На шатающейся табуретке, которую Карина, несмотря на протесты друга, подтащила к кровати без его помощи, расположилась перекись и вскрытая упаковка свернутой в рулон ваты. Все новое, купленное по дороге в аптеке, ибо дома у Саванова водилось только одно дезинфицирующее средство — алкоголь.

      Парень недовольно зашипел, отклоняясь в сторону от приближающемуся к его рассеченной скуле белому кусочку.

      — Когда получал — потерпеть мог, а сейчас никак? — донеслось сверху совершенно спокойным голосом, хотя лицо девушки ничего хорошего не выражало. Саванов вздохнул, но вернулся в прежнее положение. — Кулаки опять зачесались, да?

      — За честь твою заступился вообще-то, — ответил он, чуть подумав, видимо, формулируя или улавливая уплывающую в опьяненном сознании мысль. — Какие-то шестерки Смирнова тебя обсуждали.

      Карина протянула что-то неразборчивое, но понимающее. Наверное, стоило поблагодарить за попытку пресечь слухи, но она была отвлечена другим.

      Ее ждала Саша. Сказала, что одну никуда не отпустит, время позднее, восемнадцати Карине нет, в тому же, та имеет удивительную способность попадать в неприятности на ровном месте. Заходить в гости к Денису, который уже успел показать все оттенки беспочвенной неприязни, она тоже не хотела, поэтому по дороге обменялась с парнем парочкой любезностей, на кровно заработанные купила «этому придурку» все нужное, и осталась дожидаться в подъезде. Мысль о том, что девушка предпочла просидеть неопределенное количество времени неизвестно где, только бы не оставлять младшую одну посреди ночи, слишком много значила для последней.

      — Знаешь, — Карина кашлянула, набираясь смелости. Саванов заметно напрягся — с этого слова обычно начинались философские речи, а его подруга их ненавидела — это он знал хорошо. Но следующая фраза оказалась еще менее подходящей ей, вечно от этого чувства бегущей: — Я… влюбилась. Наверное.

      Губы парня вдруг растянулись в странной улыбке, вырвался смешок, какой-то особенно горький и ядовитый, как волчьи ягоды.

      — В эту свою? — он неопределенно мотнул головой в сторону двери.

      — Ее зовут Саша.

      — Да-да, для меня Александра такая-то и такая-то, не помню, — отмахнулся Денис. А потом со вздохом задержал взгляд на чем-то позади Карины. Улыбка — впрочем, слишком невеселая для такого звания — пропала медленно, будто растаяла. — Я тоже. Влюбился. Еще в восьмом классе.

      В голубых глазах мелькнул интерес. И доля беспокойства за состояние друга — впервые он о подобном говорил, и впервые выглядел таким, что называется, убитым. Она рассчитывала на долгий рассказ о той самой и на душевный разговор, каких в общении двух страшно закрытых людей не хватало. Вместе с его весьма емким и понятным объяснением, что-то оглушительно хрустнуло, ломаясь:

      — В свою лучшую подругу. Лесбиянку.

      Обработанная перекисью вата, уже порозовевшая, задержалась на расстоянии от очередной ссадины, после чего выпала из резко ослабших пальцев, приземлившись на потертую простынь. Девушка поспешила ее поднять. Первая реакция — отрицание.

      — У тебя такая еще одна есть? Смешно.

      — Нет, — Денис посмотрел на подругу взглядом, на первый взгляд просто уставшим, но несшим в себе выражение многолетней боли от собственной тайны, лежащей на плечах мертвым грузом. — Не смешно.

      Осознание ударило больно и с размаха. К горлу подкатил ком, и уж его Карина знала хорошо. Он был гадким, мерзким до тошноты, почти физической. Чувство, от которого ощущаешь себя так, будто окунулась в смоляную яму.

      Девушка выпрямилась, отступила на шаг.

      — С восьмого класса, значит, — голос вдруг стал ровным, подобно натянутой струне расстроенной гитары. — Все это время. Пока я считала нас друзьями, доверяла. Я у тебя ночевала, сука, не раз. Ты… Блять.

      — Прости, — беспомощно и бессмысленно, — Карин.

      Она быстро покивала, сдерживая подступающие слезы и не переставая едко улыбаться. Внутренний голос кричал про мужское нутро и про то, к чему у них все сводится.

      — Жаль, что фотографироваться не люблю, да? На воображение приходится.

      — Слушай, я не… — безуспешная попытка оправдаться за собственные чувства.

      — Пошел ты, Саванов, — сказав напоследок заветные три слова, она пренебрежительно швырнула в него злосчастный кусок ваты, и пулей выскочила из комнаты, не стесняясь хлопать дверью.

      Карина сама не успела заметить, как преодолела расстояние до выхода, и оказалась в прохладном подъезде с накинутой на плечи курткой и выворачивающимся наизнанку сердцем. Отвратительно. И страшно, опять чертовски страшно за будущее, в котором у нее не осталось друзей. Саша, все это время просидевшая на ступеньке с телефоном в ожидании, обернулась на звук приближающейся девушки.

      — Все в порядке? — поинтересовалась она, сразу заметив перемены в настроении своей спутницы.

      — Да, — вопреки очевидным истинным чувствам, солгала та. Знала, что слишком тяжело прятать, что в ложь эту старшая не поверит, но предпочла не откровенничать. — Пойдем.

      От недавнего веселья не осталось и следа. Девушки шли молча, одна бесконечно прокручивала в голове воспоминания, понимая, что намеки на влюбленность друга были, просто она их не замечала, вторая — не хотела допытываться. На душе у обеих свирепо скребли кошки.

      — Куда шапку дела? — нарушила тишину Саша, обратив внимание на отсутствие помпона на голове младшей. Та, тоже этого не замечавшая, казалось, сейчас рухнет в снег от бессилия.

      — Забыла у этого, — даже по имени или, что более привычно, фамилии его называть не хотелось. В голове вихрем вертелось множество оскорблений, но среди всего разнообразия слов жестких и не всегда цензурных, выделялось одно, самое мягкое и самое обидное: — Предателя.

      Смотрящая на все из-за пелены злости, разочарования и отвращения, Карина не хотела углубляться в лишнюю рефлексию, рассуждать о чужих чувствах и своей реакции на них. О том, насколько она в этой ситуации не права.

      Предательство ли — любовь?

      — Даже так. И что же он такого сделал?

      — Ничего хорошего.

      Добравшись до дома, девушки остановились на лестничной клетке. Карину дверь собственной квартиры вдруг начала пугать. Сейчас они разойдутся, а младшая останется в одиночестве, что теперь казалось тотальным, ощущалось особенно сильно. После осознания влюбленности, бегать и прятаться от Саши уже не хотелось, наоборот — быть рядом чаще и дольше, желательно постоянно.

      — Зайдешь? — предложила старшая, будто заглянув в чужую голову, и сердце Карины, вероятно, пробежалось по всему кругу кровообращения за долю секунды. Не будь она собой — сорвалась бы с места первой, и по-детски нетерпеливо ждала бы, пока ее впустят.

      — Если хочешь, — ответила она вместо этого, так, словно делает одолжение.

      Снова квартира, пропахшая вишней, чай в прозрачных кружках, и пустота, в которой, как оказалось, можно было увидеть свою особую атмосферу. Когда очередной отвлеченный рассказ Саши подошел к логическому завершению и опустилась вуаль молчания, Карина решилась открыться:

      — Он признался мне в любви. Ты спрашивала.

      — Видимо, невзаимно? — ловко подхватила тему для разговора старшая. — Раз считаешь это таким страшным преступлением.

      — Мне вообще не нравятся парни, — пояснила девушка, теперь не боясь осуждения, но ожидая удивления. Ее собеседница и бровью не повела, только кивнула с видом всеведущего буддийского монаха. — И он об этом знает.

      — Чувства — сложная штука, — Саша улыбнулась, как делала всегда, когда хотела преподнести свое виденье ситуации помягче. — Контролировать вырабатывание гормонов возможно, но лучше не надо, присесть можно на пятнадцать суток.

      — Ты вообще на моей стороне? — Карина, конечно, восприняла отличное от ее мнение в штыки. Она надеялась на поддержку, а не на нравоучения, которые, как она считала, еще никому не помогли, только внушили абсолютно бесполезное чувство вины.

      — Я? Целиком и полностью, дружок твой мне вообще не нравится. Просто… Скажем, попробуй больную почку вырезать кухонным ножом — вот выбрасывая человека из своей жизни, ты делаешь примерно это. А можно же решить все проще, прийти к хирургу, сказать, где болит, и, может, окажется, что можно решить вопрос менее радикально.

      — Допустим, — ответила Карина с намеренной незаинтересованностью, хотя на мгновенье задумалась о сказанном. — Что они все вообще во мне находят?

      — В этом как раз ничего удивительного нет, — Саша пожала плечами. — Один с тобой общался близко, там потом гормоны, все дела, а другому не слишком принципиально, кого… — она вдруг переменилась, со стороны могло показаться, что пытается в уме решить уравнение. — Сколько вы были вместе со Смирновым?

      У младшей пересохло во рту. Она бы рассказала этой девушке все, что угодно, если бы та попросила, но этот аспект своего прошлого хотелось спрятать за тысячью замками, особенно от нее. Слова дались с трудом, но все же вырвались каким-то чужим, сдавленным голосом:

      — Больше года.

      Уравнение решилось. В зеленых глазах одна за другой пронеслись несколько эмоций, последней из которых была вина, едва заметная, запрятанная поглубже. Девушка прочистила горло, после чего посчитала нужным сказать:

      — Прости. Наступила на мозоль.

      — Переживу, — отрезала Карина, стараясь переключиться, выискивая в памяти хоть один хороший фрагмент. Но пришла в итоге только к меньшему злу: — Проблемы прошлого в прошлом, а вот сейчас что делать? У меня, можно сказать, больше нет друзей.

      — Решаемо, — заверила Саша, после чего наклонилась и протянула сжатую в кулак руку с вытянутым мизинцем, задавая наивный, но при этом донельзя серьезный вопрос:

— Друзья?

      Карина закатила глаза, но нужное действие выполнила.

      — Друзья, — произнесла она, надеясь, что в ее голосе не прозвучала та самая нотка горечи от мысленного «всего лишь».

***

      Пожалуй, самым грандиозным событием понедельника стало появление Саванова в школе без опозданий, за десять минут до начала первого урока. Карина зашла в класс несколько позже, тут же сталкиваясь с двумя такими же голубыми, как ее, глазами, смотрящими на нее со скрытой виной и щемящей тоской. Парень по привычке убрал рюкзак со свободного стула, но подруга демонстративно прошла к другому ряду.

      За предпоследней партой сидела одноклассница, ее соседка болела и должна была вернуться к учебе только со следующей недели. Через силу Карина выдавила из себя приветствие, и даже спросила, можно ли занять временно свободное место. Девушка чуть замялась, но на помощь ей пришла Лена:

      — Карин, не хочешь с Викой поменяться? Она, — одноклассница попыталась сдержать хитрую улыбку, — к окошку ей надо.

      Сначала могло показаться, что Вику нагло выгоняют с любимого скрипучего стула, но уж слишком она светилась от счастья, видимо, очень радовалась возможности смотреть на припорошенные снегом голые деревья. Предложение было крайне выгодным, поэтому когда прозвенел звонок, Карина уже по обыкновению просила у новой соседки по парте ручку.

      — Вы с Денисом поссорились? — шепотом спросила Лена посреди урока.

      — Да, — коротко ответила девушка, интонационно намекая на нежелание развивать эту тему.

      — Не переживай, помиритесь. Правда, Вика будет не слишком рада, если ты ее выгонишь. Она тебя боится, сама попросить поменяться не могла.

      — Пусть не беспокоится. Не выгоню.

      Справедливости ради, Карина и до ссоры поменялась бы с одноклассницей местами, если бы та предложила, а если бы еще и объяснила причину такого желания, то тем более. Девушка бы с радостью позволила ей растопить сердце бывшего друга. И сейчас этого хотелось еще больше, чтобы однажды Денис подошел, держа за руку другую девушку, и сказал, что чувств к Карине больше нет. Они бы продолжили общаться как раньше, как друзья, которые прошли через огонь, воду и неразделенную любовь.

      Но как раньше не будет никогда. Никогда не будет прежнего доверия, дурацких прозвищ, одного сырка на двоих, и гневного «Меркулова с Савановым, вас рассадить?» от учителей. Воспоминания, что когда-то веселили, теперь вызывали лишь тоску, а некоторые — гнев. И почему она не заметила еще тогда? А главное, почему он сказал только сейчас?

Карина отвлеклась, а на доске уже появилось с пару десятков символов, выведенных белым осыпающимся мелом. Химию она ненавидела, ибо однажды совершила страшнейшую ошибку — пропустила несколько уроков подряд. Глядя на опустившиеся головы одноклассников, она не поленилась открыть учебник на нужной странице, переписать все с доски и склониться к соседке по парте с весьма обширным вопросом «а что вообще надо делать?».

В итоге под подозрительным взглядом учительницы обе девушки пришли к выводу, что у одной из них слишком гуманитарный склад ума.

- Как у тебя четверка вышла в прошлой четверти? - удивилась Лена, но тут же предприняла попытку смягчить свои слова: - Я не говорю, что ты, ну… - она указала куда-то в область мозга с очевидным намеком, и Карина приняла скептичный вид. - Хочешь, подтяну тебя?

- Если сможешь.

Лена улыбнулась, после чего повернула тетрадь боком для более удобного списывания — сейчас это было единственным, что действительно могло помочь.