Я вижу, что это на тебя давит. Да, есть ситуации, которые требуют чуть больше времени на их решение. Но ты — замечательная, сообразительная, начитанная и самая прекрасная. Ты — голос разума, но даже самому крепкому разуму нужны сопутствующие чувства. Если у тебя нет сил выразить их, если тебе не хватает эмоций, то… то я буду твоими чувствами! Ясно?!

Изабель Джонсон.

***

11 июля 1875 года. Элирс, королевство Воскенгтон, пригород Брионес.

Я никогда не думала, что умру вот так. Наркоманы утопили в речке? Серьёзно? Именно сегодня я уронила телефон с фонариком, а, услышав недружелюбный мужской голос, застыла, как истукан. Потом неудачно попыталась убежать, промазала перцовкой, получила пару ударов по лицу и профукала очередную возможность скрыться поскорее. Отключилась, пришла в себя только через полминуты, когда меня уже почти начали топить, а потом набултыхала себе песка в глаза и всё же умерла. Так и напишите на моей могиле: «Ходите аккуратнее, тут лежит такое скопление неудачи и безрассудства, что ровно вам в рот такими темпами упадёт виноградинка с соседнего дерева, вы подавитесь и задохнётесь». Достаточно красочно? Пф…

Я не могла понять, что со мной происходило. Наверное, я ничего не чувствовала, но где-то далеко, почти незаметно, как будто всё ещё существовало моё «я». Но где это «я» находилось и почему оно вообще продолжало существовать, было мне неведомо. Попытка открыть глаза оказалась неудачной — справедливости ради я не чувствовала ни рук, ни ног, ни остального тела — это как будто сон, за которым наблюдаешь со стороны, но, боюсь, никакого сна не было. А, может, я ничего не видела, потому что было нечем смотреть? Или смотреть было не на что? И всë же я взяла смелость предположить, что это и то, и то вместе взятое. То ли вокруг меня чернота, то ли я вокруг черноты. Никакого света в конце тоннеля, никаких райских ворот и адских котлов — душу грела лишь мысль о том, что я оказалась права в своих суждениях.

Родители Иззи были, мягко говоря, очень верующими. Случайно узнав о том, что я не верю в Бога, они, конечно, не запретили подруге общаться со мной (э… хотя, я не могу быть уверена в этом на все сто процентов, Иззи легко могла нарушить такой запрет), но после жаркой дискуссии без острой необходимости к ним в гости я не заходила. В последний раз — когда Иззи стала снимать квартиру ближе к универу, а я помогала перевозить вещи и обустраиваться.

— Самый большой грех — неверие! Больше всего грешников среди тех, кто всю жизнь жил не по Его слову.

Я слегка повела плечами и недовольно нахмурилась. Интересно, у каждого человека в окружении есть такая агрессивно-верующая семья, которая отказывается воспринимать факт того, что у других людей может быть другая вера или не быть вообще? Сатанизм тоже вера, между прочим. Хотя, наверное, произнеси я вслух слова «сатана», «демон» или «чёрт», мне бы или вызвали священника, или просто помыли бы рот с мылом.

— Разве справедливый этот ваш «Он», если наказывает за то, что люди следуют за логикой и просто не верят в то, что никогда не видели? — с сомнением произнесла я и наклонила голову. — А что тогда делать людям, которые верят… не знаю, в Зевса, Посейдона и Аида? Будду?

— Бог един, а вере не нужно подтверждение, Он всё слышит!

И да, в этом замкнутом споре я действительно победила! Правда, рассказать об этом я не смогу, однако хотя бы знать было приятно. Но сейчас у меня назревал более важный вопрос. Он ударил в голову… точнее в сознание… в общем, в меня он ударил так резко, что я даже удивилась, как не обратила внимания раньше. А почему я, собственно, вообще всё ещё могу мыслить? Я же трупик.

Оглянуться я не могла, отойти тоже, позвать на помощь… Я не чувствую себя собой и голос свой, кажется, не слышу, да и вокруг нет ничего. Но как же тогда найти отсюда выход? И есть ли он вообще? Это и есть то пугающее «ничто», мой вечный спутник, моя вечная пустота? Или, что вряд ли, может всё же ад? Не те пресловутые котлы и адское пламя, а настоящий — тот, где сбываются все твои страшные кошмары и мучают тебя вечность? Только вот я не боялась ни одиночества, ни пустоты, ни раствориться во мраке, ни уж тем более чёрного цвета. Да и вообще, мне казалось, что я мало чего боялась на самом деле — ну или как минимум в этой теме глубоко не разбиралась. Любой страх — это слабость, особенно тот, который всплывает на поверхность, а любую слабость могут использовать против тебя — это то, что я усвоила в детском доме после того, как осталась одна, без брата. Может, я боюсь быть слабой и бессильной в своих возможностях? В конце концов, перед смертью мне было страшно, мне не хватило сил спасти себя, защититься, сбежать… думаю, если бы я могла, я бы сейчас заплакала. Но я и этого не могу! Что за напасть, я не так часто хочу плакать, а тут хочу, но не могу!

Осознание пережитого кошмара, что бы это ни было, всегда накатывало на меня позже, когда угрозы рядом уже нет, а за закрытыми дверьми комнаты никто не увидит моих слёз. Я, конечно, уже давно поняла, что плакать — не значит быть слабой, это просто способ выплеснуть накопившиеся чувства, когда тебе удобно, и не взорваться в неподходящий момент буйством чувств. Только вот мне всё равно не нравилось, когда кто-то видел меня такой уязвимой, такой… чувствительной что ли. Поэтому перед смертью я так и не заплакала, хотя в моменте очень хотелось как минимум от обиды — нет, пусть лучше мир запомнит меня такой, барахтающейся до последнего. Хотя, наверное, стоило бы, пока был шанс. Сейчас не то, что плакать, даже дышать, кажется, не могу.

Время растягивалось. На уме вертелся лишь один вопрос — когда я исчезну окончательно? — но никаких мыслей на этот счёт у меня не было. Это раздражало. Меня всегда доводило до кипения, когда у меня в голове появлялись безответные для меня вопросы. Точнее сказать так: мне очень нравилось искать ответы, вычитывать тонны информации, когда какая-то мысль настигала меня в три утра на грани сна и реальности — уснуть без ответа было не в моём характере. А вот вопросы, на которые абсолютно никак нельзя найти ответ — это правда бесило. Наверное, именно поэтому я редко думала о смерти — что будет после неё, почему она забирает людей, что такое эта самая «смерть»? Потому что никто не знал, никто не мог рассказать об этом, а пустые философские споры без реальных фактов — нечто вроде «есть ли жизнь после смерти?» — точно не моя остановка. Да и к тому же…

— Госпожа!

Я замерла. Ну, то есть как замерла — правильнее было бы сказать, что моё рассуждение в этом нигде слишком резко прервалось. Сколько я тут? Тут вообще время текло? Может, на самом деле я настолько долго находилась в этом состоянии, что меня начали преследовать галлюцинации? Вроде снова тишина…

Внезапно я ощутила что-то знакомое, но странно непривычное. Именно ощутила, это было что-то такое важное, но одновременно бессознательное, как будто какой-то инстинкт. Сложно объяснить, когда я — бестелесное пространство, которое никак не измерить, но это что-то на манер дыхания. Ты никогда не задумываешься о том, что ты перманентно дышишь, тем не менее, без этого ты не живёшь.

Вот! Вот опять!

Вдох. Нет, это правда дыхание. Это я что ли дышу? Чем, чёрт возьми?! Я же уже решила, что я — пустота, а пустота — это я! Ненавижу, когда то, к чему я успела привыкнуть и с чем смирилась, так внезапно рушит… секунду… А правда, чем я дышу, если я ничто?..

Из отдаления приближались звуки. Возможно, рай всё же есть? Погодите, я и в рай?! Ну точно бредовый кошмар. Благодаря Иззи моя дорога в гипотетический ад выложена тупыми и шаблонными книжками восемнадцать плюс, с которых мы с ней часами смеялись. Нет, это точно что-то другое.

— Леди!..

Стук в ушах. Так обычно стучало сердце, когда паника накрывала с головой, когда ты бежал сломя голову, когда эмоций было настолько много, что пульс ускорялся. Но ведь я умерла… какое к чертям сердце? У меня его теперь нет, кажется.

Звуки становились громче, окружали, укутывали лёгким ветерком, треплющим волосы в солнечный день. Я слышала. Слышала шелест листьев, такой тихий и невесомый, что можно было проигнорировать и не услышать. Кажется, где-то чуть дальше, среди листвы, каркали вороны, а чуть ближе слышались заливистые трели маленьких птичек. Ветер свистел среди ветвей, завывал мягко, но так заунывно, что среди его шума мне слышались старинные песнопения. Этот набор звуков был таким знакомым, что даже на сердце стало тепло — я всë ещë в парке возле дома, меня не закопали в сухой земле и не выволокли в подворотню.

Где-то рядом шумела вода — то ли река, то ли ручей были явно ближе, чем все остальные звуки, и я внутренне сжалась. Сердце заколотилось ещё сильнее, между рёбер скрутило от какой-то глухой, необоснованной паники и страха. Это просто вода, я никогда не боялась воды, и… о, точно, теперь понимаю. Меня же утопили… утопили… Утопили, вот именно! Я должна быть мертва! Я точно знаю, что ночью в нашем парке нормальные люди не ходят, все собачники пропадают из виду не позже десяти вечера, а сейчас должно быть около часа ночи, если не больше. Меня нашли? Спасли?

— Госпожа, прошу, очнитесь!

Голос мне не знаком, но звучит встревоженно и испуганно. Наверное, увидь я избитый полутруп какой-нибудь девчонки в реке, я бы тоже была испугана. Чувствительность возвращается. Теперь я ощущаю, что у меня есть руки и ноги. Я шевелю пальцами. Всеми разом — распрямляю их и напрягая изо всех сил. Должно быть, незнакомка так испугалась моего внезапного движения, что отскочила вбок и, судя по шелесту травы, ещё и упала. Мне стало немного жаль, что я её напугала. Надо будет обязательно извиниться и поблагодарить её за спасение.

— Г-госпожа, вы в порядке?..

Голос слабый, хриплый. Во рту так сухо, что, кажется, я бы наплевала на страх и выпила всю воду из реки. Однако я не могу промолчать. Надо дать девушке понять, что я хотя бы жива.

— Я в… порядке, Аннабель.

Незнакомое имя слетело с губ так легко и интуитивно, что я снова застыла, не зная, что ещё сделать. В моём окружении никаких Аннабель не было и в помине, но я, почему-то, была уверена, что её зовут именно так. Конечно, она ведь со мной так много лет, логично, что я знаю её имя. Нет, стоп, я же её не знаю. Что за глупые нерациональные мысли? Не хватало мне ещё, чтобы мой мозг меня обманывал.

Я распахнула глаза так резко, как только могла, но яркий солнечный свет ослепил, ударил так больно и внезапно, что я снова зажмурилась и трясущейся рукой прикрыла лицо. Неужели мне каким-то чудом удалось проваляться в речке до самого утра и умудриться при этом остаться в живых? Беру назад свои мысли о надписи на могиле, неудачей тут точно не пахнет. Получила по голове, наглоталась воды, пролежала ночь в холодной воде без сознания и осталась жива… кстати об этом. Ноги мокрые, в ботинках по ощущению маленький пруд. Влажная одежда прилипла к спине так мерзко и неприятно, что я поёжилась. Надо скорее дойти до дома и переодеться. Ох, и Маркусу написать — он небось ждал от меня смски, что я дошла до дома, но не получив её, начал звонить, а потом запаниковал и забил тревогу. Неловко вышло…

— Госпожа! — надрывный голос откуда-то сбоку приблизился резко, когда я попыталась сесть. Маленькие, но удивительно крепкие ладони подхватили меня под спину, усадили ровно, а потом стиснули в таких объятиях, что я, кажется, немного задохнулась.

— Анна…бель…

— Ох, простите, простите! — ладони разжались, чтобы снова сомкнуться, но уже на моих плечах, а обеспокоенный голос всё ещё дрожал от слёз. — Леди Вивианна, как вы себя чувствуете?!

Секунду. Какая леди? Это она меня леди назвала? Да ещё и как, Вивианна? Ну да, логично. Это же моё имя. Нет, погодите, моё имя Нова. Что вообще происходит?..

— Я в порядке… в порядке, — скорее интуитивно отозвалась я и медленно приоткрыла глаза.

Передо мной — обеспокоенное лицо красивой женщины. Нет, не женщины, а скорее девушки — вряд ли она сильно старше или даже младше меня. Ну да, ей всего девятнадцать. Да что такое, я её впервые вижу! Точно по голове ударили слишком сильно, выдумываю… Хотя я назвала её Аннабель, и она меня не поправила… странно.

Прямые, тёмно-каштановые волосы были взъерошены и прилипали ко лбу. Из пучка на затылке выбились несколько прядей, упавших на плечи. Разрез глаз был азиатским, но при этом из-под редких чёрных ресниц на меня неотрывно и с паникой глядели то ли серые, то ли голубые, то ли приглушённо-синие глаза — красивое и необычное сочетание, азиатская внешность и синие оттенки. У нас в университете, конечно, была смешанная группа и учились много иностранцев из разных стран, но такую внешность я не встречала. На светлой коже не было румянца, но я предполагаю, что это она скорее побледнела от страха. Наряд у неё тоже был интересный — такое стандартное платье горничной из фильмов про царствование старинных королей. Тёмно-коричневое обычное платье, ряд пуговиц на груди, отглаженный воротничок, длинные узкие рукава. Поверх — белый фартук с ажурным краем.

Рассматривать её дальше у меня не вышло — её обеспокоенный взгляд скользил по мне, пытаясь оценить состояние, а стоило ей посмотреть мне прямо в глаза, как она замерла и в ужасе отшатнулась чуть назад. Впрочем, недостаточно сильно, чтобы отпустить мои плечи.

Я почти видела, как она побледнела ещё сильнее, а в испуганных глазах отразился самый настоящий ужас. Что, я настолько плохо выгляжу? Или дело в другом? Что она такого рассмотрела на моём лице?

— Го-госпожа… — прошептала она и огляделась так, будто на нас сейчас кто-то набросится. Голос, кажется, понизился ещё немного, и я едва разобрала слова. — Ваши… ва-ваши глаза…

— А что с моими глазами? — тихо спросила я. Честно, не думаю, что мне хотелось знать ответ. Ужас на её лице немного заражал, и мне самой уже становилось неуютно, хотя по большей мере я сейчас находилась в состоянии меланхоличного послешокового спокойствия.

— Они… чёрные, — испуганно прошептала Аннабель и зажала рот рукой, будто бы она сказала что-то страшное.

Я не знала, смеяться мне или плакать. Ну, за исключением того, что я любила свои карие… да чёрт возьми. Голубые! Я любила свои голубые глаза! Так вот, за исключением этого, слова девушки звучали так абсурдно и смешно, что я даже издала смешок. Истеричный, правда, ну да ладно. Я опустила глаза, смотря на речку перед собой, на ноги… спрятанные за подолом длинного лёгкого платья? Откуда платье-то взялось?! Такое ещё нежно-нежно жёлтого цвета. Я пусть и любила тёмные тона, однако носила абсолютно разную одежду самых разных цветов. В голове же чёткое воспоминание, что умирала я явно в своих любимых джинсах и косухе. Ну не настолько же я головой поехала! Да и вообще, таких длинных платьев почти в пол у меня не было. Узоры ещё такие… как их… вензеля? Вроде оно.

Я осторожно приподнимаюсь, чтобы оказаться сидящей на коленях. Край юбки касается воды, возле которой я лежала, и мокнет. Я пару секунд гляжу, как влага распространяется по ткани, а после наклоняюсь над рекой, чтобы посмотреть в своё отражение и… Здрасьте, приехали…

— Госпожа?..

Я не отвечаю, смотрю расширившимися от удивления глазами. Извините меня, а что происходит?! Где мой загар, где мои голубые глазки, где моё алое каре, где шрам на левом виске, который обычно прятался за чёлкой? Где это всё?! Я тяну руку к щеке, моя зеркальная копия повторяет за мной. Какие ладошки маленькие…

На лице — полнейший ужас. Кожа даже светлее, чем у знакомой незнакомки, почти белая. Вроде, про такую обычно говорят фарфоровая — без единого изъяна, без единого прыщика и шелушения. Вот это завидую! Маленький нос, большие глаза — эдакий пугливый оленёнок. Плечи узкие, я бы даже сказала слишком хрупкие, будто девушка в отражении не держала в руках ничего тяжелее пёрышка. Волосы… седые что ли? Или это какой-то прикол альбиносов? Честно, больше похоже на второе — по виду не выглядят, как окрашенные, уж я знаю, о чем говорю. Да и цвет такой — чисто белые с лёгким отливом в серебро. И глаза… глаза и вправду чёрные, почти не бликуют. На фоне белой кожи, белых волос и светлого платья выглядят почти неправильно, этакие бездны. Вот правда, не глаза, а чёрные дыры. Такие контрастные — я бы её нарисовала. Себя. Я бы нарисовала себя…

— Леди Вивианна, — шёпотом зовёт Аннабель. Я медленно разворачиваюсь к ней, едва находя силы оторвать взгляд от своего же отражения в реке. — Вы как?..

Я молча киваю и опускаю глаза, разглядывая свои руки. Наверное, вид у меня очень уж жалкий и разбитый — у служанки было такое лицо, как будто сейчас заплачет. Я хотела было хоть немного её успокоить — хотя не думаю, что мои жалкие попытки улыбнуться пойдут ей на пользу — но она взяла себя в руки быстрее.

— Так, госпожа, аккуратнее. Я помогу вам подняться…

До того как она успела протянуть ко мне ладони, я поднялась сама. Едва не наступила на подол платья, пошатнулась, снова почувствовав под ногами мягкий песок у реки, но Аннабель подхватила меня под руку, мягко придерживая за спину.

— Я провожу вас до дома и принесу чай, вам надо отдохнуть.

Спорить я не стала. Голова раскалывалась, конечности слушались плохо, не было сил даже смотреть по сторонам. В животе скрутился тугой комок ужаса, а внутри меня роился такой странный набор чувств, что я, кажется, начинала сходить от этого с ума.

Нет, все эти эмоции и переживания точно принадлежали мне, но часть была будто… какой-то неправильной, чужой. Я явно ощущала собственную, «родную» панику, но одновременно отголоски какого-то незнакомого ощущения перманентной тревоги. Мне было страшно, от чего дрожали колени и пальцы, но одновременно с этим я чувствовала странное спокойствие, безопасность. Мне явно нужно будет осмыслить происходящее, но перед этим всё же отдохнуть — думать в таком состоянии просто невозможно. Мысли путались. Если каждая из них — нить разного цвета, то я представляла происходящее в голове огромным клубком всех цветов радуги и не только.

— Аннабель, — позвала я. Девушка вздрогнула и посмотрела на меня, пытаясь быстрее вернуть осмысленность взгляду. Кажется, не я одна тут размышляла о жизни. — Что произошло?

По крайней мере, я могла хотя бы разобраться с последними минутами жизни Вивианны — точнее, я не была уверена, что хозяйка моего «нового тела» мертва, но каких-то противоречий, будто я не одна прямо сейчас живу в своём теле, я особо не чувствовала — лишь отголоски чужих мыслей и эмоций.

— Вы решили выйти в сад и погулять. Попросили меня собрать корзину с фруктами и плед, чтобы почитать и насладиться хорошей погодой, пока снова дождь не пошёл, — проговорила Аннабель, вдумчиво вспоминая каждый наш шаг. — Мы вышли. Вы собирали цветы на поляне у дуба, потому что захотели сплести венок. Потом мы вышли к реке. Вы наклонились, чтобы ополоснуть руки после цветов, а потом застыли. Я спросила, что случилось. Вы не ответили. Потом вдруг вздрогнули, будто вас ударили, и потеряли сознание. Прямо в речку упали! Я так испугалась, что всё из рук выронила и побежала к вам, чтобы вы воды не наглотались. Вытащила на берег. Вы несколько минут почти не дышали. Я не хотела вас оставлять, но уже собралась бежать за помощью, как вы очнулись, — закончила Аннабель, а потом испуганным шёпотом, полным сожаления, добавила, — и ваши глаза…

Да, и глаза у меня теперь чёрные… По поверьям, каждому человеку уготовано умереть в какой-то определённый возраст в определённое время. Если он умирает в отведённый ему срок, то ничего не меняется. Если же смерть оказывается слишком близко раньше времени, то это всегда отражается на глазах. Причём чем ближе человек был к смерти, тем темнее становится радужка. Это может быть неуловимое изменение, когда оттенок меняется лишь на один-два тона. Более заметное, когда светло-голубые, яркие глаза становятся почти синими или тёмно-серыми. А может быть резкое, сильное, когда глаза становятся чёрными — если человек практически умер, но в итоге остался жив. Это же произошло и со мной. Откуда я это знаю? Да фиг его знает…

В общем, строго говоря, чёрные глаза — единственное, что во внешности Вивианны пришло от меня. Это я умерла, но почему-то осталась жива, это из-за меня её глаза цвета солёной карамели стали чёрными. Это из-за меня Вивианна исчезла. Я снова в растерянности смотрю на свои ладони. Вопросов несколько — почему я оказалась тут, где это обширное «тут» располагается и, самый главный, куда подевалась настоящая Вивианна? Впрочем, ответ на второй вопрос я, почему-то, знаю.

Элирс, королевство Воскенгтон, пригород столицы Брионес. Придомовая территория поместья семейства Дельмонро. Это мне мало о чем говорит, думать всё ещё тяжело, однако на подсознательном уровне я знаю, что это правда. Если я — Нова — в этом месте впервые, но я — это Вивианна, тогда мне, наверное, стоит сказать спасибо за то, что я что-то из жизни Вивианны помню. Звучит запутанно. Мозг кипит. Голова кружится.

— Леди Вивианна?..

Я вздрогнула и отмерла, стараясь сфокусировать взгляд. Аннабель смотрела обеспокоенно, как оказалось, крепче сжимала меня в руках, а я всё это время тряслась и шаталась, как тростинка на ветру. Я не заметила, как служанка провела меня в дом, не поняла, как оказалась перед дверью своей комнаты.

— Я в порядке.

Голос дрожал, но я изо всех сил старалась сдерживать застывшие в горле слёзы. Сначала надо отдохнуть, разобраться в ситуации, а только потом плакать. Но почему первые слёзы сорвались с глаз сами, покатились по лицу, оставляя мокрые дорожки? Почему я закусывала губу, стараясь сдерживать тихие вздохи и всхлипы?

Аннабель покрепче сжала мои плечи, прижала к себе, провела вглубь комнаты. Рассмотреть интерьер у меня не получилось из-за мутной пелены перед глазами, но я и не стремилась.

— Позвольте мне помочь, — мягко отозвалась служанка, усаживая меня в кресло. Первым делом она протянула мне свежий, чистый платок, чтобы я могла стереть слёзы. Потом ловко стащила с ног промокшие насквозь туфли вместе с чулками, бросила их в корзину. Захлопотала вокруг меня с полотенцем, расшнуровала платье, принесла сменное, домашнее. — Вам нужно прилечь и поспать. Ничего так не успокаивает, как хороший сон.

Но её слова зацепили, заставили замереть. Лишь потому, что звучали для меня абсолютно другим голосом. Голосом моей подруги, который я больше никогда не услышу.

— Ничего так не успокаивает, как хороший сон, — Иззи обнимала меня, мягко укачивая на руках, позволяя вдоволь проплакаться на её плече. Я прижималась к ней без страха и паники, точно зная, что могу развернуться к ней спиной и не получить нож. Я точно знала, что она всегда рядом со мной, а я всегда рядом с ней. В-с-е-г-д-а.

Конечно, всегда. Как-то под звёздами мы клялись друг другу быть не просто лучшими подругами. Мы клялись всегда, что бы ни случилось, оставаться друг другу сёстрами — не по крови, но мы всегда воспринимали себя именно так. Однако… видимо, для звёзд полтора десятка лет — это уже достаточное определение слова «всегда».

Мысли путались. Я плохо помнила, как Аннабель и дальше продолжала кружить вокруг меня, натягивать домашнее платье, сушить волосы, щебетать что-то про то, что сейчас же направит письмо врачу и напишет родителям — поправлять себя, что это не мои родители, а родители Вивианны не было сил. Меня — чистую, переодетую, с разобранной причёской — Аннабель и ещё одна служанка, которую она позвала на подмогу, в четыре руки уложили в кровать и накрыли одеялом.

Видимо, они думали, что я ещё не отошла от обморока. Но, кажется, я просто не отошла от собственной смерти… Ага, всего-то.

***

Я просыпалась несколько раз. Слышала, как Аннабель меняла нетронутую воду в стакане, чтобы в случае чего я могла попить. Слышала, как приходил врач, а сразу за ним заходили испуганные, взволнованные родители, которым Аннабель сбивчивым шёпотом докладывала о произошедшем в парке и о визите врача — его уход они как раз застали по возвращению домой. Сквозь закрытые веки, находясь в пограничном состоянии между сном и явью, но не имея сил проснуться, я видела, как яркий дневной свет медленно затихал, оставляя сначала алое зарево, а потом и вовсе кромешную темноту.

Наконец, мне удалось открыть глаза. Передо мной светлый потолок комнаты, деревянные балки огромной кровати, с боков которых свисал балдахин. Мне стало лучше. Не помню, что сказал врач, но какой бы диагноз он ни поставил, скорее всего, он ошибочный и неверный. В конце концов, врач вряд ли знал, что я умерла… Это прозвучит странно, но мне кажется, что я чувствовала себя так плохо из-за «переселения» в тело Виви. Это примерно такой же процесс, когда тебе донорский орган вставляют (мне, конечно, ничего не пересаживали, но у друга Джо была операция по пересадке чего-то там года три назад, а потому я читала про происходящее в организме просто из любопытства). Когда в твоём теле появляется что-то чужое, незнакомое, чего никогда не было раньше, организм испытывает стресс, начинает бороться с этим инопрешеленцем и воспринимает за врага. По ощущению, я чувствовала то же самое — в теле Вивианны моя душа чужая, незнакомая, а потому тело отказывалось мне подчиняться, противилось. Старалось выкинуть чужую личность? Возможно. Но сейчас, за те двенадцать с лишним часов, что я то ли спала, то ли нет, кажется, стало легче.

Я прислушалась к себе. И действительно, пропала слабость, пропало онемение в руках и ногах, голова уже почти не болела, а сердце не рвалось вырваться из груди. Но почему же я всё-таки тут оказалась?..

Ответ на этот вопрос можно было лишь додумать, а этого делать мне категорически не нравилось. Нужно какое-то подтверждение. Медленно, не издавая ни единого звука, я встала с кровати. Ничего не поменялось — в голову не стрельнул приступ боли, грудь не сжалась без возможности дышать. Я пошевелила пальцами на ногах. Всё в порядке…

Огляделась. В темноте было плохо видно, но со стороны окон мне казалось, что в комнату пытался проникнуть свет. Пригляделась. О, так вот в чём дело! Окна были занавешены тяжёлыми тёмными шторами, поэтому мне и казалось, что всё ещё ночь. Я тихо встала, чувствуя, как следом за мной с края кровати соскользнула надетая на меня длинная ночная рубашка. Это так тут принято спать? Ужас… думаю, что, если я откопаю где-нибудь шорты и футболку, то на меня будут как на дуру смотреть. Придётся привыкать.

Медленно продвигаясь к окнам, я наугад приоткрыла штору, где должна была быть балконная дверь. Не ошиблась — и всё-таки, спасибо, Виви, что оставила мне свои воспоминания. С трудом разобравшись, как открыть замок, я раскрыла двери и слегка сощурилась. Судя по всему, за окном был рассвет. Ветер кинул мне в лицо длинные белые пряди, а алый цвет неба окрасил их в нежно-розовый. Красиво. Такого цвета я тоже была — пастельно-розового. Правда, осветление прошло не очень удачно, и мне пришлось год отращивать здоровые волосы. Потом я все равно их покрасила, но уже в алый, а всю плохую часть отстригла дома в ванной с помощью Иззи.

Аккуратными, тихими шагами я ступила на балкон, любуясь прекрасным видом. Как бы там ни было, дышалось тут легко. Никаких машин, заводов и всякой прочей гадости, загрязняющей атмосферу. Так легко и свободно… Мне очень нравится. Наверное, моë желание быть поближе к природе было воспринято слишком буквально… какой там шёл год? Тысяча восемьсот семьдесят пятый. Да, у карет двигателя тоже пока не появилось — всё ещё только лошади.

С губ сорвался глубокий вдох. Я медленно соскользнула в кресло и откинулась на спинку. Да уж… угораздило же меня попасть! Интересно, что бы произошло, если бы я согласилась переночевать у Маркуса и Стеф? Конечно, вопрос риторический и очень глупый. Я бы не оказалась в парке, не наткнулась бы на своих убийц и не умерла бы. Сердце больно кололо, на глазах снова слёзы. Я ведь оставила их всех. Не по своей вине, но оставила. Не будет больше ежемесячных посиделок с друзьями, не будет тёплой улыбки Стеф, я больше не увижу малыша Лиама. Я не пойду на ужин с Диланом, не украду очки Генри. Иззи так и не сможет обсудить со мной кучи глупых романов, которые я бы обязательно прочла. Романы, романы… романы?

Боги, как я не поняла?! Нет, ну, справедливости ради, меня винить не стоит — я, всё-таки, умерла, а потом проснулась уже не собой. Вообще, речь не об этом. Меня всё тревожила мысль, почему имя Вивианна показалось мне знакомым? Почему (исключая доставшуюся от неё память) я знала это имя? Это глупо и одновременно гениально. Вивианна — второстепенная героиня романа, на чтение которого меня подбила Иззи. «Ангельская ложь» — та самая недочитанная мной книга, которая до сих пор покоилась на тумбочке возле кровати. Мне стоило детально вспомнить сюжет и записать его в какую-нибудь тайную книжку. Так, я обязательно займусь этим, как только наступит утро, но сейчас… сейчас мне надо подумать. Что я вообще помню?

Главная героиня — Амариллис Перуэр, милашка и ангелочек, типичная и шаблонная главная героиня. Повествование ведётся от её лица, она — моя кузина. Точнее, кузина Вивианны… не суть, Вивианна — это я, так что Амара именно моя кузина. Я помню, что в первой главе был бал — кажется, в честь того, что королевство Воскенгтон заключило мирный договор с империей Мираниана. Там Амара ближе познакомилась с Лансарионом де Корвиксом — братом нынешнего короля и герцогом восточных земель, который стал её любовным интересом и, соответственно, мужским главным героем. Потом… что потом… потом Вивианну в качестве жены для политического брака выбрал герцог Миранианы… не помню, как его зовут — кажется, какое-то длинное непроизносимое имя на «Кар…», которое я читала, как набор букв. Потом умирает долго болеющая королева, Амара поддерживает Ланса, смерть пытаются расследовать. Происходят какие-то военные стычки с каким-то государством. И… и после помолвки Вивианна уезжает с женихом в Мираниану. Амара замечает, что кузина перестала отвечать на её письма, и начинает бить тревогу. Ланс вызывается помочь разобраться в этом, а потом… потом Вивианну находят утопленной в небольшом ручье по дороге в Мираниану…

Мысли отказываются складывать сюжет дальше, да и к тому же, ничего интересного лично для меня — романтическая линия Амары и Ланса продолжала развиваться, а что происходило дальше за пределами их чувств, я не знала. Но только вот… их романтическая линия развивается после моей смерти! Уж извините, но умирать ради незнакомцев во второй раз я не готова! Особенно когда одна из них милая наивная дура, а второй — типичный холодный и пафосный мужик! Возможно, прозвучало обидно, но подбирать сейчас слова я точно не хочу.

Я прижала колени к груди и сжалась в кресле в комочек, в задумчивости кусая губы. Нет уж, умирать я точно не хочу! Выходит, что самая большая угроза для меня — этот самый неизвестный Кар-кто-то-там, потому что именно после помолвки с ним Вивианну нашли мёртвой. От этого козла явно надо держаться подальше, неспроста всё это.

Вопросов у меня накопилось немало. Когда случится тот самый первый бал, ставший началом «Ангельской лжи»? Сколько времени у меня осталось? Как избежать неминуемой смерти? Как сделать так, чтобы сюжет остался неизменным? (Только ради того, чтобы я наверняка знала, что будет дальше). И самый главный вопрос, который, наверное, никогда не исчезнет из моей головы. Как я оказалась в теле второстепенной книжной героини?

Я задумчиво смотрю на свои руки. Может, это всё же сон? Закрыла глаза — скорее даже зажмурилась. Пальцы с силой сомкнулись на нежной коже предплечья. Больно. Очень больно. Я сжала между пальцев самый маленький кусочек кожи, что, по ощущению, как будто вырвала его подчистую. Медленно приоткрыла один глаз. Ничего не поменялось. Может, это слишком глубокий сон? Вообще, говорят, что чтобы наверняка проснуться, во сне надо умереть. Я не спешу бездумно сигать с балкона и разбивать ближайшую вазу ради осколков фарфора. А вдруг это действительно не сон и тогда я умру окончательно?..

Страшно. Я не рискну. Слишком много факторов, которые могут превратить меня в труп. И всё-таки… что мне надо сделать, чтобы остаться в живых? .

Один раз я уже умерла. Второй раз я точно окончательно покину мир. Но как… как мне научиться жить здесь, если вся моя жизнь там? Я вспоминаю. И от этого только становится больнее.

— Ну, малышка, что случилось? — Маркус подсел ко мне внезапно, заставляя резким движением ладони стереть с глаз непрошеные слёзы. Я не хотела, чтобы он знал, я не хотела, чтобы кто-либо знал. Но вот с другой стороны опустился Генри и мягко толкнул меня в плечо. Из всей нашей компании именно он был моим самым близким другом, он стал мне как второй старший брат. Я сжимаю зубы и опускаю глаза. Не хочу создавать им неудобств. Мне шестнадцать, я старшеклассница. Я должна сама решать свои проблемы.

— Не молчи, мелочь, — строго отозвался Генри. — А то мы сами узнаем.

— Не надо сами! — поспешно отозвалась я, стараясь сделать голос как можно более ровным и спокойным. Конечно, слёзы с глаз от того не пропали, но я всё же не хотела совсем уж «расклеиться».

— Тогда говори, — Маркус нахмурился, но я прекрасно знала, что злится он не на меня. Брат не терпел, когда я плакала, и с самого детства всеми силами старался решать все мои проблемы.

— А вот и вы! — Иззи подбежала со стороны ларька и протянула мне бутылку воды. Именно она вопреки моим мольбам позвонила Генри, а тот уже позвал Маркуса.

— Хоть ты расскажи, что произошло, Иззи.

Я чувствовала, как подруга смотрела на меня прямо, почти не моргая, давая шанс мне объясниться самой. Я тяжело вздохнула, сделала глоток воды.

— Новый физик заставляет учениц спать с ним за оценки, — на одном дыхании выпалила я. — Ни у кого не получается поймать его с поличным, а всем, кто отказывается, он занижает оценки и портит репутацию.

— Этот старый хер уже половине параллели годовую испортил, — вклинилась Иззи. — Мне-то неважно, мне физика не нужна, а Нова…

— Он тебя трогал? — холодно спросил Маркус, а я быстро покачала головой. Знала я этот тон. Мой брат мне ещё нужен и желательно не в тюрьме за побои или убийство… Да и к тому же, ничего он мне не сделал — только за плечи стиснул и попытался в угол зажать. Неприятно и страшно, но лучше уж я промолчу.

— Он мне аттестат испортит, — тихо бурчу я, подпираю подбородок ладонями и шумно втягиваю воздух носом. — Я никуда не поступлю, стану безработной и мне за это будет так стыдно, что я сменю имя на Така и буду жить на улице возле мусорки.

Иззи не сдержала нервного смешка, а Генри дал мне подзатыльник под направленным на него одобрительным взглядом Маркуса.

— Вот! Именно так меня будут шпынять прохожие, — недовольно фыркнула я, чувствуя, что слёзы удивительным образом уже не душили, грудь не сдавливали рыдания, а я находила силы даже легко улыбаться.

— Звони Дилану, — уверенно произнёс Маркус, смотря на Генри, и поднялся на ноги. — Помнишь его знакомого из органов, который ему задолжал? Думаю, что он не откажется получить должок, когда узнает, что происходит.

Генри кивнул и достал телефон, прочищая охрипшее горло. Иззи дружелюбно предложила ему запечатанную бутылку воды и получила благодарную улыбку.

— Вы ещё симпозиум соберите, — пробурчала я, скрещивая руки на груди. Маркус обхватил меня за плечи и поднял на ноги, мягко стискивая в объятиях и целуя в макушку.

— Если надо будет — соберём, — уверенно отозвался он, а я не сдержала улыбку, пряча лицо на груди брата. — Ты главное не думай об этом, мы этого гада уж как-нибудь прижмём. И об оценках не думай пока. Что испортил, то поправим.

Я что-то неразборчиво пробурчала в его рубашку — даже сама не поняла, что именно — и прикрыла глаза. Всё-таки, позвонить — оказалось не таким уж и плохим решением.

— Дилан разберётся, сейчас едет к нам, — уверенно отозвался Генри. Я отстранилась от брата и обернулась к ним с Иззи. На лице подруги сияла широкая улыбка, веснушки, кажется, ещё сильнее и радостнее выделялись на бледном лице. Генри же улыбался… слегка кровожадно, но очень довольно.

— Вот и отлично, — Маркус улыбнулся. — Пойдёмте-ка в ту кафешку на углу чай пить и забудьте про этого урода.

Я улыбалась и чувствовала себя гораздо лучше, пока мы шли по улице. Мимо проносились машины, проходили люди, сияли разноцветные вывески. Мы с Иззи замедлялись у больших витрин, она веселила меня глупыми шутками и хихикала с моих попыток сохранить серьёзное лицо.

Маркус и Генри стискивали меня плечами с двух сторон, шуточно пихаясь, и по очереди держали меня за рюкзак возле алых пешеходных переходов. Дилан уже ждал нас возле кафе, а как только увидел, сразу же приблизился быстрыми шагами, хватая меня за плечи и осматривая со всех сторон.

— Эй, всё в порядке? Кому оторвать руки и что-нибудь ещё? — серьёзно спросил он, вместо приветствия.

— Никому не надо! — максимально бодро отозвалась я и заключила его в приветственные объятия. Снизила голос до шёпота и совсем тихо, чтобы только он услышал, мягко произнесла: — Спасибо…

Дилан упёрся носом в мою макушку, глубоко вздохнув, а потом также тихо заговорил.

— Снежинка, точно всё в порядке? — я часто-часто закивала головой. Никто не услышал нашего тихого диалога, а Дилан быстро отпустил меня и перевёл глаза на остальную компанию. — Я связался с тем парнем, считайте, что вопрос решён.

— Вот видишь, зря все распереживались.

— Но ты буквально десять минут назад… — начал было Генри, но под моим взглядом и тычком в рёбра от Иззи быстро заткнулся, поправляя на переносице очки. — Пойдёмте, в общем, есть мороженое…

В голове снова выл ветер, мысли стремились задержаться на этом давнем событии, собравшем нас вместе после долгой разлуки. Жаль, что Джо на тот момент всё ещё был в Англии, а так были бы в сборе полным составом.

Ради таких моментов я жила. Когда между вами, казалось, разверзлась пропасть, но мост был построен меньше, чем за полчаса. Когда в твоей силе не усомнились, а её поддержали, подставили плечо, добавили ресурса, которого не хватало. Как бы там ни было, можно хоть тысячи раз быть самым уверенным в себе человеком, уметь решительно принимать любые меры против проблемы, но, когда все попытки с крахом проваливались, сил для борьбы почти не оставалось.

Именно поэтому я одиноко и тихо плакала в кованом кресле на балконе, именно поэтому мне хотелось покрепче сжать ладони, впиться аккуратными лунками ногтей в белую кожу — я не сдерживала себя хоть в чём-то, пока зубы кусали щёки, а руками до хруста прижимала колени к груди. Я должна справиться, я должна ради них, должна ради себя, чтобы остаться живой и сильной. Они бы меня поддержали — всегда поддерживали, о каком бы отчаянном решении я ни размышляла. Если это сон — проживу его так, чтобы по пробуждении ни о чем не жалеть, чтобы рассказать Иззи каждую маленькую деталь. Если это не сон и я действительно попала, эти маленькие победы на пути к спасению моей же жизни будут прекрасным подспорьем для любого варианта будущего.

Я решительно поднялась из кресла, резким движением стёрла с лица слёзы, почувствовав болезненное жжение в глазах.

— Ну, родные… — едва слышно прошептала я, с тихим выдохом поднимая глаза к небу. — Держите за меня кулачки. Это станет или моим самым замечательным сном, или самым ужасным кошмаром.

***

Дышать тяжело. На лёгкие давит, пространства мало. Мне хочется сделать глубокий вдох, но воздух спëртый, жаркий. Я слышу, как со звучным стуком что-то бьëтся где-то возле меня, почти перед самым носом. Я вжимаю спину в поверхность, на которую опираюсь, и прижимаюсь к ней щекой. Вытягиваю руки, пытаясь нащупать что-то впереди, но ладони сразу упираются в деревяшку. Я замираю, медленно скольжу пальцами в стороны, но через десяток секунд они натыкаются на углы.

Паника захлёстывала с головой, стук становился громче и отчётливее, дрожащие пальцы ощупывали коробку вокруг меня. Пространство сужалось, я начинала понимать, что вовсе не прислоняюсь к какой-то стене, а лежу на чëм-то деревянном, обитом тонким слоем мягкой ткани. Сначала мне показалось, что места много, что вокруг просто нет фонарей, но сейчас я почти чувствовала, как плечи касались стен, как перед самым лицом дыхание разбивалось о крышку. Стуки нагнетают, я стараюсь вырваться, изо всех сил колочу ладонями, пытаюсь кричать, но почему-то никто не останавливается. Упираюсь ногами в крышку, пытаюсь еë выбить, но с каждым стуком становится тяжелее дышать. Глупая догадка, но почему-то самая правдивая. Я не знаю, откуда взялась эта уверенность, но я чувствовала, как земля падает на крышку моего гроба.

Но я жива. Я жива, вы, дурни, совсем не понимаете, что хороните живого человека?! Почему никто не слышит, как я кричу? Почему никто не слышит, как я сбиваю ладони о крышку? Почему… почему…

Резкий рывок. Я думаю, что сейчас ударюсь головой о крышку и расшибу лоб, но этого не происходит. Делаю глубокий вдох, открываю глаза и сразу закрываю их. Слишком светло. Слышу шум листвы, слышу дождь, раскаты грома, а стук земли о деревянную крышку всë ещë вызывает дрожь. Я существую. Я дышу. Я живу.

— Эй! — я открываю слезящиеся глаза и поворачиваюсь к стоящему напротив мужчине с лопатой. — Вы что, рехнулись?!

Он не замечает, не слышит. Я подхожу ближе, сжимая кулаки. Сейчас они за всë ответят. Пока не знаю, что я сделаю, но, кажется, кое-кто получит под зад и улетит поверх кучи земли. Человек оборачивается и, не обращая внимания, идёт прямо на меня. Я делаю шаг назад, но его это не останавливает. Он проходит насквозь, а я панически дышу, пытаясь восстановить дыхание. Что это? Почему я не почувствовала?

Меня тошнит. Прикрываю ладонью рот и не чувствую дыхания. Дождь проходит насквозь, я пытаюсь понять, что происходит. Слышу надрывный плач, вижу много людей. На дрожащих ногах ступая в толпу, уже не боюсь на кого-то наткнуться. Я шла прямо, мне казалось, что люди расступаются передо мной, хотя они даже не оглядывались — только маленькая девочка — дочь моей одногруппницы Анники Несси, которую я несколько раз забирала из садика — почему-то, обернулась, пытаясь сфокусировать зрение, а потом вздрогнула, когда я случайно «коснулась» еë плеча. Я отошла в сторону и продолжила идти.

Зачем вы тут собрались? Я знаю, я всë знаю, но озвучить это — значит признать. Но мне придётся. Этот сон слишком реалистичен, а я также реально мертва для всех, кто собрался здесь.

Наконец, я выбралась к центру, где крышка гроба постепенно скрывалась под слоем земли. Я присаживаюсь на корточки, рассматриваю лежащий чуть в стороне памятник из серого камня. Провела пальцами по объёмным буквам.

Нова Рена Майлум

18.12.2013 — 11.07.2035

Я улыбаюсь. Широко, но непривычно печально. Не чувствую слëз на полупрозрачном лице. Кто я теперь? Дух, блуждающий по земле? Бестелесная оболочка? Теперь мне навеки остаться здесь? Рыдания становятся громче. Я обнимаю себя руками и оборачиваюсь.

Иззи стоит на ногах только потому, что еë держит Генри. Она уже вяло, но всë ещë порывается подойти ближе к могиле, но Генри не позволяет. Он тоже хорошо знает Иззи — она кинется в яму, она попытается прорыть землю обратно, достать меня, вытащить. Я подхожу ближе. На друге нет очков, капли стекают по лицу с мокрых волос — я не знаю, слëзы это или дождь, но я думаю, что всë вместе. Ладонь мягко гладит Иззи по волосам, он неразборчиво шепчет что-то успокаивающее и всë время оглядывается по сторонам. Я мягко провожу кончиками пальцев по спине подруги, сжимая плечо Генри, но они этого не чувствуют.

Я прохожу дальше. Маркус держит на руках маленького Лиама, Стеф прижимается к его плечу, сдерживая слëзы, чуть левее Джордж взял на себя общение с работниками. Я до боли закусываю губу и подхожу ближе, чувствуя мелкий озноб. Глаза Маркуса сухие и красные, смотрят вперëд, пока пальцы нежно гладят Лиама по голове. Стеф, обычно общительная и яркая, молчит, кусая опухшие от слëз губы. Лиам, он… мой мальчик… Дышит хрипло, тяжело, сдерживая рвущиеся наружу рыдания. Я мягко тяну ладони к его по-детски пухлым щекам, стараясь ласково стереть слëзы, но ничего не меняется — я лишь дух, пустое место для них. Некто, кого уже не существует и кого они не увидят.

Оглядываюсь. Не знаю, хочу ли я увидеть Дилана — сердце болит слишком сильно, — но мне кажется, что не подойти лишь к нему одному было как-то… неправильно. К тому же, сон мой. Он точно должен тут быть. Решено. Иду. Почему-то, ноги сами по себе переставляются медленнее, но тем не менее, я не останавливаюсь. Снова обхожу людей, будто могу кого-то толкнуть или просто задеть.

Он стоял чуть в стороне, смотрел в сторону могилы немигающим взглядом. Сжимал кулаки, стискивал зубы, вертел между пальцев незажжённую сигарету, которая, кажется, настолько промокла, что уже не зажжётся совсем. Я точно знала, что он бросил уже как полтора года, но, думаю, он мог бы действительно закурить при таких обстоятельствах. Я смотрю, как капли дождя стекают по его щеке, мешаясь с застывшими на глазах слезами, а потом и сама смаргиваю мутную пелену. Тяну дрожащую ладонь к его лицу, опускаю на щёку, всеми силами стараясь сделать так, чтобы она не проходила насквозь. Сейчас замечаю, как у него мелко дрожат пальцы, которыми он проводит по волосам в бесполезной попытке стряхнуть влагу. Я делаю шаг назад, снова оглядываю всех.

— Простите меня. Я… правда не хотела вот так умирать, — шепчу в пустоту, зная, что никто меня не услышит, а уже дальше молча и бездумно иду вновь к своей могиле.

Я вижу пятно света. Видимо, вот он — выход из моего сна. Я сжимаю кулаки, с силой впиваюсь ногтями в ладони. Я больше не хочу видеть этот сон. Мне также больно, как им. Я не виновата в том, что произошло. Если бы я могла, я бы дала им понять, что я жива. Не здесь, не в родном Нью-Йорке, но где-то там, далеко, я дышу и существую, хоть и в чужом теле. Я иду к свету, стараясь не смотреть по сторонам, прохожу сквозь людей, но напоследок всë же оборачиваюсь, оглядывая свой привычный мир.

Вижу направленный на меня взгляд, тепло улыбаюсь маленькой девочке и легонько машу рукой. Она сжимает мамину ладонь и слегка дёргает вниз, не сводя с меня глаза. Анника наклоняется к ней.

— Мама… — слышу я голос малышки Несс, а маленький пальчик указывает на меня. — А почему мы плачем? Нова ещë здесь.

Я мягко прижимаю палец к губам и, делая шаг в портал света, задаю себе вопрос: почему в моëм осознанном сне моë призрачное тело увидела только Несси?..