Сайго не был тем, кого принято называть «хорошим человеком». Он был мудаком, он был засранцем, он был моральным уродом, он был всем тем, чем его называли, не дожидаясь даже, пока он повернётся спиной — но хорошим человеком он не был. Может, это было генетическое (Сайго никогда не видел своего отца, так что не мог сказать точно), а может, так судьба сложилась (Сайго не верил в судьбу точно так же, как он не верил в талисманы на удачу, в прогнозы погоды и в Бога). В своём задрипанном, заплёванном хулиганами, закрашенном граффити городишке, хотя его даже городишком назвать неловко, Сайго был тем самым плохим мальчиком, на которого мамаши показывают пальцем, которым пугают своих сопливых деток и в отношении которого всегда использовали слово «связаться». Не связывайся с Сайго, до добра не доведёт.

Сайго смеялся, носил форму незастёгнутой и курил дешёвый табак прямо за задней стеной школы. Никто не удивлялся, когда его отстраняли от уроков за драки, и никто не удивился, когда после школы Сайго продолжил бить людей.

Он бил людей руками, ногами, бейсбольными битами, черенками от лопат, железными ломами, молотками, гаечными ключами, однажды ему даже пришлось избить человека старой клюшкой для гольфа. Сайго бил, и из чужих лиц выплёскивались кровь, сопли и расколотые зубы, зачастую вперемешку со слезами и мольбами дать им ещё один день, дать время до пятницы, до февраля — Сайго знал, что ни завтра, ни в феврале никаких денег не будет, и продолжал бить до тех пор, пока каждый выдох не начинал сопровождаться хрипом, до тех пор, пока болезненные судороги не заставляли человека выворачиваться наизнанку, заблёвывая всё вокруг кровью и кусочками дешёвой лапши из-за угла. Сайго не получал удовольствия от процесса, как некоторые отшибленные на голову придурки, что стучались в дверь вместе с ним, но работа есть работа. Кто-то моет окна, кто-то управляет корпорациями, а кто-то вытрясает из людей долги. От моющих средств у Сайго покрывалась сыпью кожа, а для управления корпорацией он был недостаточно умным — вот Сайго и вертелся, как мог.

Работа была стабильная, но неспокойная. Не столько из-за полиции, с полицией их босс договорился ещё лет десять назад, сколько из-за незнания, что встретит тебя по ту сторону двери, в которую ты ломишься. Обычно им везло, и должники не успевали сбежать: Сайго и его парни пинками заталкивали их в их же квартиры и били. Но иногда бывало, что должник уже сбежал, пронюхал как-то, увидел их машину в окне, неважно — и тогда двери им открывали их заплаканные жёны с десятью пищащими детьми. Тогда Сайго и его парни переглядывались, пинками заталкивали жён в их же квартиры и били. А бывало, что должник откуда-то доставал с десяток защитников, каких-нибудь друзей двоюродного брата тёти жены, которым случилось жить по соседству. Но если в чём стабильность работы Сайго и заключалась, то это в предельной простоте задачи: ты видишь лицо человека, открывающего тебе дверь, будь то мужчина, женщина, старик, старуха, куча мелких зарвавшихся панков — и бьёшь.

Босс, отвратительный разжиревший мужик слегка за пятьдесят, в прошлом сколотивший приличное по меркам их дыры состояние на лошадиных скачках, про которого все знают, что он сука последняя, но всё равно раз за разом ползут к нему на коленях за деньгами, от прямолинейности Сайго был в восторге. Говорил, Сайго напоминал ему самого себя в молодости — и Сайго внутренне содрогался и надеялся, что это не так, потому что лучше он сдохнет в канаве, чем когда-нибудь станет похожим на эту скотину. Расположение босса вроде как делало Сайго сотрудником года, ну, это; и ещё то, что он был под два метра ростом, широк в плечах и обладал выражением лица «я съем тебя и твою семью» (особенно по понедельникам). Босс пророчил Сайго прекрасное будущее в криминальной сфере, а спустя три месяца босса Сайго поймали в его же доме с насаженной на член шлюхой и мордой, вымазанной в кокаине. После этого дела Сайго не то чтобы пошли, а полетели в пизду на первой космической.

— Есть дело, — сказал Накамура, подсаживаясь к Сайго в баре. Было два часа ночи, из кухни несло кислой капустой, а снаружи Сайго поджидал целый город, готовый в любой момент наброситься из-за угла и дать кирпичом по голове в отместку за то, что он когда-либо сделал, начиная со средней школы — что, собственно, и было единственной причиной, по которой Сайго ошивался в этом баре с разбавленным водой пивом и прокуренным воздухом. До того, как босса посадили, они с Накамурой частенько ходили вдвоём к лицам особой важности, таким, которые простым избиением уже отделаться не могли, таким, на которых обычная боль уже не действовала. Когда такое случалось, Сайго и Накамура стучались к таким в двери и выводили боль на новый уровень — обычно при помощи острого перца, засыпанного в глаза, но бывало, и ногти выдирали. Хотя обычно засыпал и выдирал один Сайго — Накамура стоял рядом и с драматизмом в голосе рассуждал, до чего же они докатились, и что скоро вот из-за таких, как они, придёт конец людскому роду. Он никогда не уточнял, кто именно «они»: то ли воющие на нечеловеческих частотах должники с покрасневшими от перца глазами, то ли, собственно, те, кто в этот момент держал над ними перечницу.

В ту ночь Накамура выглядел серьёзнее обычного. Он подсел к Сайго, хотя Сайго делал всё возможное, чтобы дать понять, что чья-либо компания в принципе сегодня вызывала в нём только желание снова взяться за бейсбольную биту, на этот раз на абсолютно безвозмездных началах, и начал затирать что-то про дело. Сайго был не в том состоянии, чтобы воспринимать информацию, но из того, что он понял, выходило, что какой-то знакомый Накамуры искал парней, чтобы стеречь какую-то секретную и очень нелегальную контору — то ли каких-то локальных террористов, то ли сектантов, Сайго тогда не разобрался. Не разобрался он и потом, наутро, но всё равно согласился — всё было лучше, чем торчать в месте, где каждый третий мечтает засадить ему в кишки лезвие ножа по самую ручку. Кроме работы, которая теперь только и делала, что тянулась за ним кровавой дорожкой, Сайго в этом городе совершенно ничего не держало: ему было без разницы, в сущности, по каким одинаковым улицам ходить, в каких одинаковых квартирках спать, на каких одинаковых ублюдков работать и каких одинаковым идиотам разбивать лица.

Лица разбивать не потребовалось, потому что нелегальная контора оказалась сборищем психопатов — очень сильных и очень опасных психопатов, высекающих огонь по щелчку пальцев и разворачивающих в воздухе чёрные дыры.

«Ёбаный в рот», — думал Сайго, подписывая контракт со сборищем психопатов. «Охуеть можно», — думал он, стоя с Накамурой у дверей торчавшего посреди леса бетонного здания, в которое то и дело заходили люди, многие из которых никогда не выходили обратно. «Бля», — думал Сайго, когда наконец по-настоящему понял, в какое дерьмо на самом деле ввязался.

— Да попустись ты чуток, — отмахивался Накамура, — зато платят хорошо.

Примерно тогда Сайго понял, что Накамура просто долбоёб. Сайго на него не злился, нет, на долбоёбов вообще бесполезно злиться — он злился на самого себя за то, что позволил себя в это втянуть. Надо было дать задний ход, ещё когда серая коробка с тёмными окнами впервые замаячила между деревьев, уехать куда-нибудь на другой конец страны, к морю поближе, завести собаку, здоровую такую, слюнявую — и забыть всё это, как страшный сон. Но сейчас уже поздно, и нужно быть конченым долбоёбом, чтобы не понимать: если тебе один раз окрыли эту дверь, то выйдешь ты из неё разве что ногами вперёд.

Но платили действительно хорошо. Лучше, чем на прошлой работе, хотя Сайго понятия не имел, откуда эта организация вообще берёт деньги. И, если честно, совершенно не хотел знать. Он очень быстро научился не удивляться и не задавать лишних вопросов: ни когда в здание заводили толпу хнычущих детишек, ни когда с нижних этажей доносились крики, ни когда мимо проходила какая-нибудь мелкая сошка со шваброй и ведром кровавой воды в руках. Сайго решил, что если он не будет спрашивать, он будет в порядке. У него были деньги, чтобы снимать квартиру, гораздо лучше, чем та, что была у него раньше, даже без тараканов и трескающихся стен. Ему хватало на еду, на сигареты, на алкоголь и на то, чтобы после смены завернуть в бордель. Сайго не был сторонником длительных отношений, геморроя много, а со шлюхами всё просто, особенно если не боишься подцепить какую-нибудь заразу. Да и какая-никакая благотворительность: девчушка, которую он снимал, едва закончив школу, пошла на панель, когда её батя откинул коньки, оставив за собой долг в несколько тысяч и больную супругу. Встреть Сайго её год назад и при немного других обстоятельствах, уже выбил бы ей зубы, а так вроде и ему хорошо, и ей — ну, не так плохо, как могло бы быть.

Девчушка представилась как Акки, и Сайго до сих пор не мог сказать, красивая она или нет: её лица почти не было видно за тонной дешёвой косметики, которой она штукатурила себе лицо. У Акки на спине была здоровенная татуировка с мордой какого-то демона — хотя Акки продолжала уверять, что это бог счастья, — и каждый раз, когда Сайго и Акки трахались, эта стрёмная морда смотрела на него своими глазищами. У неё вообще на теле было полно татуировок, но эта была самая жуткая, и Акки, кажется, всерьёз верила, что ей этот уродец по жизни чем-то поможет — не то чтобы Сайго ебало, во что там верит проститутка. Сам он считал всё это ересью для тех, кому за пятьдесят.

Он не верил в судьбу точно так же, как он не верил в талисманы на удачу, в прогнозы погоды и в Бога. Ещё он не верил в карму.

— Вот таких, как ты, боги первыми карают, — заметила как-то Акки, делая глубокую затяжку дешёвой сигаретой, на фильтре которой остались следы её ярко-красной помады. Она лежала на кровати, всё ещё голая, с твёрдыми от холода сосками, ленивым взглядом наблюдая из-под полуопущенных ресниц, как Сайго натягивает на себя футболку. В тот вечер они пошли к ней домой — если крохотный закуток в квартире, где жило ещё пять человек, можно было назвать этим словом. Странно, но комната Акки совсем не выглядела так, как должна выглядеть комната шлюхи — а как бы она ни должна была выглядеть, это было точно не так. Здесь в воздухе витал запах стоящих в углу благовоний, терпкий дым которых не уходил даже в настежь открытое окно.

— А ты с мужиками за бабки ебёшься, — пожал плечами Сайго. Акки рассмеялась — смехом, в котором нет ни капли весёлого. Когда Сайго уходил, Акки подошла к окну прикрыть форточку, и зловещая морда на её спине смотрела ему вслед.

На следующей ночной смене что-то огрело Сайго по голове, а очнулся он уже посреди бетонных развалин с залитым засохшей кровью лицом и горящим от боли ухом, которое, как Сайго выяснил несколько позже, несколько отсутствовало — только частично, к счастью. Кажется, его кто-то откусил, и Сайго решил пощадить себя и сделать то, что он так хорошо делал раньше — не задавать лишних вопросов. Ни себе, ни кому-либо другому. Ему достаточно было и того, что он узнал от младших сотрудников, всё ещё копошившихся в обломках: пришла какая-то кучка школьников и размазала Седьмое Отделение по стенке. Вот тебе и огонь по щелчку.

Найти новую работу оказалось делом гиблым: почему-то никому внезапно не нужно стало бить морды и сторожить нелегальные здания, а другого трудового стажа у Сайго не было. Акки из жалости перепихнулась с ним пару раз за полцены и перестала отвечать на звонки. Но всё равно Сайго думал, что он легко отделался. Когда знаешь, что происходит в худших случаях, всё кажется «легко».

Сайго думал, что он легко отделался, но потом, не сразу, постепенно, начал замечать на своём теле синяки, которые не помнил, откуда взялись, и царапины, которые не знал, где поставил.

Синяки и царапины появлялись, а часы — исчезали. Сайго закрывал глаза в два, а открывал уже в девять, и он не удивился бы, будь он конченым наркоманом-героинщиком, но наркотики были одним из немногих грехов, которым Сайго пока не успел предаться. Однажды Сайго открыл глаза мордой в асфальте, с разбитой губой и где-то на совсем другом конце города: тогда он и понял, что, должно быть, где-то между ломанием чужих рёбер, разбиванием голов и вслушиванием в детские крики окончательно и бесповоротно ебанулся.

Сайго никогда не чувствовал потребности находиться в чьём-либо обществе слишком долго, но сейчас ему было страшно лишний раз вынырнуть из толпы. Ему страшно. Ха. Да он просто, блядь, в ужасе.

Ему кажется, что вот он сейчас моргнёт, и за эту миллисекунду его мозг переключится на какую-то другую волну, которую его сознание не в состоянии считать — а может, кто-то другой его переключит, он уже никаких вариантов не исключает. И некому будет оказаться рядом, чтобы сказать, когда именно это случилось.

Сайго находит на своей шее длинную, уже налившуюся синим дорожку из отпечатков зубов. Когда он касается пальцами кожи в том месте, укусы отзываются болью, но это почему-то хорошая боль. Сайго привык не задавать вопросов, но это даже для него уже немного слишком. Он не знает, куда с этим теперь идти, то ли в психушку, то ли к экстрасенсу, то ли сразу в храм.

Сайго выбирает не идти никуда.

Иногда, когда Сайго выныривает из темноты, где-то в самом дальнем уголке его памяти остаётся отпечаток лица, которое он даже под дулом пистолета не смог бы вспомнить в деталях. Может, это лицо демона, может, лицо Бога. Но скорее всего, гораздо хуже: лицо человека.

Сайго не верит в карму. Открывая глаза поздно вечером, когда очередной день просто выпадает из его жизни в никуда, он вдыхает плотно висящий в воздухе запах незнакомого одеколона и чужих сигарет и думает, что, наверное, это всё-таки карма.

Он не задаёт вопросов и ждёт, что однажды в его дверь раздастся стук.