцовского кулака пошатнулся, вцепившись в край подоконника. Сердце сжалось в груди. Губы дрогнули. Слезы сорвались с глаз, побежав по щекам к подбородку. Дайски не двигался.

С трудом перебирая конечностями, младший кое-как влез в комнату и заставил себя открыть проклятую дверь. Тело не подчинялось. Оставалось надеяться на мать, что ее мольбы, плач, голос остановят отца, ибо надежды на собственные силы не было, как и самих сил. И никакие летние потуги у станка здесь не работали, когда чувство страха растекалось по венам как хорошая доза транквилизатора. Замок щелкнул, в спальню вбежала женщина. Она прошлепала к мужу босыми ногами, маленькая, хрупкая, занесла над головой сорванное со стены их спальни достояние, которым он так гордился, и с рыком, на который только была способна, двинула бейсбольной битой по его плечу. Мужчина взвыл, схватившись за место, куда пришелся удар, и кинул возведенную над головой руку. Посмотрел на жену уничтожающе. Она снова замахнулась:

— Не смей трогать ребенка! Я вызвала полицию! Только попробуй! Я тебя за решетку засажу! Богом клянусь! — она не звонила никуда, но очень надеялась, что это его остановит.

— Этот ребенок твоего сына извратил! Очнись, женщина! Ты ему мать или кто?! — перехватил муж биту и одним рывком выдрал из тонких рук. Яростно отбросил лакированное дерево в сторону. То стукнулось о стену и загремело на полу.

— А ты его отец! Не смей вести себя так при сыне! Немедленно прекрати!

— Сыне?.. Этот урод мне больше не сын. — Щеку обожгла маленькая ладонь. Женщина гордо вздернула нос, готовая принять ответный удар.

Тосиро очухался и, кинувшись к родителям, встал между ними. Спиной к маме, заплаканным лицом к отцу. Он так хотел сказать «не надо пап, пожалуйста», но в ушах продолжало звенеть «не сын-не сын-не сын». Мальчик промолчал и не вовремя хлопнул глазами, сморгнув две крупные слезы. Быстрым движением вытер щеки, это не помогло — на него взирали с нескрываемым чувством брезгливости. Сжатая в кулак рука отца опустилась, он презрительно хмыкнул вбок, обогнул этих «нездоровых людей» по дуге и, тяжелой поступью пройдя к двери, исчез в темном коридоре.

Она снова вспомнила как дышать, мысленно поблагодарила богов и кинулась к недвигающемуся на кровати мальчику. Дайски сжимался в комок, держался за живот руками, колени были подтянуты к груди, босые ступни скрещены, и, казалось, не дышал. На белой футболке виднелись красные разводы, на стене над кроватью пестрел веер кровавых брызг.

Тосиро врос в пол и не решался подходить ближе. Все тело трясло. В голове пульсировало «урод-урод-урод»…

— Солнышко, Дайски, очнись, — убрала родительница с лица слипшиеся бордовые прядки волос, почувствовала пробежавший по спине холодок от увиденного, а следом — облегчение, когда услышала тихий стон. — Все хорошо, родной. Просто потерпи, — огладила горячую щеку нежно и, взяв себя в руки, сменила тон: — Одевайся, Тосиро. Не стой столбом. Твоему другу нужна помощь. Мне — телефон и ключи от машины. Шевелись, — кинула через плечо строго, будто уже знала, что следующие пять лет будет воспитывать сына одна.