Чонгук возвращается за несколько дней в Корею до приезда Еын. Он уже решил все важные дела с Ваном, поэтому мог позволить себе вернуться на родину, чтобы подправить то, что в его отсутствие произошло. А судя по тому, что сказал Юнги, то проблем стало в разы больше, которые, как обычно, будет решать Чонгук. Чонгук, который и начал всё. Чонгук, который поднял кофейню, сделал её очень прибыльным местом. Местом, где встретил Чан Еын, где познакомился с Юнги, где позже — с тонсенами. Местом, которое объединяет их всех, но одновременно местом, где у каждого была своя тайная история, заранее ставшая болезненной точкой в их душах. Для Чона — это Еын. Он боится её потерять, боится не увидеть её снова. Бариста знает, что для Юнги такой точкой являлась и является Бэк Ханыль. Но Чон пока не может сказать, что за болезненная точка у тонсенов, хотя сомнения по отношению к Тэхёну начинают закрадываться. О Сынхи. Он слышал о ней от Еын, а потом уже от Юнги, видел лично, видел её страдания и задавался вопросом, как она ещё жива.

По возвращении в Корею ему было плевать, что с кофейней, мужчина был уверен, что там всё хорошо, даже отлично. Весь месяц его голову терзали мысли о Сынхи, которая была связана с тремя дорогими ему людьми. Один — Еын. Два — Юнги. Три — Тэхён. Один раз — случайность, два — совпадение, три — закономерность. Чонгук никогда не верил этим словам, но сейчас просто не может отрицать их правдивость. Она только подтверждается с каждым разом, что и произошло в период его отшельничества.

Первое, что он сделал после приезда — оставил вещи в квартире, наплевав на царивший беспорядок. Второе — купил достаточное количество пива с курицей. Третье — написал Юнги, что тот с этой минуты свободен, и чтобы шел домой, где его будет ждать Чон. Мужчине нужно разузнать всё как можно скорее. Узнать новости, которые по телефону и в трезвом уме не поймешь. Новости, которые касаются близкого его окружения. Тех, кто ему дорог. Он не подозревает неизвестную Сынхи, не обвиняет её, но бариста просто необходимо узнать то, что случилось. Ведь похоже, что игра идет давно, и он новая фигура в этой игре, хоть и не главная. В этом нет сомнения. По-другому просто быть не может.

Юнги смотрел на сообщение Чонгука и медленно попивал только что сваренный фарисей. Нет сомнений в том, что Чон не купил пиво, однако ему собраться бы с мыслями и рассказать всё, что необходимо. Он не знает с чего начать, ведь как такового начала то не было. Сынхи просто пришла в кофейню, а потом и Мин привязался. Допивает напиток, убирает стакан, снимает фартук и выходит из кофейни. Это указание Чонгука, что сегодня Мин может освободиться раньше, да и сам парень не против, ведь давно не видел друга.

Часть алюминиевых пустых банок стоят на низеньком столике, гораздо больше на полу рядом с парнями. Они молча пьют, собираясь с мыслями и подготавливая мозг для информации. Чонгук, по крайней мере, подготавливается, а Юнги — собирается.

— Сынхи, — медленно говорит Юнги приглушенным голосом. — О Сынхи. Мне известно, что её психологом была твоя Еын. Она начала ходить в кофейню примерно в июле-августе. Приходила, чтобы рисовать, пить кофе и отдыхать. Не могу сказать, что она всегда была счастлива, были моменты, когда Сынхи сидела тогда, когда должна была находиться в школе или на вечерних курсах. Однако таких дней было не так много. Бывало, что она плакала, и я писал ей записки на салфетках. Понимаешь, Сынхи стала для меня младшей сестрой, которую хочется защищать. Она всегда была одна, и тем более из Синянг.

— Синянг, — тянет Чонгук. — Та школа, в которой училась Ханыль?

— Да.

— Тогда понятно, — усмехается мужчина, открывая две новые бутылки пива и протягивая одну Юнги.

— Когда она пришла в школьной форме, всё стало на свои места. А потом месяца полтора назад она что-то увлеченно писала в телефоне, и тогда была последняя игра тонсенов. Они пришли, когда Сынхи ушла, и нашли её телефон, который она оставила.

— Зачем?

— По их словам в нём не было ничего, только твиттер и заметки, где она вела дневник. Тэхён прочитал последнюю, которую Сынхи и писала. Если коротко, то это была её предсмертная записка. Благо, что Тэхён успел, и она осталась жива. У меня тогда камень с души упал, когда я увидел её в кофейне через несколько дней.

— Я бы сказал, что прослеживается параллель с тобой и Ханыль.

— Мне тоже так начало казаться, поэтому я и рассказал Сынхи историю о ней, чтобы она перешла в нашу школу. Она бы не выдержала, кто бы её не окружал. Рано или поздно она бы закончила как… как… — Юнги всхлипывает, хотя не хотел. Кажется, что прошло столько лет, но он всё равно сожалеет, что не заметил, что не смог помочь, что не смог предотвратить.

— Ты не виноват, — хлопает друга по плечу Чонгук, забирая чужую бутылку и ставя её на столик.

— Виноват, — Мин старался не плакать, но уже просто не может сдерживаться. Он не позволял себе такую вещь как слезы на похоронах Ханыль, не плакал, когда был с её родителями. До сих пор, когда отправляет им деньги каждый месяц, чувствует вину, но не плачет. Но сейчас другой случай, сейчас можно позволить себе такую роскошь.

— Она молчала, улыбалась, дарила мне свою любовь, не показывала, что ей больно. Ханыль искусно скрывала свои чувства и я не замечал этого. Когда я узнал, то думал, что это шутка, но, стоило увидеть её тело, осознал, что её больше нет и больше никогда не будет. Я не знал, что чувствовать. Мне было семнадцать, как Тэхёну сейчас.

— Ладно, иди сюда, — Чонгук раскрывает свои объятия и притягивает Юнги. Они никогда не затрагивали эту тему: Чон не хотел делать ещё больнее, а Юнги просто не был готов. А сейчас второй сорвался. — Ты не хочешь, чтобы Тэхён чувствовал тоже, что и ты, не хочешь, чтобы Сынхи умерла.

— Тэхён не выдержит, он сорвется следом.

— Почему так думаешь?

— Я был таким же. Я не рассказывал, но я стоял на Мапо, смотрел на воду и думал отправиться следом за Ханыль, — утирает дорожки слез Юнги, вспоминая тот холодный день.

— Она умерла в ноябре.

— Да. Я стоял в одной рубашке, смотрел на воду и представлял, что она могла чувствовать, — Мин отстраняется, делает глоток пива и продолжает: — Я почти прыгнул, когда ты мне позвонил и сказал, что я срочно нужен в кофейне. Тогда я и понял, что моя смерть ничего не изменит, только принесёт ещё больше боли. Я для её родителей стал поддержкой, тем, кто навещает их, помогает справиться со всем. Даже до сих пор. Я не мог покинуть их, оставить.

— То есть это я тебя спас? — издает глухой смешок Чонгук, прикладываясь к бутылке. — Что было в её дневнике?

— Там была всего лишь одна страница. Я до сих пор храню его. Там была её предсмертная записка, причина, почему она решила покончить жизнь самоубийством.

— Ты не рассказывал её.

— А ты не спрашивал. Да и нет ничего прекрасного или какой-нибудь глупой причины, — Юнги проглатывает боль, как обычно делал всё это время. — Над ней издевались, а вершиной издевательства стало её изнасилование в школьном туалете, которое записали на видео. Понимаешь, даже когда она была жива, то мы не спали. Она была невинной, когда с ней случилось всё это. На следующий день Ханыль прыгнула с моста.

— Сволочи! — Чонгук запивает сказанные слова, пытается унять ярость. Ведь если бы такое сделали с Еын, он бы убил и плевал бы Чон на суд. — Боишься, что с Сынхи может подобное произойти?

— Боялся. Теперь нет, потому что с ней Тэхён, Хосок и Намджун, ну и ещё две подруги.

— Еын боится, что Сынхи её не простит.

— А ты бы простил, если бы тебя бросили тогда, когда тебе нужна была бы помощь? Я бы нет, — отвечает Юнги.

— Вряд ли, — все-таки соглашается с позицией друга Чонгук через какое-то время. — Что у них сейчас происходит?

— Намджун начал встречаться с одноклассницей. Хосок тоже стал каким-то странным. Тэхёну нравится Сынхи, но он пока не признаётся ей.

— Он сам сказал об этом?

— Видно, сам таким был. Да и ты тоже. Постоянно ищешь повод быть рядом.

— Да, было такое, — улыбается Чонгук, вспоминая первые месяцы отношений и общения с Чан Еын. — Прекрасное время. Не хочешь попробовать снова?

— Пока не могу, — отвечает Мин, проводя рукой по розовым волосам. Он действительно пока не может, раны всё ещё свежи, хотя прошло уже достаточно времени, чтобы забыть, но парень не может.

— Тебе бы жить, а не страдать.

— Знаю, но лилии до сих пор не могут зажить, хотя гораздо поздние татуировки уже давно зажили.

Чонгук просто хмыкает и продолжает пить пиво, обдумывая слова друга. Он знает, что лилии — это память о Ханыль, сам присутствовал при набивании их, видел слезы друга от боли, но Мин терпел и стойко всё переносил.

***

Тэхёна колотило. Он сидел на своей кровати, кутался в плед и не мог согреться. Внутри был лед, холод, морозные бури. Всё, что угодно, но только не тепло. Всё переворачивалось внутри, одна эмоция сменялась другой, и от этого становилось ещё дурней. Сердце колотилось, болело, нервозность проявлялась на руках, которые теребили край пледа. Глаза парня бегали по комнате, он не знал, что делать, как ему быть, как успокоиться. Слышит, как в его комнату стучится мама, как она зовет его, но Ким не может ответить, он думает только о потерянной Сынхи. Об О Сынхи, которая ничего не помнит, не помнит последние месяца, не помнит его и его признания, на которое парень решился спонтанно и неожиданно даже для него. Чувствует прикосновение к своему плечу, отчего резко дергается и смотрит на госпожу Ким испуганно-потерянным глазами.

— Тэхён? — спрашивает женщина. — Что случилось?

А Ким не знает, что ответить. Ведь, что он ответит? Скажет, что девушка, которая хотела покончить жизнь самоубийством и которую он спас, прыгнула с моста с ещё одной девушкой, где вторая погибла, а первая не помнит последние месяцы и осталась на уровне в пред-суицидальном.

— Я… Это сложно, мам. Всё сложно, — единственное на что хватает слов и сил. Парень чувствует как силы покидают его. Ему хочется просто лечь, полежать и желательно умереть, что сделать он не может. Не может, потому что Сынхи, у которой никого нет.

— Насколько сложно, дорогой? — присаживается рядом госпожа Ким.

— Я познакомился с девочкой. Она хотела умереть. Я смог её убедить перевестись в нашу школу. Она перевелась и, вроде как, перестала хотеть умереть. Мне она нравится. Я ей сказал об этом. Сегодня она должна была дать ответ, но сегодня её нашли в реке Хан с ещё одной девочкой, которая погибла. А Сынхи не помнит последние три месяца, в частности то, что она больше не хочет умереть.

Тэхён говорит медленно, подбирает слова, хотя говорить совсем не хочется. Нет сил, чтобы думать, раскрывать рот и складывать звуки в слова. Хочется молчать, сидеть, лежать, но только не разговаривать. Тэхёну плохо, душно, словно воздух вокруг горит, или это он просто горит под теплым пледом. Он не знает, хотя ему совершенно сейчас плевать, отчего так жарко. Парень согласен на температуру, чтобы хоть немного отлежаться и проспаться, но его холодный лоб говорит, что этому не бывать.

— Будь рядом. А сейчас ложись спать, — говорит его мама. Тэхён слышит только эти слова, может, было и еще что-то, что он не уловил. Но парню плевать. Он согласен со словами матери: ему надо поспать. Просто поспать, а потом уже решать хоть что-то и думать.

Однако сон не идет, он ворочается, а перед глазами сидящая на больничной койке Сынхи, которая осматривает всех собравшихся испуганным, неузнаваемым взглядом. Тэхён помнит, как она встретилась с его глазами, и его пробил ледяной холод. Даже при самой первой встрече она так не смотрела на него. Стоит Тэхёну вспомнить, как всё внутри разрывается с новой силой, моментально хочется выть и рвать всё, что попадется под руку. Но вместо этого парень просто лежит, давит в себе слезы вины и ещё сильнее закутывается в одеяло и плед. Потому что ему холодно, и одно одеяло не может его согреть. Парень пытается уснуть, но всё тщетно. В голове Сынхи, внутри Сынхи, даже стоит приоткрыть глаза, как тут же видит её холодный и неузнаваемый взгляд. Кажется, что уже сходит с ума. Кажется, что еще немного, и он сойдет с ума. Кажется, что не доживет до утра.

Дневник. Слово, всплывающее тут же в сознании, отчего Тэхён подскакивает и судорожно начинает искать телефон. Он должен как-то успокоиться, должен узнать все причины Сынхи. Обязан. Парень щурится от яркого света, но тут же настраивает яркость дрожащими пальцами и открывает дневник девушки. Он. Должен. Его. Прочитать. Пока. Не. Сошел. С. Ума.

«День 253: Стоило мне прийти, как все унижали меня вариациями слова «лесбиянка». Я пыталась игнорировать, но у меня честно не получалось. Физическое насилия я бы еще стерпела, но моральное — вряд ли. Они же ещё добивают действиями. Прошло уже столько дней, а Еын-онни даже не написала. Мне хочется прийти к ней в её кабинет, рассказать всё то, что у меня накопилось, но сделать этого невозможно. Она всё ещё на другом континенте и даже не пишет хотя бы раз в месяц. Почти декабрь. Если так будет продолжаться, то я точно не выдержу, потому что возвращается то состояние, которое было после смерти мамы: мне хочется рыдать постоянно, пока слезы не иссякнут или я не отключусь. Но мне приходится терпеть. Ради папы, потому что он не должен знать об этом и переживать.

День 260: Я была опустошена после всего дня. Сначала в школе подошла одноклассница и расспрашивала о моей мнимой лесбийской натуре. Я молчала. Не хотела отвечать. Однако после ее вопроса: «А у тебя уже был секс? Некоторые девочки хотят на практике узнать, какого это», я не сдержалась. Я накричала, что все это ложь, я не такая, но они только смеялись с моей реакции. Я стояла как идиотка и поглощала всё это. Прекратила для меня всё это Хансоль. Она вывела меня из кабинета и мы прогуляли урок. Хотя мне было уже глубоко плевать на него. Хансоль ничего не говорила. Я ей была благодарна, хотя и не озвучила это. Вечером она пришла ко мне и снова вытащила гулять. Папа был рад такому раскладу, но не я. Хотя мое отношение к Хансоль потеплело, я не хотела признавать её подругой, потому что боюсь, что меня снова предадут. Она снова рассказывала о своей жизни, о любимой группе. Я слушала её вполуха. Однако Соль спросила у меня про Джию. Мне было нечего говорить: после того дня я так и не порылась в интернете, чтобы узнать что-то о красноволосой девушке. Я не хотела этого, да и мне было достаточно того, что я о ней знаю. Больше Хансоль не поднимала эту тему. И вот сейчас два часа ночи, я лежу в кровати и впервые за последнюю неделю практически не плачу. Пара слезинок упали на подушку, но пока остальное крепко сидит внутри и не хочет выходить.

День 265: Свершилось! Я не думала, что это произойдет! Еын-онни наконец написала мне! Она спрашивала у меня про мои дела, и я не смогла терпеть. Я все написала, что происходило, когда я была обижена, что сейчас творится. Онни долго молчала после прочтения сообщений, а потом также долго набирала сообщение. Она хочет мне помочь, но вернётся она не раньше апреля или мая. Еын-онни сказала, что мне надо рассказать всё отцу и попросить помощи. Она даже в шутку написала, что если этого не сделаю я, то сделает она. Но мне страшно. Он может разозлиться, что я так долго молчала и всё это терпела. Еын-онни написала, что понимает мои переживания. «Пожалуйста, Сынхи, продержись до моего приезда, а дальше я помогу тебе. Я не могу ничего предпринять, потому что мне нужен прямой контакт, а выходить на видеосвязь — у меня нет столько времени. Ты же помнишь, сколько длились наши сеансы? Прости, Сынхи, я постараюсь как можно скорее. Но мой совет все тот же: поговори с господином О и попроси, чтобы он перевел тебя в другую школу. Тебя не будут там гнобить и унижать. Они вряд ли узнают о причине твоего перевода. Найдите хорошую школу с хорошим классом. Пожалуйста, прошу, Сынхи, помоги в первую очередь себе, а потом уже думай об окружающих. Если я правильно понимаю ситуацию, то ещё немного, и переводиться будет поздно. Борись!» Я расплакалась после её слов, потому что в каждом слове была правда. Ещё немного в таком ритме, и придет конец, который не спасет меня.

День 280: Меня чуть не изнасиловали девочки в туалете. Я просто выходила из кабинки, когда они набросились на меня. Я отбивалась, пыталась вырваться, но их было трое. Их руки тянулись к пуговицам на рубашке, к нижнему белью. Мне пришлось осесть на кафель, чтобы хоть как-то обезопасить себя. Слезы текли по щекам, я боялась. Меня и до сих пор трясет. Девочки почти сняли с меня рубашку, когда в туалет влетела Хансоль. Она была поражена и даже замерла на секунду, но потом принялась освобождать меня. Недонасильницы убежали из туалета, а Хансоль помогала привести мою одежду в нормальный вид. В тот момент мне казалось, что ноги перестанут меня держать и я упаду на кафель. Но этого не произошло. Я стояла перед раковиной и смотрела на свое отражение: красные глаза, синяки под ними, замученный и загнанный вид, страх в глазах. Как такие глаза могут быть красивыми? Я прогуляла весь оставшийся день. Мне было уже плевать. Я сидела в кофейне, пила латте и пыталась успокоиться и унять внутреннюю дрожь. Сегодня не была того бариста, и я даже была рада этому. Он не видел моего состояния. Я сделала вторую запись в твиттере, которую тут же удалила: «Спасите меня кто-нибудь, я не выдержу так больше». Я знаю, что это крик в пустоту, но так легче перенести отречение от всего. Попытка закрыться. Пусть я буду думать, что написала, хотя никаких следов и не будет.

День 289: Впервые за эту зиму пошёл снег. Я смотрела на хлопья и могла не радоваться. Он был красивым, белым и пушистым. Жалко только, что таял быстро: стоило ему коснуться асфальта. Я шла в кофейню, чтобы порисовать и побыть со своими мыслями, хотя их не так уж и много. Бариста приветливо улыбнулся мне. За это время я так и не узнала его имя, но меня оно не интересует, а читать на бейджике мне не хочется. Я рисовала какой-то мрачный и темный замок, в его окнах можно было увидеть призрака. Он таился в одном из окон, но заметить его было не так уж и просто. Я была так погружена в работу, что не сразу заметила, что где-то рядом промелькнуло что-то красное. Только когда я решила заказать еще одну кружку кофе, то увидела, что Джию пришла сюда. Она сидела недалеко от меня и читала книгу. Я могла разглядеть ее профиль. Ее лицо было без макияжа, но даже так оно было идеальным. Круглые очки бросали легкую тень на её глаза, и казалось, что Джию сошла с фотографии, а не я её вижу в живую. Я хотела её нарисовать, и я это сделала. Я старалась долго не смотреть на неё. Запоминала, а потом рисовала по памяти. Отдельное внимание стоит уделить её волосам. При таком освещении они отливали ярко-красными, бордовыми, иногда фиолетовыми со смесью лилового оттенков. Я до сих пор поражена этим.

День 293: Нам задали совместную работу и сказали, чтобы мы разделились на группы. Была с Хансоль и с еще одной девочкой из класса. Благо, она — та редкая единица, которая не унижает меня. Проект делали дома у Хансоль. Я боялась защиты, потому что так сильно погрязла в самокопании, что забыла, какого это не бояться и стоять перед всем классом. Мы смеялись, но у меня не было того тепла и веселости, какая бывает, когда действительно хорошо и весело. Домой я вернулась поздно. Папа ждал меня. Он слушал о проекте и интересовался моим состоянием. Я не смогла рассказать ему правду, поэтому он думает, что всё это из-за подготовки к экзаменам.

День 295: Вот и настал день проекта. Я жутко волновалась. Но была очень рада, что наконец мы защитили его, потому что был кратковременный отдых от этого. Однако это не означает, что день был таким уж терпимым. Я шла по коридору, когда у меня закружилась голова. Я хотела побыстрее дойти до кабинета, но я так и не смогла. Голова кружилась, в глазах начало темнеть, в ушах появился вакуум. Все звуки воспринимались через какой-то барьер. Я пыталась сделать шаг, но потом все полностью пропало. Очнулась я только в медпункте. Надо мной стоял врач и отец. По нему было видно, что он переживает. Доктор сказал, что у меня произошла потеря сознания из-за стресса, поэтому мне лучше отдохнуть пару дней дома. Я против не была, потому что это бы означало, что я бы выспалась наконец-то и отдохнула от Санни и от издевок этих тварей. Правда меня всё ещё пугает, что мне так внезапно стало плохо. Хотя какая уже разница? Это же уже произошло.

День 299: Сегодня я вернулась в школу, хотя папа меня отговаривал. Я не хотела еще больше усугублять ситуацию с Санни. Тем более, мне кажется, что она снова наедет из-за моих пропусков. Мне этого не надо. Хотя у меня состояние всё ещё так себе: постоянно клонит в сон, отсутствие энергии и сил что-либо делать. Я бы могла завтра написать новую записку в дневнике, но я жутко не люблю круглые и всеми принятые «красивые» цифры. Мне больше по душе такие, как сегодня, например: двести девяносто девять. Даже звучит красиво. Еще два дня и Новый год, правда, у меня совершенно нет настроения его праздновать. Хочется просто посидеть вместе с папой перед телевизором, посмотреть новогодние концерты, а потом уже просто лечь спать. Еще год назад мы с мамой что-то готовили, украшали дом, делали большие подарки. А мне не хочется в этом ничего из этого. Не только из-за того, что мамы уже нет. Нет, просто мне кажется, что пропал весь тот запал, который был, пропало это чувство нового года и предновогодней суеты. Хах, совершенно забыла. Санни, удивительно даже, ничего не сделала. Даже на переменах её практически не было в кабинете, она постоянно куда-то бегала. Я могла расслабиться в эти моменты и просто разговаривать с Хансоль. На неё многие смотрели с непониманием, страхом даже, я бы сказала. Но ей было плевать, она общалась со мной, будто это не надо мной так сильно издеваются.

День 301: «Сегодня уже не старый год, не год, когда умерла мама, уже новый, совершенно иной, и мне уже немного интересно, что он приготовит». Именно такие мысли были бы у меня, если не всё то дерьмо, что произошло за эти триста один день. Это было ужасно, мне не хочется вспоминать даже, но, увы, всё это случалось со мной. С папой мы решили не украшать дом, а просто посидеть дома и посмотреть телевизор. Для меня это была лучшая идея, потому что у меня не было сил ни на то, ни на другое. Хах, если бы год назад мне сказали, что я не захочу украшать дом, я бы рассмеялась в лицо этому человеку. Но, увы, такова действительность и она сейчас перед моим взором. Папа сидел на диване, а я лежала, положив голову на его колени. Мне было комфортно, удобно, а его теплая рука успокаивала меня. Мне не хватало этого. Мы смотрели KBS, и там было новогоднее шоу. Как всегда все артисты выступали превосходно, но мой взгляд не мог зацепить ни на что. Мои мысли были не здесь. Они летали, скользили, проплывали и ни одна не могла остаться в голове. Я даже не всё помню. Однако,, когда папа решил переключить каналы, где показывали клипы. Я бы так и продолжила лежать и смотреть в экран пустующим взглядом, но я заметила знакомые мне красные волосы. Я даже приподнялась. Песня была не типичном звучании корейских исполнителей: в ней отчетливо были слышны удары басов, гитары и даже фортепьяно. Музыка, текст песни про сны и кошмары. Но все это так красиво звучало, а еще мощные вокальные данные девушек. Но больше мой взор цеплялся за Джию, за ее огненно-красные волосы. Она такая красивая в этом клипе. Она была совершенно не той Джию, которая ходит в кофейню. В итоге мы с папой смотрели все вышедшие клипы Dreamcatcher, а потом перешли на выступления. Даже ему понравилась группа. Да и что таить: я ещё ни разу не слышала, чтобы женская группа брала темный концепт и делала из него мистические образы, и пленила всех, кто послушает их песни. Снова два часа ночи. Почему всегда я пишу дневник в это время? Но… Я рада, что этот год закончился. Столько всего произошло…

День 304: Хах, я же говорила, что наша школа любит отличиться? Так вот у нас начались каникулы, хотя другие школы будут ещё месяц учиться. Однако, когда они будут отдыхать в феврале, мы будем учиться. Так было всегда, и меня это бесит также в равной степени. Ужасно. Хотя сейчас я рада, что смогу на целый месяц забыть про Санни и её шайку. Не хочу пересекаться с ней.

День 310: Последние дни я и делаю, что провожу в кровати, сплю, ем, пытаюсь что-то рисовать и борюсь с желанием пойти в кофейню. Они, наверное, всё ещё закрыты. Хансоль приходила пару раз и вытаскивала меня на улицу, хотя я была против. У меня не был сил собираться и выходить. Хотелось просто быть дома и изолироваться от общества ещё сильнее, хотя куда ж ещё? Хах, хотя мне хочется этого и сейчас. Но я всё равно потом буду ещё больше говорить, что мне хочется общения, но не буду предпринимать никаких шагов. Кто захочет общаться с девочкой-подростком, у которой мама погибла, которую унижают в школе и которая замыкается в себе всё сильнее? Вам лучше бежать от меня, чем пытаться приблизиться. Я, конечно, благодарна Хансоль, что она пытается хоть как-то поддержать меня и вытащить из такого состояния, но я не хочу, чтобы на меня тратили личное время и помогали мне. Я хочу сама со всем справиться, хотя вряд ли у меня получится. Противоречие — забавная вещь. И оно окружает меня постоянно.

День 315: Сегодня я наконец заставила себя выйти из дома по собственному желанию и пойти в кофейню. Я скучаю по кофе, по той атмосфере, что присутствует там, по бариста. Он негласно, но поддерживает. Мне не хватает всего этого. Тем более я давно там не появлялась. Стоило мне зайти, как бариста улыбается мне. Не успела я сделать заказ, как он спрашивает у меня одним словом: «Капучино?», а отвечаю коротким «да». Я пришла за ним, но хотелось рассмотреть снова меню, пробежаться глазами по вывеске, а потом назвать «капучино», не отрывая взгляда от таблоида. Я заняла один из любимых столиков и принялась рисовать. У меня не было конкретной цели, я просто хотела нарисовать что-нибудь, что будет отражать моё состояние. И получились у меня бордово-красный и черные гибискусы. Их было несколько на рисунке, но они дополняли друг друга. Выглядело красиво. Когда я снова повторила капучино, то вновь на салфетке увидела знакомый мне почерк бариста. Там было написано: «Красивые цветы, но надеюсь это не «цветок смерти» в прямом значении». Я не совсем поняла смысл, но после прочтения пару статей я поняла, что всё это образно и суеверия. Однако, мне кажется, я поняла, что хотел сказать бариста: «…надеюсь, это не намек на суицид». Четко и понятно. Я тогда посмотрела в глаза бариста и помотала головой в разные стороны. Это был мой ответ. «Нет». Пока что.

День 316: Еын-онни снова написала мне. Она сказала, что у неё всё хорошо, и если она продолжит в том же темпе, то уже к концу весны может вернуться в Корею. У меня были смешанные чувства. С одной стороны я хотела этого, мне не хватало её, но с другой — мне было страшно, что я паду в её глазах ещё сильнее, она может подумать, что я такая неудачница, раз даже не могу справиться со своими проблемами. Хотя по этой же причине я и пошла к психологу. Одной справиться со всем этим я не смогу. Даже с Хансоль. Хоть я и могу её в какой-то мере считать подругой, есть в ней что-то такое, что меня отталкивает от неё. Не знаю, что именно. Оно гложет меня, тревожит, и я не могу избавиться от этого, будто это «нечто» преследует меня. Я написала Еын-онни всё это, она отвечала мне. Но я не знаю, что написать сюда, да и смысл. Ведь это же только мой дневник, и всё это дублируется в моей голове.

День 320: Скоро в школу. Снова сократили каникулы. Это ужасно. Остается последний год обучения, а что будет дальше, я не знаю. Ещё Санни может усугубить всю ситуацию. Я не выдержала и снова пошла в кофейню. Там я могу избегать свои мысли и наслаждаться мгновением. Бариста принес мне моккачино, а я рисовала. Феникс. Птица, которая после смерти вновь возрождается из пепла. Мне бы хотелось, чтобы он стал моим символом, чтобы я тоже смогла возродиться из пепла, как и он. Кажется, что ещё немного, и я стану таким же пеплом. Только вряд ли меня уже кто-нибудь спасет, или я сама себя смогу спасти и возродиться. Я горю и, кажется, догораю.

День 329: Здравствуй, школа, ненавистная школа. Я не хотела возвращаться сюда, но надо. Третий год обучения. Новый семестр. Новые издевательства. Но как же я была права, когда сказала, что Санни придумает новые способы издевательства. Все было относительно хорошо, пока во время окна, во время которого мы сидим в классе и готовимся к экзаменам, не вошёл какой-то парень и не позвал меня. Я вышла. Хотя лучше бы не делала этого. Меня поволокли на лестничный пролет. Шайка Санни. Они ждали меня. И мне снова стало страшно. Тогда в туалете были девочки, и меня спасла Хансоль, а в этот раз я одна, и они хищно на меня смотрели. Черт, вспоминаю и хочется разрыдаться. Они окружали меня, вокруг была тишина. Они молчали. Я чуть ли не рыдала от страха. Я не могла заставить себя позвать помощи: язык будто прирос к нёбу. И снова Хансоль. Она как будто знает, где меня искать. Но в тот момент я была безумно ей рада. Стоило парням увидеть её, как они испарились, но сказали, что это не последняя встреча и рано или поздно они получат, то, чего хотят. Это пугает. Очень сильно. Мне страшно, что я снова попаду в их сеть, и Хансоль не поможет мне. Она помогает мне выжить, а я принимаю её помощь.

День 330: Только второй день учебы, а я уже устала. Не сколько из-за учебы, а сколько из-за Санни. Весь день я чувствовала на себе взгляды из той шайки парней — собачонок Санни. Они не спускали с меня взгляда. Мне было страшно выйти одной из кабинета. Казалось, будто если я забуду про них хоть на мгновение, они тут же нападут. Я не хотела этого, но еще я боялась. Хансоль не отходила от меня ни на шаг. Она видела моё состояние, и я была благодарна ей. Соль пыталась отвлечь меня от всего этого, но я не могла сосредоточиться на ее словах. Стоило мне это сделать, как происходило что-то, и я была уже не здесь, не слышала голос Хансоль, не видела её. Мне кажется, что я начинаю сходить с ума. Скоро год, как умерла мама. И скоро год, как я начала вести дневник. Так быстро время пролетело.

День 331: Четыре дня до рокового дня. Я вижу, что даже папе даются эти дни с трудом. Он говорит, что все нормально, хорошо, но я-то вижу, что нет. Его улыбка вымученная, его глаза без капли задоринки, в них видна печаль. Мне страшно. Приедут родственники, чтобы помянуть маму, а я не хочу их видеть, отвечать на их соболезнования. Они будут пустыми, как и всегда. Уверена, что многие из родственников за этот год даже не вспоминали маму. От этого ещё больше противно. Я стала ходить в кофейню чуть ли не каждый день, но я всё время не могла собрать свои мысли воедино и нарисовать что-нибудь стоящее. Я сидела, пила кофе, смотрела на лист белой бумаги и ничего не происходило. Даже сегодня получила салфетку с надписью: «Все в порядке? Что-то случилось?». Я не смогла поднять глаза и кивнуть бариста. Я не в порядке. Далеко не в порядке. Осознавать, что будет год с начала всего дерьма — ужасно. Я хочу просто закрыться от всего этого мира и убежать, наверное. Но меня держат здесь всего лишь несколько людей. Они пытаются помочь мне. Только ради них мне и хочется пока что жить. Хотя ещё немного, и я догорю.

День 336: Родственники наконец-то уехали. Было много чужих слез, сочувствующих слов, выпивки. Я терпела. Снова. Как же хотелось разрыдаться, но я не могла показать свои истинные чувства. Я даже услышала, что некоторые думают, будто я скала и никак не переживаю о смерти матери. Но это не так. Я просто хочу казаться сильной, хотя это не так. Притворство — вот что вы можете видеть, а не то, что я хочу показывать на самом деле. Сейчас снова два часа ночи, а я сижу и реву в подушку. Пытаюсь заглушить рыдания одеялом и подушкой. Хоть так, но всё же. Мне больно. Прошел год, как не стало мамы, год я живу, как в аду. Я хочу, чтобы всё это закончилось. Я не выдерживаю.

День 340: Долгожданный выходной. Хансоль вытащила меня на прогулку. Я не была бы против, если бы это не было в девять утра в выходной. Она шутила, смеялась, что-то рассказывала, а я просто впитывала её воодушевление. Мне давно этого не хватает. Я уже забыла, какого это смеяться без причины, смотреть на мир и воспринимать его как само собой разумеющееся, а не так, будто сейчас из-за угла выскочит Санни и причинит боль. Я стала параноиком. Мне страшно уже из дома выходить. Страшно идти по улице и чувствовать на себе все эти скользящие взгляды людей. Они рассматривают меня. Для них это просто взгляд, а для меня — раскаленный метал по коже. Надеюсь, это окажется метафорой и не воплотиться в жизнь. Хансоль купила кофе и спрашивала меня о рисунках. Я рассказала: как, почему, зачем начала этим заниматься. Рассказала о каждом запоминающем наброске. Она слушала и выглядела очень заинтересованной. Я бы хотела показать ей мои рисунки, но пока морально не готова к тому, что открою этот мир кому-нибудь ещё. Пока он только мой. Эгоистично, но это мои мысли. Кто-то пишет стихи, рассказы, чтобы донести читателю о своих чувствах, а я рисую. Это своего рода дневник. Второй дневник. Он пока слишком личный и открыть его кому-либо — значит показать, что у тебя на душе. Я не готова.

День 342: Странно, что Санни и её шайка не подходила ко мне. Потому что стоит мне расслабиться, как они бьют под дых. Лучше знать и быть готовой, чем потом снова терпеть и угнетать себя. Но Санни снова затаилась, как и те парни из её шайки. Её взгляд какой-то был обеспокоенным, думающим, пугающим. Было что-то, из-за чего она временно на меня забила. Я даже не хочу вникать, что это. Мне плевать. Главное, что она сейчас меня не трогает, и я могу спокойно ходить по школе и разговаривать с Хансоль. Как же мне не хватало живого общения! Очень сильно. Она спасает меня, тащит наверх из пучины моря или океана. Не знаю. Хансоль — спасательный круг и жилет вместе, но я держусь пока слишком слабо, чтобы подняться. В любой момент я могу поскользнуться. Есть что-то, что кажется мне неправильным, но пока я не могу понять, что это.

День 345: Хах, снова красивое число, но в такой ужасный день. Люблю такие числа. Санни наконец отмерла от своего «оцепенения», в котором она была последнюю неделю. Она вытащила меня поговорить на задний двор школы. Я знала, что ничем хорошим это не кончится. Было холодно, ветер приникал под незастегнутое пальто. Стоило мне остановиться перед ней, она лично набросилась на меня. Санни била по ногам, по ребрам. Я только шипела и старалась не допустить обилие синяков на коже. Хотя это уж вряд ли теперь. Мое тело усыпано фиолетовыми пятнами. Они расцвели на коже моментально. Спасибо, что не на видных местах. Из-за этой твари мне тяжело ходить, всё тело болит, а мне ведь надо не показывать это папе. Мне страшно ему всё рассказывать. Боюсь очень сильно. Ведь я затянула всё это слишком глубоко. Да и сама погрязла там же.

День 346: Я кое-как встала утром, всё тело ломило, а синяки стали ещё темнее. Я смотрела на себя в зеркале, и хотелось расплакаться. У меня был побитый вид, но уже и в прямом смысле. Помимо синяков и мешком под глазами, тело не в лучшем состоянии. Я надела длинные черные длинные гольфы, чтобы скрыть побои. Хорошо, что ещё зима, и я могу «художество Санни» скрывать под одеждой. Да, я снова плачу по ночам. Не могу успокоиться. Хансоль только сочувствующе смотрит. Она поняла, что не силах помочь мне. У нее вид не лучше. Такие же тени залегли под её глазами, и она перестала пользоваться своим духами, которые постоянно можно было уловить рядом с ней. Даже её эта школа и Санни поработили.

День 350: Ещё пятнадцать дней до ровно года, как я веду этот дневник. Стоит ли мне продолжать его дальше или повременить? И как раз февраль скоро закончится. Я не знаю. С каждым днем мне всё хуже, Санни издевается всё сильнее, начиная от самых безобидных (ставит подножку) и заканчивая самыми ужасными (избиение, снятие этого на видео, попытки изнасилования). И снова меня спасала от этого Хансоль. Только после её прихода, Санни с её шайкой оставляют меня. Ей приходилось меня успокаивать, но я плачу ещё сильнее. Нервы сдавали всё сильнее. Да и сейчас сдают. Мне тошно от себя, от своей беспомощности.

День 354: Хансоль пришла утром и вытащила на улицу. Я видела, что ей тоже плохо, но она старалась вести себя как обычно. Возможно, Санни и до неё добралась. Не знаю, что меня нашло, но я ей показала все мои рисунки. Она листала альбом с восхищением. Когда она рассматривала последний рисунок Джию, то сказала: «Теперь понятно, зачем ты спрашивала про девушку с красными волосами. Только я не понимаю, где ты ее нашла, чтобы нарисовать. Причем не единожды». Я не стала отвечать, а ей и нужен был ответ. Ей понравилось, чем я увлекаюсь и сказала, чтобы я продолжала, не смотря ни на что. Я и так не планировала останавливаться.

День 355: Снова почти весь день я просидела в кофейне, но уже точно рисовала. Это был гибрид кота и человека. Просто в голове возник этот образ, и мне захотелось нарисовать это. Парень со светлыми волосами и с кошачьими ушками на голове. Он улыбался сладко и смущался даже. Мне нравился этот рисунок, он излучал тепло. Я готова была смотреть на этот рисунок вечно. Даже бариста написал на салфетке, что мой сегодняшний рисунок прекрасный.

День 360: Писать мне совершенно уже не хочется. Все мои записи скатываются в одни и те же события: издевательства Санни, мои слезы, мысли, рисунки, походы в кофейню. Наверное, я напишу последнюю запись годовщину ведения дневника и на этом закончу. Не вижу смысла.

День 364: Не думала, что решусь написать ещё одну запись, но я здесь, плачу и строчу. Всё началось, когда я хотела выйти из кабинки туалета, когда услышала голос Санни: «Слушай ты, шмаль, или ты делаешь, как я сказала, или я спускаю на тебя всех своих псов и тогда ты точно не отделаешься от меня. Что ты там сказала? У О Сынхи есть альбом, где она рисует и что там рисунок той девушки, которой она интересовалась? Так вот слушай меня внимательно, Чхве Хансоль, достань мне её дневник, и мы будем в расчете. Я забуду про то, что видела тебя с сигаретой, а ты перестанешь общаться с Сынхи и помогать ей. И естественно я отстану от тебя. Я хочу избавить школу от этой сучки. Я ясно выразилась?» Я затаила дыхание. Я не могла поверить, что Хансоль общалась со мной из-за указаний Санни и ради сохранения секрета. А ещё из-за нее меня начали гнобить сильнее, все начали называть меня лесбиянкой. Мне было плохо. Я хотела расплакаться прямо там, но смогла сделать, когда Санни, а потом и Хансоль ушли из туалета. Меня тогда скрутило прямо на полу. Я рыдала, меня било мелкой дрожью. Казалось, будто сердце сейчас выпрыгнет из груди, и я умру. Но мне действительно хотелось умереть. Единственный человек, которому я смогла довериться была Чхве Хансоль, но она пошла на поводу Санни и ударила в спину. Было невыносимо больно. В итоге я прогуляла оставшиеся уроки. Было уже плевать. Я хочу умереть, не могу так. Не выдержу. Но для начала мне надо сделать несколько вещей, чтобы уйти. Сейчас три часа ночи, и я рисую в маленьком альбоме какие-то рисунки, чтобы отдать их Хансоль. Пусть выполнит свою часть договоренности, пусть надо мной в последний раз изобьют или ещё что-нибудь, чтобы потом спокойно пойти и умереть.

День 365: Я не пошла в школу, хотя сказала, что пойду. Сначала я гуляла, а потом несколько часов сидела в кофейне. Хотя, почему именно сидела, сижу. Я пишу эту триста шестьдесят пятую записку здесь, за моем любимом столике. Я долго думала. Не могла собраться с мыслями. Мне хотелось умереть, но у меня была крохотная надежда, что всё образуется. Но стоило мне перечитать все мои записи, как у меня все сомнения ушли. Я читала, и все воспоминая всплывали перед глазами. Я помнила каждый день, всё, что происходило со мной. Пережить такое ещё раз и с удвоенной силой я не смогу. У меня есть возможность перейти в другую школу, но смысл уже? Если я уже сгорела, остался только пепел? Я оставлю телефон здесь, пусть его найдет кто-нибудь и продаст. Пусть этот телефон поможет хоть кому-нибудь. Я не хочу все это удалять собственными руками. У меня не хватает сил сделать это самой. Целый год я писала все это и теперь удалить — точно, как стереть себя же из этой жизни. Хотя через какие-то пару суток меня уже не станет. У меня есть только твиттер. Я перечитываю единственные твиты и чуть не плачу: «Мой глаз действительно красивый?», «Я в порядке?», «Пепел развеется, а я восстану из него словно феникс?». Три твита, которые кратко, но были связаны со мной. Надеюсь, что человек, который найдет будет не бариста и не любопытный человек, который решит прочесть все это. Почему я оставляю телефон? Пусть его найдет неизвестный мне человек, чем папа и прочитает всё это и осознает весь мой годовой ад. Завтра я уже умру, поэтому прощайте».

Тэхён плачет, он держался до последнего, но в итоге не сдерживается. Сынхи пережила всё это. Она была на грани, чтобы умереть. Она доверилась ему и решила в последний раз испытать удачу или судьбу. Хотя, скорее, судьбу, потому что это она ставит ей подножки, кидает ножи и стрелы в спину, режет плоть и душу. Тэхёну плохо от этого осознания. Плохо настолько, что не может понять причину своих слёз: либо из-за пережитых событий Сынхи, либо это его собственные эмоции от прочитанного и испытанного. Однако плевать он хотел на причину, есть факт, он и будет играть главную роль. Парень смотрит на время. Почти четыре часа ночи. Проглатывает слезы и пытается унять сердцебиение. Не может. Медленно вздыхает, а после погружается в сон.

***

«Воспоминания могут вернуться, но может потребоваться время», — прокручивает в голове Сынхи из раза в раз. Не отпускает эту мысль на протяжении нескольких часов, потом на следующий день и так по кругу. Девушка не может их забыть, они словно клеймом выгравированы в её сознании. Она знает, что боли было достаточно, знает, что не справится с ними снова, знает, что была на грани смерти. Но Сынхи хочет вернуть свои воспоминания. Пусть лучше она будет знать, кто она, кем является, чем будет сидеть на больничной койке и понимать, что собственные желания и мысли чужды. Они её пугают.

Сынхи не знает, хочет ли умереть, хочет ли жить. Хотя появляющиеся воспоминания полностью указывают на первый вариант. Впервые это случилось после слов доктора. Она уснула с ними, а проснулась с колотящимся сердцем, сбитым дыханием в четыре часа ночи и со слезами на глазах. В тот момент девушка смотрела на свои руки, пыталась отрицать все происходящее, но факты и следы говорили обратное.

Ей снилось, как она сидит в ванне, в горячей воде. Истерика била по всем нервным окончаниям, выворачивала душу и заставляла окунаться в пережитое снова и снова. Сынхи помнит, как ногтями сдирала кожу, как капли крови стекали по пальцам и падали в воду, которая разъедала только что сделавшиеся раны. Девушка повторяла одно единственное имя: Тэхён. Даже во сне она слышала, что говорила, о чём думала, о чём просила. Сынхи во сне молила, чтобы с Тэхёном было всё в порядке. Девушка сидела в полутемках в четыре часа утра и воспроизводила приснившуюся сцену. Тэхён — это тот парень, в глазах которого сожаление и боль отчетливо были видны. Тэхён — парень, который сказал, что хочет с ней встречаться. Она не помнит его, но переживания о нём говорят, что девушка привязалась к парню, что он стал ей очень близким человеком.

В следующий раз Сынхи не смогла перестать прокручивать слова доктора, когда, успокоившись, снова легла спать. Ей снилась кабинка школьного туалета, она стояла в ней и слышала знакомый ненавистный голос:

— Слушай ты, шмаль, или ты делаешь, как я сказала, или я спускаю на тебя всех своих псов и тогда ты точно не отделаешься от меня. Что ты там сказала? У О Сынхи есть альбом, где она рисует и что там рисунок той девушки, которой она интересовалась? Так вот слушай меня внимательно, Чхве Хансоль, достань мне ее дневник, и мы будем в расчете. Я забуду про то, что видела тебя с сигаретой, а ты перестанешь общаться с Сынхи и помогать ей. И естественно я отстану от тебя. Я хочу избавить школу от этой сучки. Я ясно выразилась?

А после лежит на холодном полу, звонок на урок уже давно прозвенел, а девушка лежит на полу, бьет рукой о кафель, обнимает колени, воет в голос и чувствует горечь предательства от того, кто был рядом и помогал. Сынхи хотела проснуться, желала, чтоб всё это оказался плохим сном. Она бы так и сказала, когда проснулась, если бы не знала, что такое могло произойти с ней. Девушка уверена, что всё так и было. Чхве Хансоль не было в палате, когда она проснулась. Чхве Хансоль её предала, была на стороне Ли Санни, рассказывала всё о ней умершей девушке. Сынхи плохо от этого. Кажется, что воздух заканчивается в её легких, что его совсем нет вокруг. Девушка старается глотать его, открывает рот, дышит глубоко, но получить хоть маленькую дозу кислорода очень тяжело. Он напросто не идет, застревает где-то на полпути и выходит обратно, когда она пытается заглотнуть новую порцию. Сынхи бьет рукой по груди, пытается активировать легкие и сердце, но не может. Слезы сами начинают течь из глаз от осознания, что она может задохнуться. Паника подкатывает к горлу, ещё больше мешая дышать. Сынхи искренне не знает, что делать. Ей просто хочется начать дышать. Но девушка не может. Чувствует чужие руки на своих плечах, свое имя, звучащее отдаленно, ощущает, как её трясут. Но не может понять, что происходит. Слезы и паника застилают всё, что только может.

Резкая боль в щеке, которая немного приводит её в нормальное состояние. Слезы идут, дыхание всё еще сбитое, но Сынхи прекратила свои панические действия. На неё смотрит уставшее лицо врача.

— Всё в порядке? — спрашивает, хотя и так видно, что нет.

Сынхи мотает головой, не в силах сказать хоть что-нибудь.

— Тебе что-то снилось?

Кивает.

— Свое прошлое? Забытые воспоминания? — снова кивает Сынхи. — Всё настолько ужасно? — кивок. — Медсестра принесет тебе успокоительное. Выпей его, а потом ложись отдыхать, — мягко говорит врач, а после уходит.

Сынхи ждёт, нервно ждёт. Она не может успокоиться, сердце неистово колотится в груди и всё никак не хочет успокаиваться. Старается дышать медленно, размеренно, но получается так себе. Время, что медсестра несла успокоительное с водой, казалось, тянулось вечность, но Сынхи рада, когда видит таблетки бордового цвета. Запивает их и ложится обратно, откидываясь на подушки и смотря в потолок. Она устала. Устала от всего, что творится вокруг. Прошел какой-то день, а словно месяц. За какой-то день она потеряла из памяти три месяца. Три месяца, за которые многое успело измениться. За день девушка потеряла память о том, как перестала желать смерти. За день она узнала, что Ли Санни — та, которая терроризировала её всё это время — мертва. И не понятно — Сынхи виновата в её смерти или нет. Зачем она пошла за мост? Что там случилось, из-за чего она вместе с Санни оказались в воде. Вопросы кружатся в голове, но ответов нет. И их не будет, пока она не вспомнит всё. А вспомнит ли?

Сынхи понимает, что уже вечер тогда, когда приходят две девушки, которые были в палате. Они сочувствующе смотрят, сидят рядом и немного мнутся.

— Меня зовут Чан Сынён, а ее — Чхве Юджин. Мы твои подруги из новой школы, куда ты перешла в марте, — говорит девушка с темно-каштановыми волосами. Она по-доброму улыбается, хотя видит, что Сынхи никак не легче от этого.

— Я перешла в другую школу?

— Да, Тэхён тебя долго убеждал, и ты не соглашалась, — начинает отвечать другая девушка, похожая на маленького мышонка. — Ты рассказала, что было в прошлой школе.

Сынхи закрывает лицо руками и тихо стонет в них. Она рассказала незнакомым людям свои проблемы. Хотя если она сделала это, то, скорее, были на это причины. Или…?

— Ты рассказала нам всё, когда перевелась. Когда тебя представили и сказали сесть на свободное место, ты колебалась. Места были в конце класса и позади меня. Ты не могла решить. В этот момент я встала, подошла к тебе и позвала на место, что позади меня. Ты пошла, Сынхи. Ты сомневалась стоит ли нам доверять, но я тебя считала и рассказала, почему ты боялась выбрать меня. И также мы рассказали, что в нашей школе нет насилия. И ты рассказала, что случилось с тобой, — говорит девушка, представившаяся Сынён. Сынхи убирает руки и молчит. Не может поверить, что рассказала двум незнакомым девушкам, с которыми только что познакомилась, о части своей жизни.

— Мы были у тебя дома с ночевкой. Ты была не против даже. Это было как раз незадолго до… Эм… До падения в реку. Прости, я не знаю, как это правильно назвать, — смущается та же девушка, а Сынхи продолжает молчать и переваривать информацию. Как такое может быть? Она не верить в это.

— Всё нормально, Сынхи, — сжимает чужие руки Юджин. Она улыбается по-теплому, старается показать, что всё хорошо и Сынхи не надо беспокоиться и волноваться, что она может им доверять.

— Я… я не знаю. Я никому не доверяла так сильно, — её мысли путаются, она не знает, что сказать.

— Ты доверяешь Тэхёну, в первую очередь. Он знает о тебе гораздо больше, чем мы. Ты дала ему прочитать дневник.

— Дневник? — девушка бледнеет, её сердце начинает отбивать только ему понятный ритм, и она понимает, что всё пошло по такой пизде, какая только может быть.

— Упс, — произносит Юджин, принимая извиняющее и страдальческое выражение лица, и получает легкий удар от Сынён и укоризненный взгляд от неё же. — Кажется, Тэхён ещё не приходил.

— Да ладно, Юджин! Ты видела, каким он был в школе! Да на нем лица не было, переживал, — вскипает Чан. Она не собиралась говорить о дневнике и упоминать имя парня, ведь знает, что Сынхи придется повторно довериться ему и рассказать, хотя рассказывать то нечего уже. Тем более подруга в очень шатком состоянии. Она вернулась туда, откуда и начала свой путь.

— Прости, Сынён, — чуть ли не плачет Чхве. Смотрит щенячьими глазками, хотя больше становится похожа на провинившуюся мышь, отчего Сынхи на секунду забывает о своих проблемах и издает легкий смешок. Эта парочка такая забавная.

— Ну вот, теперь ты перестала накручивать себя, Сынхи, — снова начинает говорить Чан. — Не делай из этого такую большую трагедию. Всё нормально и хорошо. И знаешь, не тебе стоит переживать, а Тэхёну. Ты просто не помнишь, а он помнит всё. Винит себя в случившемся.

— Почему? Из-за того, что предложил мне встречаться?

— Скорее, да.

И Сынхи нечего сказать. Снова. Ведь что она скажет, когда никого, кто её окружает, не знает. Все кажутся странными личностями, которым придется снова доверять, личностями, которые знают о ней больше, чем она сама. Девушка просто не знает, что ей делать. Она не знает, чем всё закончилось, что произошло до того, как она перешла в новую школу, как познакомилась с Тэхёном, что значили её сны, когда это было. И почему она пошла на мост, где и встретила Санни. Сегодня девушка слышала, что приходили её родители, адвокаты, но ничего не получили: ведь доказательств практически нет. Камеры? Но к ним же надо получить доступ. Сынхи просто не знает, старается не думать об этом. Ей это не к чему.

Сынён с Юджин уходят через несколько часов. Всё это время они разговаривают с Сынхи, рассказывают о жизни в школе, что происходило. Рассказывают о Тэхёне, Намджуне, Хосоке. Так, Сынхи узнает, что Чхве встречается с Намджуном, что парни — баскетболисты, что она ходит на их матчи, что все они часто ходят в ту кофейню, какую Сынхи любит посещать. И также имя бариста — Мин Юнги.

За эти несколько часов девушка не раз смеялась, не раз улыбалась глупым репликам Юджин и озорству Сынён. Девушке было приятно находиться с ними, она чувствовала с ними себя хорошо, умиротворённо. Ей не хотелось убежать, скрыться, замолчать. Всё происходило так, словно так и должно происходить. И Сынхи это нравится, очень, она бы сказала. Они показывают свои эмоции открыто, показывают настоящих себя, они не прячутся за масками кого-нибудь, других людей, они не строят вокруг себя других личностей. Сынхи это нравится, они те, кто скажут тебя всё прямо в лицо, не будут таить что-нибудь. Она так думает. Но в действительности так всё и есть. На прощание Юджин даже сказала: «не волнуйся, утёнок, всё будет хорошо», а Сынён ободряюще сказала, чтобы Сынхи больше не смела думать о самоубийстве, иначе тогда придет Чан и лично вправит мозги. Сынхи только улыбнулась и пообещала, что ничего такого делать не будет. Да и она, вроде как, уже не собирается.

Весь вечер девушка провела одна: смотрела в белый потолок, слушала шум улицы за открытым окном и просто лежала. Ей не хотелось ничего делать, она старалась даже ни о чем не думать, потому что знает, что собственные мысли приведут куда-нибудь не туда. Ей этого напросто не надо. Свет так и остался выключенным, хотя в палате уже темно, только яркие огни проникают через незакрытые жалюзи. Сынхи не хочется вставать от слова «совсем», но знает, что рано или поздно ей придется встать, чтоб закрыть окно. В палате уже прохладно, но ещё не так, чтобы заставлять поднимать себя с кровати и идти к окну. Ведь знает, что если подойдет, то будет стоять ещё некоторое время, смотреть на кипящую жизнь за окном, за пределами больницы. Хотя обычно никогда так не делала.

Девушка слышит, как кто-то входит в палату, чей-то раздраженный шепот, но не вникает особо, пока не слышит: «Сынхи, почему в темноте сидишь?». А потом девушка поднимает голову и видит папу, что стоит около двери и включает свет. Она жмурится, но улыбается. Ей не хватало его. Она хотела, чтобы он пришёл, поэтому и радуется и чуть ли не бросается на шею. Сынхи рассказывает, что приходили Юджин и Сынён, говорит, что ей снилось что-то, что было похоже на воспоминания, которые, по словам доктора, могут вернуться.

— Мне Тэхён рассказал, что ты вела дневник. Из-за чего? — спрашивает господин О, смотря на девушку, которая начинает отводить взгляд.

— Со Нара посоветовала мне начать вести дневник. Я его начала спустя месяц после смерти мамы.

— Ты правда хотела умереть?

— Да. Мне было тяжело. Сначала меня гнобили из-за того, что не ходила целый месяц, а потом потому, что Ли Санни понравилось надо мной издеваться.

— И ты молчала?! — возмущается О Минсу. Он смотрит удивленно-шокированными глазами, но Сынхи нечего ответить на это, ей остаётся сказать только правду.

— Я не могла по-другому. Я знала, что тебе тяжело, что решаешь свои проблемы. Я не хотела, чтобы ты начинал беспокоиться ещё и обо мне и думал, какая я неудачница.

— Господи, — всё, что говорит мужчина прежде, чем притягивает Сынхи к себе, обнимая. — Я бы никогда так не подумал. Я бы попытался решить твою проблему, нашел бы тебе психолога, перевёл бы в другую школу. Тебе не надо было молчать всё это время, ты должна была сказать всё раньше, и тогда бы ничего бы этого не было.

— Ничего бы этого не было, — повторяет последние слова папы девушка, роняя слёзы на его чёрные брюки. Она не хотела плакать, но слезы сами по себе пошли. Сынхи думает, что сказала бы она всё раньше, то не встретила бы подруг, которые не отворачиваются от нее, которые беспокоятся о ней. Не узнала бы о кофейне с добрым бариста, не начала бы рисовать, не полюбила бы кофе. Слишком много этих «бы», но Сынхи ловит себя на мысли, что не хотела бы изменить этот ход вещей. Ведь они привели её туда, где она сейчас, хотя и не помнит, что происходило за эти месяцы в новой школе. Правда, сейчас девушка в больнице, потеряв память, но она хотя бы знает, кем является, что рядом с ней есть те, кто не отвернулся, кто был обеспокоен ею, что Еын-онни уже прилетела и не уйдет, наверное. Ей хочется верить в это.

Девушка рассказывает всё отцу, всё, что было написано в её дневнике до того, что помнит. Ей дается тяжело, но немного легче: у неё не возникает желания разрыдаться тут же. Господин О слушает внимательно, хотя и тяжело, но понимает, что должен. Должен помочь в этот раз, хотя видна работа чужих рук, только вот чьих именно? Мужчина видит это: Сынхи рассказывает спокойно, вспоминает детали и не переживает практически, но у неё нет опустошенно взгляда. Её глаза сосредоточены, задумчивые, но никак не отрешённые. Девушка чувствует облегчение, когда заканчивает. Она рада, что наконец рассказала всё. Они разговаривают ещё немного, пока господину О не надо было уходить, ведь время перевалило за одиннадцать часов.

— Спокойной ночи, — говорит на прощание О Минсу.

— Спокойной, — отвечает девушка и улыбается краешками губ.

Какое же облегчение. Сынхи чувствует умиротворение, сладкую негу, распространяющуюся по всему телу. Ей хочется провалиться в сон, но одновременно не хочется, потому что это состояние уйдёт, и она не сможет его воссоздать снова. Но Сынхи закрывает глаза и моментально засыпает, полностью расслабляясь.