— Агнесса, моё чудесное дитя, — немощным хрипом произносила женщина, которую она когда-то знала, как свою мать, — сделай меня счастливой напоследок, хотя бы в эту минуту покажи лицо.

      За ними наблюдали праведники, пред которыми непозволительно показывать свои слабости, своё лицо, посему Агнесса продолжила стоять на коленях у постели бездыханным чёрно-алым мрамором, позволяя касаться кожи сквозь вуаль. Ткань, тяжёлая, погружая безрадостный мир в мрак, не скрывала, насколько руки этой женщины были холодны.

      Пальцы гладили её щеку, скулы. Словно запоздалая ласка, что полагалась ей по праву рождения. В груди, отчего-то, ни разу не ёкнуло за тот вечер. Лишь нечто грешное, совершенно чёрное и мрачное, предвкушающе шевелилось там, где ранее билось сердце.

      — Агнесса… моё чудесное дитя…

      Её век неумолимо подходил к концу; нельзя было помочь той, что давно утратила рассудок, нельзя было помочь той, что саму себя истязала, отравляя своё тело ядами, точно пытаясь наказать за свой непростительный грех.

      Но Агнесса знала, что обе они считают за непростительный грех совершенно разные проступки. Посему жалости не было — лишь сожаления, что страдания столь быстро прекратятся, пока сама Агнесса ещё долгие, долгие десятилетия будет вынуждена носить свой терновый венец с высоко поднятой головой, точно ничто в мире более не способно поколебать её.

      И так оно действительно было.

      — До сих пор ли гневаешься на меня, моё дитя? — в голосе зазвенели слёзы. — Скажи же, скажи же, что простила меня, что поняла меня, Агнесса. У меня не было выбора. Он сам навлёк на себя беду, сам заслужил смерти, но ты, ты…

      — Выведите Святую, — произнёс один из Служителей, стоявший замеревшим стервятником у изголовья постели.

      Дыхание этой женщины стало прерывистым, тяжёлым, точно неподъемный груз её лживой Святости сдавил ей грудь и проломил рёбра. Её лицо, увиденное впервые, исказилось от боли и невысказанной вековой обидой.

      Агнесса встала сама, сама проводила себя прочь, искусно делая вид, что не сумела прочитать по сухим губам последнее послание этой женщины:

я не оставлю тебя

даже

после

смерти

☬☬☬

      — Вы слишком много болтаете для тех, чьи языки давно были сожраны стервятниками.

      Авантюрин аккуратно прикрывает за собой двери в номер. Пообещал сохранить все маленькие тайны Святой, забрав их себе — на сохранение, и их раскрытие — плата за сохранение.

      Он смотрит и видит, видит — шторы широко раскрыты, приглашая закатный свет в номер; изящные руки до того напряжены, с силой вцепившись в подоконник, что проступают вены; грудь вздымается, пока Агнесса медленно вдыхает, точно перед громким криком.

      ярость, ярость, ярость; стоит только сделать надрез на мраморе, и польётся чистый, густой гнев вместо крови; неистовствуй, Святая, кричи во весь голос, чтоб звенело всё от твоего крика; сделайся не холодом — жаром, обжигающим и неукротимым, и тогда — тогда посмотри на меня, широко раскрыв глаза, в которых, как в кровавом янтаре, застывает всё живое, и исповедуйся в своей главной тайне. я пойму, пойму, п о й м у

      Агнесса, отпрянув от окна, резко дёргается, как от удара, резко оборачивается, хотя Авантюрин так и замер за её спиной, не шевелясь; хотел урвать ещё мгновение искренности, ещё кусочек истины.

      Вместо этого он с улыбкой поднимает руки, как ребёнок, которого застали за тем, что он пытается совершить пакость:

      — Не помешал твоему спиритическому сеансу?

      Агнесса щурится на мгновение совсем дико, точно одичала за те несколько коротких — на фоне всех её десятилетий, — часов, но сразу же возвращает себе безразличие. Как сторожевая собака, что успокаивается и становится совершенно безобидной, как только понимает, что вернулся родной человек.

      Интересно, она бы разозлилась за такое сравнение?

      — Обозначай своё присутствие, пожалуйста, — спокойно произносит Агнесса, привычно чуть прикрыв глаза, — я могу надолго уйти в себя. Не хочу доставлять тебе неудобства.

      Авантюрин продолжает улыбаться, опустив руки. Наслаждается эхом чужой злости, которую так просто не забыть, как бы она не делала вид, словно ему показалось.

      — Не объяснишь, что это было?

      Он уже хорошо выучил правила игры; если Агнессу не спросить, она не расскажет так просто, бесконечная игра в вопросы-ответы. Свою ставку он сделал ещё до этого разговора и теперь собирается забрать приз.

      Агнесса на мгновение прикрывает глаза, точно отдаваясь глубоким раздумьям. Проходит несколько мгновений, прежде чем она, вновь посмотрев на Авантюрина, отвечает:

      — Голоса прошлых Святых. Мы связаны с ними из-за… дара.

      Авантюрин усмехается; кости с гулким стуком упали шестёрками вверх, карты легли роял-флешем:

      — Ты ведь только что заглядывала в будущее, чтобы узнать, можно мне рассказывать об этом или нет?

      Безразлично-скучающее лицо неуловимо преображается. Сонный прищур сменяется полностью раскрытыми глазами, что смотрят прямо на него. В немом вопросе Агнесса наклоняет голову, прежде чем произнести:

      — У тебя острый взор и ум, авгин. Как догадался?

      — Всё, что от меня требовалось — быть наблюдательным. Помнишь? Утром я спросил тебя про Элио, — Авантюрин ухмыляется, с каждым произнесённым словом перекатывая на языке сладость маленькой победы, — но ты, по объективным причинам, не могла знать, кто это. Значит, увидела в будущем информацию о нём. Это, к слову, тоже интересный момент.

      — Спрашивал, лишь ради того, чтобы суметь раскрыть, как я пользуюсь даром и следил за жестами? — уточняет Агнесса, легким касанием проведя по вискам. — Я ведь могла попросту сказать, что не знакома с ним. Или вовсе не выдать себя.

      Авантюрин пожимает плечами:

      — Я сделал ставку и не прогадал. Это было даже немного скучным — я ничем не рисковал.

      — Играешь с судьбой, авгин.

      — И не проигрываю.

      Агнесса склоняет голову, словно безмолвно принимает его победу. Лишь произнесла почти кроткое:

      — Я ни разу не лгала тебе.

      — Я ни слова не сказал об этом, — Авантюрин хмыкает, и, точно с утра, возвращается и садится за стол, готовясь к продолжительному разговору вместо приглашения прогуляться по вечернему Вавилону, — расскажешь больше? Это… занимательно.

      Агнесса едва вновь не прикрывает глаза, но саму себя отдергивает, резко распахнув веки — своеобразная демонстрация доверия. Не смотрит на него — опирается бёдрами на подоконник и, скрестив руки на груди, отворачивается к окну, когда признаётся:

      — Ничего занимательного в этом нет. Зачастую, выбирали нового Святого именно по той причине, что предшественник поддавался безумию, что заложено в нашей крови. Невозможно оставаться в своём рассудке, внимая хору из голосов тысячелетий, шепчущих всевозможные образы будущего. Я была вынуждена наблюдать за тем, как сходит с ума… эта женщина. Зрелище не из приятных.

      Авантюрин выгибает бровь:

      — Эта женщина?

      Взгляд Агнессы кажется стеклянным, точно говорить об этом — испытывать физическую боль. И всё же она отвечает:

      — Обычно её зовут матерью.

      — Вот как, — Авантюрин моргает, спрятав руки, вспомнившие чужое хладное тело, в карман, вальяжно откидываясь на спинку стула, — она тоже была Святой? Но прошлым, как мне говорили, был Агний. Кем тогда он приходился тебе?

      Рукава рубашки натягиваются, а костяшки пальцев, впившихся в руки, белеют. Авантюрин почти хочет извиниться, почти хочет сказать, что отвечать не обязательно — мог ведь догадаться, что никто из её семьи не связан ни с чем хорошим. Но она отвечает с мягкостью, отвечает тихо, точно это тайна лишь для неё и заката:

      — Правой створкой диптиха.

      Не понимает этого сравнение, но понимает, что лёд, на который он ступил, неожиданно треснул; Авантюрин делает шаг назад.

      — Как вообще выбирают Святого? Есть какие-то правила?

      — Не знаю, то домыслы, или всё же это имеет смысл, но я слышала легенду: Эон, одаривший нас даром, предрёк, что при рождении детей из семьи коэнов, каждый раз будет подбрасываться монетка, дабы решить, будет это дитя обладать даром или же нет. Никто, безусловно, этим не занимается, и всё же действительно не каждый рождается с даром. Посему выбирают старшее дитя, а после проводят церемонию, во время которой усиливается дар через устанавливаемую связь с предками… из-за чего после приходится расплачиваться рассудком.

      — Но ты… — Авантюрин колеблется на мгновение, — кажешься в порядке.

      настолько в порядке, насколько может казаться человек в твоей коже.

      — У меня есть цель. Ради неё… я сделаю всё, что в моих силах, — Агнесса, точно принося клятву, что известна лишь ей одной, касается ладонью груди, — к тому же, мне хватило времени, дабы понять, как использовать их во благо для меня. Благодаря их видению будущего — мои предсказания стали надежнее и яснее. Но меня утомляют бесконечные попытки разобраться в многочисленных вероятностях и вариациях, смешанных с безумием. Потому…

      Агнесса шумно выдыхает, нервным жестом массируя виски — снова не даёт покоя мигрень. Или умершие предки. Или всё сразу — кто знает эти проблемы Святых.

      Порой мальчик, полный горести, представлял себе жизнь, в которой все были бы живы — и мама с папой, и сестра. Почти наяву слышал их голоса, чувствовал их объятия, а после, осознавая, что обнимают его лишь собственные руки, а разговоры — не более, чем сны, горько плакал, убеждаясь, что никто этого не видит. И продолжал представлять, сколько всего смог бы рассказать им, вычленив из сюжета трагедии самые светлые моменты. Или, быть может, сюжет тогда и вовсе был бы другим… кто знает.

      Но одно Авантюрин знает точно: он человек терпеливый и готов ждать. Готов ждать раскрытия великой тайны, причины всего происходящего. Потому не торопит Агнессу.

      — Мне нужно время. На всё, — она медленно открывает глаза, — на разговоры и их осмысление. На предсказания и составление плана. Полагаю, ты понял это и без моих объяснений, но теперь тебе известна причина. Я благодарна за твоё терпение. На родине мне удавалось усмирить голоса предков, сейчас же… все, как один, без умолку твердят мне о дремлющем исполине… никак не возьму в толк, что они разумеют. Возможно, попросту наказывают меня за побег своими… несуразицами.

      Авантюрин поджимает губы, неуверенный в том, что отвечать. Всё происходящее — не котёнка с улицы подобрать, голодного, грязного и недолюбленного, едой и поглаживанием за ушком не поможешь. Может, поменяйся они местами, так всё и было бы, но они там, где сейчас находятся, и он — бестолковый и бесполезный, бесполезный и бестолковый.

      Эоны, успокойся, сейчас не время для этого.

      Отмахивается от собственных навязчивых мыслей и снова улыбается:

      — Пойдёшь со мной? Или останешься здесь, отдохнешь?

      — Пойду, — Агнесса тихо вздыхает, — с тобой они не настолько навязчивы и кажутся почти сносными.

      — Отлично, тогда собирайся, — Авантюрин поднимается из-за стола, — если всё пойдёт по плану, то после — заглянем в бутик, не в одном же культистском платье ходить.

      — Оно удобное, — отвечает Агнесса, и Авантюрин не уверен, возражение это или простое утверждение, — но будь по-твоему. Я не возражаю.

      Авантюрин хмыкает, наблюдая за тем, как Агнесса отходит от окна к шкафу, откуда достаёт платье, а после — стягивает его рубашку. Он отворачивается, находя в левом кармане монетку.

      — Ты так и не расскажешь детали своего дальнейшего плана? Было бы неплохо знать, чем ты собираешься заняться.

      Было бы неплохо узнать, что на самом деле скрывается за напускным безразличием. Действительно ли она сказала правду, говоря, что желает истребить весь свой род. Узнать, кроется ли за этим нечто большее, чем месть — может, праведное желание оборвать порочный, кровавый круг на самой себе, заставив упокоиться своих предков ровно в тот же миг, когда упокоится последняя из коэнов — в лице великомученицы Агнессы, что возьмёт на себя эту роль.

      Возможно, он слишком хочет её оправдать. Возможно, она действительно просто желает мести и отмщения. Возможно, он упускает что-то очень важное.

      Возможно, он просто плут и шут.

      Возможно, Агнесса ему ни слова правды не сказала.

      Возможно, всё происходящее просто не имеет смысла.

      возможно-возможно-возможно

      стоит

      спросить п р я м о

      но это не будет интересным. В этом не будет загадки. Доверять Агнессе, так и не спросив ничего существенного, всё равно, что ставить все свои фишки на карты, которые не видишь и

      проиграть

      проиграть

      проиграть

      — Авгин.

      Авантюрин отмирает; монетка падает обратно в карман. По плечам проходится дрожь — аккурат там, где касается его Агнесса, наклоняясь близко-близко — куда ближе, чем требуется для обычного разговора.

      От неё пахнет ладаном и воском.

      — Я понимаю твои сомнения. Позволь их развеять. Не всё, что я вижу — истина, но всё я могу сделать истиной, посему верь мне, когда я говорю, что я делаю то, что должна, — голос её звучит размеренно и тихо, немного хрипло, — вся ответственность ляжет лишь на мои плечи, и я готова к этому; вся кровь будет лишь на моих руках, и я вожделею этого.

      Агнесса склоняет голову, кладёт её ему на плечо; мягкие волосы щекочут кожу, аккуратные пальцы скользят в нежном жесте от плеч до предплечий. Каждый жадный вдох — воск и ладан.

      — Младенцы рождаются полыми сосудами, готовыми наполниться тем, что уготовил им мир, я же — от рождения до краёв полна зла и с детства смиренно принимала это. И всё же… Для тебя, отчего-то, мне действительно хочется хоть на миг оказаться воистину святой. Всё ли дело в том, что я столь давно грезила о нашей встрече?

      Ей не требуется ответ; сама себе отвечает тяжёлым вздохом, сама же отстраняется, забирая свой холод следом.

      Авантюрин чувствует разочарование, но ничего не говорит, не оборачивается. Не уверен, как это расценивать — как прилив неожиданной нежности или момент проскользнувшего безумия.

      Возможно, у Святых это одно и то же.

      Спрашивать он не будет.

      — Прости меня за проявление нищеты моего духа, — спокойно, вернувшись к прежнему настроению, произносит Агнесса, — я готова следовать за тобой, но перед этим, если не возражаешь, прими небольшое предсказание. Если случится так, что не будешь знать, куда тебе идти — найди место, откуда видно самый прекрасный закат.

      Захотелось рассмеяться.

☬☬☬

      Авантюрин усмехается, наблюдая за тем, как Агнесса медленно окидывает взглядом ночной Вавилон. Неуместно-скромная для ночной жизни, кажется чужеродной, напоминая, что она действительно не на своём месте.

      Зато он на своём. Он наконец-то чувствует себя так, словно всё под контролем — играть и делать ставки это всё, что он умеет. Если нет денег — нужно просто их выиграть, у него не могло быть другого плана, кроме как прийти в казино и выйти с такой суммой, что сумеет ублажить святую.

      И, заодно, позволит убедиться: его жизнь всё ещё под контролем. Под его контролем, каким бы едким не был внутренний голос самоненависти.

      — Я хотела спросить, — тихо начинает Агнесса, на что Авантюрин наклоняется к ней ближе, покровительски обхватывая за поясницу, где-то между откровенным флиртом и излишней вежливостью, но блаженную Святую не волнует ни одно, ни другое, — есть ли у вас что-то, чем можно прикрыть… лицо? Я никого не видела с вуалью, посему подумала, что она будет крайне неуместной, но и без неё мне некомфортно.

      Авантюрин усмехается. Неосознанно вспоминает аккуратную грудь, обтянутую чёрным бандо, узкие бёдра в тисках колготок. Две родинки меж мягко проглядывающихся ключиц. Не то, чтобы он рассматривал, конечно.

      Она сама заставила смотреть.

      — Значит, ты больше переживаешь из-за лица, а не тела? — тихо бросает Авантюрин, наклонившись ещё ближе, пока они подходят к казино.

      Никто не спрашивает у него, кто она, никто не задаёт неуместных вопросов, пока она с ним. Это то, ради чего ему потребовался этот маленький спектакль — избежать всех ненужных расспросов, чтобы спокойно пройти в казино.

      Агнесса медленно моргает. Ни слова не говорит, пока их пропускают внутрь, задав дежурный вопрос лишь Авантюрину, словно её и вовсе нет. Словно её устраивает такое положение дел. Она ждёт, пока они отойдут подальше и вновь останутся на достаточном расстоянии от остальных присутствующих, почти наедине друг с другом.

      — Я не привыкла, что на моё лицо… смотрят, видят его. Тело же… несущественно. Не сумеет выдать обо мне больше, чем лицо.

      Её не трогает ни роскошь бархатных ковров, покрывающих полы столь любимым ею алым, ни хрустальные люстры под высокими потолками. Всё, что её волнует, это отсутствие вуали на лице.

      — Ты можешь надеть шляпу, — беззаботно предлагает Авантюрин, — или солнцезащитные очки.

      Агнесса смотрит на него несколько мгновений — они почти одного роста, так что ей хватает лишь повернуть голову в его сторону; он настолько близко, что они почти соприкасаются лицами. Больше не пахнет ладаном — Авантюрин, точно пытаясь в чём-то себя убедить, вылил на себя парфюма в три раза больше, чем требуется.

      — Ты стыдишься своих глаз?

      Авантюрин почти смеётся, лишь бы не отвечать, ему больше нравилась роль задающего вопросы, и меняться он не намерен — Агнесса слишком быстро учится, с первой же попытки попав в больное место.

      Спасает его появление знакомого и нужного человека; едва заметив его, огромный мужчина в дорогом костюме, облегающем его настолько плотно, что кажется второй коже, отмахивается от официанта, откладывает бокал игристого и привлекает внимание:

      — Сигониец!

      Оглядываются все присутствующие в общем зале, каждому из них Авантюрин отвечает улыбкой, взяв курс по направлению к нужному человеку, ради которого он и пришёл в казино.

      Неприлично богатый, неприлично щедрый на ставки. То, что нужно — за прошедшую неделю Авантюрин часто играл с ним, и часто оставался довольным исходом игры.

      — Не отвечай, если не уверена в ответе, — тихо шепчет Авантюрин, — я могу говорить за двоих. Главное — не выдай себя, иначе мы попадём в неприятную ситуацию.

       Он не увидел кивка Агнессы, но почувствовал.

      — Господин Бриджерс, — он отстраняется от Агнессы, переходя на доброжелательно-приветственный тон, — сыграем?

      Авантюрин знает правила. С ним не хотят играть, потому что он сигониец, но у него есть деньги, а деньги любят все, так что соглашаются на партию тоже все. После очевидного проигрыша — порой скандалят, пытаясь доказать, что он мухлевал, иногда просто требуют реванша, это не так важно. Важнее то, что они входят в азарт и желают доказать себе, что они — не хуже вшивого пса с Сигонии, потому продолжают играть и проигрывать из раза в раз.

      Его настолько сильно ненавидят, что это граничит, по ощущениям, с нездоровым обожанием.

      — А это ещё кто с тобой? — хохочет Бриджерс, стоит им подойти ближе. — Никогда прежде ты не захаживал с подружками.

      — Это мой талисман на сегодня, — ухмыляется Авантюрин, с показательно гордостью вскинув подбородок, — вы ведь не против, если она понаблюдает за нами?

      — Да хоть тридцать таких, как она, сигониец, пока ты играешь честно.

      Возможно, Авантюрин не самый честный человек, но самый честный игрок.

      Они вместе проходят в игровую комнату, отделённую от общей; любой каприз за деньги богатых людей. Знакомый дилер приветствует их вежливой улыбкой, точно по стандарту — молчаливый, но ловко раздающий карты, совершенно не проявляющий интерес к происходящему, точно всё делается с помощью искусного механизма.

      С знакомства с местным казино прошла неделя, но его предпочтения уже все знают и, не уточняя, но приняв банк, дилер начинает раздачу, лишь на мгновение задержав взгляд на притихшей Агнессе. Из ночи в ночь — местная популярная разновидность покера; две общие карты, пять в руке. Три с руки можно сбросить, разменяв, чтобы получить самую удачную комбинацию из карт. Всё предельно просто.

      Это немного страшно, насколько просто большие суммы переходят из одних рук в другие; Авантюрин знает, что окажись они в чуть более злачном месте, вместо денег могли бы быть люди. В некоторых казино вместо денежных ставок принимают лишь людские жизни.

      Жизнь — безумно страшная вещь, но, Эоны, насколько же она занимательная.

      Три раунда проходят с приемлемыми ставками и почти-дружелюбными шутками; старик Бриджерс относится к нему покровительски, позволяет играться с малыми суммами, но скоро пойдёт ва-банк, Авантюрин знает его схемы.

      И каждый раз поддерживает.

      — Начинаешь понимать суть? — интересуется Авантюрин, откидываясь на стуле и бросая взгляд в сторону притихшей Агнессы.

      Успело забыться, что в помещении их четверо, но дилера нет смысла окликать — они никогда не реагируют на попытку завести пустой разговор, он пробовал. Они лишь останавливают назревающие скандалы на почве обвинений в жульничестве, он знает, проходил.

      — Она достаточно примитивна и мало чем отличается от моей обычной работы, — спокойно отвечает Агнесса, стоя за его плечом и скрестив руки на груди, — но я понимаю, почему подобное развлечение тебе по душе. Приятно занять ум незамысловатым подсчётом и расчётом вероятностей. Впрочем, без доли удачи здесь не обойтись, безусловно.

      — Незамысловатый подсчёт? — гулко хохочет Бриджерс, закуривая сигару. — Даже интересно стало, откуда ты, девчонка. Не всем дано играть в покер. Тоже какая-нибудь сигонийка? Непохожа.

      Агнесса на мгновение прикрывает глаза, пока Авантюрин не сводит с неё взгляда — уверен в том, что она поняла его предостережение, и всё же остерегается последствий её неаккуратно брошенных слов. Выдыхает, услышав нейтральное:

      — Нет, просто у меня хорошая память. Мне не составляет труда запоминать разыгранные карты.

      — Было бы славно, если бы в следующий раз ты села с нами за стол, — крупное лицо искажается в ухмылке, — проверили бы твою уверенность на практике.

      — Не думаю, что представится подобная возможность, — хмыкает Агнесса, не разъясняя свои слова, но это и не требуется.

      Внимание возвращается к столу, на котором разложены две карты — валет и десятка пик. Хорошая, удачная комбинация — наверняка старик сыграет наконец-то по-крупному. Авантюрин усмехается, уже тянется посмотреть свои карты, оценить шансы, но… но. н о

      его останавливает Агнесса.

      — Сыграй ва-банк.

      Авантюрин моргает несколько раз, смотрит на её руку, накрывшая его карты. Едва осознаётся, что старик Бриджерс расхохотался с подобного, искренне забавляется. Ему тоже хочется смеяться, но смех застрял в горле.

      Она ведь серьёзно.

      Серьёзно хочет заставить его поставить ставку на карты, которые он не видел. Но видела она.

      В теории. Её предсказания — проклятая рулетка, которую крутят безумные мертвецы.

      Авантюрин тоже умеет считать карты, и прекрасно понимает, насколько сейчас у него хорошие шансы на победу, но не таким образом, не вслепую, поставив все шуточно выигранные деньги на её сиюминутную прихоть. А она продолжает смотреть на него, внимательного взгляда не сводя, в ожидании его согласия поддаться ей.

      — Чего же ты медлишь, сигониец? — Бриджерс выдыхает усмешку вместе с дымом. — Она твой талисман, сам говорил. Доверился бы ей, что ли.

      Насмехается, потешается, веселится — пусть делает что угодно. Рука крепче стискивает три фишки, которые он всегда незаметно стаскивает со стола для своего успокоения, а дилер ни слова не говорит. Фишки круглые, обычно приятно успокаивающие своими ровными краями, но сейчас кажется сплошь состоящие из острых углов.

      — Хорошо, — Авантюрин с напускным весельем смеётся, — отлично. Я иду ва-банк.

      Одним насмешливым, нарочито-самодовольным жестом он подвигает всю стопку фишек ближе к центру, ближе к дилеру, что с безразличной улыбкой наблюдает, как старик Бриджерс, глянув на свои карты, расхохотался ещё пуще прежнего и поддержал ставку.

      — Надеюсь, ты помолился всем известным тебе Эонам, мальчишка.

      Единственная, кому стоит сейчас молиться, это Агнесса, что спокойно убирает руку. Бросает взгляд на Бриджерса, что раскрывает три карты с руки — девятку, восьмёрку и семёрку пик. Уверенный, изящный стрит-флэш, словно все партии до этого были разыграны лишь ради этого момента.

      — Ты похож на резную шкатулку с драгоценностями, что звучит перезвоном, если её потрясти, — тихо произносит Агнесса, открывая его первую карту, — но стоит заглянуть внутрь, и оказывается, что все драгоценности — стеклянные, фальшивые побрякушки. Выкинь их, и окажется, что ты и вовсе пуст.

      Авантюрин кажется, что фишки, сдавленные в руке, вдавливаются в плоть, распарывают её, едва не насквозь проходят. Чувствует, как его бьёт предательская дрожь, а позвоночник прошивает жаром. Пиковый король.

      — Запомни этот миг игры с самой судьбой, авгин, — Агнесса наклоняется ещё ближе к нему, коснувший второй карты, — и сполна насладись. Этот миг — мой искренний подарок тебе, ведь ты не способен испытать истинного блаженства, не заигрывая с судьбой, а я не могу дать тебе другого, и всё же…

      С мягким шелестом переворачивается пиковый туз.

      — Ты невероятно удачлив, — не удаётся понять, искренна она или насмехается, — скажи мне, это проклятие или благословение?

      Агнесса открывает последнюю карту, пиковую даму. Флеш-роял, от десятки до туза пик, кажется божественной насмешкой.

      Авантюрин смеётся.

      И хочет поцеловать эту дрянную святую.