Этот день я встретила в больнице. Светлое помещение, где все было до омерзения стерильным: белые кровати, простыни, простецкие деревянные столики и шкафы… Как же тошнило от этого!

Врачи сказали, что вот-вот выпишут. В принципе, странно было бы, если б меня оставили здесь надолго: травмы побаливали только чуть-чуть, а самым серьезным повреждением был перелом руки, на которую наложили гипс. Но знаешь, художнице жить со сломанной правой… Наверно, ты лучше меня поймешь, если скажу, что кроме тебя и мольберта с красками у меня ничего нет. А теперь я не только не смогу за тобой следить, но еще и изображать на холсте.

Чертовски паршиво, ведь я промотала последнее, что у меня было. А первое, и самое важное, вероломно забрали эти люди, которых я еще должна слушать. Сердце будто сжигало изнутри едкой досадой, все чаще посреди ночи я просыпалась от кошмаров — каких-то абстрактных, которые я ни за что потом не могла вспомнить, и иногда после них мое лицо было мокрым от слез. Черт, как бы меня не перевели в какое-нибудь психиатрическое отделение… Интересно, тут такое вообще есть?

Хм… «кроме тебя и мольберта»… Забавно, правда, я выразилась, учитывая, что мольберт мне одолжила подруга, а ты никогда и не была моей.

Это чертовски убивает своей безысходностью. Тяжелый груз из печали, который медленно, но верно тянет меня к земле.

Родители мне так и не позвонили. Впрочем, за этот учебный год они ни разу не удосужились позвонить и узнать хотя бы, как у меня дела. Да и я по ним уже не так сильно скучаю. Может, это к лучшему.

Врачи говорили, что проводят какое-то обследование. Скорее всего, проверяют мою принадлежность к несчастным жертвам розовой конфетки. Подумать только, во всем виновата ты… Ты, моя милая девушка, чуть не отравила меня, но успела — моих друзей.

И почему мое отношение к тебе не изменилось?

Может, потому что я не верю очевидным вещам. Не верю своим учителям, этим громадным дяденькам-охранникам и полицейским, арестовавшим тебя.

Да, я знаю, это была ты, ведь даже в темноте, даже с разбитым лицом и болью во всем теле я не могу не узнать твой маленький стройный силуэт и твою уверенную походку, которой ты смиренно шла навстречу людям в форме.

Я верю тебе, девушка цвета жженой сиены. Я верю твоим глазам, я наивно повелась на их доброту.

Завтра всем нам уже на учебу, ведь преступник был пойман. Студгородок вздохнул счастливо и свободно, только моя душа выла белугой. Больше всего меня волновало, что сейчас с тобой? Я не могла думать ни о ком другом.

Я упорно тренировала левую руку, пытаясь нарисовать абсолютно чуждый мне образ. Вернее, сначала я попробовала нарисовать тебя, но, посмотрев на неуклюжую мазню, поняла, что не имею права очернять такую красоту, и моей временной жертвой стал лектор по математике.

* * *

— Ну, как ты, хорошо? — интересовались друзья, как только я была доставлена в пределы студгородка. Вчера они так же радостно встречали Женьку, которого почему-то не очень обрадовала новость об отмене его поездки домой, дня через два вернется Вадя, ну а сегодня моя очередь быть центром внимания.

Мне было тепло и уютно в их компании. Мы беззаботно гуляли по школьному парку, и нас обдувал легкий ветерок. Сегодня даже погода была приятная — ни тучи на небе, ни тем более дождя, а грязь высохла под лучиками ясного солнца.

Я старалась не думать о плохом, но все равно боль за тебя грызла меня изнутри.

Я отвечала, что мне хорошо. Они, конечно, человечки отзывчивые, но правду им знать абсолютно ни к чему. О том, как я себя накручиваю из-за опасной преступницы. Хм. Они не поймут.

— Эй, Мира, почему ты такая молчаливая? В честь тебя ж вся гулянка! — шутливо заметила Ксюша, приобняв меня на ходу.

— А я когда-то отличалась говорливостью? — так же несерьезно поинтересовалась я.

Хотя ведь правда, еще год назад я рот не закрывала, безостановочно повествуя о чем-то, как я считала, безумно важном, но сейчас уже не имеющем ценности. Как радиовещатель.

Что ж, можно все списать на привычку, перенятую у тебя.

И это хорошие изменения, ведь теперь я выгляжу менее глупо.

— Может, Мира сыщиком хочет стать, — зачем-то сказал Юра, многозначительно посмотрев на меня, и, хохотнув, прибавил: — А длинный язык у сыщиков не очень-то ценится!

Мы дружно посмеялись, восприняв все как шутку. Только это одна из тех мерзких шуток, в которых есть доля правды. Последнее время Юре удавалось так метко пошутить, что эта самая доля правды прям пробирала меня, задевала за живое и отыскивала в голове соответствие.

И еще этот странный взгляд, будто заговорщицкий. Мне кажется, он о чем-то знал, пытаясь намекнуть мне о своих знаниях.

Скорей всего, так и есть. Ведь он единственный, кто хотя бы раз упомянул в разговоре тебя, назвав хорошенькой девушкой.

И эти мысли разъедали все той же эгоистичной досадой. Я не хотела делиться ни с кем ни тобой, ни твоим секретом. Которым ты не стала бы делиться со мной.

Глупо, правда? Не делиться тем, что никогда не будет мне принадлежать.

Тебя не было со мной, и твое окошко уныло пустовало напротив моего. Было так скучно, и я до дрожи в коленках мучилась этим, вроде бы безобидным, чувством.

Наверное, хорошо, что тебя упекли куда-то, ведь даже если ты девушка жженой сиены, тебе нельзя вредить чужим жизням.

Нет, плохо.

Тебя упекли в невыносимо жуткое место, которое дети равняют с избушкой на курьих ножках.

Я — тот же ребенок, причем меньше своего возраста.

Однажды в пять лет мне сказали, что моих родителей забрала Баба Яга. Тогда меня повезли в какой-то абсолютно незнакомый, но богатый дом, к какой-то непонятной тете Люде.

Спустя лет пять они вернулись от старой карги.

Лучше б не возвращались.

Скорей всего, это самая страшная мысль, на которую был тогда способен мой детский мозг.

Для меня осталось непостижимым, как так могло произойти. Как это мои родные, добрые и самые-самые лучшие папа с мамой так легко поддались проклятью сказочной злыдни?

Вдруг то же самое случится с тобой?

* * *

Иногда ты мне так напоминаешь внучку Бабы Яги. Или хотя бы дальнюю ее родственницу.

Ведь я до сих пор, как заколдованная, коротаю вечера, устремив невидящий взгляд в сторону твоего окна. Подперев локтем подоконник, а ладонью — щеку.

Рисовать больше не хочется совсем.

Вздрагиваю от стука в дверь.

Кто мог быть? Все пацаны ушли гулять, прихватив заодно моих соседок. Я предпочла отдаться меланхолии. Это успокаивало.

А на часах ровно шесть тридцать.

Вмиг комнату поразил яркий свет, и я рефлекторно зажмурилась.

Юра.

— Не знала, что вы так рано вернетесь, — спокойно ответила я, пытаясь безболезненно открыть глаза. 

Парень по-хозяйски прошел до Ксюхиной кровати и сел напротив меня.

— Видимо, не ждала.

Он смотрел мне прямо в глаза, наверное, специально. Его взгляд был прямолинеен и туп, но вместе с тем непонятен и загадочен.

Но все это и вполовину не так, как было в твоих глазах, внучка Бабы Яги. Его взгляд не вызывал во мне никаких чувств, даже неприязни. Просто ничего.

Такое редко — отсутствие всяких ощущений, когда кто-то готов заживо сжечь одним зрительным контактом. 

А в Юриных глазах неуклюже поблескивало очень сильное пламя.

Но ведь любой костер потухнет, если его не снабжать палками и углем?

Слишком пусто. Когда я находилась одна со своими мыслями, мне и то не было так пусто — я чувствовала твое присутствие.

И если ты иллюзия, то живая.

Я теряюсь в двух случаях: когда эмоций слишком много и когда их нет вообще. Вне компании мой друг на пять с плюсом обеспечивал мне второе.

— Почему ты не гуляешь с Ксюхой и остальными? — сдавленно улыбнувшись, спросила я.

Парень слегка покраснел. 

— Раньше я думал, что с ними интересно, но понял, что нашу банду оживляешь ты.

Что ж, польщена. Никогда б не подумала, что смогу что-то оживлять — всегда считала себя занудой и тихоней, сейчас, к тому же, еще и неразговорчивой. Впрочем, я вполне была довольна своим положением.

А в статус заводилы больше всех метила Ксюша. Не я. Да и благодаря ей, собственно, наша компания стала такой, какая она есть. Без нее, быть может, Юра вообще бы про меня не знал.

— Ну, в общем, спасибо, — мой голос был бесцветным. — Не буду врать, что стараюсь, потому что мои старания сводятся к рисованию и частично учебе.

Скорее всего, такое безразличие звучало немного грубо. Но если бы я сказала что-то вроде: «Ой, не ожидала! Боже, как приятно!», это была бы уже не я.

И когда я успела стать такой безразличной?

После того, как потеряла тебя? Ведь разве не это самое ничего чувствует человек, оставшийся без цели, без смысла?

— Ты такая искренняя, — как-то грустно бросил мой собеседник, поспешно выйдя из комнаты.

* * *

А через час в скорую помощь поступило новое сообщение о жертве.