— Еын, останьтесь на минутку, — слышит девушка голос профессора. Она кивает, продолжая энергично собирать вещи. Последний семинар закончился, и осталась только практика, до которой время еще есть.

— Что-то случилось, профессор?

— Ты точно уверена, что не хочешь остаться здесь после практики и защиты диплома? — мужчина с легкой проседью и в очках тонкой оправы устремил светлые глаза на девушку, которая опускает взгляд и немного мнется, стоя перед ним.

— Это мое окончательно решение, профессор. Как бы мне здесь не нравилось, но я должна вернуться. На это у меня свои причины, — наконец отвечает девушка. Она и так слишком много времени провела в другой стране, на другом континенте. Она скучает по дому, по Чонгуку, по Сынхи. Ей просто необходимо вернуться, несмотря на желание остаться.

— Жаль это слышать. Ты очень сильно поднялась в профессиональном плане, чтобы уехать туда, откуда приехала. Мы можем предложить тебе место для исследования и работы…

— Извините, но меня это не интересует, — вежливо говорит девушка, слегка наклоняя корпус вперед, как бы извиняясь. — Я приехала сюда, чтобы получить знания в определенной области и вернуться, чтобы завершить начатое. Это мой долг перед тем, кого я бросила.

— И именно поэтому ты посветила себя изучении депрессии и методам ее лечения? — спрашивает мужчина, снимая очки и протирая глаза. Его не перестает удивлять эта кореянка, которая прилетела в Канаду, имея недостаточный уровень знания языка.

— Так и есть. Можно я пойду? — Еын смотрит на часы. Если она сейчас не поторопится, то точно опоздает на практику. Профессор кивает и углубляется в разложенные бумаги.

Девушка слегка кланяется, а после выходит из аудитории. Остался месяц. Месяц до того, как она защитит диплом и вернется обратно. Она помнит, как к ней впервые пришла О Сынхи, как ее тело было напряженно, и она боялась сказать хоть слово. Еын пыталась ей помочь, но все время упиралась в то, что у нее недостаточно знаний. Она боялась навредить Сынхи, назначить или сказать что-то не то. И поэтому, когда ей позвонил профессор с университета и спросил, не хочет ли она поехать на год в Канаду, Чан немедленно согласилась. Девушка, которая должна была поехать, резко передумала. Несколько недель Еын переделывала документы, визу, и чем ближе приближалась дата отлета, тем нервознее она была. Психолог видела, что Сынхи страдает сильнее с каждым днем, что не может справиться. Чан видела боль и огорчение в глазах школьницы, ей самой не очень хотелось расставаться с Сынхи, но она была вынуждена. Вынуждена была оставить человека с депрессией, зная, что повлечет за собой, и всё это просто для того, чтобы вернуться и помочь ей. Она верила, что сможет, ведь сейчас Еын знает гораздо больше, чем раньше, знает все нюансы, которые важны.

Она быстро идет по шумной улицы, рядом скользят толпы людей, спешащих по своим делам. Девушка заворачивает за стаканом кофе, без которого она напросто уснет через каких-то два часа. За год нескончаемой работы и учебы она спит несколько часов в сутки, живет на кофе и старается поглощать информацию, новый язык и просто как-то жить. Горький кофе, который уже так приелся, обволакивает стенки горла и согревает. Хотя Еын с удовольствием бы купила какое-нибудь латте, но здесь оно не такое, какое было в Корее, да и распространенность Старбакса говорит за себя. Она хочет вернуться ради нескольких важных вещей в ее жизни, и плевать кореянка хотела на престиж в Канаде, если здесь не будет того, что ей дорого.

Высокое здание, белые стены, постоянно снующие родители и мрачные подростки. Она направляется в выделенный кабинет на пятом этаже, где совсем скоро будет сидеть ее первый пациент за всю практику. Хотя девушка и до этого вела сеансы, но они не были такими, как на ее работе в Корее, или, как те, которые будут сейчас, стоит ей войти в кабинет под номером 512. Белый халат, полупустой стаканчик кофе на столе, легкий выдох, и Еын садится на кожаное кресло. Небольшой кабинет в коричнего-зеленых тонах окружает ее, но она ждет первого пациента из клиники. Затяжная депрессия. Так гласит история болезни, лежащая перед ней. Парень, семнадцати лет.

«Столько же, сколько и Сынхи», — думает девушка как раз в тот момент, когда раздается стук, а после входит парень в светлой пижаме и с растрепанными волосами.

— Вы мой психолог? — тут же спрашивает, присаживаясь в кресло. Смотрит с вызовом в глазах.

— Да. Здравствуй, Генри, — мягко отвечает Еын, слегка улыбаясь. — Как себя чувствуешь?

— Отвратительно, хочу вскрыться. Жалко, что нет острых предметов в палате.

— Почему у тебя такие мысли?

— Разве должны быть причины? — удивляется парень. — Хочу и всё.

— Хорошо. Тогда, как дела в семье? Всё ли у тебя хорошо там? — меняет тему Еын. Она немного нервничает, вспоминает все знания и практические работы.

— Естественно нет! Папа ушел из семьи к какой-то шлюхе, из-за которой он переписал наследство на нее. Потом он умер, точнее его убили, но никто не стал это доказывать, и дело закрыли. Мама начала пить, в школе начали издеваться, оценки стали ухудшатся. До мамы эта новость дошла, и она начала срываться на мне. А, и еще я начал резать вены, потому что только физическая боль помогала справиться с болью внутри. А у вас как дела, Чан Еын? — гадко ухмыляется парень, всё также смотря с вызовом.

Девушка не меняется в лице, по крайней мере, старается. Но сделать это трудно. Она невольно вспоминает Сынхи, ее трудности, как О приходила и рассказывала всё. Черт, ей надо побыстрее вернуться и наладить все дела…

— Отлично, — наконец отвечает, проглотив ком воспоминаний и горечи, которые напоминают о прошедшем.

— Не сказать по вашим глазам, — Генри наклоняется вперед, сжимает руки в замок. Старается заглянуть в глаза психолога, но та не дает. — У вас что-то было в прошлом. Если бы не было, вы бы не сожалели. Вы точно не американка или канадка. Ясно, что приезжая. Вы что-то или кого-то бросили, а теперь сожалеете. Кто это был?

— Пациентка. Ей столько же лет, как и тебе, — Еын отвечает, ведь надо вести разговор, как учили. Ввести доверительные отношения, чтобы расположить к себе. — У нее были проблемы, но потом оказалось, что депрессия. Я была не в состоянии ей помочь, поэтому и уехала…

— Чтобы набраться опыта? Знаний? — снова ухмыляется. И девушки видит океан презрения в чужих глазах. В них утонуть можно, захлебнуть и пойти на дно, так и не добравшись до суши. — Вы, правда, верите в это? Вы хоть знаете, как чувствует себя человек с депрессией, в частности, когда его бросают? Он хочет умереть. Ущербность. Вот, кто его друг, а не всякие пироженные и другие вещи. Когда вы с ней связывались в последний раз? Не удивлюсь, если она наложила на себя руки!

Генри отодвигается, откидывается на спинку и смотрит на психолога, у которой глаза бегают по столу, руки мелко дрожат. Еын не хотела признавать, хотела закрыть правду толстой стеной, но этот мальчик, сидящий перед ней, сломал эту стену, и правда вновь появилась перед ней. Чан не хотела признавать, но это так. Ей стыдно. Стыдно перед Сынхи, которую она бросила, когда нужна была. Стыдно, что не звонила, не писала, что не открывала их переписку, когда видела сообщения от нее. А сейчас пусто. Уведомления перестали приходить. Тишина, которую Еын боится. Боится приехать и узнать, что Сынхи больше нет, и что она в какой-то степени виновата. Сначала психолог не отвечала, потому что времени не было, чтобы просто сходить в душ или поспать. Но потом все стало хуже, она чувствовала вину, что не отвечала, не писала, не спрашивала, как дела. Она не хотела видеть ответ. Она боялась не хуже Сынхи.

— Ну, так, что? — говорит Генри спустя длительные минуты молчания. Еын будто погрузилась в воспоминания и не двигалась даже. Замерла.

— Ничего, — говорит отрешенно. — Продолжим.

Еын берет себя в руки и продолжает сеанс, хотя мысли так и возвращаются в прошлое. Она отгоняет их, закидывает куда-нибудь подальше, но они проникают снова и дают о себе знать. Чан думает об этом, пока проводит время с Генри, тот, на удивление, не пререкается, слушает, рассказывает, делиться своими переживаниями. Но девушка будто не здесь, она все думает о Сынхи. Она ждет, когда назначенное время подойдет к концу. Ей нужно узнать, жива ли школьница, как она. И просто убедиться, что с ней всё в порядке, и что Еын сможет ей еще помочь. Она все думает о Сынхи, о своем поступке. Множество вариантов решений мелькают в ее голове, но ни один Чан не может выбрать. Все ужасные, не те, которые следует выбрать. Она сидит и понимает, что в любой момент Сынхи может покончить с собой, что могла сделать это уже давно. Еын смотрит на лежащий рядом телефон, и только одна мысль задерживается дольше, чем на секунду. И одна, которая кажется наиболее логичной и правильной.

«Сынхи, прости, что не писала так долго, что не отвечала на твои сообщения и крики о помощи. Мне, правда, очень сильно жаль. Очень сильно. Прости свою онни. Я пишу, чтобы сказать, что я приеду через месяц. Остался месяц, и ты меня увидишь. Пожалуйста, ответь мне, как прочтешь. Напиши хоть что-нибудь, чтобы я знала, что ты жива. Пожалуйста, Сынхи, прошу, хоть что-нибудь».

Перечитывает и отправляет. Она не сводит глаз с телефона. Сообщение все еще не прочитано, и ее берет страх. Страх, что она не успела. Страх, что могло случиться всё, что угодно, за эти долгие месяцы. Она не успела. И пишет еще одно сообщение, адресованное другому человеку. У нее есть только один человек, которому она может доверить и довериться сама. Еын понимает, что поступает глупо, но не может по-другому. Мозг, отчаянный мозг, действующий на эмоциях, отказывается думать рационально. Только эмоции. Чувства, которые берут вверх, и которые невозможно подавить. Чан Еын правда страдает, и сейчас ей плохо настолько, что второй стакан кофе не помогает привести мысли в порядок и сосредоточиться на следующем пациенте.

***

Сынхи приходит домой, заходит в комнату и просто садится на пол. Она одна. Снова одна. Девушка чувствовала себя в безопасности весь вечер, ей было хорошо с новыми друзьями. Она ведь может их так называть? Однако пустота внутри и холод там же всё еще остались. Ей все также страшно, страшно существовать. Сынхи не чувствует уверенности или теплоты, которые только недавно ощущала от тела Тэхёна. Вот она осталась одна, в своей комнате, куда даже отец не войдет, потому что на то нет причин, и маска срывается. Маска радости и получаемой теплоты от окружающих. Грусть, тоска, чувство одиночества, неполноценности и ущербности снова накатывают на нее. Сынхи сидит на полу, в верхней одежде, прислонившись к двери, и не в силах встать. Ее словно приковали к полу и сказали, что теперь у нее нет шансов встать и снова начать ходить. Слезы начинают капать сами по себе, но девушка даже не предпринимает попытки вытереть их или просто сморгнуть. Она терпит боль, не замечает, как горячие слезы сами скатываются и падают на красную юбку. Ей плевать на это. Плевать уже на все. Тэхён говорил ей, что поможет, только пока ей далеко не лучше. Она бы с удовольствием бы пошла бы сейчас умирать, ведь депрессия не проходит так легко, с одного дуновения ветерка, с простого перевода в другую школу и обретения новых друзей. Ведь так? Сынхи ответит, что да, так и есть. Эти мелочи не играют роли от слова совсем. Но почему ей тогда так плохо сейчас? Почему она хочет достать телефон и позвонить Тэхёну, чтобы он пришел и поговорил с ней. Сынхи не хочет отходить от него. Кажется, что только он может убивать ее демонов, которые убивают ее изнутри. Что только Ким способен избавлять ее от никчемности.

Девушка старается дышать, но воздуха как будто не хватает, его становится всё меньше. Она поднимается, снимает одежду и идет в душ. Ей нужно выплакаться, выплеснуть весь свой негатив, а потом продолжить. Продолжить жить, учиться и выбираться из этой ямы, которая словно стала еще глубже, чем была до этого. Горячая вода, слезы, которые поглощает в себя, минуты помешательства, и Сынхи готова выйти и показать себя. Показать, что не умирает, что, вроде как, хочет жить, что в состоянии надеть маску и притворяться, что счастлива. Но ровно до завтрашнего дня, когда увидит Тэхёна. Он сможет ее прочитать, а потом поговорит с ней, упрекнет, что не позвонила или не написала. Сынхи не хочет пока делать это, ведь только недавно видела его, говорила с ним. Не сейчас, чуть попозже.

Несколько часов беспрерывной учебы, в которую девушка вкладывает всю силу и упорство. Она погружается в нее, забывает о своих проблемах и о себе в целом. Не обращает внимание ни на что. Слышит, как раздается звук уведомления, но ей совершенно не хочется отвлекаться и уходить от учебников. Она давно не занималась так усердно, давно не закрывала свои чувства глубоко в себе. Но в голове несколько раз возникает звук уведомления, и девушка сдается. Берет телефон, и он тут же падает на стол громким звуком. Сынхи поражена, у нее нет слов. Она даже не открыла Лайн, но уже успела увидеть, от кого сообщение, и что там написано. Девушка дрожащими руками поднимает его, читает, не заходя в приложение, и перестает дышать, а слезы вновь собираются на глазах, будто это не она несколько часов назад рыдала.

«Сынхи, прости, что не писала так долго, что не отвечала на твои сообщения и крики о помощи. Мне, правда, очень сильно жаль. Очень сильно. Прости свою онни. Я пишу, чтобы сказать, что я приеду через месяц. Остался месяц, и ты меня увидишь. Пожалуйста, ответь мне, как прочтешь. Напиши хоть что-нибудь, чтобы я знала, что ты жива. Пожалуйста, Сынхи, прошу, хоть что-нибудь».

Ей бы ответить, отправить хоть точку, но ее тело каменеет, и она не в силах пошевелиться. Еын-онни ей написала. Первая. Спустя столько месяцев. Спустя столько месяцев игнора. Сынхи в шоке, она даже не понимает, почему на глазах пелена, а что-то теплое падает на руки. Комната будто сжимается до крошечных размеров, что только она может в ней поместиться. Она старается дышать, но воздух будто заканчивается. Бьет по груди, но ничего не выходит. Дрожащими пальцами открывает приложение и отправляют самое банальное, что только может: «Я жива». А потом набирает Тэхёна. Шепчет «пожалуйста» и умоляет, чтобы тот взял телефон.

— Сынхи, что-то случилось?

— Еын-онни написала, — говорит урывками, старается дышать, но получается не очень. — Она сказала, что приезжает через месяц. Это начало мая. Тэхён, я…

— Как ты себя чувствуешь? — слышит встревоженный голос на другом конце связи.

— Мне страшно, а еще у меня была истерика после прихода домой. Я не могу отделаться от мысли о никчемности. Прости, что говорю всё это, но…

— Ничего, Сынхи. Все в порядке, — пытается успокоить девушку Тэхён, хотя самому не по себе. Он думал, что ей уже лучше, но как оказалось, что нет. Только хуже. — Расскажи мне всё.

И Сынхи рассказывает, говорит о своих чувствах, а Ким все слушает. Отвлекает ее, рассказывает что-то забавное. И у него выходит, раз в какой-то момент она смеется. Слегка, невесело, без задора, но все же смеется. Хоть это и грустный смех, без толики радости, но хоть что-то. Тэхён старается ей помочь, не хочет останавливаться. Заканчивают на том, что Сынхи почти засыпает, лежа на кровати и слушая какой-то бессмысленный бред парня в час ночи.

— Я почти уснула, — говорит девушка сонным голосом, рассматривая потолок, который она всё еще хочет разрисовать.

— А я нет, у меня еще домашка не сделана, — смеется парень.

— У меня тоже. Остался корейский.

— Тогда сделай его, а потом ложись спать.

— Но я хочу сейчас, — слегка обиженный тон, но только с ним Сынхи может позволить себя так вести. А сейчас она почти спит, поэтому почти не контролирует, что делает. Глаза смыкаются, а слова идут сквозь большую и толстую призму.

— Тогда… тогда ты спишешь у меня.

— А что я взамен?

— Банановое молоко, — находит ответ Тэхён, а после слышит тихое соглашение и больше ничего. Усмехается и отключает вызов.

Уснула. Ким рад, что Сынхи успокоилась, хотя это было трудно. Она пытается, но у нее не получается. Даже сегодня. Ей нужно что-то, что будет не позволять ей впадать в депрессию или чувствовать себя ужасно, но найти это что-то крайне сложно. Хотя разговоры с ним Сынхи вроде как помогают, но об этом Тэ подумает потом, сейчас он может немного выдохнуть и расслабиться, ведь она уснула обычным сном, после которого люди просыпаются.

Тэхён читает дневник, хотя время перевалило за два часа ночи. Держит глаза открытыми, хотя они всё и норовят закрыться, а буквы уже сливаются и путаются. Но парень читает. Читает, чтобы помочь Сынхи, чтобы знать всю ее историю, чтобы просто узнать девушку получше.

«День 151: Этим утром можно было заметить еще не высохшие лужи, но к обеду от них и след простыл. Папа был счастлив видеть, что я начала выходить на улицу и рисовать. Я это видела по его лучезарной улыбке и смеющимся глазам. Но мне было по-прежнему одиноко, и тоска была в душе. Сейчас у меня была цель попробовать каждый напиток в этой кофейне и рисовать там же. Я решила пойти с начала списка и заказала эспрессо. Он горчил, но его аромат дурманил мою голову. Я сидела в дальнем углу и наблюдала за редкими посетителями. Каждый делал свои дела. Они выглядели такими счастливыми! Я зарисовала некоторых из них. Мой блокнот пополнялся новыми зарисовками. Они вряд ли когда-нибудь станут полноценными рисунками, но такие мимолетные вещи показывают небрежность и быстроту времени. Ты рисуешь быстро, чтобы ухватить ускользающие детали, но именно эти детали останутся навсегда, пока огонь не поглотит их, и именно они будут хранить память об этом дне и об этих мгновениях.

День 152: В кофейне было много людей, и я кое-как нашла себе столик. Все они разговаривали, смеялись и веселились, кто-то работал, а кто-то сидел в своем смартфоне. Была и толпа студентов, наверное. Они что-то бурно обсуждали и смеялись. Некоторые даже порывались сделать селку, но один парень отговорил их, и те смешно надулись. Я даже улыбнулась. Но все-таки они сделали потом общую фотографию, но так уж получилось, что часть моего лица, возможно, попала в кадр, хотя я отвернулась. А потом они ушли, и будто в кофейне стала пусто. Но людей было по-прежнему много. Сегодня мой выбор пал на американо. Очень странный вкус. Похожий на эспрессо, но разбавленный будто и со льдом. Относительно хороший день, но вечером стало грустно. Снова. Отец сказал, что продаст вещи мамы. Он говорил, что ему жаль, но хранить так долго вещи умершего человека — плохая примета. Я согласилась, хотя внутри прошелся ураган. Я покопалась спустя столько месяцев в ее вещах и забрала несколько очень дорогих мне. Теперь они хранятся в моей комнате, и с ними будто стало немного уютнее, хотя я все равно ощущаю пустоту и одиночество.

День 153: Папа сегодня утром посмотрел мой блокнот и отметил, что я рисую хорошо для новичка в этом деле. Мне это польстило, но было что-то, в чем я сомневалась. Сегодня мой выбор пал на латте. Он выглядел бесподобно: белая массивная кружка, напиток с объемной пенкой и сиропом, который касался стенок. А пах он просто изумительно. Я практически нашла тот самый кофе, но вкус был только приближенный, не хватало чего-то, что полностью бы помогло бы совпасть с тем вкусом. Людей было не так много, но мне запомнилась одна пара. Девушка всё время что-то увлеченно рассказывала парню и смеялась, а ее молодой человек поддерживал ее в этом. Они пили тоже что-то в больших кружках, но пара больше обращала внимания друг на друга, ежели на напитки и смартфоны. Мне хотелось их нарисовать. И я это сделала. Они так гармонично смотрелись. Правда, я не видела лица парня, но я попыталась передать его эмоции через движения. Вспоминаю свой набросок, и на душе становится так тепло.

День 154: Утром мне не хотелось вставать с кровати. Я смотрела на потолок, как он отливает синевой от закрытых штор, как редкие солнечные лучи норовят прорваться. Я просто лежала, и смотрела на это, и хотелось так и продолжить этот день, но мне надо было вставать. Весь день я провела в своей комнате, даже шторы так и не открыла. Мне было лень делать что-либо. Хотелось только лежать, что я и делала до вечера. Прошло двадцать четыре дня с начала каникул, осталось совсем немного. Мне так не хочется в школу, встречаться с Санни каждый день и снова терпеть унижения, если все это не осталось в рамках первого года обучения в старшей школе. Мне хочется думать так, но я сомневаюсь в этом. Санни любит доводить людей. Помню, как в средней школе по ее вине одна девочка выпала из окна. Но пострадавшая не написала на нее заявление. Боялась. Только после получения лечения девочка забрала документы и перешла в другую школу, однако потом стало известно, что она утопилась. И никто не знал причин. Мне бы тоже хотелось перевестись, пока не поздно. А собственно, что меня останавливает? Ничего. Или?.. Не знаю.

День 155: И снова день в стенах дома. Я хотела выйти и прогуляться, но я так увлеклась рисованием дракона, что совершенно забыла про время. Очнулась я только вечером, когда ко мне в комнату заглянул отец. Дракон, хоть и недоделанный, ему понравился. Да и мне тоже нравился рисунок, только не хватало краски. Мне хотелось цвета, а пока у меня нет нужных материалов для этого. Завтра точно надо выйти из дома».

***

«Чонгук, пожалуйста, мне больше не к кому обратиться. Я знаю, что ты сейчас не в Корее, но, прошу, помоги мне. Ты же знаешь О Сынхи? Девочка, которая провожала меня в аэропорту. Мне надо знать, жива она или нет. Пожалуйста, мне страшно, и чувствую огромную вину, что ее бросила».

Именно это сообщение парень видит самым первым, как просыпается. Оно было прислано почти в двенадцать часов ночи, когда Чон уже спал. Деревенский воздух и отрешенность от всей суеты дают знать о себе. Чонгук давно не чувствовал себя так умиротворенно в чужой стране, практически без руководства кофейнями. Ему было хорошо, хотя он и скучал по Еын. Но здесь хотя бы ничего не напоминает о ней. Чонгук не позволял себе думать о ней, не хотел делать себе больно. Однако вот она написала сообщение о просьбе, просьбе помочь, хотя ее слова указывали на мольбу. Мольбу, на которую Чонгук поведется, ведь не может отказать. Он помнил ту девочку, помнил, какие грустные были глаза у Еын, когда она прощалась с Сынхи. Ее же так зовут? Парень еще раз перечитывает сообщение, что верно помнит ее имя. У нее глаза были на мокром месте, но девочка всегда держалась стойко. Чонгук тогда ей чуть не поаплодировал за выдержку, и парень почему-то уверен, что Сынхи не может так просто умереть. Люди же сильные? Так почему и она не сильная? Но Чонгук поведется на просьбу своей девушки, ведь она редко так беспокоится о ком-то, редко просит о чем-либо, всегда добивается всего сама.

«Юнги, сможешь узнать об одном человеке? Я данные скину», — набирает Чонгук сообщение другу, тонсену и партнеру по бизнесу.

«Нет проблем. Что-то случилось?», — приходит ответ незамедлительно.

«Все в порядке», — врет Чонгук, ведь не может же быть в порядке вещей, что школьница может покончить с собой, будучи в депрессии. — «Она бывший пациент Еын. Ее зовут О Сынхи, третий год обучения. Понимаю, что звучит тупо, но сможешь узнать, жива ли она и где находится?»

«Хён, мне даже узнавать это не надо. С ней все в порядке, по крайней мере, физиологически. Она подруга нашего Тэхёна, и недавно перешла в нашу школу».

«В каком смысле?!» — Чонгук чуть не подрывается собрать все свои вещи и тут же вернуться в Корею. Когда она успела познакомиться с Тэхёном, если на ней была другая форма? Он что-то пропустил, пока находился в собственном изгнании?

«В прямом. Хён, это долгая история, и ее просто так не рассказать. Когда приедешь, закупи пиво. Без него просто так не рассказать. Черт, тебя пиздец, как долго не было, и произошло очень много. Кстати, когда возвращаешься?»

«В конце месяца. Надо успеть подправить все дела, прежде чем Еын вернется».

«Да неужели! Наши голубки воссоединяются. Совет да любовь!»

«Не до этого сейчас. Так, что произошло у вас?»

«Пиздец произошел. Хён, я правда не знаю, как все это рассказать без спиртного и с глазу на глаз», — читает ответ Чонгук.

 Его настораживают слова Юнги, который редко отказывался говорить. Такое происходило только в самые хреновые ситуации. А раз Мин молчит, это может значить только одно: в Корее происходит полная каша, которую требуется решить в срочном порядке.

«Скоро приеду», — наконец пишет ответ и встает с кровати. Ему надо закончить сначала все дела тут, а потом уже возвращаться. Несколько недель должно хватить, думает Чонгук.

Юнги смотрит на окончившийся диалог, на слова Чона, и понимает одно: скоро грядет возвращение людей, которые всё и начали. Без них не было бы никого сейчас. Без них не было бы этой кофейни, не было бы неудачного суицида Сынхи. Хотя последнее бариста бы с удовольствием бы отменил и избавил бы школьницу от этого. Ему больно смотреть на ту, кто пытается подняться, восстать из пепла и вспорхнуть. «Почему же я раньше не помог?», — думает Юнги, встряхивая недавно покрашенными волосами в розовый цвет. Он давно хотел этот цвет, и все шел к идеальной белой базе для яркой краски. Светлые, почти выбеленные, волосы украшали его образ, но ему не хватало цвета. Он, даже будучи блондином, не чувствовал себя обновленным, не чувствовал энергию. А теперь словно второе дыхание проснулось. Юнги рад этому, хотя была еще одна причина, почему он хотел именно этот цвет: у Бэк Ханыль любимый цвет был розовым. А парню не хватало воспоминаний об умершей девушке. Все воспоминания записаны, упомянуты и похоронены. А розового цвета у Мина еще не было. Пусть хоть так, но он будет счастлив и будет чувствовать что-то еще. Как же он сожалеет, что не заметил, что не смог увидеть, что не смог помочь. А теперь он будет постоянно засыпать в холодной постели и будет вечно одинок.