1

Майк знал, что если его кто-то увидит здесь из знакомых, друзей или, упаси господи, братьев, то ему, несомненно, не жить больше в этом теле. По крайней мере — в целом теле. Шестнадцатилетний парень, разгуливающий по своей же воле в «не самом лучшем районе Нью-Йорка», наверное, не та перспектива, что представляется родителям перед сном. А сейчас именно то время «перед сном». Майк соврал, что идет с ночевкой к другу из школы, чтобы доделать у него их групповой важный проект по физике, хорошая оценка за который могла бы спасти его от краха в конце года — от оставления на второй год. Правда в том, что на самом деле кроме однотипных конспектов и редких лабораторных учитель физики ничего не задает им с самого седьмого класса.

Но братья (и тем более отец) этого не знают, так что, Майк искренне надеется, что его отмазка прокатит, и что все пройдет гладко как обычно. В принципе, сказать отцу, что он переночует у друга, был неплохой план. Недостатком плана было лишь то, что тот «друг», которого Майк попросил позвонить и сказать определенный текст отцу, был его знакомый разгильдяй с прокуренным голосом, которому уже как года четыре назад стукнуло восемнадцать лет. И как бы этот разгильдяй не старался сделать свой голос мягче, получилось у него это ужасно. Но если отец даже и что-то заметил, то фраза Майки о том, что школьный друг «Тони» немного заболел, из-за чего хрипит, все уладила. Должна была уладить… Ведь Майк научился чертовски убедительно врать. Оставалось только надеяться, что отец не захочет позвонить родителям Тони и лично удостовериться, что его сыну-двоечнику разрешили или предложили остаться на ночь в чужом доме. Обычно в школе сверстники предлагают Майку разве что встать на колени и унижаться, в хорошие дни — пойти повешаться, но знает ли об этом факте отец — Майк не уверен, ибо сам никогда не рассказывает отцу обо всех аспектах своей жизни.

Ох, Майк может со сто процентной уверенностью сказать, что если бы отец позвонил родителям Тони, а те, конечно же, были бы не в курсе кто и зачем им звонит, то папа сразу бы — уже на расстоянии стал бы заколачивать Майки в его комнате. Лет так на десять-двадцать. Пока Майк не постареет и «дурь из головы не выйдет». Ведь их отец та еще стрыга, которая ставит порядок, чистоту, послушание и доблесть на первое место.

Но… отец в этот раз поверил Майки на слово (точнее на слово пьяному вдрызг Блэку). И это можно считать небесной милостью, чудом чудным. А любому чуду нужно радоваться, пока чудо не закончилось и не дало ремнем по заднице…

Майк обходит стороной машину с проколотыми шинами, что всегда стоит здесь. Она вроде уже как вросла в асфальт и стала частью — декорацией местных «пейзажей». Поворачивая за угол старой заброшенной пятиэтажки, в которой обычно ошиваются неизлечимо больные наркоманы, Майк вспоминает, как заходил как-то раз в прошлом в этом дом (интерес сыграл в одном месте). Так зрелище, которое он увидел в этом доме, отпечаталось в его памяти еще надолго, если не навсегда, что до сих пор стоит перед глазами. Майк видит четко и ясно в своей кучерявой голове: темное и сырое помещение без какой-либо мебели или даже обоев. Одни голые кирпичные стены и такой же пол. А по углам, как крысы, развалились тела, еще живые, но и уже почти будто мертвые, со стеклянными безжизненными глазами как у селедок. Там же по углам покоятся шприцы, которыми эти крысы себя же травили. Гора живого (пока что) биомусора, что медленно, но верно гниет, — вот и все, что Майк тогда нашел взаместо клада в этом бункере. Бррр.

Майк вздрагивает, делает вдох и подходит к следующему невысокому дому. Он из того же серого кирпича, что и все дома в этом старом районе. Кирпичные стены все в граффити и нецензурных надписях, в пятнах от мочи, крови и рвоты. Перешагивая несколько ступенек за раз, Майк заходит «в нутро» дома. В нос сразу ударяет привычный специфичный запах аромапалочек, дешевых ментоловых сигарет, краски, протухшей жирной еды и грязных носков. Прикрывая нос воротником черной кофты, подросток в ускоренном шаге проходит первый этаж, служащий то ли сортиром, то ли складом грязи, и поднимается по лестнице на второй уровень красной тревоги любого нормального человека. Нормальный человек бы бежал, сверкая пятками, отсюда. Но кто сказал, что Майк относит себя к нормальным? В его жизни мало нормального, точно. Так и пусть вокруг будет хаос, как и в его расколотой душе.

На втором этаже у облупленной и ржавой лестницы лежит незнакомое тело, явно перебравшее с алкоголем. Перешагнув через парня, словно человек этот просто свернутый ковер, который хотели выбросить но не донесли до урны, Майки идет к знакомой коричневой двери лофта с большим желтым смайлом, что сам же Майк нарисовал пару месяцев назад краской из баллончика. Только вот смайл перечеркнут черной краской. Майк даже знает, кто это сделал. Поэтому он не злится за порчу своей улыбки.

Открывая тяжелую дверь, которая как обычно не закрыта, ибо замка нет, разве что есть отвертка, которой можно закрыть дверь изнутри через старый разломанный замок и петлю на стене, Майк входит, не приветствуя сразу. Но «жителей» лофта давно не интересует, кто к ним может зайти. Все в порядке, если гости не копы или не ребята из ДЕА. Слишком эти панки похуистичны гостеприимны, может. Но себя насильно не изменишь. Да и зачем? Копы еще в эту мусарню не вбегали с пистолетами наперевес, так что можно продолжать плевать в потолок и дальше, пока оса в зад не ужалит. Или пока мужичок из ДЕА коленную чашечку не прострелит.

— Хей, песик, твоя сучка пришла! — вместо человечного приветствия раздается высокий мужской оклик с дивана.

Поднимая отвертку с пола и закрывая с ее помощью дверь на замок, потому что, в отличие от панков-друзей неожиданных гостей видеть не хочет, Майк разворачивается к парню на диване и, улыбаясь, показывает ему средний палец в ответ.

Парень на диване тут же смеется и говорит: «Научи своего парня манерам» Блэку, которого Майки еще не видит, а это может означать только, что белобрысый снова утонул как демон в болоте в своей обитель — в другой комнате без окон и дверей. В той комнате в центре стоит бильярдный стол, а у стены неплохой кожаный диван, что панки стащили откуда-то, может, с мусорки, может с распродажи, или просто из чего-то дома. Откуда точно они притащили диван, они говорить отказались, ссылаясь на то, что «это их секретное местечко для заимствования вещиц» и что «детям лучше не совать нос в дела взрослых».

— Эй, рыжуль, принес горло смочить? — парень садится на диване, свешивая одну хилую ногу к полу. Темные волосы, что давным-давно красили в зеленый, блеснули на свету, когда диско-шар, подвешенный к проводу на потолке (ранее там была люстра), прокрутился в лунном свете. Где-то горел тусклый желтый свет. И, отражаясь от диско-шара, свет пятнами ветрянки ложился на голые стены и старую, но не такую уж плохую мебель.

В комнате, если ее так можно назвать, было полно хлама и разных вещей, притащенных с мусорки. Но некоторые вещи не вписывались в общий «колорит», не позволяя назвать комнату бомжо-убежищем. Например, картины у стены за диваном, выполненные в одном стиле и видимо одним художником, ярко выделялись на фоне других не таких ярких вещей. Майки нравились эти картины чем-то. Это были портреты неизвестных девушек и, несмотря на то, что по краям масляных холстов имелись пятна от кетчупа (Майк надеялся, что это он, а не кровь или кошачье дерьмо), картины были все еще красивыми и дорогими, притягивающими взор любого эстета. Эти холсты передавали эмоции девушек, которых художник запечатлел на холсте. И хотя Майк каждый раз видел разную эмоцию на одном и том же холсте, он всегда ощущал узнавание, всегда будто смотрел на холст — и видел в нем немного себя. И Майку хотелось бы поговорить с автором этих картин, но никто не смог узнать, кто автор картин, и Майк бросил попытки разгадать эту тайну. Чувства масляных девиц останутся навсегда для него неозвученными, как и его собственные запутанные и постоянно видоизменяющиеся чувства.

Аккуратно обходя все «чистые» места на полу, вроде пятен пролитой жидкости, Майк подходит к ярко-красному дивану, на котором валяется панк-Кощей, и стаскивает со спины рюкзак. С этим рюкзаком Майк ходит везде. В школу берет его, его же берет, приходя в этот бывший наркопритон.

— Не забудь сказать в этот раз «спасибо», Ренди, — говорит Майки, пока вытаскивает бутылку воды с лимонным вкусом из рюкзака.

Парень на диване, Ренди, как ребенок, родители которого вернулись из магазина с вкусняшками, подпрыгивает от нетерпения и перехватывает из рук подростка воду, тут же откручивает крышку, делая несколько больших глотков. Кадык, выделяющийся на узком бледном горле, подрагивает от напрягающихся мышц. А немного воды проливается мимо рта, утекая по шее к острым ключицам, торчащим из-за майки.

Майк закатывает глаза на неосторожность друга и достает еще одну такую же бутылку воды, но уже обычной, а не лимонной, кидая ее молчаливому Стивену, который как всегда притворяется спящей или дохлой совой в кресле. Но, несмотря на закрытые глаза, молчаливый панк ловит воду и, говоря негромкое «должен буду», спокойно откручивает крышку и пьет, практически не производя шума своими телодвижениями. Так аккуратно.

Стивен нравился Майки… эм, конечно, не в том плане, что Блэк… но нравился. Более спокойный и рассудительный, Стивен никогда не подкалывал (обидно, по крайней мере) его. И иногда даже давал дельные советы, будь это советы психологического характера, семейного или школьно-учебного, за что Майк ему благодарен. Стивен, или же просто Стив, напоминал Майку Донни. Ну, какую-то темную версию Донни. Хотя, конечно, некоторые несовпадения и абсолютные неточности, отличающие Стива от брата-зубрилы все же были, эти двое не были копиями. Например, Стив не носил очки, разве что линзы без диоптрий, делающие его глаза неоново-голубыми, как у хамелеона, ящерицы или аватара. Хотя от цветных линз у панка постоянно сохли и болели глаза, Стивен отказывался их снимать. Глаза для Стива были, как Майк догадался, больной темой. Еще голубоглазый панк любил голубой цвет, о чем сказал уже Ренди. Но Майк догадался о том тоже сам. Голубые глаза, голубые пряди на черных длинных волосах, голубые нашивки на кожаной куртке… Было не так уж проблематично понять, от какого цвета тащится Стивен. И Майку было бы все равно на эти факты о Стивене, если бы в какой-то момент Майк не заметил бы, что Стивен склонен болезненно любить и оберегать все, что ему нравится и небезразлично. Донни наверняка сказал бы что-то вроде того, что у Стивена есть детская травма, или какая-нибудь гиперфиксация… Но Донни всегда видит что-то плохое в обычном. Так что Майк не стал волноваться. Понимание, что Стив тоже немного поехавший лишь позволило Майку расслабиться и почувствовать себя еще больше в «своей компашке».

Оставляя практически пустой рюкзак у дивана, Майк разворачивается ко второй комнате. Она без дверей, только «висюльки» из бусин плотной шторой отделяют два помещения друг от друга. Сквозь висюльки Майк видит очертания парня, от которого не может никогда отвернуться.

— Он не в настроении! — кидает спешно и взволнованно Ренди, когда Майк идет к другой комнате и заходит через штору из бисера внутрь логова черного монстра. Все побаиваются этого монстра. Но Майк знает, что монстр — всего лишь зачарованный принц как в «Красавице и Чудовище» и плохо не сделает, если ты придешь к нему с благими намерениями. Главное, чтобы намерения были искренни, а терпения тележка и больше. У Бэлль терпения было море. В этом и секрет. Терпение и смотреть шире.

Те же голые и исписанные стены, бетонный пол, может быть несколько более прокуренный воздух (так как здесь нет окна, через которое дым мог бы выходить наружу). Белый никотиновый дым от сигарет летает в воздухе сгустками и лентами, он тут же огибает Майки и въедается в легкие, стоит Майку вдохнуть раз. Кашляя, рыжеволосый подросток машет рукой у носа, чтобы хоть немного разогнать дым, к которому так и не смог привыкнуть, и идет к Блэку. Глаза Майка чуть слезятся от того же дыма. И, может, самую малость от распирающих Майка чувств. Нормально ли это — желать плакать от встречи с парнем?

Парень с осветленными и выкрашенными в практически белоснежный цвет волосами стоит у бильярдного стола будто в трансовом состоянии, не замечая Майка и не реагируя на него. Джинсовой или кожаной куртки, которую обычно носит панк, сейчас нет. И Майк видит джинсовку Блэка на диване. Черная майка совсем не прикрывает рук и татуировки, которые украшают кожу Блэка. Майк не часто видит татуировки Блэка, поэтому его взгляд ненадолго задерживается на подкаченных, но не так, как у Рафа, руках панка. Мышцы, когда белобрысый сильнее сжимает кий и ударяет по шарам, изящно напрягаются, а на кистях рук Блэка чуть виляют зеленовато-голубые вены-змейки. Капелька пота, как росинка по травинке, скользит по шее панка и уходит за шиворот черной безрукавки.

Майк стоит близко. И чувствует жар, исходящий от горячего, как раскаленный жезл, тела Блэка. Но Майк также чувствует неприятный поток негативных эмоций, что исходит от панка. Не редкое явление. Совсем не редкое. И Майка больше не пугает настолько, чтобы ему хотелось тут же отступить от предводителя панк-компашки назад.

— Тебе пора быть в кроватке, время позднее, — говорит лениво и пассивно Блэк. Его голос звучит тверже и сдержаннее обычного. Холоднее. И тише. Майк не узнает своего парня на секунду-другую.

Фыркая, подросток запрыгивает на стол, не собираясь слушаться.

— Я в кроватке. У Тони дома. Ты же сам убедил в этом моего отца. Разве не так?

Блэк смотрит на него так прекрасно грозно, как тигр из-за прутьев клетки, в которую заточен, но из которой может прорваться, если возжелает. Майк смотрит в ответ влюбленно, как мягкий подтаявший пломбир, и видит, как в сумраке блестят серые глаза Блэка.

— Мне надо было не вестись у тебя на поводу… — Блэк снова бьет, другой шар укатывается в лунку. — И вообще, тебе лучше сюда больше не приходить. Займись уроками. Ты же в каком… девятом, десятом классе? Экзамены и прочая хрень, самоопределение, выбор колледжей. У тебя полно дел.

Майк ставит руку позади себя, чтобы чуть наклониться назад и заглянуть в глаза Блэка, чтобы тот, наконец, посмотрел на него как обычно, чтобы перестал строить из себя отца года. У Майка есть один отец. И второго он как-то не просил.

— В десятом, да. И давно тебя волнует моя успеваемость в школе? Эй, иногда я тебя совсем не понимаю…

Блэк останавливается и кладет кий на стол с легким стуком. Он опирается руками на край стола и, о да, наконец смотрит на подростка без ширмы на глазах. Потный от духоты, с расширенными зрачками от курева, с пирсингом в ушах и на полноватой нижней губе. Блэк смотрит на Майка несколько секунд, будто пытаясь заколдовать или передать какую-то мысль телепатически, а, может, просто желая понять подростка, который послушный, но который притворяется бунтарем, после чего Блэк отрывается от стола, делая шаг назад, и зачесывает пятерней отросшие белоснежные волосы ото лба к загривку.

— Только дурак может втрахаться в такого как я, — ворчит Блэк.

Майки улыбается, быстро опуская взгляд и поднимая его из-под ресниц вновь.

— То есть я дурак?

Блэк подходит к нему медленно как наевшийся хищник к сладкой добычи. Он останавливается близко, так, что Майк может обхватить талию панка своими ногами. Что Майк и делает. Блэк в ответ тащит его по бильярдному столу ближе к себе. И Майк замирает, смотря в серые глаза. Глаза, которые смотрят на него в ответ с электрической дикой и настоящей любовью, в которых читается страсть, но в которых имеет место быть и какое-то… непринятие. Блэк всегда был таким. Говорил себе «да», а потом «нет». Метался. Слишком много думал. Кусал свой же хвост.

— Ты считаешь это неправильным? — Блэк наклоняется. И Майки произносит это почти ему в губы. Майк чувствует запах сигарет и горького алкоголя ото рта панка. И так это ярко и вкусно — быть в сантиметре от этих губ тогда, когда для всех всего лишь мальчик, над которым издеваются в школе, и который единственный из братьев пьет из-за запретов на Рождество яблочный сок вместо шампанского. В этом месте, с этим чудовищем Майк чувствует себя взрослым.

— Неважно, как считаю я. Общество против.

— К черту общество? — Майк приподнимает брови, буквально «заглядывая» в душу Блэку, когда горбит спину и наклоняется к нему ближе. — Ты же панк. Ты посылаешь политику и общепринятые правила на все четыре стороны, разве не так?

— Все сложно, — Блэк сухо усмехается. Затем, сдавшись, он касается губами нежной шеи подростка, которая еще пахнет шоколадом и орехами из-за геля для душа.

Майк запрокидывает голову назад и улыбается, поднимает руку, ерошит белоснежные волосы.

— Звучит как статус из фейсбука, — тихо усмехается он.

Майк чувствует, как его кожу закусывают, тянут клыками, а потом отпускают и зализывают. Останется след, Майки уверен. Его кожа слишком чувствительная. Всегда остаются следы. И вновь придется носить водолазки, чертово чудовище по кличке Блэк.

Когда сердце Майка начинает рвано биться, а дыхание звучит учащенно, тепло резко пропадает. Блэк отстраняется, прикосновение прерывается, оставляя на коже Майки лишь призрачное тепло. Майку жарко кофте, ему хочется расстегнуть ее и снять. Снять все и просто лежать так с Блэком на кожаном диване, ворочаться и слушать ругательства в свою сторону из-за создания противного скрипа кожи...

Но Блэк берет джинсовку с дивана и идет к выходу, оставляя Майки с его фантазиями наедине.

Майк спрыгивает со стола и, смотря в след панку, чуть ждет, слышит звук отъезжающей металлической двери лофта, после чего вздыхает и лишь после, натянув маску спокойствия на свое молодое еще детское лицо, выходит в главную комнату, где на него смотрит Ренди взглядом «а я говорил» и Стив, который умудряется даже в «спящем режиме» ответить в своей привычной манере: «Не лезь к нему».

Закатывая глаза на привычную «перепалку» взрослых друзей, Майки идет в сторону свободного кресла. Он уже сказал отцу, что не придет домой сегодня, так что ночевать ему придется здесь, как и планировалось. Пускай и без Блэка. Как обычно.

Чертовы неуравновешенные панки.