Пока Эймонд вёл машину, Люк смотрел, как мимо проплывают здания, люди, зелёные парки и магазины. Их одежда и лица — всё это смешалось в размытые пятна. Теперь цвета были ярче, и их было больше, чем у лордов и леди прошлого, но даже так они по-прежнему были серыми. Он не знал, как долго просидел, не двигаясь.

— Меня держали на лекарствах, — тихо признался Люк Эймонду. Ему было горько думать об этом, он злился, что ему лгали. То, как его мать или Мейстер разговаривали с ним, как они всегда сомневались в нём — это лишь научило его лучше лгать. Притворяться, что с ним всё в порядке. — Мне они никогда не помогали. Кожа покрывалась пятнами, меня всё время тошнило, я спал по полдня. От этого было только хуже, я только чаще видел их во сне.

— У тебя не было галлюцинаций, поэтому лекарства не работали, — небрежно ответил Эймонд, поворачивая за угол. Он вёл машину так, как и ожидал от него Люк, немного превышая скорость и агрессивно. Но Эймонд не нарушил ни единого дорожного правила, которое мог заметить Люк, хотя не то чтобы он умел водить. — Они пытались лечить то твоё состояние, в котором ты не был. Что-то, чтобы справиться с депрессией, возможно, было бы лучше.

Люк повернулся, чтобы посмотреть на Эймонда, пока тот был за рулём. Он не сводил глаз с дороги, глядя вперёд, в то время как Люк позволил всему стать размытым.

— Ты так думаешь?.. — Люк больше не верил в Мейстеров, он не хотел иметь с ними ничего общего.

— Я принимаю антидепрессанты, так что да. Это работает. Это помогло мне, как и терапия, — сказал Эймонд, как будто для него не было проблемой рассказывать об этом Люку.

В его семье все всегда держали в секрете «галлюцинации» бедного Люка. Его отец больше с ним не разговаривал, и Найла не хотела, чтобы её сестры узнали, что Люк принимает какие-то лекарства, хотя все и так знали. Иногда она, казалось, стыдилась его. Возможно, она винила себя. Люк знал, что она его любила, но это ранило, а сейчас ранило ещё больше. Она могла бы просто поверить ему.

— Как? — спросил Люк, наблюдая за ним. Эймонд всегда казался ему таким уверенным, будучи взрослым.

— Мм… Много причин, если честно, — Эймонд начал сбавлять скорость, въезжая на стоянку. — Я уже давно знаю, кем я был, но знать и проработать — это совсем разные вещи. Иногда этому трудно противостоять или принять. Я убил много людей в той жизни, и я знаю, что убил их. Я потерял дорогих мне людей и в этой жизни. Разговор, пусть и расплывчатый, с Мейстером, которому я доверяю, а также лекарства, которые я сейчас принимаю, позволяют мне гораздо лучше справляться с этими демонами.

Он заехал на парковку и заглушил машину, наконец взглянув на Люцериса. Эймонд выглядел немного грустным, он никогда не помнил своего дядю таким. Раздражённым, надменным, злым, замкнутым — да, но никогда не испытывающим такого раскаяния.

— Я знаю, тебе было трудно, — сказал ему Эймонд. Люку показалось, что он не знал и половины. — Но ты по-прежнему можешь позволить себе оплакивать их, Люк. В этом нет ничего плохого. Ты не слабак из-за этого. Ты думаешь, я никогда не плакал из-за воспоминаний о той жизни? Из-за моей матери, моей сестры, моих братьев? Из-за того, что могло бы быть, если бы я просто сделал некоторые вещи по-другому? Я плакал. Иногда это гораздо больнее, чем умереть.

Что-то внутри него дрогнуло, потянуло в груди. Люк посмотрел вниз, на свои ноги, на смятые брюки. Очки сползли с носа, упав на бёдра. На самом деле они никогда не были нужны Люку. Но так было легче смотреть на себя в зеркало, не быть Люцерисом. Слеза упала на линзу прежде, чем Люк понял, что начал плакать. Вскоре он согнулся пополам, рыдания сотрясали машину. Он задыхался от сокрушительной боли, слёзы заливали нос и рот, как океан.

Он хотел кричать.

Их не было. Его семьи больше не было.

Почему они должны были умереть? Почему он был проклят жить снова, вынужден видеть их лица у себя в голове, но никогда — их голоса или прикосновения?

— Это моя вина, — Люк подавился словами. — Никто бы не умер…

— Люцерис, — Эймонд позвал его по имени, но Люк мотнул головой. Он не хотел снова быть Люцерисом. — Люк, ты не виноват. Мы могли бы обвинять всех подряд вплоть до старой Валирии, но правда в том, что ни один человек не виновен сразу во всём, и ты, безусловно, в том числе. Ты не был причиной того, что произошло, только лишь потому, что забрал мой глаз.

Люк не мог внятно ответить, только всхлипывать. Больше Эймонд ничего не сказал. Люку просто нужно было выплеснуть это, выплакать каждую слезинку, которую он не смог проронить, за все похороны, на которых его никогда не было.

Чья-то рука коснулась его спины, и Люк вздрогнул от этого ощущения. Эймонд просто положил руку, сначала нерешительно, но в конце концов движение стало успокаивающим.

Через некоторое время боль отступила, буря сменилась облегчением. Люк шмыгнул носом, когда, наконец, сел, вытирая лицо, но дышать стало легче. Эймонд всё это время сидел рядом с ним, не произнеся ни слова, только положил руку ему на плечо. Он медленно убрал её, как будто неуверенный, заплачет ли Люк снова.

— Я скучаю по ним, — прохрипел Люцерис, его горло осипло.

— Я знаю. Я тоже, — ответил Эймонд самым добрым голосом, который Люк когда-либо слышал. — Эта боль, которую ты чувствуешь, доказательство того, что они жили. Ты знаешь, кем они были на самом деле — это главное.

Люк сделал несколько глубоких вдохов и кивнул.

— Давай, племянник, — сказал Эймонд, приоткрывая дверь. — Тебе нужно выпить.

○ ○ ○

Люк не был уверен, чего ожидал, когда Эймонд открыл дверь в свою квартиру, но это определённо не то, что он увидел. Само здание выглядело довольно старым, хотя и не таким старым, как они сами. Быть может, лет сто, судя по кирпичу золотистого цвета и красной штукатурке, характерным для этого региона. Королевская Гавань много раз разрушалась и отстраивалась заново за последнюю тысячу лет, и от того, что Люцерис помнил, осталось мало. Но здесь было так же тесно, как и всегда, все здания, подобные этому, были прижаты друг к другу на узких мощёных улочках.

Квартира Эймонда была… ну, беспорядок — не совсем подходящее слово, подумал про себя Люк. «Неорганизованный» было ближе, но больше походило на то, что Эймонд привёз всю лабораторию из музея с собой. Возле двери стояли коробки, стол в центре комнаты был заявлен кучей вещей, которые выглядели очень ценными, рядом с ними стопкой возвышались книги. Что-то в углу комнаты было завëрнуто в бумагу, но Люк мог видеть, что ступни этого предмета предполагали какую-то статую.

В остальном квартира не казалась обжитой, больше было похоже на место для хранения. На стенах не было ни фотографий, ни картин, ни чашек на столе. Он по-прежнему очень слабо представлял, кто такой этот Эймонд. С момента отчитывания его в музее и вплоть до утешения в машине Люк никак не мог определить.

— Я собираюсь скоро переезжать, — объяснил бардак Эймонд, будто прочитав его мысли. — Я привык относительно часто переезжать, но теперь я буду жить в Королевской Гавани довольно долго — я купил дом. За городом. Дорога на работу длиннее, но… ммм… я, наверное, соскучился по тишине.

— О, — протянул Люк, внезапно почувствовав себя довольно усталым и неловким. — Ты кажешься молодым для всего этого.

— Наверное, да, мне двадцать шесть, — он задумался. — Но я старше, чем когда-либо был, как и ты.

Эймонд кивнул на диван, жестом предлагая Люку сесть, а сам прошёл в маленькую кухню. Люк сел, сведя колени вместе, и оглянулся вокруг. Он заметил одну выделяющуюся фотографию в рамке на столе, единственную личную вещь, которую смог найти. На ней был очень молодой Эймонд, обнимающий женщину, которая, вероятно, была его матерью в этой жизни. Он выглядел счастливее, чем Люк помнил Эймонда этом же возрасте. Женщина также была больше похожа на его мать Рейниру, чем на Алисенту Хайтауэр. У неё были классические таргариеновские черты лица, за исключением голубых глаз.

Его внимание привлекла верхушка чего-то знакомого, торчащего из ящика, находящегося рядом с фото. Он удивился, что не заметил сразу. Сердце в груди сделало кульбит. Вода на кухне начала закипать и бурлить.

— Это… драконье яйцо? В твоей квартире? — спросил Люк, наклоняясь вперёд, чтобы рассмотреть его. Часть его боялась прикоснуться к нему.

— Да, из Валирии. Они повсюду на самом деле. Тысячи из них находятся под слоями вулканических отложений в разной степени целостности, — сказал Эймонд за его спиной, звеня посудой. — Я привёз несколько штук домой, как и большинство моих коллег. Они полностью окаменели. Фактически это просто большие холодные пресс-папье. Такие же мёртвые, какими были, когда мы жили. Мы сделали несколько сканирований, но внутри нет даже окаменелых эмбрионов.

Люк нахмурился, но откинулся на спинку дивана, чтобы немного расслабиться. Он скучал по Арраксу, но с другой стороны он был рад, что драконы давным-давно вымерли. Ни один человек не должен обладать такой властью, достаточной, чтобы превратить целый город в пепелище.

Перед его лицом поставили чашку, отвлекая от размышлений. Люк ожидал чего-нибудь более алкогольного, но чай тоже был неплох. Он был сладким и горячим.

— Чай из маленького городка за пределами Валирии, травы, вероятно, могли использоваться валирийцами до Рока. Я не изучаю палеоэтноботанику, но у меня есть коллеги, которые нашли споры и пыльцу в пепле.

Эймонд сел в кресло слева от Люка, потягивая свой чай, но его глаза были прикованы к Люку. Это было более привычно, в некотором смысле почти успокаивающе. Его пристальный взгляд. После того, как Эймонд потерял глаз, было несколько драгоценных моментов их общения, когда внимание Эймонда было сосредоточено не на нём.

— …Ты не женат? — поинтересовался Люк, проводя пальцем по краю чашки. Что-то подсказывало ему, что она была зелёной.

— Нет, — ответил Эймонд, не вдаваясь в подробности.

— И никаких домашних животных? — Люк задумался, прикусив губу. О чём они говорили? У них раньше вообще когда-нибудь был по-настоящему нормальный разговор? Люцерис не был уверен. Только совместные занятия, насмешки, издёвки, и игры, в которых Эймонд всегда таскался за ними.

— Нет, но до шестнадцати у меня была собака по имени Вхагар, — спокойно сказал Эймонд, хотя Люка имя заставило вздрогнуть. — Это всё ещё беспокоит тебя, да?

Люк сделал ещё один вдох, пытаясь успокоить сердце.

— …Я до сих пор чувствую это. Наверное, потому, что это было моё последнее воспоминание. Шок, жжение, а затем холод. Чувство вины.

Эймонд держал свою чашку настолько неподвижно, что чай едва давал рябь.

— Твоя смерть — моё самое сильное воспоминание.

Люк не остановился, чтобы обдумать слова Эймонда, думая о том, как он всё ещё может так ясно видеть цвет неба, каким мягким оно выглядело за пределами шторма. Он видел, как падают куски Арракса, разорванные на части этими массивными челюстями. Он слышал Эймонда, видел его протянутую руку.

— Ты когда-нибудь… — Люк замолчал, но Люцерис продолжил. — Ты оплакивал меня, дядя?

— И да, и нет, — ответил Эймонд, скрестив ноги, закинув лодыжку на колено. Он выглядел таким современным в отглаженных брюках и застёгнутый на все пуговицы. Совсем не те чёрно-золотые доспехи, которые помнил Люцерис. Эймонд чувствовал себя комфортно сейчас, в отличие от Люка, который всегда чувствовал себя не в своей тарелке.

— Я не могу сказать, что когда-либо по-настоящему заботился о тебе, было бы ложью если я сказал, что любил тебя как семью, — Люцерис знал это. — Я хотел, чтобы ты страдал изо дня в день. Я планировал это, я думал об этом постоянно, каждый раз, когда у меня болел глаз. Ты, какой-то бастард, ранил меня, чистокровного принца. Ты был недостойным, наглым выродком. Вот что я на самом деле чувствовал. Однако… когда я нашёл тебя на пляже…

Эймонд сделал паузу, его губы вытянулись в тонкую линию.

— Я… нёс тебя на руках, завернул твоё тело. Тогда я оплакивал тебя, и, возможно, себя вместе с тобой. Возможно, я никогда не заботился о тебе, но я никогда по-настоящему не хотел твоей смерти, Люцерис.

Люк закрыл глаза и покачал головой. Это не имело смысла. Книги, которые он прочитал, все источники, описывающие событие до и сразу после его смерти, нарисовали картину Эймонда, который счастливо праздновал его кончину. Человек, который вырезал его глаза в качестве подарка.

— Насколько истории неверны? — спросил Люк, снова глядя на него. — То, что я читал… совсем не похоже на тех людей, которых я знал, с которыми я вырос. Я не понимаю…

Эймонд глубоко вздохнул, немного откинувшись назад, обдумывая вопрос, прежде чем выдохнуть.

— Горе меняет нас, Люк, а власть развращает. Не все истории правдивы, но этого достаточно. Возможно, не все слова, которыми мы обменялись, возможно, не все наши истинные чувства. Но мы сами себя загнали в угол, где не могло быть мира и покоя, даже если бы этого хотелось. Мы были настолько одержимы правом первородства, обычаями, торжеством закона, религией и беспощадным наказанием, что конец был только одним. Око за око, — сказал Эймонд, протягивая руку, чтобы дотронуться до своего родимого пятна. — Пока никого не осталось.

— Дядя, я действительно хочу мира с тобой, — Люцерис наклонился вперёд на своём месте. — Я не хочу, чтобы ты ненавидел меня…

— Я не ненавижу, — отрезал Эймонд твёрдым голосом. — Я знаю, ты можешь мне не верить, но для меня эта жизнь уже совершенно иная. Сейчас у меня нет причин ненавидеть тебя. В отличие от всех остальных, я рад видеть тебя — я хочу, чтобы ты жил, чтобы у тебя была хорошая жизнь. Но мы больше не семья, Люк.

Люк опустил взгляд в свой чай, затем снова перевёл его на Эймонда.

— Я знаю, правда… но… могу ли я увидеть тебя снова? Я боюсь, что… Я не хочу снова сомневаться в себе, в своём разуме. Мне нужно знать, что ты настоящий, даже если ты не хочешь иметь со мной ничего общего… Я не могу жить так, как раньше… Я… — Люк прерывисто вздохнул, не желая признаваться в мыслях, которые приходили к нему в глубокой ночи.

— Люк… — начал Эймонд, выглядя близким к тому, чтобы сказать «нет», но в конце концов он потянулся, чтобы поставить свою чашку на захламлённый стол, протягивая руку Люку. — У тебя есть телефон или ты пользуешься стеклом?

— Телефон, — пробормотал Люк, вытаскивая мобильный из кармана. — Стекло сбило меня с толку.

— Это потому, что это ужасная и устаревшая форма общения. Чушь и бред… — Эймонд схватил телефон и открыл его. Пальцы скользили на экрану, пока он снова не захлопнул его. — Готово.

Люк забрал его обратно и постарался не улыбаться, глядя на устройство, облегчение накрыло его. Это был первый раз, когда он чувствовал себя так с относительно ясной головой.

— Ты можешь рассказать мне о себе? — спросил Люцерис, глядя на него снизу вверх. — Я хочу знать о твоей жизни, твоей работе, и о Валирии тоже. У меня такое чувство, что мы никогда раньше по-настоящему не болтали.

Эймонд согласился.

○ ○ ○

Люк слушал Эймонда, он действительно слушал его. Начиная с того, как Эймонд в Замке осознал, что все его воспоминания были правдой, заканчивая раскопками и командировками в Валирию. Эймонд рассказал ему о своей матери, которую потерял в детстве. Но в целом всё звучало так, будто его жизнь была хороша: его уважали, он наслаждался своей профессией. Люку нравилось его слушать.

Но, в конце концов, Люк нашёл себя сонно осматривающим комнату вокруг. Он заснул. Свет был тусклым, и, кажется, солнце за окном почти село. В квартире Эймонда пахло пергаментом и сладкими специями чая, который он заваривал ранее. Люк поднялся с дивана, потирая лицо.

Ни снов, ни кошмаров. Впервые за долгое-долгое время ему так повезло.

Эймонд неподвижно сидел в своём кресле, что-то читал, затем делал пометки в дневнике. Он бросил взгляд на пошевелившегося Люка, подняв бровь.

— Похоже, мой разговор о методах радиоуглеродного датирования был не самым интересным для тебя, племянник.

Люк потряс головой.

— Дело не в этом… просто твой голос действительно расслабляет. Мне понравилось его слушать.

Эймонд замер, чернила на странице остановились, прежде чем он наклонил голову.

— Спасибо, я полагаю.

— Который час? — спросил Люк, садясь полностью и почёсывая голову, зная, что его волосы скорее всего уже были в полном беспорядке.

— Ты проспал несколько часов, — ответил Эймонд. — Уже почти шесть. Я рад, что ты хорошо выспался, но тебе уже пора домой.

Люк вздохнул, он не хотел уходить. Но он знал, что и без того сильно напряг Эймонда.

— Да, моя мама будет волноваться… Я должен успеть хотя бы на трамвай.

— Не смеши, — упрекнул Эймонд. — Я подброшу тебя до дома.

○ ○ ○

Когда они подъехали к дому Люка, он и правда не знал, что делать. Своих ближайших родственников Люк мог неловко обнять или поцеловать в щёку. Он не знал, будет ли это уместно сейчас. Эймонд никогда не любил обниматься.

— Ты действительно уверен, что хочешь изучать Классические Периоды? — спросил Эймонд, машина тихо гудела рядом с ними. Люк удивлённо моргнул, но вопрос заставил его задуматься.

Неделю назад он бы очевидно ответил «да». Это то, что он всегда говорил своей матери. Он устал, что она продолжала расспрашивать об этом, говоря, каким нездоровым это его делало и как подпитывало так называемый бред. Это не имело никакого значения, это была единственная связь с той жизнью — поэтому он лгал. Не важно, насколько больно это было и сколько кошмаров ему снилось. Это был его единственный выход.

Но теперь Эймонд был рядом с ним, и ему не снились кошмары.

— Я не знаю… — честно ответил Люк.

— Ты должен найти то, что тебя вдохновляет, что делает тебя счастливым. Как это сделал я, — сказал ему Эймонд. — Я лучший в этом. Мы все, вероятно, были бы такими, если бы нам дали выбор вместо того, чтобы заставлять играть определённые роли из-за долга и крови.

— Мне нужно подумать об этом, — сказал Люк через мгновение. На самом деле у него не было никаких хобби, ничего, что ему действительно бы нравилось делать. — Если честно, мне никогда не нравилось что-то такое.

Эймонд больше ничего не сказал, просто понимающе хмыкнул.

— Эмм… Мы… поболтаем ещё как-нибудь? — спросил Люк, чувствуя себя глупо. В прошлой жизни в свои четырнадцать он чувствовал себя почти мужчиной, но сейчас, будучи восемнадцатилетним, он гораздо чаще ощущал себя совсем мальчишкой.

— Мм, — согласился Эймонд, возможно, несколько неохотно, наблюдая за ним. — Спокойной ночи, Люцерис.

— Спокойной ночи, Эймонд, — Люк понял, что улыбается, открывая дверь. — Kepa.

— Qybor, — тут же поправил Эймонд.

— Это долгий звук у, дядя, — Люцерис оправдал свою ошибку с лёгкой усмешкой, которой давно не ощущал на своём лице. Эймонд слегка прищурился, но, казалось, не то чтобы сильно обиженный.

— Люк! Вот ты где, я ужасно волновалась.

Он обернулся и увидел мать, выходящую из дома с озабоченным видом. У Люка не было настоящих друзей, он всегда немедленно возвращался домой или, по крайней мере, говорил ей, что задержится. Она с подозрением переводила взгляд с машины на водителя.

— Кто это?

— Ах, он… друг? — Люк понял, что мог бы сказать без вопросительного тона, чтобы это прозвучало более правдоподобно. Вероятно, ему следовало вовсе сказать ей, что Эймонд из музея, но это могло вызвать больше вопросов, чем ответов.

— И сколько лет твоему другу? — Найла метала яростные взгляды в Эймонда, который просто вежливо наблюдал за происходящим.

— Двадцать шесть, — ответил Люк, поморщившись от взгляда, которым она его окинула.

— Понятно, — выражение лица Найлы стало весьма мрачным. — Знает ли твой друг, что тебе едва исполнилось восемнадцать?

— Мама, всё не так, как ты подумала… — его мать обняла его за плечи и повела в дом.

— Достаточно. Нам нужно поговорить. Спокойной ночи, — резко сказала Найла, бросив последний свирепый взгляд в сторону Эймонда.

Люк оглянулся через плечо и увидел, как Эймонд смеётся.

○ ○ ○

Люк на самом деле никогда не хотел лгать своей матери, он никогда ей не врал. Ему бы хотелось сказать ей правду. Хотя она бы ему не поверила, скорее всего, подумала бы, что Эймонд просто мужчина, пользующийся психозом Люка. Следующие полчаса ушли на то, чтобы убедить её, что Эймонд лишь наставник из музея и что ничего незаконного не происходит.

Сработало только когда он упомянул, что Эймонд предложил ему изучить другие исследовательские области, если ему будет слишком некомфортно в музее. Найла быстро сменила свой настрой с убеждения, что Эймонд какой-то маньяк, на «яркого молодого человека, к которому Люку следует прислушиваться».

Люк наконец добрался до своей комнаты на ватных ногах, морально измотанный.

Он упал на кровать в своей крошечной комнате, но теперь она давила на него гораздо меньше. Более того, он перерос это.

Люк понял, что сейчас, больше чем когда-либо, ему нужно выбраться из этого дома, покинуть свою мать, как бы сильно он её не любил. Люцерис больше не собирался чувствовать себя виноватым за то, что был самим собой.

Он достал телефон и ещё раз просмотрел свои контакты, улыбнувшись имени на экране.

«Дядя Эймонд».