До вечера Шэнь Цзю прятался по углам, точно дикий зверь, а ночью, крепко закутавшись в одеяло, силился унять бьющую тело дрожь. Оттого он проснулся поздно, когда на кухне уже начали шептаться, однако то, что его никто не будил, было странным. Видимо, общее внимание привлекло явление более редкое, чем проспавший подъем Шэнь Цзю.

За кухонным столом сидела Ляоцин. Разрывая лепешку на лоскутки, она обмакивала каждый кусочек в каше, после чего, кладя на язык, подолгу рассасывала тесто, прежде чем проглотить.

Ляоцин выглядела подавленной. Позабыв, что играет роль ученой подруги для своей госпожи, она потому-то, должно быть, и переняла повадки капризной девчонки, не знающей правил приличия. Тинли лишь морщился, но Чжанлу, питавшая к ней искреннее сочувствие, лишь пододвинула к Ляоцин плошку лепешек — которые ради нее и испекла.

— Сраму-то теперь сколько будет, — бормотал Тинли. — Ее полгорода увидеть успели, пока она на заре домой тащилась. Кто ж теперь с тобой в одну кровать ляжет…

— А тебя всегда только собаки в псарне терпели, — огрызнулась Ляоцин.

Чжанлу вздохнула. Ей не нравилась ветреность Ляоцин, однако, в отличие от Тинли, Чжанлу понимала, что нравоучать ее теперь было чревато: если Ляоцин не везло на любовном поприще, из уступчивой и мягкой она делалась оглушающе резкой.

Шэнь Цзю занял свое обычное место — слишком близко к Тинли, но, пожалуй, мало кому искренне нравилось его общество. Тинли неожиданно отодвинулся.

— Чжанлу, его нельзя сегодня пускать во внутренние комнаты. Он бредил и стучал зубами во сне.

Чжанлу встрепенулась:

— Тебя не лихорадит?

— Лихорадит… весной, — вздохнула Ляоцин и, не объяснившись, уткнулась носом в пиалу с чаем.

Шэнь Цзю отрывисто качнул головой. После вчерашнего горло распухло так, будто было забито сухим песком, — сказать хоть что-то было физически больно. Но, видимо, у Шэнь Цзю нашлось достаточно слов для тьмы и ночных гнетущих образов.

Вновь погрузившись в собственные мысли, он не успел среагировать, — и огрубевшая из-за постоянной стирки ладонь коснулась его лба.

— Вроде все в порядке. А то я уж думала просить за тебя у хозяина отдых.

Шэнь Цзю прерывисто вздохнул. Из-за нахлынувшего чувства стыда на щеках как будто лопнула пара капилляров.

— Если все в порядке… значит, он теперь каждую ночь так будет? — не унимался Тинли, с пущей брезгливостью косясь на бледное лицо Шэнь Цзю.

— Но ведь мы терпели все эти годы твой храп. Хотя ты вроде как здоров, — ввернула Ляоцин.

— Только вот ты не всякую ночь дома спишь, чтобы делать замечания, — осадила ее Чжанлу, тем самым предвосхитив новый виток перепалки с Тинли. — Коли нет признаков физического недуга, то остается лучшее лечение — труд… Потому, Ляоцин, сегодня ты будешь помогать мне накрывать на стол.

Ляоцин смогла лишь рвано вздохнуть:

— Но…

— Все эти дни, пока тебя мучила любовная лихорадка, Шэнь Цзю приходилось вместо тебя развлекать госпожу. Пора и тебе вспомнить о своих обязанностях.

Устав сопротивляться, Ляоцин подперла щеку ладонью и изрекла в воздух:

— Такую лихорадку… не излечить трудом.

Шэнь Цзю украдкой бросил взгляд на Ляоцин. Однако Тинли, внезапно толкнувший угол стола, когда вскакивал на ноги, отвлек общее внимание.

Не скрываясь, Тинли смотрел на Шэнь Цзю в упор, хмурясь в бессознательной зависти, — ведь вряд ли Тинли мог позволить себе мысль, будто он в праве на что-то надеяться…

И потому это было абсурдно. Абсурдно, насколько Шэнь Цзю опережал Тинли в этой борьбе за первенство.

Тишину, застывшую в комнате, разорвал душный смешок Ляоцин.

— Милая Чжанлу, потрогай также лоб Тинли… — девушка сощурила свои персиковые глаза, на дне которых развеселились злые смешинки — однако тут же рассеявшиеся при столкновении со взглядом Шэнь Цзю. — А то мою руку он поди отгрызет…

— Ты… брысь отсюда и бегом к госпоже! — приказным тоном повелела Чжанлу, вскидывая руку в направлении двери. Даже этой терпеливой женщине было неприятно становиться частью чужой насмешки. — И ты, Тинли, разве забыл, что господин Цю наказал тебе с утра ждать товар у ворот?

— Так еще нет и восьмой стражи… — пробубнил Тинли, но все же медленно побрел на выход, пряча бледное, но с беспорядочными пунцовыми пятнами лицо ото всех.

Шэнь Цзю, перестав являться центром чужих обсуждений, немедленно испытал облегчение. Правда, также ему захотелось поскорее покинуть разгоряченную Чжанлу. Однако, только поднявшись со своего места, он в нерешительности застыл: идти было некуда. На улице его ждал неприязненный режущий взгляд Тинли. А в стенах дома Цю…

Шэнь Цзю зажмурил глаза и помотал головой, однако так и не смог избавиться от образа опрокинутой наземь Цю Хайтан.

— А ты помогать мне будешь.

Подняв взгляд на Чжанлу, Шэнь Цзю замер, понадеявшись, что мысли не отразились на его лице, прежде чем он успел перехватить контроль над собственным телом.

С выражением тихой задумчивости женщина тронула повязку на своей ладони, местами окрашенную кровью — словно брызгами алого ягодного сока.

— А то я вчера сильно отхватила у себя, пока резала свиные кости к бульону, — словно оправдываясь, объясняла Чжанлу, пряча за рукавом запястье. — Так что стирка сегодня на тебе, сяо Цзю.

Шэнь Цзю усиленно закивал головой, чувствуя подступивший к щекам жар стыда и сожаления. Озабоченная неудачами Ляоцин и состоянием Шэнь Цзю, Чжанлу только сейчас обратила его внимание на свою рану.

Однако, как оказалось, кухня теперь была лучшим убежищем для Шэнь Цзю. Под присмотром Чжанлу он всяко был занят делом, и Цзянь Баоши, скользящей по дому, будто тень, не за что было бы упрекнуть его.

Сложив в лохань простыни, Шэнь Цзю вышел полоскать белье на улицу. На кухне звякнула посуда: это Ляоцин принесла с завтрака грязные плошки. В псарне приглушенно затявкали, а вскоре на дорожку вышел Цю Цзяньло — ведя за собой полдюжины породистых сук.

С приходом тепла хозяин начал лично ухаживать за своей сворой, и тогда Шэнь Цзю убедился, что вздорные животные не просто так гложут кости с господского стола: под взглядом Цю Цзяньло они становились просто шелковыми.

— А-Ло! — разнеслось по всему саду. Шэнь Цзю едва успел втащить лохань в тень крыльца и ужаться сам. Ловко перепрыгнув через обрамлявший дорожку кустарник, Цю Хайтан подскочила к брату. — Пионы! Первые бутоны раскрылись! Они так сладко пахнут… Я срежу их для твоего кабинета, можно?

Цю Цзяньло мягко потрепал ее щеку, а Цю Хайтан прильнула к его ладони, ища одобрения в глазах.

— Еще целый июнь впереди — куда ты так торопишься?

Но Цю Хайтан, уже распознав в его словах согласие, отпрыгнула, устремляясь к цветнику.

— Я выберу самые красивые!

Только когда обе фигуры скрылись средь тонких стволов садовых деревьев, Шэнь Цзю позволил себе подняться, чтобы поскорее открыть дверь в людскую и втащить за собой лохань.

При всем волнении, вызванном неожиданной встречей, Шэнь Цзю ненадолго ощутил облегчение: такое, будто камень с души упал. Гнетущее темное чувство, терзавшее его с прошедшего дня, растворилось при первом же взгляде на беззаботную улыбку Цю Хайтан. Казалось, она была счастлива этим утром. Быть может, его жестокие действия все же помогли девушке избавиться от ложных ожиданий…

«Нет».

От одного лишь воспоминания Шэнь Цзю мотнул головой и зажмурил глаза.

Едва ли это могло быть правдой. Вероятно, Цю Хайтан было тяжело, но она смогла с достоинством перенести причиненное оскорбление и — Шэнь Цзю одновременно надеялся и боялся этого — уже позабыла о жалком слуге, что толкнул свою хозяйку на пол, чтобы после глотать собственные слезы, зарывшись лицом в землю.

Близилось время обеда. Ляоцин пришла на кухню, и тонкий аромат цветов, исходивший от ее одежд, тут же рассеялся в пряном запахе жареного мяса.

— Господин и госпожа скоро будут.

— Цзю, будешь помогать Ляоцин, — отирая лоб ребром ладони, Чжанлу кивнула на пиалы с чаем.

— Нет уж, пусть несет бульон, — кокетливо скривилась Ляоцин, подхватывая поднос.

Продолжая убирать мясные потроха с разделочного стола и подметать пол от овощной трухи, Шэнь Цзю двигался заторможенно, весь поглощенный ожиданием момента, когда прогорит палочка благовоний: ровно столько отводилось на чай перед едой.

«Все это к лучшему», — прошептал он, едва разлепив побледневшие губы, когда Чжанлу вручила ему поднос с двумя тарелками супа на свином бульоне.

Войдя в столовую, Шэнь Цзю увидел, что за обедом собралось уже все семейство: Цю Цзяньло, молодая госпожа и… Цзянь Баоши.

Старая ключница никогда не спускалась в кухню затем, чтобы поесть. Оставаясь всего лишь работницей, благодаря своим заслугам и почтенному возрасту она все же почиталась за равную господину — и потому допускалась до хозяйского стола.

Однако привычки домоправительницы не покинули Цзянь Баоши даже спустя пару пиал обжигающего чая: ее взор, помутившийся ленной дымкой, при виде Шэнь Цзю тут же прояснился, и, когда Цзянь Баоши указала скрюченным пальцем, где следует поставить поднос с супом, Шэнь Цзю не осмелился ослушаться ее молчаливого приказа.

Он опустил поднос у руки Цю Хайтан, и та, сидя спиной к дверям в кухню и потому не видевшая, кто вошел в столовую, изумленно обернулась к нему.

Пара мгновений. Шэнь Цзю гадал, как изменится лицо Цю Хайтан. Может, она резко отвернет голову, чтобы не дать подкатившей к горлу горечи отпечататься на своем лицо. А может, досадуя на Шэнь Цзю, она смерит его ледяным взглядом, а после припадет губами к пиале, пряча за кромкой фарфора брезгливо скривившийся рот.

Должно быть, теперь госпожа будет презирать его, как Тинли. И в следующий раз, проходя мимо шепчущихся над каллиграфией девушек, он услышит лишь вздох отвращения, когда в воздухе случайно прозвучит его имя.

Однако, столкнувшись с Цю Хайтан взглядами, Шэнь Цзю увидел ласковый цвет, зажегшийся в радужке ее глаз. А затем, не давая ему опомниться, Цю Хайтан заговорщически улыбнулась — и повернулась к брату.

— А-Ло, а когда Шэнь Цзю отработает свой долг тебе, ты сделаешь его свободным человеком?

Ляоцин, складывавшая на поднос опустевшие пиалы и чайник, бросила на Шэнь Цзю изумленный взгляд. Видимо, ее, шуструю будто ветер, так и не настигли слухи о причинах найма в поместье нового слуги и услышанное стало для нее неожиданностью.

Цю Цзяньло же поморщился: оттого что Цю Хайтан завела за столом разговор о делах — и потому что назвала его ласковым именем в присутствии слуг.

— Чтобы раб вновь смог обрести свободу, он должен рассчитаться с купившим его владельцем. Долг Шэнь Цзю касается лишь ущерба, что он причинил моей собственности, — но он не сопоставим с ценой, что он должен уплатить, чтобы вернуть себе права. Шэнь Цзю не столь ценный работник, чтобы за него стоило ходатайствовать, Хайтан.

— Брат, но как тогда я, госпожа, смогу выйти замуж за раба?

В столовой стало до тошного тихо. Цю Хайтан, выдавившая последние слова чрез силу, сквозь сковавшую горло хрипоту, упрямо глядела брату в глаза. Ляоцин едва хватало сил удерживать в руках поднос так, чтобы посуда на нем не звенела, — а Шэнь Цзю, вовремя освободивший себя от ноши, чувствовал в себе силы лишь для одного: рухнуть к ногам Цю Хайтан в беззвучной мольбе остановиться.

— Ты несешь вздор, — отчеканил Цю Цзяньло, не разрывая с Цю Хайтан взгляда. — Тебе следует извиниться за свои слова, если ты не хочешь остаться без обеда, Хайтан.

Цю Хайтан вздрогнула.

— Это твой ответ? — ее голос лязгнул, придушенный прилившим к голове жаром. — Ты приказываешь мне заткну—

— Не препирайся, Цю Хайтан, — обрубил ее Цю Цзяньло. — Спором со мной ты не докажешь собственную зрелость. Поднимись в свою комнату и хорошенько обдумай собственное поведение. Не заставляй меня просить Ляоцин проводить тебя…

— Разве можно набраться «зрелости» простым чтением книжек в библиотеке? — выплюнула Цю Хайтан. — В мои годы разве ты сам не отпросился у родителей учиться? Если тебе так удобно, я могу не уезжать из поместья, но как давно здесь бывали люди? Не слуги, не твои наемники — но те, с кем бы я могла водить дружбу либо любить?.. У тебе ведь не было планов на мое замужество! Даже в вопросах любви я остаюсь с тобой честной, а чем отвечаешь мне ты? Ты мог бы даровать нам свое благословение, но вместо того — в ответ на искренность! — осыпаешь меня на глазах у других унижающими упреками…

— Ляоцин, пожалуйста, отведи Цю Хайтан в комнату.

Несчастная служанка оставила на столе поднос и, обойдя Шэнь Цзю, попыталась приблизиться к Цю Хайтан, но та, вскочив со своего места, порывисто рванула свой рукав из пальцев подруги.

Румянец пятнами покрыл ее щеки. Когда Цю Хайтан заговорила, голос ее дребезжал — будто от груди к горлу поднялась дурная кровь.

— Опекая меня из года в год — разве ты не видишь, брат, что лишь душишь меня в своих объятиях? Каждая зима дается мне все труднее… Ты кутаешь меня в слои одеял, запираешь окна и тушишь свет — прячешь в кокон, надеясь схоронить в моем теле проблеск жизни. По весне же, содрав с моих дверей шелуху из талисманов… брат, я заверяю тебя: в следующий раз ты обнаружишь в кровати лишь пустую куколку!

Цю Хайтан запнулась. Схватившись за грудь, она сделала пару рваных глотков — и на третий густая черная кровь окрасила ворот ее одежд. Ляоцин едва успела подхватить ее обмякшее тело.

В момент, когда голова Цю Хайтан опрокинулась назад, а взгляд потемневших глаз просочился сквозь кости и плоть Шэнь Цзю, — он будто потерял опору под ногами, а потом и вовсе лишился тела. Все произошедшее представилось дурным сном, и, сам не заметив того, Шэнь Цзю попятился назад, пока не вжался лопатками в стену. Затем он медленно стек вдоль нее на пол.

Чернильные сгустки крови сочились из разомкнутых губ и тонких ноздрей Цю Хайтан, ее расширенных глаз и раковин ушей. Стекали и падали — пачкали ковер. Три небольших черных пятнышка. И девичий подбородок, залитый кровью.

— Чай Тинли!

На окрик хозяина дверь в кухню тут же распахнулась, и в столовую вбежал смертельно бледный псарь. Должно быть, все это время Тинли подслушивал ссору в замочную скважину, однако, увидев на руках Ляоцин бесчувственную госпожу, он испуганно отшатнулся.

— Седлай лошадь и скачи в город за заклинателем из лекарской лавки.

Однако суровый голос Цю Цзяньло и резкость, с которой господин встал из-за стола, вывели Тинли из оцепенения. Он спешно поклонился, выказывая покорность приказу, и, даже не взглянув на Шэнь Цзю, бросился к парадным дверям: от них до конюшню было скорее добраться.

Придерживая голову Цю Хайтан на своих коленях, Ляоцин сгорбилась, стоило тени хозяина накрыть ее, и потому она совершенно безропотно перепоручила ему тело госпожи, когда, оттеснив ее плечом, Цю Цзяньло просунул руки под колени и спину сестры. Поднятая в воздух, Цю Хайтан еле слышно вздохнула, а затем, скатившись щекой к плечу брата, — смежила веки. Тень ресниц наконец поглотила ее пугающе неподвижный взор.

— Цзянь Баоши, приготовь постель и полотенца к приходу заклинателя, — старуха, задвинув за собой стул, проворно, но не теряя внутренней степенности направилась к лестнице. — Минь Ляоцин.

Ляоцин вздрогнула и робко запрокинула голову, обращая свой взор к господину. Обездвиженная ужасом, она все же прилежно внимала приказам — как и прочие слуги. Все это походило на рефлекс, когда, не осознавая себя от страха, все же полагаешься на высеченные на подкорке правила.

— Цзянь Баоши выслушает все указания лекаря и после второй стражи передаст тебе надзор за Цю Хайтан. Если попытаешься улизнуть из поместья в город, можешь больше не возвращаться: я спущу на тебя собак.

Вряд ли Ляоцин вполне осознавала смысл угрозы, сказанной хозяином. Пожалуй, она чувствовала себя слишком странно, потому как в бессвязном лепете выдала совершенно искреннее:

— Я и не думала, мне и… некуда.

— Ты.

Пусть его имя не было произнесено, Шэнь Цзю, не поднимавший от своих колен остекленевшего взгляда, понял по одному лишь ледяному тону, полного кромешной мглы, — это обращение было брошено ему. Услышав этот голос, Шэнь Цзю вновь захотел стать призрачным наблюдателем, которого никто не замечает, — и раствориться бестелесным духом в стенах этого поместья.

— До конца дня ты должен быть у меня на виду. Будешь сидеть в приемной зале. Не шляйся по внутренним комнатам, не выходи в кухню. Если попробуешь выйти во двор… Минь Ляоцин, ты будешь за ним следить. Ты меня поняла?

-Да, господин, — тут же ответила Ляоцин.

Потом Цю Цзяньло поднялся по лестнице, бережно прижимая Цю Хайтан к груди, и скрылся на втором этаже. Шэнь Цзю и Ляоцин — они остались в столовой только вдвоем.

Пусть в присутствии господина Ляоцин выглядела ошарашенно отрешенный, стоило шагам Цю Цзяньло стихнуть — как она тут же вскочила на ноги в явном намерении выплеснуть все, что до сих пор таила в своем напряженно сгорбленном теле.

— О, небожители… Что же ты… что же вы оба наделали!

Пребывая в волнении крайней степени, девушка не могла долго оставаться на одном месте и в неясном стремлении блуждала по периметру столовой. Уставив взгляд перед собой, Шэнь Цзю видел лишь шелковые туфли мечущейся по комнате Ляоцин, сквозь гул крови в ушах слыша ее беспорядочный лепет:

— Даже я, не последняя девица в этом проклятом местечке, не смею надеяться на большее, чем положено по праву рождения. Но ты… Ты такой глупый, Цзю!

Девушка со стоном опустилась на не задвинутый стул главы дома. Смахнула со лба влажные от пота прядки волос и потерла пульсирующие головной болью виски. Сосредоточила оценивающий взгляд на Шэнь Цзю — все еще неподвижно сидявшем на полу. А после сочувственно вздохнула, цокнув языком.

— Не удивлюсь, если хозяин все же рассечет тебе спину на мясные лоскутки, а после скормит их собакам…

Ее слова будто отрезвили Шэнь Цзю, — но не страхом, а осознанием, что Ляоцин отчего-то больше заботила его дальнейшая судьба, чем ужасное состояние хозяйки… когда как сам Шэнь Цзю был согласен на что угодно, лишь бы вновь увидеть беззаботную улыбку Цю Хайтан.

— Госпожа Цю…

Словно сквозь толщу воды он слышал собственный голос, искаженный безобразной дрожью:

— Что… что с ней?

— С ней — это с молодой госпожой? — резко переспросила Ляоцин, с трудом разобрав бормотание Шэнь Цзю. — Рецидив — кажется, так называет это даочжан из лекарской лавки. Он все умеет: и простуды лечить, и раны зашивать, и талисманы рисовать. Человек достойный и дело свое знает, почем зря не треплется. Потому чуть проклятие себя кажет — так господин только за ним и посылает…

Внезапно осознав, что, разнервничавшись, сказала лишнего, Ляоцин воровато оглянулась на пустую лестницу, а потом широкими шагами приблизилась к Шэнь Цзю, села рядом на корточки и сердито зашептала:

— Никакое не проклятие, а наследственная болезнь! У господ все сложно, потому коли точно не знаешь — не болтай… И я тебе ничего не говорила. И про лоскутки — тоже неправда. Наши хозяева милосердны и все в этом роде. Понял?

Только после чужого подтверждающего кивка Ляоцин отошла от Шэнь Цзю, чтобы затем, немного поразмыслив, скромно сменить место хозяина на диван-лежак около окна. Фэнем позже и сам Шэнь Цзю встал, наконец-то осознав нелепость собственного положения на полу. Ляоцин окинула взглядом его напряженную, будто натянутая струна, фигуру и с долей сочувствия уверила:

— Все будет хорошо. Подобное с ней и раньше случалось. Конечно не та-ак… но тоже было. Так что, скорее всего, снова нас полгода видеть не будешь.

Точно. Холодный месяц осени и всю зиму Цю Хайтан и ее служанка провели в верхних комнатах поместья.

С улицы раздался скрежет открывающихся ворот. Ляоцин отвернула лицо, залюбовавшись невесомой поступью приглашенного даоса. И когда мужчина в белых одеждах прошествовал вслед за Тинли на второй этаж, Шэнь Цзю проводил его ускользающий образ взглядом, полным тревоги и надежды.

Минула четверть шичэня, когда безмолвие второго этажа нарушил скрип половиц. Шэнь Цзю затаил дыхание, на мгновение исполнившись надежды увидеть лекаря, что коротким кивком либо словом развеет его страхи — но воздух выбило его из легких, когда из тени проступили вострые зрачки Цю Цзяньло. Они безошибочно выцепили раба среди убранства столовой — и Шэнь Цзю потупился под их тяжелым взглядом.

— Ляоцин, иди к госпоже в комнату. Послушай, что расскажет лекарь, и помоги Баоши.

Хотя этот приказ значил, что Ляоцин теперь должна была более десяти шичэней провести у постели Цю Хайтан, служанка не стала возражать и, вспорхнув по ступеням, юрко скользнула мимо Цю Цзяньло в тень коридора — за все время так и не подняв взгляда на своего господина.

Воздух в поместье застыл. Кажется, с тех пор как Тинли собрал с обеденного стола посуду и унес ее в кухню, со стороны людской более не доносилось ни звука. Даже сквозь отделявшую его от господина вереницу лестничных ступеней Шэнь Цзю чувствовал на себе цепкий взгляд Цю Цзяньло, что ковырял его — будто булавочная игла брюхо насекомого.

Цю Цзяньло не сказал Шэнь Цзю ни слова. Он просто направился к кабинету и, оставив дверь на лестницу открытой, растворился в его душном багрянце. Время шло. Сумерки спустились в сад, и с ними столовая потонула в тенях. Лишь проем кабинета горел тревожными отблесками свечи.

На исходе второй стражи в коридоре послышались голоса. Провожаемый старой ключницей, даос заглянул в кабинет Цю Цзяньло, чтобы проститься, а затем, минув парадные двери, растворился в ночи. Цзянь Баоши, так и не приметив слившегося со стеллажами Шэнь Цзю, ушла в боковые комнаты: где-то на первом этаже располагалась каморка, где она ночевала вдали от слуг и господ.

Тяжелый, полный тревоги и усталости сон сковал поместье. И только двое в нем продолжали бодрствовать: мучимый лихорадочным ожиданием раб и полный холодной ярости хозяин.

На исходе третьей стражи луну заслонили затянувшие небо тучи, и зала, лишившись ее тусклого мерцания, обросла невообразимыми тенями: каждая ваза либо статуэтка исказились до неузнаваемости, скалясь Шэнь Цзю из мрака мордами чудовищ. В этот час в проеме кабинета выросла еще одна тень — но в ней Шэнь Цзю безошибочно узнал Цю Цзяньло.

— Поднимайся.

Шэнь Цзю просто не осталось ничего иного.

Когда он пересек порог, жар свечи нещадно полоснул его привыкшие к сумраку глаза. Дверь за спиной захлопнулась, и с тем усилилось душное благоухание пионов: их букет багряным упреком венчал черную вазу на столе господина.

Цю Цзяньло прошел мимо Шэнь Цзю, почти коснувшись, но так и не задев плечом его одежды. Уйдя вглубь комнаты, он остановился у букета — видимо, тоже залюбовавшись бордовыми бутонами.

В алых всполохах свечи его суровое лицо выглядело величественно — будто лик жестокого божества.

— Это поместье, полное довольства и достатка, знавало дни, когда из еды на неделю оставалась лишь черствая лепешка, а в колыбельной, погребенная под десятками слоев мешковины, спала годовалая малютка — потому что в доме не было дров для розжига, — чеканил Цю Цзяньло, и каждое его слово было пропитано горечью — тошной, будто спекшаяся рана. — Наша семья не из гордых — вернее, то что от нее осталось. Мы с Хайтан сильно пострадали от грехов наших предков, однако только оттого, что мы были друг у друга, теперь наша фамилия вновь вызывает уважительный трепет у горожан. Я хочу лишь лучшего Хайтан, потому мне важно знать… что ты не обманываешь мою сестру ради богатства и влияния.

Цю Цзяньло развернулся.

— Ты сам видел, что случилось сегодня. Ваша безрассудная интрижка чуть не убила ее. Ты можешь трусливо покаяться в том, что бесчеловечно воспользовался неопытностью ее нежного сердца — и я сжалюсь над тобой, отдав на милость городового. Если же ты захочешь упорствовать, будто между тобой и Хайтан взаправду зародилось чувство страстное и искреннее, тебе придется это доказать: не то я самолично разделаюсь с твоей лживой душонкой.

Что ему делать?

Где-то внутри Шэнь Цзю все еще придушенно скулило стремление к побегу. То, с которым они с Ци-гэ неслись быстрее ветра по бескрайним рисовым полям. То, что превращало пустоту в желудке в стойкость духа, а чужие огрубевшие ладони студеной ночью — в самые теплые одежды. То, благодаря которому он сумел так легко отпустить Ци-гэ. То, что теперь захлебывалось будто кровью — всепоглощающей любовью.

Ком вчерашней вины наслоился на багряные крови, разлитые по столовой, и теперь давил на горло. Мысль о том, что брат Цю Хайтан… что единственный ей близкий человек будет думать об этой любви как о жестокой насмешке, заглушала все остальные.

— Я сожалею о произошедшем… глубоко сожалею. Если бы я мог — не допустил бы произошедшего. Но я оказался неспособен…

Слова, будто сухие комья дорожной грязи, царапающе отделялись от кожи пересушенного горла. Шэнь Цзю не выдержал и вздоха — и шумно сглотнул, тут же едва не задохнувшись от собственного смущения.

Цю Цзяньло сморщился, закатив глаза к потолку. На его лице резко отпечаталась усталость, и, пожалуй, только из-за нее он не прервал раздражающие объяснения Шэнь Цзю.

— Ведь я… разделяю чувства госпожи.

Вострые зрачки прикололи Шэнь Цзю к месту. Пауза, чтобы пристально всмотреться в лицо раба, а затем, отделившись бедром от угла стола, Цю Цзяньло плавно двинулся — навстречу Шэнь Цзю.

— За мягкость, — лишенные опоры и обрывочные, фразы приходили на ум, и Шэнь Цзю хватался за них, не успев облечь в предложения, — за теплоту и снисхождение ко мне… Хотя бы из благодарности за все это и чувства благоговения перед ней — я бы никогда не осмелился обидеть госпожу.

Из легких выбило воздух. Чужая тень накрыла его, и в ней ощущалась ярость такой силы, что Цю Цзяньло мог бы выволочь Шэнь Цзю из кабинета и сбросить с лестницы — будто хлам, что наутро должен подобрать и выкинуть со двора Тинли.

— Только глупец рассуждал бы так просто о любви, — прошептал Цю Цзяньло низким голосом, и каждая его нота вибрировала, будто раскаленный полуденным солнцем воздух. — Чтобы просто терпеть подле себя прелестное и всегда ласковое существо, не нужно ни твердости духа, ни даже изменчивой влюбленности. Но сможешь ли ты выносить ее, когда, давясь черной кровью, она будет плакать от боли? Жалкую и неудобную?

Сердце билось болезненно гулко, чавкая кровью у горла.

— Вы говорите так, будто Цю Хайтан суждено быть несчастной…

Цю Цзяньло вцепился в ворот его ханьфу, приподнимая над землей. В зрачках мужчины клубилась тьма.

Шэнь Цзю было знакомо это чувство. Так больно было, когда Юэ Ци, бросив на него прощальный взгляд, побрел у прочь от поместья — а Шэнь Цзю, упав на землю, давил в своем горле окрик. В тот день его сердце разрывала горечь утраты, а чувства стачивала ревность.

Но и Цю Цзяньло когда-то нужно было отпустить свою сестру.

— Будто никто, кроме вас, не способен ее любить!..

Пусть Шэнь Цзю чувствовал себя глубоко недостойным, пусть он душил в себе даже самый тусклый проблеск надежды… Разве теперь все это имело смысл? — когда Цю Хайтан нарекла его своим избранником.

— Наши чувства были настоящими!

Ему не хватало воздуха для этих слов — и Шэнь Цзю дышал быстро и часто, как загнанный охотником зверь.

Ворот одежд резал шею. Шэнь Цзю едва мог ослабить его, привставая на носочки. Дребезжащим голосом он выплюнул, отвечая яростью на воспаленный взгляд Цю Цзяньло.

— Я люблю ее!..

Но слова так и не слетели с его языка и, скатившись к горлу, встали комом. Мгла закрыла от Шэнь Цзю алые тени, однако рот пекло сухостью, как если бы пламя свечи дышало в паре цуней от его лица. Жгучее, будто укус.

Но это была не свеча. Не мгла. И не укус.

Яростный поцелуй впился в его рот.

***

Сильный ветер стучал ставнями окон — вестник первой майской грозы. Тени, роняемые ветвями деревьев, растеклись по полу — будто скрюченные пальцы, тянущиеся к распластанному на тесной тахте белому телу.

Кисть его ослабшей руки свисала с края. Раскинутые ноги пекло, но в нем не было сил их сдвинуть.

Шаги вернулись от стола. Взметнувшись в воздух, покрывало плавно опустилось на неподвижное тело. Крупная тень застыла посреди комнаты, рассматривая его, а затем — нырнула вниз. Придавила тяжестью, вжала в подушки, обожгла дыханием ухо — и тело, горящее жаром дюжины ссадин, затрясла мелкая дрожь.

— И как Хайтан удалось распознать в тебе это?

Цю Цзяньло сдвинул (будто смазал пальцем чернильное пятно) с затылка Шэнь Цзю прядь, а затем — припал губами к его шее. Потом мокрое прикосновение повторилось: Цю Цзяньло наслаждался каждым поцелуем, которые вереницей протянул к хрящику чужого уха.

— Твоя любовь — самый сладкий плод, спрятанный за иглистой скорлупой.

Бутоны в вазе — в цвет пятнам крови, застывшим на подушке. Приторный аромат кружит голову, но на губах — лишь запекшаяся горечь.

Шэнь Цзю не может забыться. Его высохшие глаза неподвижно смотрят во мглу.

Wojciech Kilar — Blood On His Face