— Ты права, она невиновна.

Ксюша произнесла это слишком невозмутимо, даже с долей сожаления.

А у меня внутри все на раз потеплело, наполнившись густой, почти обжигающей радостью — и на устах выскочила легкая умиротворенная улыбка.

— Я же говорила! — вырвалось у меня с нескрываемым торжеством. — Говорила, говорила, а ты!..

Я сорвалась. Не справилась с собственными чувствами. Рот захлебывался от радости, сердце прыгало, кровь приливала к телу, проявляясь ощутимым жаром.

«Я же знала все. Знала, Берта…»

Соседка как-то странно на меня посмотрела.

— Рано ликовать, — она невесело усмехнулась, еще мрачнее продолжив: — То, что произошло с ней — закон бумеранга. То, что произошло с Максимом — собственно, старт.

Я вопросительно уставилась на подругу.

— Что с ним произошло? — осторожно, вполголоса произнесла я, вмиг потеряв готовность сыщика.

Внутри снова все сжалось. Или разразилось ноющей болью.

Я сто раз настроилась на любую возможность исхода, и именно от этого секунда ожидания казалась мне адской мукой.

— Однажды летом отрывался он в клубе своего города со своей девушкой Машей. Любовь была до усрачки, в частности, со стороны Максима, а там — бабах! — Ксюша грустно улыбнулась, говоря с несвойственной ей серьезностью. — И встречается та самая Берта. Через некоторое время и всякие там адаптации Маша вдруг понимает, что Максим ей нафиг не нужен, а потом и завязывает с ней отношения.

На этой странной ноте подруга задумчиво замолчала, будто забыв про рассказ.

— Алло, гараж! — нетерпеливо окликнула я соседку на ее же манер. — И что?.. Дальше-то что?

— Ну, что? — выдала она с такой интонацией, будто и так должно быть ясно. — Избили ее сильно, что аж говорить не могла, — голос рассказчицы показался мне недопустимо каменным. — Накатала, естественно, заявление, и, побоявшись всего этого процесса, пустила дело на самотек: в результате, прижали невиновного Максима как первого подозреваемого… Что на это скажешь?

А что я?

Я мысленно готова была убить подругу за такую бездушность — в частности, за этот тупой вопрос, за толику насмешки в нем. За явно выраженную к тебе неприязнь, казавшуюся мне сродни издевательству…

Информация была тяжелой для усвоения, а последняя реплика отдалась во мне неприятной злостью — она коробила дорогие мне чувства.

Я пыталась взять себя в руки.

— Посмотри на это под другим углом, — я сделала глубокий вдох, как бы подытоживая. — Наверняка реальный преступник был настолько страшным человеком, что копаться в этом опасно для них обоих.

Но вот собеседница сдерживаться явно не собиралась.

— Да что ты несешь?! — вспылила Ксюша, откровенно изничтожая взглядом. — Из-за нее жизнь невинного могла пойти под откос, а ты… — подруга сорвалась, не найдя слов, в довершение злобно выплюнув: — Да что она с тобой сделала?

Словом, бездушность была только в отношении к тебе.

И это выбесило только больше.

— Не надо осуждать людей, если ни фига не знаешь! — с тем же жаром ответила я, растеряв свою собранность. — Ведь ты опять за свое: слышишь звон и не знаешь, где он.

Щелк. Скрипение открывающейся двери.

Мы моментально затихли.

— Юра! — с щенячьей радостью крикнула соседка, вмиг забыв про наш спор.

Но парень, не отреагировав, отрезал:

— Ошибаешься, Мира. Меньше всех об этом знаешь как раз ты.

Отчего в сердце досадно екнуло.

Да-да, он прав, я всегда это знала.

Но удар по самолюбию все же был ощутим.

— Тогда, может, тоже просветишь меня? — злобно выплюнула я, чувствуя себя не в своей тарелке.

— А что просвещать? — приятель хмыкнул. — Мы добились пересмотра уголовного дела. Обоих. Берте помогать не хотелось совершенно, но…

И тут он осекся, резко покраснев.

— Но, но что? — зажженная новой зацепкой, я сумасшедше схватила Юру за плечи, как бы боясь снова потерять ценный источник — тот вздрогнул. — Она грозилась рассказать, что это ты ее подставил? Ведь ты тоже следил за ней, так?!

Последнее вырвалось неожиданно для меня. Ни разу не вертевшаяся до этого мысль — крик подсознания.

Безумно испугавшись собственных подозрений, я сменила маниакальный взгляд на какой-то виноватый.

Юра кипел.

— Я? Да как ты вообще… — он запинался от переполняющего возмущения. — Отравление провернули друзья Максима, будучи в состоянии опьянения, а я… — он звучно выдохнул и грустно, но уже спокойно произнес: — Ты просто мне нравишься, Мира. И я не хотел, чтоб ты знала, что я… — он сорвался, обессиленно сев на кровать.

— Следил за тобой, пытаясь уберечь от нее, — договорила Ксюша, отчего-то тоже погрустнев.

Наверно, сейчас была моя очередь все подытожить. Наверно, Юра ждал от меня хоть какого-то ответа на его признание.

И уж наверное, после этого откровения у меня хоть что-то в душе должно было пошевелиться.

Нет.

Ведь я волей случая бросила взгляд на твое окно и — это был удачный случай — моментально потеряла связь с внешним миром.

Что-то щелкнуло в голове, как выключатель на третьем этаже соседней общаги. Вспыхнул свет.

А перед взором вновь мелькнул твой изящный силуэт.

«Боже, боже, боже…»

Я забыла, как дышать — на короткий миг.

Рефлекторно глянула на часы — ты как раз собиралась уйти.

Ровно шесть тридцать…

Неужели как раньше?

* * *

Я рванула, не задумываясь, не оглядываясь, наплевав на возгласы друзей. Вмиг послав всю нормальность к чертям.

Срываясь, ведомая единственной целью успеть.

Спускаясь по серым ступенькам, я невольно взглянула вверх — природа, казалось, грустила вместе со мной. Плачущее небо затянулось тучами, осенний ветер легким морозцем колол кожу, а потревоженные во время моей миссии листья настойчиво шелестели.

Осень — печаль на поверхности, пронизывающая порой до боли тоска, серость, дирижирующая оркестром призрачных красок.

И это неоднозначность. Тяжесть, скрытая дымкой легкости, для меня крепко связанная с тобой.

Я люблю осень. До дрожи, до жара, до сдавленных мук, которые мне так по вкусу. А ты — краска жженой сиены, прячущаяся в оркестре осенней палитры.

Я чувствую тебя, я рисую тебя, я существую тобой, я…

Наконец добралась.

Наши с тобой гаражи уже вошли в обыденность. И грязь неаккуратных дорожек, и терпкий запах табачного дыма. Но ты — нет. Я не вижу гаражей, не вижу сосны, не вижу, не вижу, не вижу…

Спотыкаюсь, чуть не падая.

Ты.

Здесь.

Берта.

И — пауза.

Водоворот в голове, всасывающий мысли, воспоминания, картинки…

Ты меня обнимаешь — я плачу. Я счастлива. Я не боюсь.

Берта.

И — ураган, уносящий слова друзей. Они копаются в архивах, я — в тебе. В них — ничего, в тебе — все.

— Берта, — срывается с губ.

Ты смотришь на меня, все так же до тошноты обычно, все так же индифферентно. И я держусь так же спокойно, как динамит, еще не взорвавшийся.

— Да? — ты улыбаешься. Дьявольски милая, адски изящная, раздирающе все к чертям идеальная. Ты — зажигалка. Я — смело подхожу на опасное к тебе расстояние.

— Кто ты такая?

Я пялилась на тебя из окна соседнего общежития, незаметно ходила по пятам, пытаясь запомнить твой облик, но ты все равно умудрялась исчезать из виду, оставляя меня в вечном неведении.

Не смотри на меня так странно, господи. И, черт тебя возьми, хватит так глупо улыбаться, а то я взорвусь.

— Ты забавная, — сказала ты, затянувшись. — Такие, как ты, в школу ходят, а не за мной.

Щеки вспыхивают.

Все вспыхивает, затем — переворачивается, и еще, и еще…

Я-не-знаю-почему-спокойна.

— Ответь на вопрос.

Ответь. На. Гребаный. Вопрос.

— Что ты хочешь?

С первого дня мне чертовски хотелось подойти к тебе и познакомиться. Ты казалась мне интересным человеком.

И умоляю, убери эту странную гримасу.

— Все, — и тут меня прорывает. — Кто ты такая? Почему ты такая? Что ты любишь? Что тебя беспокоит? Ты настоящая? Все хочу знать. Все, все, все…

«Мира, прекрати».

Хлопок — где-то в мозгу. Я смотрю в твои глаза. Выразительные, красочные, недостижимые…

Ты смотришь в ответ. Наивно, непонимающе, с детской теплотой. И мне становится так тесно от атакующих голову мыслей, так жарко от вспыхивающих в сердце эмоций…

Я почти задыхаюсь.

— Я… — ты улыбаешься, ты пытаешься подобрать слова, ты…

Затыкаешься, потому что я не даю тебе договорить. Потому что вдруг не хочу тебя слышать.

Потому что я впервые чувствую злость из-за того, что всю гребаную осень потратила на шпионство, пытаясь узнать о тебе как можно больше.

А ты улыбаешься. Ты наивно смотришь. Тебе почти все равно.

И ты, черт возьми, так успешно не замечаешь очевидного…

— Вообще плевать, — уже уверенно, но немного боясь собственного перепада. — Сколько можно ускользать? Сколько можно быть такой…

Я срываюсь на крик, чуть не плача. Ты смотришь обеспокоенно, и это только раззадоривает.

Подбегаю к тебе и сдуру хватаю за руку — чтоб не убежала.

«Как глупо, как глупо…»

— Плевать, — снова зачем-то бросаю я. — Я давно следила за тобой. Я давно пыталась узнать о тебе. Я выучила твои привычки, запомнила режим, но все равно каждый долбаный раз, пытаясь разгадать тебя, находила лишь новые вопросы. — Убери этот заинтересованный взгляд, перестань слушать меня так внимательно, заткни — ты сможешь, — потому что я себя боюсь. — Но когда я узнала, в чем дело, я почувствовала, знаешь, что? Мне все равно. Преступница или нет, сколько темного в твоем прошлом, — голос срывается на шепот, разум мутнеет. — Ведь я вижу тебя. Не личное дело, не тайны и не мысли, а человека, который обескураживает меня с первого взгляда. И я вижу достаточно, чтоб моя нормальность улетела на космическом дирижабле, а сама я — рассыпалась к чертям, превращаясь из простой художницы в одержимого одной идеей творца…

И вдруг — кинжалом — что-то проясняется.

Я осекаюсь. Я вмиг усваиваю, что сказала несколько секунд назад — в животе все сжалось от страха, вмиг отдавшегося мурашками — я застываю в немом шоке, что уже радует.

Твое лицо наконец серьезно. Ты смотришь въедливо, будто снова пытаясь подобрать слова, но кажется, что их просто нет. А вместе с неприятно-горячими мыслями на голову падают холодные капли — начинается дождь, и это чертовски символично.

Твоя сигарета падает, и я резко нагибаюсь, чтоб ее поднять. Быстро, неаккуратно, желая укрыться от изучающего взгляда, и, увы, на пике захлестнувших эмоций вновь забываю про осторожность.

Падаю вместе с ней — ты, рефлекторно затоптавшая ее, невольно оказываешься в зоне действия моей неуклюжести, а потому валишься вместе со мной.

Господи, на меня.

Ты снова. Так близко. И ты такая хрупкая, почти невесомая, что стук моего сердца кажется гораздо ощутимей твоего тела.

Я на спине, ты на мне.

— Ты как? — звон собственных мыслей почти заглушает твой голос. Перед глазами играют звездочки, отчего твое лицо теряет черты.

«Боже мой, мне сейчас так, так…»

Все мутнеет, падает в бездну, крутясь где-то на заднем плане. Только тяжелеющие капли пытаются вернуть реальность. Тщетно, тщетно, тщетно.

И ты специально так смотришь, девочка? По-детски, наивно и чертовски провоцирующе.

Девочка здесь по паспорту я.

Твои губы, раньше каменные, теперь — мягкие, так притягивают, что даже малейшее движение будоражит разум сумасшедшими мыслями…

И я поддаюсь.

Вернее, в тот момент кажется, что я — ничего, а моей рукой кто-то руководит, проводя по нежной коже твоих щек и притягивая ко мне.

Потому что сама я точно бы не догадалась.

Потому что сама я была способна только с распахнутыми от шока глазами, зардевшись от растерянности, наблюдать за происходящим.

Твои губы, влажные, бархатные, потрясающие, касаются моих. Пересохших, неподатливых, скованных смущением.

И сейчас ты реально близко. Ты — мечта, казавшаяся недостижимой, сейчас целуешь меня, а я чувствую то, что, по моим представлениям, должны были дать мне сухие поиски.

Плевать на поиски.

Мое самосознание летит к чертям, оставляя место удовольствию. Вызываемый тобой прилив нежности уже не простой отрыв от реальности, это достижение чуда…

Я счастлива, Берта. Благодаря тебе. Счастлива, счастлива, счастлива.

Резко гремит гром — и дождь превращается в ливень. Я ошарашено дергаюсь, едва не разорвав контакт, и закрываю глаза — так ты кажешься ближе. Я подаюсь вперед и вздрагиваю — твоя рука ласково проводит по волосам, а потом прижимает, увеличивая давление губ.

Ты хочешь углубить поцелуй, а я, обмякнув, бесспорно тебе позволяю и чуть сильнее приоткрываю рот. Твой язык легко проскальзывает внутрь, и — стоит говорить, как я теряюсь, как бледнею, как столбенею не в состоянии что-либо делать, потому что меня чертовски подкашивает одним лишь странным волнением.

Наверно, ты это видишь. А я погружаюсь в упоительный мир почти волшебства, сопровождаемая оркестром разбушевавшейся природы…

Осень играет контрастами, приумножая мощные краски твоего великолепия. Я чувствую их на себе. Я чувствую тебя. Ты рядом, Берта, остальное — неважно.

Ты — моя.

Вдруг что-то падает, вмиг унося с собой все.

Ты кричишь — я открываю глаза.

Ненадолго.

Последнее, что я вижу — летящее дерево.