Она рассказывает всё.

Слова даются тяжело. Они скапливаются болезненным комом в глотке и выходят, словно раздирая нежную плоть. Это больно, это тяжело. По щекам бегут слёзы, на грудь что-то давит… Но с каждым словом дышать становится легче.

Она успокаивается в ласковых объятиях, наслаждаясь воцарившейся тишиной, которая нарушается только её тяжёлым дыханием. Нос после таких истерик забит, глаза стремятся закрыться…

Усталость давит.

— Пиздец, — ёмко описывает всю ситуации Сатору.

— Сатору… — тянет почти осуждающе Сугуру.

— Да, пиздец, — соглашается Сёко.

Сатору курит впервые.

Отнимает у Сёко зажженную сигарету, тут же поднося её к губам.

Он закашливается после первой же затяжки, никотин или что бы там не было дерёт глотку, вырываясь тошнотворным кашлем. Желудок сворачивается в тугой узел, намереваясь выпустить всё, что он съел.

Сатору ненавидит сигареты.

Сатору делает новую затяжку.

Его тянет то ли блевать, то ли убивать.

Сатору зачесывает волосы назад рукой, выдыхая облако сигаретного дыма в воздух. С каждой затяжкой становится легче, горло перестаёт драть, но спокойствие не приходит. Нет, ярость всё ещё клубится на дне грудной клетке, бурлит в венах жгучей магмой.

Хочется выплеснуть это на других.

Некому его успокоить.

Сёко прячет зареванное лицо в футболке Сугуру, не вглядываясь в дикие глаза Сатору.

Лёгкость тело покинула быстро, а вот усталость…

Сугуру не говорит, что всё будет хорошо. Он ничего не говорит. Его большие ладони ласково проходятся по её спине, массируют кожу, ласково пробегаются по выступающим позвонкам. Но он молчит.

Его ярость — тихая, спокойная. Как у затаившейся на охоте змеи.

Сёко ни горячо, ни холодно от их настроя.

В тяжёлой, ватной голове всё ещё эхом звучит «мы тебя любим». На самом деле это всё, что сейчас имеет для неё значение.

Это первые трепетные слова — нежные, ласковые, наполненные искренностью. Не искали они выгоды, не искали её расположения, нахрен им не нужен был её проклятый дар. Они сами — одарённые по самые уши.

Она всё ещё не ответила на это их «люблю» своим, но они и не требуют. Не до этого сейчас.

— Как ты это вообще куришь? — Сатору кривится, туша сигарету. — Отвратительно.

Сёко усмехается. Пересохшая кожа на губах натягивается, трескаясь.

— А как ты пьешь сахар с чаем? — она облизывает губы.

— Это вкусно!

— Шесть ложек сахара?

Сатору не отвечает.

Вновь повисшая тишина задерживается ненадолго, прерываемая телефонным звонком.

Звонит мать.

Сердце в грудной клетке замирает.

Телефон у неё забирают, буквально вырывают из рук. Корпус телефона трещит под сильными пальцами, телефон ломается на несколько частей, прерывая звонок.

Сёко возмущённо крякает.

— Это был мой телефон!

— Я тебе новый куплю, — фыркает в ответ Сатору, показательно встряхивая руку, которую защитил бесконечностью.

Сёко скривилась, думая, стоит ли называть его идиотом.

— Идиот, — опередил её Сугуру.

Это, как ни странно, разряжает атмосферу. Несмотря на усталость, настроение у Сёко стало подниматься.

Она потёрла ладонями опухшие от слёз глаза, довольно выдыхая, когда длинные пальцы Сугуру массируют её кожу головы. Сатору почти завистливо фыркает, игриво пихая Сугуру локтем в поисках ласки.

В этот миг Сёко ничего не волнует. Вместе с их признанием пришло и понимание, что она не осталась одна в целом мире. И что со своими проблемами не нужно справляться в одиночку.

Это осознание напоминает удар по голове — резкий, болезненный.

Как будто на своём жизненном пути Сёко развернулась на сто восемьдесят градусов.

И жить стало легче.

— Я умный! — возмутился Сатору, начав успокаиваться.

Глубокая ярость стала покидать его небесные, льдистые глаза.

Сёко вглядывается в точёные черты лица Сатору, в его смягчающиеся улыбки и доброе ворчание. Он глянул на неё, почти невинно взмахивая белыми, длинными ресницами. Это так волнительно, так красиво…

Сёко фыркает, защищаясь от его чар.

— Тебе так мама сказала? — хрипит Сёко, прокашляиваясь. В горле собралась жидкость.

— Эй!

Сугуру усмехнулся, покачав головой.

Сатору недовольно насупился:

— Да погладьте уже меня!

***

К решению возникшей проблемы они подходят на удивление… По-взрослому. Конечно, Сатору сначала порывался просто разнести всех и вся, что было присуще его сущности. Сперва сделать, а потом подумать.

Вместо него думал Сугуру, а помогала ему Сёко.

Они звонят Яге-сенсею.

Его дикая усталость ощущалась даже сквозь огромное расстояние, сквозь телефон. Честно говоря, его тяжёлый взгляд виделся как наяву.

Сатору аж плечами повёл, явно чувствуя себя нашкодившим ребёнком… Даже если ко всей этой ситуации он не имели никакого отношения. Даже если всё это — проблема молчания Сёко.

Они все почувствовали себя детьми.

Яга-сенсей говорит им, что делать, а им остаётся только слушать.

Даже если он сорвётся сейчас, — а он сорвался! — то не был способен добраться до них. Со снятием проклятья им придётся справляться самим.

Это не было чем-то необычным, однако… Наложенное кем-то проклятье всегда было необычным. Всегда разное, всегда зависит от эмоций, сказанных в сердцах слов, особенностей проклятой энергии или проклятой техники.

Результат, конечно, зависел только от Сёко.

Проклятье может снять только тот, кто его наложил.

— Ты в порядке?

Сугуру сжимает её ладонь в своей, ласково поглаживает большим пальцем по тыльной стороне ладони.

— Нянька! — беззлобно фырчит Сатору.

И получает болезненные тычки от них обоих.

— Да за что!? — он потер свои ушибленные рёбра.

— За идиотизм, — вынесли они вердикт.

Сёко сделала медленный вздох, собираясь с мыслями.

Она всегда хотела, чтобы мать любила её.

Любила по-настоящему, просто так, ни за что. Любила со всеми недостатками, ругала за них из беспокойства за её судьбу, принимала бы и без проклятого дара. Все дети хотят, чтобы их любили безусловно, за сам факт существования.

Именно это желание привело её туда, где она сейчас находилась. К тому, что она удерживала собственного отца в мёртвом теле, наложив проклятье, которое бесконечно подпитывала собственной проклятой энергией.

По хорошему её вообще должны были судить Старейшины, которые, несомненно, вынесли бы смертный приговор. Накладывать проклятье на других, особенно на гражданских — это преступление.

Но страшно не это.

Страшит их потеря контроля.

Спустится в подвал — не проблема. Мама на самом деле ничего не знает о мире шаманов, проклятой энергии или проклятой технике. Перед собой она видела просто одарённого свыше ребёнка, способного дать ей то, чего она хотела. Маленькое чудо, которым эта женщина хотела владеть…

Это была не любовь.

Это почти больно.

Распутать проклятье сейчас — легко. Сёко интуитивно понимает, в чём дело и, наконец, отпускает ситуацию, позволяя проклятой энергии покинуть мёртвое тело, отпустить отца. Пусть он наконец умрёт спокойно.

Нежный, осторожный поцелуй в макушку от Сугуру и быстрый, влажный поцелуй от Сатору лишь доказывают, что она всё сделала правильно.

Ноющая боль покидает многострадальное сердце с шумным выдохом.

Она отпускает свою мать, своего отца, своего брата.

Всё хорошо.

Теперь всё действительно хорошо.

Сёко собирает свои вещи покидает этот дом вместе с двумя парнями, зная, что «идеальный» мир матери будет разбит в одно мгновение. Только теперь она не сможет дозвониться до неё. Только теперь Сёко было всё равно.

И теперь она могла назвать себя свободной.

***

У всех действий есть последствия.

Сатору, разумеется, получил по шапке от своих родителей за этот срыв с места непонятно куда, а потом получил от Сугуру за свою глупость. Надо было заранее обговорить это с родителями, как сделал он.

— Ты хоть иногда пользуешься мозгами?

Сёко оторвалась от манги, которую листала:

— А они у него есть?

— Эй! Я же обижусь!

Сёко закатывает глаза.

— Напугал.

Сатору на некоторое время замолкает, обиженно пыхтя в объятиях Сугуру. Они вдвоём валялись на полу в комнате Сёко, когда сама хозяйка развалилась с мангой на кровати.

При взгляде на них хотелось улыбнуться.

Не было никакой ревности, когда два её парня вот так обнимались; рука Сугуру запуталась в коротких волосах Сатору, который обхватил его руками и ногами. Это было настолько потрясающе мило…

Сёко не удержалась, сфоткав это.

Пойдёт на обои новенького телефона.

Долго он молчать не может:

— Ты будешь извиняться!?

— Это за что? — выгнула бровь Сёко.

— Ты меня оскорбила!

— Ой, правда? А мне казалось, что я просто констатирую факт…

Сатору обиженно хватал воздух ртом, пока Сугуру по-доброму закатил глаза, посылая Сёко усмешку.

После того, как проклятье было снято и она окончательно покинула некогда родной дом, её больше никто не побеспокоил. Яга-сенсей потом поймал её и обсудил всю возникшую ситуацию, убеждая её в полной безопасности.

Никаких старейшин, никакой полиции, никакой разгневанной матери.

Можно было расслабиться по-настоящему.

К большому неудовольствию Сатору, она так и не бросила курить, от чего парень недовольно плевался, кидаясь пустыми обещаниями:

— Ты вся провоняла этой гадостью! Я тебя больше обнимать не буду!

… а потом сам же лез к ней с объятиями.

Сёко сползает с кровати вниз, встаёт на колени и смотрит на парня сверху вниз. Сугуру отвечает ей вопросительный взглядом, отвлекаясь от показательного возмущения Сатору. Сам же Сатору недовольно отвернулся.

Сёко вздохнула.

Сердце забилось в грудной клетке быстро-быстро, как будто она была в панике. На мгновение ей даже стало плохо, аж в глазах потемнело.

Эй, у неё даже ладошки вспотели!

— Ты в порядке? — Сугуру приподнялся на локтях, окидывая её обеспокоенным взглядом.

— Я люблю вас, — бросает она резко.

И замирает.

Сугуру вскидывает брови, Сату даже поворачивается, забывая про свои обиды.

— Мы тебя тоже любим.

Приходится признать — это серьёзно. Они увязли в этом глубоко и надолго, если не навсегда. В этом не было ничего простого, лёгкого, беззаботного. Также как приходится признать, что такая ответственность никого из них более не тяготит.

Всё кажется таким… Правильным.

И пусть впереди их ждёт жизнь тяжёлая, наполненная трудностями, проблемами, болезненным взрослением, но прямо сейчас они были счастливы. Молодые, влюблённые, безбашенные…

Достаточно для того, чтобы насладиться своей юностью.

Пока ещё светило им солнце.