Я всегда знала, что мыть парты — занятие скучное, но только теперь прочувствовала сие в полной мере. Что я хорошо усвоила, так это насколько директор не любит разочаровываться в учениках из своего «белого списка». Нет, он не ругался, даже не позвонил родителям. Просто смотрел прямо в глаза холодным-прехолодным взглядом, от которого становилось жутко.

«Общественные работы до конца месяца», — приговор был произнесен спокойным тоном, но все равно прошелся по мне с печалью всей безысходности.

И этот кошмар длится уже почти две недели.

Хорошо, что сегодня двадцать восьмое сентября.

Не оттираемые грязные пятна, матершиные стишки, граффити, изображения половых органов и — главный бич — жвачки с обратной стороны. А ведь аудитория для старшеклассников и студентов! Детский сад…

Тупое Юрино желание привело к неожиданным последствиям. Паинькой меня уже никто не считал, а большинство студентов и вовсе отнеслись к моей выходке отрицательно. Но вот школьников я, кажется, смогла заинтересовать: люди, раньше не замечавшие меня, теперь пытались познакомиться поближе, а я поддерживала беседы, хоть мне было вполне достаточно общества соседок и нескольких пацанов.

Но в душе-то я оставалась скромной художницей, все так же по-тихому следившей за тобой несколько раз в день, когда ты отправлялась на перекур.

Я не хотела ничего менять, пожалуй, кроме одного… После того инцидента я больше с тобой и не заговаривала: ты ясно дала понять, что тебе неприятно мое общество, а я не стала навязываться.

Обидно то, что я и не собиралась никому помешать записать весь учебный материал. Я планировала крикнуть в конце, перед самым звонком с урока, но… Девочка, ты даже не представляешь, до чего доводишь своим взглядом: он словно соскабливает эмоции, копящиеся внутри, и переворачивает их на поверхность души. Знаешь, это дико сводит с ума, не давая усидеть на месте, и хочется сделать хоть что-то физическое, чтобы отвлечься. Чтоб отвлечь тебя от лазерного созерцания моего безумия.

Когда кричала, я была не в себе. Ты меня опьянила.

Я закричала, сломавшись под тяжестью комка собственных мыслей.

А теперь парты и грязь — расплата за мою несдержанность. До всего этого довела меня ты, девушка цвета жженой сиены.

Но я не имею права винить тебя. Я сама виновата во всем, что происходит со мной.

Ручка двери медленно повернулась и некоторое время оставалась в таком положении. Похоже, кто-то очень нерешительный.

В недоумении, но охваченная приступом любопытства, я подошла к двери, чтобы «помочь» путнику войти, и потянула ручку на себя. На пороге стоял тот, чья фантазия стоила мне часов свободного времени.

— Ну, здравствуй! — вырвалось у меня. — Явился — не запылился!

Юра глупо улыбнулся. Нет, я не обижалась на него, но и лишний повод повозмущаться упустить не могла.

— Не загоняйся, я к тебе с хорошими новостями. — Я беззлобно усмехнулась, а он продолжил все так же беспечно: — Поговорил, короче, с директором — взял вину на себя. С завтрашнего дня можешь быть свободна!

Несмотря на спокойный голос Юры, я заметила, что он нервничал: носок ботинка норовил продырявить пол, а пальцы теребили воротник рубашки.

— Ну, джентльмен — так джентльмен! — я попыталась вложить в интонацию как можно больше иронии. — А слабо было прийти с повинной две недели назад? Ссыкло.

— Тебе не идет образ стервы, — он сказал это совершенно искренне, что вызвало у меня молчаливое, но вполне оправданное возмущение. — Лучше ведь поздно, чем никогда.

— Окей, — я резко дернула его за руку и вложила тряпку, а сама направилась к сумке. — Еще весь третий ряд — и можешь уходить! 

Хохотнув, я спешно вышла из класса.

— Но ведь со следующего дня… — растерянно крикнул Юра вдогонку, но я не обернулась. Хочет поступить по-человечески — к его услугам тряпка и ведро. А к моим — лишнее свободное время.

* * *

Резкий ветер и проливные дожди сменяли задержавшиеся теплые деньки, и всё: дороги, дома, деревья — теперь было сырым, липким и грязным. Я не раз пачкалась о сосну, когда следила за тобой, а сверху мне на голову частенько падали мокрые пожухлые листья.

Иногда, просто гуляя по улице, я чувствовала себя неудачницей: увядающий пейзаж вгонял меня в неприятно-серое уныние. Приходя в общагу, я портила очередной рисунок, отчего становилось еще грустнее. Но, когда твоя фигура вновь показывалась из-за полузакрытых бежевых штор, я забывала обо всех жизненных невзгодах. Я забывала обо всем, спеша на улицу, будто под действием гипноза, и настырно следовала за своим гипнотизером. С каждой минутой я становилась все более одержимой твоим очарованием, все больше твой образ занимал мою голову, душу...

Вся жизнь сошлась на тебе.

И я не понимала, почему это происходит только со мной. Тебя видят многие, даже не считая за что-то осуждающих студентов. Та же Ксюша — моя соседка, тот же Юра… Они все могли увидеть, встретить в университете. Но, по-моему, они не обращают на тебя ни капельки внимания. Или это я, безмерно увлекшись тобой, просто перестала обращать внимание на других?

Своим нездоровым энтузиазмом я напоминала детектива, но для меня слежка являлась уже не источником сведений, а скорее приятной зависимостью. Я ловила себя на том, что постоянно просчитываю, когда и в каком месте ты окажешься и на сколько минут мне надо тебя опередить, чтобы не упустить. Определенно, помешана. Но это чертовски интересно.

Твои занятия заканчивались на полтора часа позже моих — примерно в это время я домывала последнюю парту. Надо было быть крайне пунктуальной, ведь стоило мне чуточку замешкаться — и ты бесследно ускользала. А я уходила ни с чем, пиная от досады мокрые булыжники.

Сегодня я освободилась раньше, поэтому дышала свободно. Простояв за новым любимым деревом — старой березой около школы — минут двадцать, я, наконец, дождалась тебя. Сейчас ты выглядела вполне обычно для студентки: коричневая шапочка, теплая белая куртка, а под ней — деловой костюм. И я знала, что теперь ты куришь сразу после универа. Ведь твои пары заканчиваются в три тридцать.

Вдох — выдох. Вдох — выдох. Для тебя это просто затяжки и просто невесомые дымные струйки, летящие в серое небо. Ты бесхитростно смотришь на них, как самая обыкновенная девчонка, вот только глаза твои, необыкновенно тусклые и печальные, говорят об обратном. Ты обманываешь, нахально прикидываясь существом без души. Ведь ты не такая… Я думаю. Нет, я точно уверена, что за этой видимой блеклостью тайно сияет твоя душа. И она, несомненно, яркая, интересная и живая.

Я слишком долго за тобой следила, чтобы поверить твоим неподвижным губам.

С каждым таким походом я все больше ощущаю, как мои легкие постепенно заволакивает никотином. Я чувствую этот крепкий запах табака, чувствую, как он проникает в мой организм с каждым вдохом. Пассивный курильщик. Это не вызывает у меня ни радости, ни огорчения — я привыкла.

Ты оставляешь осадок во мне. Недосягаемое ядовитое безумие.

Ты затушила сигарету, втоптав в землю тонким каблучком. Еще? Нет, как всег… Стоп! Твои пальцы потянулись в карман дорогой кожаной куртки, выудив еще одну ментоловую палочку.

Я подавилась воздухом. Это бы не было так странно, будь на твоем месте кто-нибудь другой, но ты никогда не позволяла себе больше одной.

В чем дело?

Случилось что-то действительно стоящее двойной порции яда?

— Эй, ты, за березой, — донесся тихий, но отчетливый голос, от которого по коже пробежались приятные мурашки.

«Неужто умеешь говорить?» — я и не знала, что эта мысль меня так удивит.

— Кажется, я тебя вижу. — Я почувствовала легкую беззлобную насмешку, и ты подняла бледную руку, прибавив: — Не хочешь?

Да, случилось действительно стоящее. Это была первая реплика, которую я услышала от тебя: вроде, ты предлагала сигарету. Я увидела вблизи движение твоих губ — легкие, незначительные. Речь была робкой, но уверенной.

Твой вполне человеческий голос был для меня подобно запретному плоду, который наконец дали попробовать. Немного грубый, хрипловатый от курения, скорее высокий, чем низкий. Но он заворожил меня, как красивая мелодия. Я чувствовала себя на шаг ближе к твоему секрету, и это добавляло азарта.

Почему же ты раньше не могла со мной говорить? Почему двадцать восьмое сентября оказалось переломным моментом?

Я боязливо высунулась из укрытия, повиновавшись твоему зову, и медленно, неуверенно пошла в сторону гаражей.

— Да, — короткое, тихое, нетвердое. Я никогда не пробовала курить, потому что относилась отрицательно к такому убивающему удовольствию, но отказаться не посмела. Я думала — это приблизит меня к тебе. А сближение было для меня главной целью.

В конце концов, от одной сигаретки ничего не случится. Правда ведь?

Дрожащей рукой я взяла у тебя легкую ядовитую палочку. Они всегда такие твердые? Твои глаза в тот момент были добрые, и в них промелькнула даже какая-то веселость, которой я не замечала раньше.

Я перевела взгляд на предмет в моих руках и невольно улыбнулась. В сигаретной обертке пряталась розовая конфетка — такие очень любят покупать детишки, комично изображая заправских курильщиков.

— Спасибо, — уже более уверенно и тепло сказала я, нервно теребя шуршащее лакомство. Я снова подняла взгляд на твои глаза: тусклые, грустные, но добрые. Душка ты — даришь детям конфетки. И зачем тебе вообще эти игрушечные сигареты?

— Тебе тоже, — твой голос был непоколебимо спокоен, но пробирал насквозь: я все еще не успела привыкнуть к тому, что ты заговорила. — Восхитительное художество. Но я не могу улыбаться.

Я почувствовала стаю летящих мотыльков где-то в глубине души. Получить комплимент от тебя оказалось самой высшей похвалой для художника. Ты очаровала даже своим необычным языком: еще никто не называл плоды моих стараний художеством — только рисунками, изображениями, картинами. Может, это значит что-то необычное? Мол, у всех рисунки-картинки, а у меня получилось целое художество.

Мне не понять тебя, девочка. По крайней мере, сейчас. Но я не могу не радоваться хоть малейшему проявлению чувств.

Вместе со счастливыми мыслями в голове наплодились новые вопросы-мучители. Почему ты не можешь улыбаться? У тебя повреждения лицевых нервов? Или ты, переживая постоянные неудачи, просто разучилась выражать эмоции?

Сколько я ни копалась в себе, так и не сумела составить адекватное предположение. Стремительно увеличивающаяся гора вопросов лишний раз доказывала мою красно-коричневую одержимость, которая медленно выбивала разум из-под контроля.

Но спросить я у тебя не могла — не смела, хоть и держать позиции было все сложнее.

Ведь зачем тебе делиться секретами с любопытной четырнадцатилетней малявкой?

Немного задумавшись о чем-то, я могла сильно увлечься, незаметно начиная бороздить просторы собственной антиреальности. Сейчас случилось точно так же — утонув в твоих карих глазах, я надолго погрязла в размышлениях, а когда очнулась, то увидела перед собой лишь два знакомых гаража.

Ты исчезла. Как и всегда.