— У вашего друга проблемы с сердцем. Это врожденное, и подобные приступы вполне характерны, хоть и нежелательны. Просто немного переволновался.

— Вы точно врач? — нахмурилась Ксюша, подозрительно глядя на незнакомца в белом халате.

Ее провести сложно, она тут знает всех!

— Нет, конечно, нет, — как-то печально вдруг воскликнул парень и, будто бы от безысходности, снял халат. — Я… его брат.

Ксюша прищурилась еще более недоверчиво.

— Ты же учишься за тридевять земель отсюда…

На что он заявил, как само собой разумеющееся:

— И что? Если ты думаешь, что родственники не переживают друг за друга, то ты заблуждаешься. По крайней мере, во мне и Юре.

Это было так откровенно, что тронуло. Наверно, Юре повезло с семьей. Во всяком случае, с братом.

У меня никогда так не было.

Мои родители… Эх, они мне все-таки позвонили. Совсем недавно, чтоб уточнить насчет оплаты за обучение. И пожелали мне удачи на конкурсе.

Я и не ожидала, что они вспомнят про ежегодный конкурс творческих работ. Но вот то, что они забудут про мою загипсованную правую — об этом им сказала наша классная, — я ничуть не сомневалась.

— Мира! Алло, гараж! — услышала я истеричный вопль подруги, ставшей, по-видимому, моим проводником в реальный мир.

И тут же очнулась.

— Да-а, в последнее время ты стала та-акой разиней! — намеренно растягивая слова, усмехнулась Ксюша, слегка стукнув меня по плечу. — Пойдем уже, завтра снова его навестим!

— А каждый день — не навязчиво?

— У него приступ был, так что сегодня не считается!

И я, молча кивнув, пошла следом за своей подругой. Видимо, идти следом вошло уже в привычку.

* * *

В комнате Ксюша вела себя иначе, чем на людях.

Вернее, сначала она пошла к парням из соседнего блока, думая, что так сможет поднять настроение, но через полчаса вернулась и начала бузить, как сказала бы она сама.

— Сука! Стерва! — она била кулаком по столу, будто именно ему были адресованы эти слова. — Ненавижу ее!

Так говорить о тебе… Это раздражало, это выводило из-под контроля, но я была слишком спокойной и счастливой, чтобы ругаться с соседкой.

Настроения было жалко, поэтому я взяла волю в кулак.

И тут же выпустила.

Потому что Ксюша схватила мольберт и приготовилась ударить им в стену.

— Положи его! — на автомате крикнула я, на секунду забыв, что мольберт принадлежит ей.

А потом, вспомнив, уже тише прибавила:

— Пожалуйста…

Ксюша таращилась на меня, прожигая невиданной свирепостью, а потом… положила ценную мне вещь на место, и сердце возликовало от невероятного облегчения.

Пусть лучше мучает несчастный стол.

— Эта тварь довела Юру до такого состояния, а ты ее… — соседкин тон вмиг стал тихим и крайне удивленным, — рисуешь?

Она уставилась на портрет, который был на мольберте.

Ну что с меня взять! После встречи с тобой на меня нашло вдохновение. Да и правая более-менее освоилась.

— Мира, что это такое? — уже спокойно и чересчур серьезно. — Она тебе нос сломала, напакостила Юре, а главное — чуть всех тут не перетравила, а ты… Может, ты с ней заодно?

И тогда…

Я действительно не помню, когда в последний раз чувствовала что-то вроде этого. То, что было тогда с охранниками — и рядом не стоит.

Оно сильнее, ощутимее, больше и… вызвано собственной соседкой?

Это было жесткое отчаяние. И несправедливость. Я должна была привыкнуть, но что-то снова сподвигло меня на агрессию:

— Она не виновата, как ты не понимаешь! — выкрикнула я, ошарашив собеседницу. — Разве ты не видишь?! Она… Она… Да прекрати уже лезть куда не следует!

И тут я осеклась.

Потому что я говорила это с полной уверенностью, будто являюсь частью… Частью твоего непонятного мира.

Это, наверное, чертовски нескромно.

«Ты — моя».

Я уже давно поймала себя на том, что мне до дрожи нравится повторять это в мыслях. Я мечтала об этом так навязчиво, что, кажется, поверила. Особенно после недавних событий.

Это простительно, моя милая девочка?

Просто когда я вспоминаю, как ты обнимала меня, я растекаюсь… От счастья, от еще большего желания с тобой сблизиться. И от осознания, что этого до боли мало.

Такая наглость, наверное.

Ты точно моя?

Скорее нет.

Потому что я так боюсь. Боюсь, что ты разозлишься, узнав о моих глупых детских грезах.

Боюсь, что ты уже знаешь все.

* * *

После той перепалки мы с Ксюхой так и не заговорили.

Мне было пофиг.

Я лежала на подоконнике, беспокойно всматриваясь в окно напротив — заведенная мыслями о том, что тебя освободили, я верила, что ты непременно объявишься.

Непременно вспомнишь меня, снова улыбнешься, и тогда…

Бывало, отвлеченная постоянными щелчками Ксюшиного ноутбука, я раздражалась, рефлекторно переводя взгляд на свою соседку — она опять с кем-то переписывалась.

Долго так, увлеченно. Ее редко можно увидеть такой заинтересованной, слишком уж легко сменяет интересы.

Не то, что я.

В один из таких моментов — когда внимание было на Ксюше — я поймала ее взгляд на себе.

Он больше не был злым. Все правильно. Как у большинства общительных людей, в ее фишку не входит горячиться — по крайней мере, слишком долго.

Она попыталась улыбнуться.

— Знаешь, Мира, может, я не говорила, — вздохнув, с легким весельем начала девочка, — мы с тобой ведь подруги, и нам нечего сраться по пустякам. Мне насрать на твою эту…

Начала разговор про тебя? Что-то новое.

Ну конечно. Кому как не болтливой Ксюшке сломать систему?

— Я тут скорешилась с Максимом, оказывается, он ее знает… Берту твою.

Берту.

Это сразило до конца.

Это было просто имя — то, что обычно узнается в первые минуты знакомства.

Только для меня почему-то даже это стало чертовски недостижимой тайной.

Как так?

Она узнала за пять минут — не следив за тобой несколько месяцев, не пытаясь залезть в тайны твоей загадочной сущности.

Я чувствовала зависть. Обидную черную зависть.

Потому что я сама хотела тебя раскрыть. Вернее, чтобы ты мне открылась, когда мы сблизимся.

Черт.

Черт.

— Ксюш, ты из любого можешь вытрясти инфу! — сказала я одновременно с наездом и восторгом.

— Я польщена, конечно, но имя может узнать и пятилетка.

Это уже задело.

— Немудрено, что ты до сих про не прошарена, — продолжила она более мягко. — Комплексы — дело страшное. Максим сказал, что она ужаса смешно произносит «р», вот и стремается.

Так вот как, оказывается, объясняется твой особенный лексикон, Берта. Все эти слова… И редкий выход на контакт.

Так просто, Берта, так просто.

Узнать человека легче, чем кажется на первый взгляд…

Может, есть те, кого ты не «стремаешься», кто видел тебя естественной и для кого ты открыта?

Да тот же Максим — он же знает твою «р», может, знает и все остальное…

Максим явно чего-то не договаривает…

А раз есть такой человек, значит это вполне возможно. Значит я тоже могу тебя узнать…

Проснись…

И — о боже — Берта… Как же идеально звучит!

— Проснись! — из раздумий меня вывел недовольный голос Ксюши. — Я что, сама с собой разговариваю?

Ну вот. До меня только сейчас дошло, что, пока я мыслила, соседка раза три пыталась до меня достучаться. Какой из меня сыщик, если сразу не обращаю внимания на столь очевидные вещи?

Надо завязывать.

— Да ладно тебе, Ксюш, — воскликнула я, примирительно улыбнувшись. — Что ты хотела рассказать?

— Про Берту твою, конечно. Максим пока вежливо отмалчивается, но я умею разводить людей на беседы…

«Про Берту. Про тебя. Рассказать. Наконец-то».

Внутри все как будто снова зажглось. Взгляд, наверно, стал маньячно-диким — глаза ведь зеркало души?

Это был слив. Безнадежный слив — я понимала — поднятие лапок вверх и отказ почти от всего, что я добилась за те месяцы слежки.

Но ведь ребенку, который не может достать игрушку с полки, зачастую помогают? А я — тот же ребенок.

Только ты не игрушка, конечно же. Ты больше. Ты…

— Ну что, готова к потоку неебической информации? — до неприличия эмоциональный голос соседки вмиг вывел из строя. — Спрашиваю, готова?!

Вот и все — вершина моего интереса, без пяти минут достигнутая цель.

Я замялась.

А точно готова ли?