Когда прихожую дома наполняют мужские голоса — знакомые, родные до боли, — ей хочется завыть, как раненому зверю.

Быть может, ею двигал стыд. Или же вина. Или же банальный страх, но он не спешила выходить из укрытия стены, даже зная, что, вероятно, шесть глаз прожигают её спину. Хлипенькая домашняя стенка не поможет ей спрятаться от шаманов.

Говорят они спокойно, даже весело. Сатору шутит в своей обычной манере…

И всё же Сёко слышит на дне их голосов что-то тёмное, что-то злое.

Сердце стучит в груди испуганной птицей, колени дрожат, а уж когда матушка позвала её, в висках что-то неприятно запульсировало. Всё тело решило в этот миг подвести её.

Сёко зажмурилась, медленно вдохнула и выдохнула, прежде чем оторваться от стены. На ватных ногах она прошла в прихожую, обмирая под чужими, цепкими взглядами.

Одна секунда растянулась в маленькую вечность. Ровно до первого взмаха длинных, белых ресниц, чьё движение запустило ржавый механизм часов. По крайней мере, в голове Сёко точно.

Кажется щеки обжигает жаром — всё же стыда — под этим пристальным взглядом голубых глаз.

В глаза Сугуру она не смотрит по умолчанию. В его широкой улыбке таился хищный, почти животный оскал.

— Хей, что вы тут делаете? — она поднимает взгляд, растягивает пухлые губы в улыбке, но в глаза всё ещё не смотрит.

— Ох, твои друзья сказали… — матушка недоуменно моргает.

— Мы просто пришли навестить свою подругу! — говорит почти весело Сатору, резко сокращая между ними расстояние.

Куда-то в желудок падает тяжёлый камень, когда его рука — сухая, горячая — касается обнажённой кожи её плеча. На Сёко только белая, домашняя майка с короткими, потёртыми шортами, но настроение у её парней далеко от вожделения.

В горле пересохло.

— Мы скучали! Ты же тоже по нам скучала, да?

Сатору скалит белые зубы, широко распахивая глаза.

Сёко невесело думает, что ей пизда.

***

Собиралась она медленно, оттягивая неизбежное.

И даже если где-то глубоко внутри было понимание, что это её не спасёт, лишь усугубит положение, позволяя страху полностью завладеть рассудком, заставить себя ускориться не получалось. Медлительность с каждой секундой ухудшала её состояние, позволяя мыслями панически метаться внутри черепной коробки.

Пока Сёко переодевалась, успела искусать свои губы.

Дверца шкафа закрывается с громким хлопком, на мгновение отрезвив паникующий разум.

Чему быть, того не миновать.

Нечего бегать от последствий собственных решений.

Могла бы и отписаться, Сёко.

Смело и уверенно спуститься к, возможно, своим палачам не получилось. С лестницы она полетела, запнувшись о собственную ногу, что, как ни странно, даже слегка успокоило её. Возможно, раскрасить нос — это неплохое стечение обстоятельств. Проглядывались в этом некие нотки мазохизма.

Поцелуя с полом не случилось, но влететь в чужие, твёрдые мышцы тоже достаточно неприятно. Крепкие руки поддержали её, помогая восстановить равновесие.

Гето.

Ей не нужно поднимать взгляд, чтобы узнать поймавшего её парня, ибо руки эти она в лучшие времена имела честь рассмотреть во всех подробностях. Слегка загорела кожа рук, скопление бледных, мелких шрамов, раскинувшихся по всей руке и знакомый узор казавшихся бирюзовыми вен там, где кожа бледнее всего.

Слишком знакомые руки.

Весь настрой испарился в один миг, а уж когда он заговорил…

Резко захотелось провалиться под землю.

— Почему не смотришь мне в глаза? — выдыхает ей на ухо.

Томный, мягкий голос пустил волну дрожи по спине, но определить от страха это или от какого-то желания, абсолютно иррационального в данной ситуации. Сугуру — сексуальный, горячий парень, привлекающий внимание многих, поэтому желать его нормально. В обычное время. Не сейчас.

— Р-разве? — она запинается, лишь увеличивая чувство неловкости.

Сугуру издал невесёлый смешок, прежде чем обхватить пальцами её подборок и приподнять её голову, вынуждая заглянуть себе в глаза.

Лучше бы она этого не делала.

Радужка потемнела от эмоций, показывая: «Ничего хорошего не жди».

Что-то внутри натягивается, грозясь вот-вот лопнуть, как гитарные струны в неумелых руках. Напряжение застывает отнюдь не сексуальное, оставляя лишь ожидание неизбежного, определённо болезненного разговора.

Сёко проводит влажным языком по пересохшим губам, искренне желая только две вещи: сигарет и собственной смерти.

Сугуру отпускает её и отступает, оставляя за собой чувство неудовлетворённости, пустоты, за которыми последовало возвращение того самого одиночество, сжигающего её сердце, словно в плавильне.

Да, теперь была уверенность — это всё закончится плохо.

Сёко сделала дыхательные упражнения, одновременно с этим сжимая и разжимая ладони, а когда почувствовала в себе хоть немного уверенности, проследовала за Сугуру на кухню, где её мать общалась с Сатору.

Она так ни слова ему и не сказала. Он сам прекрасно справлялся в разговоре, говоря за двоих-троих.

Из дома ускользала она на нетвёрдых ногах, не зная, как оправдываться. Откуда-то из глубин поднималась волна жара с единственным вопросом: «А почему я вообще должна?»

Уродливая змея обнажила изогнутые, острые клыки, по которым тоненькими струйками стекал фиолетовый яд, заполняющий кровеносную систему. Изнутри пекло от мысли, что, вообще-то, это не их дело. Она ничего им не должнаСёко всё ещё подросток, напоминаю.

Они отошли достаточно далеко от людей, чтобы… Не привлекать внимание, очевидно.

По крайней мере, разбор полётов не должен происходить на глазах у чужих людей, охочих до чужой драмы.

Сатору сел на старую, прогнившую доску качель на заброшенной детской площадке, скрестил руки, опираясь локтями на колени, кидая пытливый взгляд на тонкую фигуру Сёко. Сугуру встал рядом, уже не натягивая на лицо улыбки. Скрестил руки на груди, как бы равнодушно смотря в сторону, как будто вся эта ситуация его совсем не касалась.

Сёко сжала руки в замок у себя за спиной, легко перекатываясь с носка на пятку и обратно, обводя эту заброшенную детскую площадку взглядом.

Ржавые качели, по конструкции рассчитанные на двоих, но одно из сидений отвалилось вместе с удерживающей его цепочкой, которая от времени начала врастать в землю. Заросшая песочница, с отломанные бортиком, да исписанная граффити горка…

— Почему ты ничего не писала? — попытался спокойно завести разговор Сугуру.

— Ты обещала! — Сатору обвинительно тыкнул в неё пальцем, не сдерживаясь.

Сёко повела плечами, остановившись.

— Не хотелось, — сухо ответила.

— Мы договорились… — Сугуру нахмурился, пронзив её острым, серьёзным взглядом.

Что-то в груди так пекло, не позволяя ей отступить. Даже если задней частью понимала, что всё это закончится плохо. Даже если тоненький голосок рассудка шептал остановиться, извиниться, объясниться.

Сёко не останавливается.

— И что? — резко бросает она, судорожно сжимая пальцы в карманах уличных шорт.

Сатору вскакивает на ноги, вымещая злость на хлипкой конструкции качель. Пинок по ржавой металлической балке, покрытой местами облезшей красной краской вырвал качели из земли. Поднявший грохот лишь на мгновение приостановил разгорающейся конфликт, оставляя повисшее в воздухе напряжение.

Сугуру прикрыл глаза, едва слышно пробормотав что-то.

Годжо подскочил к ней, хватая руками за плечи. Сёко зашипела от силы, с которой чужие пальцы мяли нежную кожу.

В глубоких океанах чужих глаз виднелись мутные следы обиды, от чего хотелось взвыть белугой: от вины, от копящегося внутри гнева. Теперь признать вину становилось задачей невозможной.

Сёко закусила щеку.

Они ничего друг другу не сказали.

Вмешался Сугуру, легонько похлопав Сатору по предплечью.

— Успокойся, — мягко прошептал брюнет.

Сатору позволяет оттянуть себя от Сёко и заключить в объятия, но голубые глаза всё ещё кидая на неё взгляды, полные искренней обиды.

— Пожалуйста, расскажи нам, что случилось… — Гето просит спокойно, прижимая парня к своей груди.

Запустив пальцы в свои волосы, Сёко призывает себя успокоится.

Усталость накатывает волнами, от чего плечи её ссутулятся. Опустевший взгляд безразлично скользит по чертам образа парней, не позволяя ей за что-то зацепиться. Почему-то перед глазами всё плывет…

Как никогда приходит понимание — она сломалась. Она устала.

Она чувствует себя самым несчастным человеком в мире.

В груди что-то болезненно тянет, вырываясь болезненным всхлипом.

Сатору встрепенулся, отскакивая от своего парня.

— Это же не я виноват, да? — неуверенно спрашивает, панически осматривая сорвавшуюся в слёзы Сёко.

Сугуру качает головой, прежде чем притянуть девушку в свои объятия.

— Ну же, всё будет хорошо… — он оставляет лёгкий поцелуй у её макушки, одним лишь взглядом намекая Сатору, что нужно делать.

Шаман всего несколько секунд хлопает ресницами, беря себя в руки. Скинув на миг охватившую его панику, он подходит ближе, обнимает Сёко со спины.

— Эй, если я тебя обидел…

Гнев вместе с обидой покинули его в тот момент, как по женским щекам скатилась первая слеза.

— Мы тебя любим, — шепчет Сугуру, утирая её слёзы большими ладонями.

Сёко замирает меж горячих тел, лишь судорожно втягивая воздух ртом; нос уже забит из-за накатившей истерики.

— Т-ты… Что…

Это никогда не должно было быть чем-то серьёзным.

Они были готовы к чему-то… Лёгкому.

Они знали, на что шли.

— Мы тебя любим, — повторяет за него Сатору.

— Расскажи, что случилось, — большие ладони Гето сжимают её щёки, вынуждая посмотреть ему в глаза. — Мы хотим помочь, милая…

И весь мир останавливается в одной этой точке, позволяя эху разноситься в пределах её черепной коробки двухголосьем: «Мы тебя любим».

И тяжёлый камень в груди исчезает.

Сугуру улыбается, пока Сатору утыкается носом в её шею.

— Я… — она облизывает губы.

Сёко кажется, что сейчас она всемогуща.