Дом не встречает её тишиной, напротив.

Громкие звуки вынуждают напрягаться по мере приближения к двери спальни, за которой раздавались громкие стоны и даже крики. Сквозь дверь она слышала поскрипывания кровати, от которого сердце замерло в груди.

Постояв пару секунд, просто прислушиваясь, она наконец нерешительно распахнула дверь своей спальни.

Из груди вырывается пронзительный крик.

Сугуру замирает. Кровать перестаёт скрипки от ритмичных толчков; не сорвавшиеся стоны обращаются полузадушенным хрипом ужаса.

Михо видит, как их глаза — пронзительные голубой во льдах и глубокое расплавленное золото — расширяются. Не меньше, чем у неё самой. Всё это тонет в мутном, обжигающем мареве; по щекам катятся горячие слёзы. Губы — в этот миг болезненно сухие, местами потрескавшиеся — приоткрываются, но ничего, кроме всхлипа их неё не вырывается.

Грудь у неё тяжело, быстро вздымается от участившегося дыхания.

Мысли в голове проносятся с удивительной скоростью, пытаясь найти ситуации какое-то оправдание. Убедить её, что всё это нереально. Это ведь розыгрыш! Точно-точно! Сатору ведь так любит всех вокруг разыгрывать! А Сугуру его…

… лучший друг…

Был.

Ноги подкашиваются.

Ни за одно из оправданий мозг по-настоящему зацепиться не может, ибо сцена, открывшаяся ей, не оставляет простора для воображения.

Михо точно видела, насколько глубока кроличья нора…

— Принцесса… — Сугуру сглатывает, судорожно одеваясь.

Михо воет, как раненый зверь.

Этот звук надрывный, пропитанный болью и отчаянием. Совсем не подходит принцессе.

Сугуру от этого вздрагивает.

Его лицо полно каких-то эмоций, но Михо разбираться не хочет. Она вообще на него смотреть не хочет.

Собирая последние крупицы сил, она вынуждает свои ноги шевелиться. На всей скорости, которую только может выжать из себя, Михо спешит к входной двери, неловко хватаясь за свои вещи в прихожей.

Её останавливает Сугуру.

Он мягко хватает её за предплечье:

— Не уходи… Лучше уйдём мы, — и просит так ласково, словно они вновь просыпались утром в одной кровати.

Михо тошнит.

В желудок кто-то вложил целую стопку острых игол, которые теперь царапали нежные стенки. Она вот-вот проблюется от одного только прикосновения к ней. Теперь эти большие, сильные, нежные и когда-то надёжные руки напоминали мерзкие, кривые лапы.

От его прикосновений кожу жжёт.

От его прикосновений она дрожит.

— Отпусти… — она говорит хрипло, с огромным трудом.

В горле у неё болезненный ком истеричных рыданий, который готов вырваться наружу в любую секунду.

Сугуру отступает, отпуская её руку.

Михо из дома вылетает так — едва схватив пальто с вешалки.

Холодный ветер обжигает кожу морозом, забираясь под тонкую кофту.

Она срывается. Кричит громко, во всю мощь лёгких, наверняка тревожа несчастных соседей в эту зимнюю ночь. По щекам катятся крупные слёзы, которые застывают от холода, превращаясь в льдинки. По улице она бежит, пока не спотыкается обо что-то — вполне возможно, о свою ногу — и не попадается, разбивая колени.

Сейчас Михо не чувствует себя жалкой.

Она не чувствует ничего, кроме всепоглощающей боли.

Словно кто-то без анестезии вскрыл её грудную клетку, вырвал сердце неумелыми руками, оставляя кровоточащую, зияющую дыру в обрамлении острых выломанных рёбер. Грудная клетка её как двери, которые выломали с ноги.

Хочется свернуться калачиком на промёрзлой земле и забыться, перестать существовать. Уснуть под слоем снега.

Гето Михо — опустошённая кукла.

Её муж трахался со своим лучшим другом.

***

Всё рухнуло в одно мгновение — для неё. Для него же это было долго.

Михо просто уверена, что это продолжалось долго.

Сугуру и Сатору были лучшими друзьями задолго до того, как она вообще появилась в их жизни. И, честно говоря, она всегда чувствовала себя третьей лишней в их компании, будучи не способной плыть с ними в одном потоке.

Это Сугуру убедил её вступить в отношения.

Ах, он был таким романтичным тогда…

Самый настоящий принц.

Так ей казалось.

Принц, принцесса и их рыцарь…

Приходится признать — Сугуру вовсе не принц. А она — не сказочная принцесса. Сложив свою цветочную корону, она на мир смотрит глазами опустевшими, стеклянными. Весь её розовый мир разбился в одночасье, больно раня изнеженные глаза острыми краями осколков.

Сейчас ей тошно от себя, от него, от Сатору.

Даже от своих собственных родителей.

Она смотрит на себя в зеркало, трогает свой живот, щипает свои складки жира, скользит подушечками пальцев по гладким, как плёнка, растяжкам и задаётся вопросом: «В этом ли дело?».

Было ли ему отвратительно прикасаться её телу? Было ли мерзко смотреть на этот пресловутый двойной подбородок? Бросало ли его в дрожь отвращения?

«Ну конечно» — звучит язвительный голос в голове. — «Тебе никогда не сравниться с идеальным Годжо Сатору».

Сатору звонит и пишет много. Буквально не переставая.

Через день после переезда к родителям Михо бросает его в чёрный список во всех социальных сетях и контакт в самом телефоне. Этом конечно, не мешает ему создать ещё один аккаунт, который снова окажется в чёрном списке.

Михо просто удаляет все свои страницы.

Сугуру не звонит. Не пишет.

Оно и к лучшему.

Всё, на что она была способна — это лежать к кровати, оплакивая свою разбитую сказку и бездумно рассекать пространство интернета, когда слёзы заканчивались. В промежутках она набивала желудок едой, чувствуя себя как никогда в безопасности.

В своей прежней комнате, которую родители сохранили в первозданном виде, она находилась в добровольном заключении.

Трон её оброс мхом, дворец остаётся в развалинах — куски потолка и стен валяются на полу, сквозь дыры пробивается унылая реальность. Эта пресловутая цветочная корона, возложенная на её голову мужем, остаётся там, на троне.

И сказки больше нет.

С ней связывается только юрист Сугуру.

Сугуру обещает, что она может забрать при разводе всё, что только захочет.

Он согласен оставить ей дом, любое имущество и выплачивать алименты… Столько, сколько ей понадобится.

Наверное, Михо об этом пожалеет.

Наверное, это действительно глупо.

Она от всего отказывается.

Родители кричат, называя её безмозглой дурой, а Михо сопротивляться не собирается — смотрит своими остекленевшими глазами сквозь них. Ей не хотелось иметь с бывшим мужем ничего общего. Никаких напоминаний. Никаких вещей.

Общие — как до нелепости мило и наивно — кулоны тонут на дне озера.

От упоминания Сугуру её тянет блевать.

Михо обнимается с унитазом, когда её выворачивает снова. И снова, и снова… Пока из неё не начнёт выходить одна только желчь.

Её принц. Её первая и, как ей казалась, единственная любовь…

А Михо верила в сказки.

А Михо верила и в принцесс и в настоящую любовь.

Осколки розового стекла в её плоти болезненно шевелятся, оставляя на языке металлический привкус крови и горький — желчи.

Её не должно были быть там.

Она должна была ночевать у подруги – так она обещала мужу. Так она и планировала… У Утахиме планы изменились, а Михо вернулась домой без предупреждения.

Лучше бы он просто сказал, что не любит.

Лучше бы он просто бросил её.

Эта боль от предательства давит на грудь, напрочь лишает рассудка.

Распорядок сна и принятия пищи сбился окончательно, вынуждая её забыться во времени. Если бы не родители, то она бы и не узнала, какой сегодня день. Какой день был вчера. Какой будет завтра…

Родители качали головами.

— Посмотри, до чего ты себя довела! Мужчины приходят и уходят, а тебе — жить и жить! — мать всплеснула руками.

Михо прячется под одеялом. На пододеяльнике вышиты милые зайчики, скачущие за насыщенно оранжевой морковкой. Эти узоры были вышиты заботливыми руками отца для неё. Просто так. Как знак внимания. Любви.

Наверное, в Сугуру она влюбилась, когда увидела, что тот вяжет.

Ей действительно казалось, что он тот самый…

— Оставь её, — вздыхает отец, выводя мать из её комнаты.

Они просто волнуются.

Они видят, как Михо убивается, оплакивая свои не сбывшиеся мечты и разбитые надежды. И они волнуются о её будущем, зная, что Михо ни дня в своей жизни не работала, выскочив замуж сразу после окончания университета.

Они всегда были против, чтобы Михо оставалась домохозяйкой.

Стоило слушать старших.

Стоило пойти на работу.

Стоило выйти замуж позже.

Сугуру раньше никогда не вызывал у её родителей ненависти. Он был милым, обаятельным парнем с красивой улыбкой и, казалось, чистыми намерениями. Он всегда казался парнем надёжным.

Что изменилось?

Михо думает, что проблема в ней.

Слишком толстая, слишком глупая, слишком наивная, не обаятельная…

Любому бы наскучило.

Михо не хочет иметь с когда-то близкими людьми ничего общего. Не хочет слышать их голоса, не хочет смотреть им в глаза…

Она ничего не хочет.

Она ест, спит, плачет, вспоминает о бывшем муже и бывшем друге, её выворачивает наизнанку, а потом всё начинается по кругу.

Всё с тобой не так.

И:

Это твоя вина.

И:

Никто тебя не любит.

— Прекрати! — мать истерически рыдает.

Отец пытается её успокоить.

Всё становится только хуже.

Иногда, когда в голове пробегается шальная мысль, она ищет в интернете бесполезные способы свести счёты с жизнью.

«Возможно» — думает она. — «Всем станет только лучше без меня».

При запросе «Аокигахара» в первую очередь всплывает:

«Ваша жизнь является бесценным даром от ваших родителей.

Подумайте о них и о вашей семье.

Вы не должны страдать в одиночку.

Позвоните нам

22-0110».

Она не решается сделать что-то большее.

Ведь на самом деле Михо — трусиха. Она боится свести счеты жизнью, боится боли, боится увидеть или не увидеть то, что ждёт её после смерти… Она боится смотреть предателям в глаза. Как боится и жить дальше.

Теперь уже в одиночестве.

Сказки больше нет.

Михо соскребает себя с кровати, хватается за нож и долго-долго медетирует над собственным запястьями, рассматривая бледно-голубые линии вен под бледной коже.

Задерживает дыхание.

И прижимает острое лезвие кухонного ножа к коже.