Экубо было скучно, и это не значило совершенно ничего хорошего, потому что именно скука была мотивацией для половины той херни, которую он делал — другая половина мотивировалась амбициями. Экубо было скучно, и поэтому он подцепил девушку в ночном клубе.

Правда, в его случае подцепил — это проскользнул в её тело, когда она красила губы в полутёмном туалете, в котором играла дурацкая электронная музыка. Можно сказать, одолжение ей сделал: так бы она накидалась шотами и переспала с каким-нибудь безымянным красавчиком, который исчез бы наутро. С красивыми глупыми девушками такое часто бывает, а эта девушка была определённо красивой и, скорее всего, глупой: у неё было круглое лицо, и пухлые, красные от помады губы, и чуть вьющиеся волосы едва до плеч, и очень короткое чёрное платье, явно говорившее о её планах на сегодняшний вечер. Но Экубо было скучно, так что придётся ей изменить планы. Ну, в любом случае, наутро она вряд ли вспомнила бы, что вчера было.

Когда Экубо толкнул дверь в офис агентства, Рейген ещё сидел за столом и что-то читал на компьютере с крайне заебавшимся видом, запустив пальцы себе в волосы: это было так почти трогательно, что Экубо невольно усмехнулся. Дверь негромко захлопнулась за его спиной.

— Извините, мы закрыты, — сказал Рейген и только потом оторвал взгляд от монитора. Несколько мгновений он молча смотрел на Экубо, а Экубо молча смотрел на него, позволяя осмыслить увиденное.

— Охуеть, — заключил наконец Рейген, и Экубо засчитал это за «Охуеть, как хорошо ты сегодня выглядишь, и мне нравятся твои новые сиськи». — Ты чего это?

— Просто, — Экубо передёрнул плечами, слишком непривычно узкими, и сел на край стола, как барышня из старых нуарных фильмов. — Тебе не нравится?

Рейген изучал его взглядом ещё несколько мгновений, затем поднялся с места и, обойдя стол, остановился напротив — так, что разделяющее их расстояние стало совсем уж незначительным. Он коротко облизнул высохшие губы, и Экубо с трудом смог сдержать ухмылку. Рейген же не придурок — ну, то есть, придурок, конечно, но только в очень определённом смысле: он понимает, что, раз Экубо пришёл к нему поздно вечером в таком виде, это может кончиться только одним. Тем же самым, чем это кончалось каждый раз, когда Экубо приходил к нему в чьём-нибудь теле поздно вечером.

— Нравится, — ответил он наконец. Это у них вроде как игра такая: сделай вид, что тебе вовсе не хочется вцепиться в другого вот прямо сейчас. За себя Экубо точно может говорить — а у Рейгена всё на лице написано, и в итоге он срывается первым. Рейген всегда срывается первым.

Поцелуй получается точно таким же, как обычно, разве что почти сразу к нему примешивается вкус вишнёвой помады. Экубо запускает ладонь в волосы Рейгена и кусается сквозь поцелуй — Рейген какое-то время жалеет безымянную девушку, а потом сдаётся и кусает в ответ. Рейген вжимается в это непривычно тонкое, непривычно хрупкое тело, стоя прямо между раздвинутых бёдер, и от этого и без того неприлично короткое платье задралось так, будто его и нет вовсе. Они целуются долго, и горячо, и приторно сладко, и блядь, блядь, Экубо почти стонет в губы Рейгена, когда поцелуй резко прерывается.

— Экубо, — шепчет Рейген почти жалобно — на его лице остались ярко-вишнёвые отпечатки помады. О своём лице Экубо предпочитает не задумываться. — Что, если она залетит?

— Не залетит, — ответил Экубо, но, кажется, Рейгена такой ответ не устроил. — Если залетит, я за неё на аборт схожу.

Рейген коротко, немного нервно рассмеялся — смеяться по-другому воздуха не хватает.

— Ты ужасный, — сказал он, и Экубо решил не возражать. Он и правда ужасный. Рейген снимает его со стола, чтобы расстегнуть молнию на спине, и платье тут же соскальзывает вниз. Экубо опускает глаза, проследив за направлением взгляда Рейгена, и невольно усмехается: кружевное бельишко. Если бы у Экубо сейчас от возбуждения ноги не подкашивались, он бы точно что-нибудь сказал по этому поводу, но сейчас на это нет ни сил, ни желания. Он хватается за ремень Рейгена, притягивая его к себе, и какое-то время сражается с пряжкой, а, когда та наконец поддаётся, резко дёргает. У Рейгена уже стоит. Рейген, чувствительный, мать его, мудила, конечно, у него уже стоит. Кажется, Экубо потёк. Вот блядь.

Если бы он захотел, он мог бы прямо сейчас сделать с Рейгеном такие вещи, которые превратили бы его в горящее, скулящее, ничего не думающее от возбуждения тело. Но он решил: позже, ночь длинная, он успеет. Пальцы Рейгена скользят по его бёдрам, едва касаясь неправильно нежной кожи, подцепляют чёртовы кружевные трусики, медленно тянут вниз и тут же замирают. Сука, думает Экубо, у неё же там всё побрито, точно трахаться с кем-то сегодня собиралась.

— Твою мать, — едва слышно прошептал Рейген в унисон его мыслям, осторожно утыкаясь ему в плечо, и в этот момент Экубо понял, что абсолютно всё, что он сегодня сделал, того стоило. Он почувствовал губы Рейгена на своей ключице, понял, что всё, хорош — и потянулся к миниатюрной женской сумочке, на дне которой ещё в ночном клубе нашарил пачку презервативов. Это было сложно, потому что Рейген всё не мог от него отлипнуть, продолжая целовать его вверх по шее, оставляя на коже красные следы. Его горячая ладонь гладила Экубо по бедру — это было самое невыносимое.

— Да давай уже, — нетерпеливо сказал он, подсовывая Рейгену презерватив. Тот пробормотал что-то невнятное в знак согласия, и следующие несколько невыносимо долгих мгновений Экубо лежал спиной на столе, вслушиваясь в шелест обёрточной бумаги, и очень старался не думать о том, как он сейчас выглядит, со сбившимся дыханием и раздвинутыми ногами. Потом он уже вообще ни о чём не думал, потому что Рейген вошёл в него, легко, резко, во всю длину, и Экубо выгнул спину и коротко вскрикнул — будто от боли, хотя больно не было, просто очень… Просто прошло много лет с тех пор, как Экубо был в теле женщины, и ещё больше — с тех пор, как он в теле женщины занимался чем-нибудь подобным, и теперь забытые, почти незнакомые чувства давили на него, заставляя каждое прикосновение ощущаться острее.

Экубо почувствовал, как Рейген подаётся назад, и, схватив его за волосы, предупредил, настолько вкрадчиво, насколько ему позволял объём кислорода в лёгких:

— Остановишься — урою.

И Рейген не остановился. Он не остановился, когда Экубо, забывшись, дёргал его за волосы, и когда Экубо впивался слишком длинными ногтями ему в спину, и когда Экубо матерился сквозь плотно сжатые зубы. Экубо не стонал, когда на него накатил оргазм — он просто кричал.

Потом они сидели прямо на столе и курили сигареты из пачки Рейгена — в женской сумочке Экубо нашёл только какое-то ментоловое дерьмо. На его обнажённые плечи был накинут мужской пиджак, то ли Рейгена, то ли оставшийся от кого-то из предыдущих тел и забытый в офисе. Они молчали долго, только то и дело сбрасывали пепел в маленькую кофейную чашку, которая была тут за пепельницу.

— Ну, — наконец сказал Рейген, — и к чему это было?

— Ни к чему, — рассмеялся Экубо, протягивая руку и стирая с лица Рейгена остатки помады. — Просто в следующий раз платье носишь ты.