— Хайтан, я договорился с почтенным даочжаном, чтобы он сопроводил вас с Ляоцин в поместье городничего. Постарайся подготовиться к отъезду до завтрашнему утра.

Цю Хайтан была ошеломлена этим нежданным известием. Однако вместо того, чтобы возмутиться принятому за нее решению, она спросила, вкладывая в голос всю свою покладистость и сочувствие:

— Это из-за предпраздничной суеты? Может, я могу чем-то помочь?

— Рабочие действительно не успевают, потому я принял решение предоставить им ночлег в нашем доме. И мне будет гораздо спокойнее, если то время, на которое они задержатся здесь, наши юные девы проведут в более подобающем их положению месте.

Увидев, как Ляоцин решительно поддакнула решению Цю Цзяньло кивком головы, Цю Хайтан сникла. Однако в последовавшем ее вопросе все же прозвучала надежда:

— Шэнь Цзю ведь поедет с нами?

Но Цю Цзяньло срезал на корню и ее:

— Почтенный даочжан согласился взять заботу о вашей безопасности на все время поездки. Разве его будет недостаточно? А насчет развлечений не беспокойся: городничий помнит, как года два назад его дочь гостила в нашем поместье, и обещал принять вас со всем радушием.

В проеме двери, ведущей на кухню, показалась голова Тинли.

— Господин, рабочие подогнали к воротам подводы.

— Вовремя, — но вместо того, чтобы отпустить Тинли, Цю Цзяньло наоборот подозвал его: — Подойди. В связи с отъездом молодой госпожи необходимо обсудить еще один момент.

Тинли нехотя вошел в столовую.

Поскольку Цю Цзяньло не торопился нанимать в дом нового человека, обязанности по быту были разделены среди слуг довольно размыто. В последние недели Цю Цзяньло все чаще заставлял Тинли прислуживать за столом, поскольку Ляоцин, успев вполне усвоить обязанности ушедшей Цзянь Баоши, тем самым отвоевала в глазах господина право избавить свои плечи от работы по дому. В то же время Тинли такое прибавление в обязанностях совсем не радовало.

Цю Цзяньло возвестил:

— Поскольку Ляоцин также покинет поместье, чтобы позаботиться о молодой госпоже на время поездки, мне понадобится помощник, который станет вести в ее отсутствие учет погруженного товара. Потому, Ляоцин, постарайся найти сегодня время, чтобы показать Тинли, как надлежит вести учетную книгу.

— Ха-х…

Шелест тихого смеха Шэнь Цзю просочился меж слов Цю Цзяньло, впитываясь в их окончания.

— Разве можно поручать такое важное дело вчерашнему картежнику?.. Разве не может он толкнуть шерсть кому-то из своих дружков за прошлые долги?..

Он сидел неподвижно, не дожидаясь ответа на сказанные в пустоту слова. Возможно, Шэнь Цзю даже не осознал, что проговорил их вслух. Тинли неприязненно поежился, будто от брызг студеной воды. Цю Хайтан лишь отвела взгляд на окно: ресницы ее дрожали.

Цю Цзяньло же выждал паузу, будто дав Шэнь Цзю последний шанс высказаться окончательно, после чего припечатал, даже не подняв на него взгляда:

— Пока ты не перестанешь просить у Ляоцин помощи с решением расчетных задач, даже не надейся, что я поставлю тебя на место Тинли. При равных начальных данных, — пальцы Шэнь Цзю дрогнули от услышанного сравнения, — у Тинли есть хотя бы опыт.

Заняв после завтрака свой привычный пост у низкого столика в парадной зале, Шэнь Цзю тут же забыл, с какой целью на нем разместился. Подперев рукой подбородок, он наблюдал: за тем, как, закончив с уборкой в столовой, Тинли ушел к Ляоцин в каморку; тем, как в прорезях окон по двору поместья сновали рабочие; тем, как тихонько закрылась дверь в женскую комнату, и тем, как в кабинете тихо пошаркивали шаги: от стола — к окну.

Вся эта суета вопреки монотонным шорохам и звучным окрикам не раздражала, а усыпляла сознание Шэнь Цзю. Наплевав на учебу, он в итоге наверняка задремал бы, восполняя ночную бессонницу. Но парадные двери неожиданно с силой толкнули, и в прихожую по указке Чжанлу внесли массивные весы, на которых прошлой зимой (как теперь Шэнь Цзю припомнил) взвешивали мешки с мукой.

Вокруг Чжанлу столпились рабочие. Слыша их бурные споры, Шэнь Цзю смекнул, что вскоре в парадную должен спуститься и сам Цю Цзяньло, и потому решил ускользнуть с уроками в библиотеку. Тушечница, кисти, страница с условием задачи, тетрадь — и вот, обогнув чью-то широкую спину, Шэнь Цзю уже нырнул за скрывающий левую половину дома полог.

Оказавшись в коридоре, ведущем прямиком к читальной зале, Шэнь Цзю не сбавляя шага миновал приоткрытую дверь каморки. Волнение подхлестнул приглушенный стенами окрик: «Куда же ты?» — а затем шумный топот прокатился по стенам, настигнув Шэнь Цзю уже в самом конце коридора.

Еще до того, как к нему обратились, Шэнь Цзю порывисто развернулся. Перед ним, заискивающе заведя руки за спину, стоял Тинли.

— Не хочу тебя отвлекать, — начал Тинли, бросив многозначительный взгляд на прижимаемые Шэнь Цзю к груди письменные принадлежности. — Но, кажется, между нами с самого твоего появления установилось досадное недопонимание.

Шэнь Цзю не разделял всеобщего убеждения, что собаки верны своему хозяину по природе. Были псы работорговцев, державшие их с Юэ Ци след несмотря на мыло и пену; была свора Цю Цзяньло, которую тот выдрессировал настолько, что они позволяли себе лай, лишь когда охотились. Однако в другое время, странствуя по миру налегке, Шэнь Цзю неоднократно встречал сторожевых собак, которых можно было задобрить даже высушенной костью — и, вот клацая об нее зубами, лохматый слуга уже забывал о поручении своего хозяина.

Или тот рыжий щенок, который, когда Шэнь Цзю только появился в поместье, успел стащить с хозяйской кухни утку. Хитрый, шкодливый, невоспитанный — только Тинли к тому же успел вырасти, а значит, вороватые повадки укрепились в нем немертво. Словами уже не переучишь — только ломай старое.

— За что ты так со мной? — картинно вздохнул Тинли. — Ведь я только-только вернулся на путь истинный, и господин наконец вновь благоволит мне.

Тинли — паршивая собака, никчемный сторожевой пес. Ленивый и внушаемый. Алчный и подлый. Но Цю Цзяньло простил его. Даже не наказал. Просто откинул полу плаща и позволил вновь заныкаться у сапога — жалкой, льстивой тварью.

И этот невозможный тандем хозяина и слуги раздражал Шэнь Цзю больше всего.

Он устремил на Тинли тяжелый взгляд, выражающий единственную мысль: заткнись, уйди. Но Тинли не понял его и продолжил с туповатой улыбкой:

— А ты — стучишь на меня. Даже Ляоцин меня давно простила, хоть ей в случае беды поболее нас отдуваться пришлось бы. Понимаешь ли, все уже затерлось, забылось. Какая уж теперь разница, кто взял? К тому же, — хмыкнул Тинли, нагло глядя Шэнь Цзю прямо в глаза, — ты-то чего возникаешь? Разве тебе моя кража что дурное сделала?

Возможно, если бы не эти последние слова, Шэнь Цзю проглотил бы затаенную обиду. Закатив глаза, пробурчал бы что-то невнятное. Прижав тетрадь к груди, уронил бы кисть и, не заметив этого, — ушел в библиотечный сумрак.

Возможно, искра в чуть живом огоньке его души не вспыхнула бы пламенем ненависти.

Возможно…

Тинли не успел среагировать на рывок, заметив лишь то, как, выпав из рук Шэнь Цзю, тетрадь шлепнулась на пол, а придавившая ее нога смяла бумажные внутренности. Мощный удар отразился о скуловую кость, выбив из глаз слезу. Стены коридора пошатнулись, а Тинли — вместе с ними, припечатанный вторым ударом, уже под дых.

Он смотрел в чужие глаза, полные звериной злобы, и не узнавал в этом Шэнь Цзю прошлого заучку, липнущего к женским юбкам. Но, увидев в его руках выхваченный с полок нефритовый подсвечник, тут же вспомнил диковатого бродяжку, что год назад опрокинул сто цзиней фамильного стола на пальцы его ног.

— Помогите! — спотыкаясь о собственные ноги, выкрикнул Тинли. Его истончившийся голос был полон недоумения и страха.

Привыкший к перебранкам с Ляоцин и пустым угрозам от тех, у кого занимал, Тинли совершенно не был готов к ожесточенной драке внутри тихих стен поместья. И потому, опрокинутый на мягкий ковер, сразу сдался.

Тинли закрывал лицо руками, при каждом верном ударе чувствуя, как боль пронзает мозг, словно впившийся в древесину гвоздь. Он подвывал, зовя на помощь, и размазывал пальцами струю теплой крови из рассеченной брови. Но обезумевший Шэнь Цзю был глух к чужим стенаниям и продолжал метить точно в лицо, в диком стремлении размозжить каждую его черту в кровавую кашу.

Неожиданно учащенное дыхание Шэнь Цзю оборвалось, как если бы его шею перехватила петля, — а в следующий миг Цю Цзяньло уже отшвырнул его к двери в библиотеку.

Откинув полог, в проем из парадной в коридор битком набились рабочие. Ляоцин, на чей пронзительный визг все и сбежались, прибилась на корточках к косяку двери в свою каморку и, по-детски закрыв голову руками, плакала. Никто из них не осмеливался подойти к распластанному на полу Тинли, что от боли уже не кричал и не сетовал — а лишь монотонно мычал разбитыми в кровь губами.

Цю Цзяньло обхватил ладонью шею Шэнь Цзю и протащил вдоль плоскости двери вверх, оторвав его стопы от земли на целый чи. Шэнь Цзю захрипел от удушья, но, морщась и слабо брыкаясь, взгляда от чужого лица не отнял.

Неотрывно смотря в его по-волчьи озлобленные глаза, Цю Цзяньло медленно выговорил:

— Куда ты смотришь?

Шэнь Цзю даже не моргнул. И тогда в его челюсть пришелся удар, отрекошетив болью в затылке. Ляоцин вскрикнула — словно ударили ее, — на что Цю Цзяньло ее грубо одернул:

— Если сама помочь не можешь, иди за Чжанлу в кухню! Пусть подготовит воду и пошлет в город за лекарем.

Ляоцин тут же вскочила и, растолкав стоявших в проходе мужиков, бежала в другую половину дома. Когда топот подошв ее новеньких туфелек смолк вдали, Цю Цзяньло разжал пальцы, позволив телу Шэнь Цзю безвольно опасть на пол.

Затем он вернулся к Тинли. Мальчишка еще был в сознании, и, надеясь оценить тяжесть нанесенных ему увечий, Цю Цзяньло едва опустился у его головы на колено, как, запыхавшись, по протоптанному Ляоцин ходу в коридор вбежала Цю Хайтан — пунцовая от волнения.

— Что случилось?

Спросила она ломким от испуга голосом, но после, заметив осевшего на полу Шэнь Цзю, в тот же миг бросилась к нему в конец коридора. Промчавшись мимо Цю Цзяньло, ничего более не видя, она упала перед Шэнь Цзю на колени и заключила его лицо в свои ладони, суетливо осматривая.

— Почему у тебя… здесь опухло?..

— Хайтан, — одернул ее Цю Цзяньло.

Цю Хайтан обернулась. Сначала устремила взгляд к плавно поднимавшемуся с колен брату, но затем — уронила его вниз и постепенно изменилась в лице: от испуга — к смятению, от смятения — к оторопи, и наконец — оцепенев в удушливом бесчувствии.

— Твой жених совершил сегодня ужасный проступок, — с безжалостной бесцветностью чеканил Цю Цзяньло. — Ты сама должна запереть его в чулане до вечера, без еды и света.

Поддерживаемый осторожной рукой, Шэнь Цзю поднялся на ноги. Адреналин все еще пенил мозг. Рот наполнился кровью. Густые капли стекли по подбородку и расцвели алыми крапинками созвездия на груди.

— Пойдем, А-Цзю… — то был даже не шепот, а трепет крыльев обожженного мотылька.

Тело помнило пульсацию собственной силы, искрами электричества отдаваемой в кончиках пальцев. Сладость чужого страха, подбросившего сердце вверх. Но, осознав суть чужой просьбы, Шэнь Цзю тут же покорился и последовал за Цю Хайтан.

Казалось, новый день так и не наступил, являясь продолжением ночи: недолгая борьба сменилась опустошением, а после — взгляд Шэнь Цзю затмила тьма.

Прежде чем запереть за собой дверь, Цю Хайтан, кажется, пообещала вернуться. Шэнь Цзю скорчился в пыльном углу и сжал ладонями виски: столь усердно, что выдрал дрожащими пальцами ниточки волос. Но боль не очистила сознание, и ясный рассудок не вернулся к нему. Воздух пропитался прогорклым вкусом крови и безумия, и в этом забытье Шэнь Цзю утонул.

То была осень. Теплый запах распада. Разодетый не по сезону Шэнь Цзю подметал садовые дорожки поместья, взрезая грязь прутьями метлы. Но скверна никуда не уходила, и только что уничтоженная грязь вновь подступала к ногам, налипая на подошву шелковых туфель.

«Сяо Цзю».

Оперевшись на держак метлы, он поднял взгляд к небу. Стена нависшего забора была вот-вот готова вспороть брюхо свинцовой тучи.

«Сяо Цзю».

Понадобилась третья попытка, чтобы понять, что то был не внутренний голос, рожденный воображением.

«Сяо Цзю».

Уронив метлу в радостно подхватившую ее гниль, Шэнь Цзю направился на зов. Несмотря на царапающие руки ветки колючего кустарника, он упорно продирался навстречу чужому голосу.

«Сяо Цзю».

На последних шагах, Шэнь Цзю упал и на коленях дополз до заборной щели. Под пальцами расползлась гнилостная вязкость прелой листвы. В зрачок прицелилась узкая полоска света.

— Ци-гэ!

— А-Цзю? — голос Цю Хайтан подернулся рябью испуга.

Шэнь Цзю осел, раскаленным лбом прижимаясь к поверхности запертой двери.

Конечно. Ци-гэ не пришел, а он все еще тут. И на пятки уходящей зимы наступал Праздник Весны.

— Прости… — повторенное сотню раз извинение размякло во рту.

За дверью зашуршало. А затем в щель у пола протолкнули угол тканевого свертка. Высунувшись не более чем на один чи, сверток застрял, и колебания тени по ту сторону двери ясно показали: застрял окончательно. Тогда Шэнь Цзю ухватился за него с другой стороны и потянул, пока с пронзительным треском тряпица не проскользнула внутрь.

— Сломалась?

Шэнь Цзю торопливо развернул ткань, чтобы обнаружить в центре расплывшегося мокрого пятна осколки льда.

Цю Хайтан вздохнула.

— Если раскололась, попытайся хотя бы положить на нее щеку. Только чистой, внутренней стороной… чтобы грязь не попала.

Знала ли она, что полы в поместье Цю были много чище плошек, в которые работорговцы наливали им с Юэ Ци похлебку? Шэнь Цзю завернул обратно в ткань разломавшуюся сосульку и прямо так приложил к опухшей щеке. Боль разгоряченный кожи постепенно утихала.

— А-Цзю, прошу, не злись на брата.

Расфокусированный взгляд Шэнь Цзю был направлен на тень, поглотившую часть полосы света под дверью. На словах Цю Хайтан его ресницы затрепетали, но вслух Шэнь Цзю ничего ей не ответил.

— Ты ведь знаешь: он строг и порой бывает суровым… Но он действительно знает, как будет лучше. Всем нам лучше.

Шэнь Цзю молчал. Цю Хайтан просила, оправдывала, жалела, и Шэнь Цзю не прерывал ее ласкового лепета, позволяя звукам ее голоса облегчать жар распухшей щеки, убаюкивать растревоженный разум. Потому как, ему казалось, если не отвечать, то извинения и мольбы не закончатся, а значит — и этот голос не уйдет. Шэнь Цзю не останется один.

Поздним вечером Цю Цзяньло отпер чулан и проводил Шэнь Цзю до комнаты. После наказания он велел Шэнь Цзю лечь на живот и, промокнув тряпицей свежие ссадины, принялся втирать в его кожу мазь. Щека все еще горела, из-за чего Шэнь Цзю не мог найти положение для своего подбородка на сложенных руках, однако Цю Цзяньло, хоть и заметил это, предпочел лишь наблюдать. Потому что синяк должен был остаться — в назидание другим.

— Кажется, в последние дни ты стал особенно несносен. Будто в тебе появились две личности: полуденный ты, что истекает желчью и искрит негодованием, и полуночный — кроткий, совершенно ручной. Как если бы мне наконец удалось отделить в тебе зерна от плевел. Осталось лишь бросить сор в огонь… Но этим, боюсь, я лишь расстрою нашу Тан-эр. Ей так нравится приходить к тебе и шептать тайком утешения. Словно единственной спасительнице. А ведь ты сегодня так набедокурил — Ляоцин аж до самой ночи бродила потерянная. Вскоре в этом доме лишь Тан-эр останется ласкова к тебе. И ты станешь ей обязан всем… так она купит твое обещание любить ее больше остальных.

Шэнь Цзю разомкнул воспаленные веки, которые больше не сцеживали жгучие слезы.

«Больной ублюдок».

— Не только ревнуешь Цю Хайтан ко мне, — но и меня к ней.

«Ломаешь грудную клетку. Втискиваешь меж ребер себя. Разрезаешь душу на лоскуты. Пропитываешь скверной. Обращаешь светлое во тьму. Наше обещание — в гнойную опухоль».

Так и не сказанные слова застревают в глотке. Опрокидывают разум во тьму безжизненного сада. Закольцованного города. Неосвещенных коридоров. Затхлого сундука, — из которого нет выхода.

— Не спи.

Цю Цзяньло берет его за волосы, задирает голову. Внимательно всматривается в глаза Шэнь Цзю: они сухи и раскрыты, закатаны наверх — как у живого мертвеца.

— Ты снова не здесь.

Но что там, что тут: не было ничего, кроме белого мрака зимы.

Утром, к раннему отъезду Цю Хайтан, Цю Цзяньло сам разбудил его, и, вытесненный из собственной комнаты, Шэнь Цзю направился ждать на лестницу.

Со сна шатало, но, заметив в коридоре движение, Шэнь Цзю сморгнул морок и выпрямился. Не видя дороги, к нему навстречу шла Ляоцин, таща обеими руками поклажу. Лишь при подходе к лестничной площадке ее взгляд уперся в мыски его туфель, и, нахохлившись, подобно вздувшей зоб голубке, она сердито всучила ему ручку поклажи, после чего шумно сбежала по ступеням вниз. Шэнь Цзю, поудобнее перехватив ручку поклажи в ладони, продолжил ждать.

Вслед за Ляоцин вскоре в конце коридора показалась и Цю Хайтан. Завидев Шэнь Цзю, она печально улыбнулась ему и замедлила шаг — словно надеясь оттянуть момент прощания. Выйдя на лестничную площадку, она встала лицом к ступеням, после чего плавно, вместе с всплывшей в воздухе ладонью, повернула голову к Шэнь Цзю.

— А-Цзю.

Простертая к Шэнь Цзю ладонь Цю Хайтан была раскрыта. Шэнь Цзю замер, зацепившись за нее взглядом (будто впервые увидел), а затем взял — в свою свободную руку. Цю Хайтан совершила шаг вниз по лестнице.

Боясь выпустить ее руку, Шэнь Цзю также начал спуск, но на каждый шаг пелена воспоминаний все плотнее туманила его взгляд печалью. Перед его глазами стоял лоскут кожи в сочленении пальцев, нежный уголок, что прячется, стоит ладони слегка сомкнуться. И на этом молочном полотне — крохотное темное пятнышко, запечатленное на руке божьим поцелуем.

Стоя подле Цю Хайтан в ожидании кареты, Шэнь Цзю думал: как он не замечал эту родинку раньше? Ведь каждый день на протяжении месяцев он приходил в женскую комнату, и эта ласковая ладонь гладила его волосы, облегчая своею любовью укоренившееся в его сердце страдание. Быть может так было оттого, что, забирая из головы Шэнь Цзю дурные мысли, эта ладонь все то время была сложена в горсть?..

Шэнь Цзю сам не дал Цю Хайтан шанс держать их пальцы переплетенными.

Разве не хотела Цю Хайтан быть желаема и любима им, когда прокравшись в его спальню, доверила Шэнь Цзю рассыпанные на ее груди созвездия? Держа в своей его ладонь, Цю Хайтан и теперь гладила большим пальцем его костяшки. Но разве, опекая его подобно матери, не хотелось ей, чтобы он ласкал ее в ответ?..

Сковавшая сердце печаль свербела, подобно утрате. Остановив карету перед воротами, лошади зафырчали с жару, вскапывая копытами снег. Цю Хайтан поздоровалась с прибывшим лекарем и, пока возчик помогал даочжану крепить к карете поклажу, повернулась к Шэнь Цзю, чтобы проститься.

Несмотря на раннее утро по двору уже сновали рабочие, и Цю Хайтан, робея прилюдно обнять Шэнь Цзю, заключила его ладони в свои, мягко пожимая.

— Брат обещал, что распустит их уже за неделю до праздников, — кивнула она, ободряюще улыбаясь Шэнь Цзю сквозь подернувшую ее взор слезу.

Вот и теперь ее ладони были сложены в горсть, по-матерински окутывая. Шэнь Цзю смотрел на них, а потом — наклонился.

Ляоцин охнула, обойдя карету и застав их двоих. Но сама Цю Хайтан не зарделась и даже не удивилась. Она смотрела на Шэнь Цзю тихо, задумчиво, пока тот, нагнувшись к их переплетенным рукам, целовал ее пальцы.

Карета с Цю Хайтан скрылась за затворившимися воротами — тем закончилось прощание. И, когда Шэнь Цзю поднялся на второй этаж, дорога, ведущая в город, оказалась столь же пуста, сколь и в шичэни бездумного ожидания Юэ Ци.

Шэнь Цзю отвернулся, не желая больше смотреть. Взял тетрадь, смятую им вчерашним утром. Спустился на первый этаж, на последних ступенях столкнувшись с проходящими мимо рабочими. Сел на свое привычное место. Начал листать исписанные страницы: от начала тетради и до конца. Колеблющийся внутренним трепетом почерк постепенно преобразовывался в мертвенно гладкий — итог полугода обучения в доме Цю. Оставшиеся чистыми листы Шэнь Цзю раскрасил черной тушью.

Напитанные влагой, вскоре они вздулись, стыдливо подогнув концы вовнутрь. Закрыв лицо руками, Шэнь Цзю замер между сном и явью. Пальцы пропахли сыростью черной краски, наползавшей прямо в ноздри.

Когда Шэнь Цзю очнулся, уже вечерело. Никто не позвал его на обед, и, оставив на столе испорченную тетрадь, Шэнь Цзю вышел из залы.

Дом был полон незнакомыми мужскими голосами. Рабочие заняли не только людскую и уличные пристройки, но и некоторые внутренние комнаты поместья. Бесцельно блуждая по первому этажу, Шэнь Цзю не узнавал место, в котором провел больше шестнадцати лун: словно уход Цю Хайтан уничтожил основание фундамента, и теперь, пока Шэнь Цзю спал, поместье полностью ушло в глинистую почву.

Устав ловить на себе чужие любопытствующие взгляды и так и не найдя Чжанлу, Шэнь Цзю поднялся на второй этаж. Дверь в кабинет была приоткрыта, но Цю Цзяньло даже не поднял на него глаз. Шэнь Цзю прошел мимо, направившись в свою комнату.

Там вместо того, чтобы встать перед кроватью на колени, он начал потрошить ее, ища спрятанный платок Цю Хайтан. Разоренный алтарь явил ему сокровище, но и оно изменило свой облик: на груди рыжей уточки-мандаринки, старательно расшитой Цю Хайтан, зияло алое пятно. Шэнь Цзю сжал ткань с обеих сторон и начал растирать впитавшуюся в волокна кровь, но своими усилиями лишь выдернул из платка несколько золотых нитей. Взгляд сомкнули жгучие слезы бессилия, а сердце заволокло мрачное осознание бессмысленности что-либо переменить.

Внезапно щеку Шэнь Цзю укололо — будто укус злобного насекомого либо нетерпеливый щепок. Он схватился за ужаленную кожу, но в то же мгновение замер, круглыми от возбуждения зрачками наблюдая, как огромный энергетический шар неспешно ползет по застывшему воздуху его комнаты. Не помня себя, он потянул руку навстречу; шар отпрянул и повел его прочь.

Уменьшившись до размеров ушка булавки, шарик вместился в замочную скважину; Шэнь Цзю торопливо открыл дверь. Пока они брели по коридорам, шар напитался светом и вновь истончился, чтобы проскользнуть мимо кабинета Цю Цзяньло (оставшись без помощи Тинли, тот был слишком загружен работой, чтобы заметить их). Слетев вниз по лестнице, увел Шэнь Цзю к черному выходу, дрожа от голосов посторонних, словно пламя на ветру. Просочившись на улицу, осветил белые иглы снегопада, тянущиеся с черных небес.

У самых ворот шар повторил старый трюк и просочился в щель забора, вынудив Шэнь Цзю отодвинуть внутреннюю задвижку. Мгла ночного леса тут же обступила Шэнь Цзю, но, привыкнув к ней, он вновь различил тусклый огонек — и силуэт, подсвеченный им.

Одомашненным животным огонек лег в ладонь мастера У и растворился, когда тот небрежно сжал ее в кулак.

— Ну что, идем? — спросил заклинатель так, будто ждал Шэнь Цзю все прошедшие дни.

Шэнь Цзю смотрел в чужие насмешливые глаза, и сердце его замирало. В голове не укладывалось, что так просто и так бесхитростно — его пришли спасти.

— Вы заберете меня отсюда?

— У тебя есть определенные способности, благодаря которым ты будешь мне полезен. Но ты должен решиться уже сейчас, так как завтра меня тут уже не будет.

— Тогда я согласен уйти прямо сейчас, — он сделал порывистый шаг навстречу.

— Чудак!

Чужая рука вошла в его грудь, как нож в подтаявшее масло.

— …в таких шелках и по снегу? А ты, гляжу, оптимистично настроен!

Шэнь Цзю смотрел на костяшки чужих пальцев, меж которых струилась кровь. Но боли не было: лишь огненные лепестки царапали изнутри его реберную клеть, распространяя по кровотоку лихорадочное тепло.

— Я буду ждать тебя здесь.

Пальцы вышли из плоти, роняя на снег алые гроздья. Шэнь Цзю коснулся места сочленения, но кожа была совершенно нетронута.

— Закончи побыстрее все начатое.

Шэнь Цзю обернулся и посмотрел на дом Цю: в его комнате горел свет, а в очертаниях теней на бумажном окне угадывался мужской силуэт.

— Иди, Шэнь Цзю.

И он пошел, чувствуя, как внутри под самым сердцем распускается огненное соцветие. И с каждым шагом дышать становилось легче.

Сергей Курехин — Зима