— Долго ещё собираешься в окно смотреть? Мы на встречу опаздываем.

      Агнесса моргает, осознавая себя в кресле возле панорамного окна. Отражение смешивается с видом за стеклом; звёзды, кажущиеся как никогда близко, полупрозрачными веснушками усыпают лицо. За плечом — мутное отражение Авантюрина.

      — Ты упрекаешь меня, стоя в пижаме. Соизволь переодеться, прежде чем повторить вопрос.

      Авантюрин тихо смеётся, подходя ближе. В каждом шаге, в каждом жесте — ни намёка на раскаяние, ни намёка на желание куда либо идти. Волосы влажные после душа, прилипают к расслабленным плечам оливковыми ветвями; он улыбается ей, щурясь с насмешкой.

      — Это не самая важная встреча… — хитро начинает Авантюрин, и Агнессе не требуется собственный дар, чтобы понять его замысел, — пропустим? Этот вечер заслуживает лучшего, чем посещение этого унылого мероприятия.

      — Ави…

      Авантюрин садится близко-близко — на подлокотник кресла, и Агнесса чувствует тепло его распаренной после горячего душа кожи, чувствует запах его шампуня, стекающий с кончиков волос за ворот небрежно надетой рубашки.

      Хочется коснуться его. Хочется запустить пальцы под подол рубашки. Хочется прижаться ближе. Хочется-хочется-хочется.

      — КММ не рухнет без меня, к сожалению.

      Агнесса послушно кивает — не рухнет, она знает. Пока что. Не сегодня и не завтра. Но в мире нет ничего вечного. Ничего, кроме Радости.

      Руки у Авантюрина тёплые и мягкие, как кошачьи подушечки лап; от него сладко пахнет кремом, что-то про кокосы и молоко, Агнесса не имеет ни малейшего понятия, но это совершенно не мешает ей переплести их руки, и, подсев ближе, уткнуться лицом в его колени, словно прося утешения.

      Авантюрин смеётся, тихо и почти не слышно, едва не мурлычет; совершенно одомашненный, как очеловеченное понимание дома, позволяет и самой почувствовать себя на своём месте, когда он с лаской касается её волос, гладя. Мягкие пряди плавно скользят меж пальцев, щекоча открытую спину, напоминая — вот тот, кто приручил ад в её голове, усмирил ярость в её груди, прогнал тьму из её жизни. Могла бы вспомнить Восемь Великих Подвигов, да только что есть бессмысленная, лживая история, когда один он, Авантюрин, настоящий и правдивый?

      Хочется навечно остаться в этом моменте.

      — Ты выпадаешь из реальности только когда вспоминаешь о чём-то. Что в этот раз?

      — Ничего, — тихо отвечает Агнесса, но Авантюрин ловит ладонью её лицо, не позволяя отвести взгляда и вновь спрятать лицо, — правда ничего. Обещаю, это не стоит твоих переживаний.

      Авантюрин хмурится на мгновение, но после вновь возвращает себе привычную улыбку. Не верит, но и не спорит. Вместо этого — наклоняется так, чтобы поцеловать; на языке горчит бальзамом для губ, на коже вместе с влагой оседает запах миндального шампуня. Нежность, ощутимая в касании пальцев к щеке.

      Агнесса отстраняется, обхватив его запястье, и касается губами ладони — в самую сердцевину, прикрывая глаза, разнеженная и благодарная.

      И сам он полнится нежностью, какую ни одним существующим в галактике языком не высказать; что есть целая вселенная, когда на душе зацветает персиковый сад?

      Что есть мирское, земное, когда в его объятиях самая невероятная женщина, которую только возможно отыскать среди звёзд?

      — Иди сюда.

      Агнесса, что до этого сидела в кресле, подложив ноги под себя, спускает голые ступни на пол и поднимается, разглаживая платье; красивое, чёрное, ушитое блеском растёртых в пыль драгоценных камней; её не трогает их ало-жёлто-белый отблеск, из всех драгоценностей она запомнила лишь авантюрины, но это платье покупал Авантюрин, потому Агнесса не имеет ничего против.

      Даже если ей самой плевать, что носить, Авантюрин с чистой совестью себе признаётся — ей невероятно к лицу.

      Ей всё к лицу, словно когда-то она успела продать душу.

      Она делает шаг к нему, приглашающе расставившему руки, но замирает на мгновение, отводя почти расстроенный взгляд в сторону:

      — Зря столько времени потратила, собираясь.

      Авантюрин мягко усмехается:

      — Не могла подсмотреть будущее?

      — Я не пользуюсь этой способностью чаще, чем того требует от меня ситуация. Тебе ведь это известно.

      — Знаю, знаю, — примирительно соглашается Авантюрин, — просто шутил, честно.

      Агнесса ведёт плечом, точно пытается мимолётным жестом выразить все своё недовольство, но сама же идёт на уступки, шагая в объятия Авантюрина, что со смешком смыкает руки на её спине. Кончиками пальцев щекочет гладкую кожу, утыкается носом в её алую макушку и тихо напоминает:

      — Скажи мне, чего ты хочешь, и получишь в три раза больше.

      Авантюрин — её золотая антилопа, показательно цокающая копытами; Агнесса — его джинн из волшебной лампы, извращённый кроссовер сказок, которых они никогда не знали, и сочетаются они превратно: Авантюрин хочет отдавать, Агнесса хочет отдавать. Принимать никого из них не учили.

      Разве что забирать.

      Агнесса не отвечает Авантюрину, и за сто лет не сумев решить, что она могла бы у него попросить. Вместо этого запускает ладони, совсем как хотелось мгновение назад, под край рубашки, чуть царапая ногтями торс. Авантюрин вздрагивает, машинально крепче вцепившись в её плечи своими пальцами.

      — И как мне это расценивать?

      — Ты тёплый.

      Усмешка тонет в алых локонах:

      — А ты — ящерица.

      Агнесса вновь не отвечает, в ласковом жесте потеревшись щекой о его плечо. Домашняя, уютная Агнесса, едва ли способная на безумства. Ласковая, мягкая Агнесса, едва ли способная причинить кому-то вред.

      Авантюрин обхватывает её лицо ладонями и целует, горячо и влажно; языком проходится по губам, окончательно смазывая бальзам, пока её пальцы, ловко, точно паучьи лапки, играюче проходятся по торсу, бокам. Дразнится. Кусается.

      Эоны. Когда-нибудь она сведёт его с ума, уже прилагая для этого все усилия. Авантюрин даже не замечает момента, когда за ним оказывается диван, но он послушно приземляется на него, смеясь и откидываясь на спинку; чувствует себя опьянённым и счастливым. Ему не нужны никакие светские балы, никакие встречи с коллегами по работе. Только тихие, счастливые вечера, разделённые на двоих.

      Как мало для счастья ему нужно, и как же долго он его искал.

      — Как ты хочешь? — с улыбкой спрашивает Авантюрин, приглашающе похлопывая по коленям.

      — Всё равно, — ровно отвечает Агнесса, перебрасывая волосы на одну сторону и дотягиваясь до замка на спине, — так, как хочешь ты.

      — Давай разложим диван. Или пойдём в спальню?

      Агнесса на мгновение замирает, точно неуверенная в том, что лучше выбрать. Выбор всегда ставит её в тупик, но сейчас она тянется к спинке дивана, чуть оттягивая её, прежде чем отпустить и позволить ей мягко упасть. Следом — падают лямки платья; Агнесса стягивает его через голову.

      Эоны, отвернитесь, завистливые стервятники; искусство трогать руками запрещено, лишь любоваться под защитным стеклом, и всё же Авантюрин тянет к ней руки, притягивая к себе, даже готовый к наказанию.

      Красивая. Красивая. К-р-а-с-и-в-а-я, Авантюрин готов повторять это столько, сколько потребуется. В наготе нет ничего поразительного, но сейчас разговор совершенно не о ней, Эоны, не о ней.

      О том, как прямые локоны скользят по бледной, ровной коже, когда Агнесса легко перебрасывает их через плечо, мельком перебирая, почти нервничая; о том, как она прямо, без стеснения, смотрит на него сверху вниз, почти с вызовом, точно уверенная в том, что он и ни на что не решится. А он решительно притягивает её к себе ближе за талию, играюче прикусывая кожу рядом с рёбрами, медленно спуская ладони к бёдрам.

      Ближе, ближе, пожалуйста, ближе.

      Агнесса поддаётся ему, садится на колени, упираясь коленями по бокам от его бёдер. Если бы захотела, могла уже повалить его — размер дивана позволяет, но она лишь вновь его целует, словно ничего важнее этого и нет; словно нет ничего важнее того, чтобы окружить его всей лаской и нежностью, которую он заслужил.

      Авантюрин смеётся в поцелуй, гладя ладонями бока, готовый полностью отдаться в руки Агнессы ради единоличного владения. Хорошо. Хорошо. Хорошо.

      Телефон под копчиком настойчиво вибрирует, совершенно сбивая настрой; Авантюрин с сожалением отстраняется, уловив на себе недовольный взгляд.

      — Сам предложил забыть обо всём на этот вечер.

      — Я просто отключу его, хорошо?

      Агнесса едва слышно вздыхает — мимолётное проявление недовольства. Авантюрин не может не рассмеяться с того, насколько она очаровательна в те редкие моменты, когда позволяет себе проявление искренних эмоций, тем более — из-за него.

      Блокировка снимается в одно лёгкое движение, давая понять, что их прервало напоминание, о котором Авантюрин совершенно забыл. Нахмурившись, он открывает детали.

[ты ведь помнишь, что всё это ложь?]

      — Всё хорошо, Ави? — аккуратно спрашивает Агнесса.

      Авантюрин медленно моргает, пытаясь избавиться от неприятного чувства, засвербевшего в груди.

      Захотелось вскрыть себе рёбра и вытащить оттуда ещё горячее, ещё бьющееся на горе сердце.

посмотри, посмотри внимательно, как сгущается тьма; посмотри, посмотри внимательно, с каким одержимым блеском горят глаза.

зачем продавать душу, являясь Дьяволом?

что ему смогут предложить в равноценном обмене?

      — Ави?

      — М? — очухивается Авантюрин, переводя взгляд на Агнессу. — А. Да, всё хорошо. Иди сюда.

      Экран телефона гаснет. Авантюрин откладывает его — дальше от себя, дальше, дальше, прочь. Агнесса чуть наклоняется над ним, и, обхватив лицо, целует его — сначала поверх собственных пальцев, оставляя горящий след своих губ на скулах, а после — на губах. Телефон с глухим стуком падает с дивана. Авантюрин тянется к Агнессе, ловит её за запястье, проходясь по ним мимолётными, шкодливыми поцелуями; от Агнессы пахнет карамелью и чем-то ещё, сладким-сладким.

      сладким.

      сладким.

      сладким.

      Как кленовый сироп. Тягучий, сладкий сироп, разливающийся по лёгким.

      Всё так, как и должно быть. Всё настолько правильно и хорошо, что лучше попросту не может быть.

что Дьяволу сможешь предложить ты?

      Не может быть лучше, не может и не будет. Вот только грудь всё равно сдавливает, вынуждая нехотя отстраниться и скосить взгляд в сторону. Сейчас он едва ли готов встретиться с Агнессой взглядом. Всё, на что его хватает, это нервный смешок — хочет, чтобы звучало самодовольно и уверенно, но знает, что со стороны кажется жалким. Особенно когда признаётся:

      — Я не уверен, что смогу. Довести дело до конца. Ну… ты знаешь.

      Возможно, он врёт им обоим, но себе — больше всего. Возможно, он может, но не хочет. Возможно, действительно не может, но хочет. Возможно, и не может, и не хочет.

      Мальчик, которого слишком часто трогали без разрешения, едва ли найдёт в себе силы на физическую близость. Даже если теперь — касается он; даже если теперь — всё это настолько взаимно и настолько желанно, что хочется свернуться в чужой груди, заменив сердце и все чувства.

      Агнесса вновь протягивает руку к его лицу, гладит по щеке, утешая одним прикосновением — слишком хорошо успела его выучить.

      — Мы можем просто поговорить.

      — Можем.

      Авантюрин мимолётно целует Агнессу в шею, проведя кончиком носа по плечам, но на деле — пряча лицо.

      — Или просто пообниматься.

      — А поцелуи входят в эту опцию?

      — Возможно, за отдельную плату.

      Авантюрин заливисто смеётся ей в кожу, оставляя очередной поцелуй; он искренне обожает, когда Агнесса шутит с таким серьёзным лицом, и с таким же целует его.

      — Ты не можешь просто подсмотреть исход?

      — Я не желаю загоняться тебя в рамки предсказаний, которые легко нарушить, — тихо произносит Агнесса, проводя ладонью вдоль выпирающих ключиц, вверх, вверх, — но я могу всё сделать сама. Только попроси. Только скажи мне, чего ты желаешь.

      Ладонь замирает на мгновение на шеи; чувствуется, как дёргается кадык, когда Авантюрин сглатывает. Агнесса плавно проводит до щеки, останавливаясь на острых скулах.

      — Так… чего ты хочешь?

      — Чтобы ты сказала без увиливаний, что тебя тревожит, — Авантюрин обхватывает её ладонь, прижимаясь к ней губами, — я могу сделать ставки на твои мысли, но предпочту услышать от тебя прямой ответ.

      Агнесса отводит стыдливый взгляд вместо него, чуть прикрывая глаза. Авантюрин терпеливо ждёт, пока она не обхватывает второй ладонью его щеку, оглаживая с лаской.

      — Я просто… — голос в миг стал неуверенным, когда она коснулась нижнего века левого глаза красным ногтём, заставив Авантюрина машинально вздрогнуть, — мне всё ещё жаль. Настолько, что кажется, словно твоя доброта ко мне — лишь моя собственная выдумка.

[ты ведь помнишь, что всё это ложь?]

та, кого ты принял за ласкового, ручного зверя, всегда была ядовитым пауком.

      Авантюрин сглатывает. Его мутит от предчувствия чего-то… чего-то. Память желает рассказать ему о чём-то, но зажёвывается, как старая киноплёнка, оставляя ему лишь шифр из обрывков фраз и смутных ощущения.

      Агнесса целует его. Целует, целует, целует, и всё становится таким незначительным, таким маловажным, как взрыв звезды на другом конце галактики; как смерть правителя королевства, о котором он никогда не слышал.

      Не важно, не важно. Авантюрин подхватывает Агнессу, меняясь с ней местами; она откидывается на диванные подушки, неаккуратно сваленные в кучу, и смотрит из-под ресниц, смотрит с усталой нежностью, смотрит вековым терпением и пониманием.

      Смотрит на н е г о.

      Авантюрин опускается, целует шею, грудь, рёбра. Вся Агнесса состоит из острых углов, из мнимой твёрдости и непреклонности, с какой раб упрямо смотрит на своего господина и даже не думает опустить взгляд, а ему всё равно чудится в ней нежность, мягкость.

      Агнесса как карамельная булка; мягкая и сладкая. Такая, какой она может быть только с ним — никто больше не заслужил, никто больше не был с ней, когда это требовалось больше всего.

      Легко касаться, а не принимать ласку. Легко, когда есть уверенность, что конкретно этот человек никогда, н и к о г д а не причинит ему вреда; не сумеет, не осмелится, не решится. Это ведь Агнесса, его Агнесса, что ради него на всё готова, хоть Бога убить.

[ты ведь помнишь, что всё это ложь?]

      Авантюрин целует её в шею над ключицей, совсем рядом с местом, где пахнет сладким парфюмом, который они выбирали не так давно вместе — ему нравится ходить с ней по магазинам, даже если в случае, когда она не может определиться — всегда — он теряется вместе с ней и просто скупает весь ассортимент.

      Это его язык любви. Это ведь можно называть любовью? Он купит ей всё, что она попросит и не попросит.

      Он может купить ей грёбаную звезду, если она захочет, и назвать её именем. Или сразу — созвездие. Целый астероидный пояс.

      А она ничего не просит, кроме него самого.

      Агнесса перебирает его всё ещё влажные волосы, играется с кончиками, нежно-нежно. Помнит, как так же делала сестра, и чувствует себя дома, если на мгновение забыть, что вся его родина ещё задолго до его рождения пропиталась кровью авгинов до самой сердцевины планеты.

      Разрежь пополам персик, и увидишь косточку; разрежь пополам Сигонию, и увидишь застывшую кровь авгинов.

      Оттяни тонкую полоску чёрного белья, и обнажишь нежную кожу.

      Авантюрин поддевает бретельку бюстгальтера, немного оттягивая, словно не решаясь на большее. Агнесса ведёт плечом, чуть спуская лямку, и Авантюрин заменяет пальцы ладонью; скользит от шеи к предплечьям.

      — Привстань.

      Агнесса приподнимается на локтях; Авантюрин заводит вторую руку ей за спину, расстёгивая застёжку и снимая бюстгальтер, обнажая мягкую, упругую грудь, а после — и чуть полные бёдра. Позволяет раздеть себя, взаимная обнаженность не смущает. Алые пряди скользят по бледной коже; Авантюрин аккуратно убирает волосы в сторону.

      Столетняя красота, неувядающая юность; Авантюрин мог бы сравнить Агнессу с хорошим вином, но то кажется ужасной пошлостью и вульгарностью. Как можно кого-то вроде неё вообще сравнивать с чем-то настолько приземлённым и обыденным?

[самообманщик]

      Авантюрин проводит языком по ложбинке, обхватывая одну, и та ложится в руку приятной тяжестью; ладонью он чувствует твёрдый сосок, а после обхватывает второй губами. Пытается уловить реакцию, пытается получить одобрение, вскидывая взгляд; нравится, не нравится? Грубее, резче, нежнее, ласковее? В жестах пытается прочитать ответ, пока сама Агнесса лишь отводит прикрытый в истоме взгляд, бездумно перебирая его волосы.

      Возможно, ей всё равно. Возможно, он просто безнадёжен. Откуда ему знать, как обращаться с кем-то вроде неё?

      И всё равно пытается, пытается. Проводит ладонью по разведённым бёдрам, собирая мурашки на кончиках пальцев, когда ведёт по внутренней стороне. Хорошо, хо-ро-шо.

      Так, как и должно быть.

      Сладко. Горячо. Хорошо.

      Авантюрин касается половых губ, чувствую жар и влагу. Взгляд Агнессы становится совершенно мутным, она откидывает голову, обнажая длинную шею, к которой он припадает губами, прикусывая, и одновременно с этим скользнул внутрь двумя пальцами. Горячая, податливая. С рваным вздохом прикрывающая глаза. Взгляд едва получается отвести, когда Агнесса перед ним такая красивая и человечная.

      Возможно, он немного сходит с ума.

      Хочется, чтобы всё было идеально. Правильно. Так, как надо, с лаской, по любви. Исключительно по любви.

      Это ведь не сложно?

      Влажные пальцы касаются клитора, чуть надавливают, чертят полукруг. Авантюрин видит, как Агнесса мелко вздрагивает, царапая его торс, по прежнему не глядя на него самого. Это не проблема.

      Низ живота тянет, жар перекидывается на всё тело. Авантюрин обхватывает ладонью член, на пробу проведя по всей длине, размазывая прозрачный предэякулят.

      Это легко, легко.

      Он входит в неё медленно, одним плавным движением. Наполненность, теснота; восхитительное чувство целостности, желанной, и долгожданной.

      Авантюрин прихватывает губами кожу, чувствую сладкий пот; становится липко и жарко, жарко и липко. Та, что когда-то казалась ему холодной, неживой, точно мрамор, оказывается живее и горячее кого бы то ни было.

      Он отводит бёдра, выскальзывая почти полностью, а после вновь одним слитным толчком заполняет. Медленно, неторопливо. Им спешить некуда и незачем. Вместо спешки — поцелуи; рваные и совершенно сбивчивые. Губы в губы; ладони на бёдрах до красных отметок пальцев, руки на плечах до краснеющих полос.

      Всё ведь правильно? Так, как должно быть?

      Авантюрин чувствует, как горит всё лицо, пот стекает по напряжённой спине. Ему одновременно и хорошо, и до тошноты мерзко.

      Неправильно. Не так должно быть, не так. Совсем не так.

      Он смотрит на Агнессу, чьё лицо тронуто румянцем.

      Разве она умеет — так? Как человек. Жить. Чувствовать. Любить.

      Эоны.

      Он смотрит на Агнессу, и видит на её лице слёзы. А она, от чего-то, тянет руки именно к нему.

      И слезы тоже его утирает, которые он никак не уймёт. И говорит, говорит что-то, что-то…

ЗАНАВЕС

«ОТЛИЧНО» за поведение.

«ОТВРАТИТЕЛЬНО» за ДРАМУ и КОМЕДИЮ.

ТОЛЬКО ПОСМОТРИТЕ НА ЭТИХ ДУРАКОВ.

ПЕРЕДЕЛАТЬ. ПЕРЕДЕЛАТЬ. ПЕРЕДЕЛАТЬ.

Я ПОКАЖУ КАК НАДО.

АКТ II ВЕСЁЛАЯ ИГРА

РЕЖИССЁР: АХАХАХАХАХАХАХАХАХА

В ГЛАВНЫХ РОЛЯХ: ДВА ПРИДУРКА

(эта игра в основном не безвредна! обязательно повторите дома и без присмотра!)

      в начале сотворил Бог СМЕХ и ГРЕХ

      вот револьверы. вот пули, заряженные в барабан. правила простые, как смех. пахнет порохом и карамелью. подпишите вот здесь, что вы отказываетесь от всяких претензий, грех на свою душу мы не возьмём. с вероятностью в тысячу тысяч кто-нибудь умрёт. исключительно по своей глупости, конечно же. револьвер, заряженный на восемь пуль, тут совершенно не причём.

      повысим ставки. на кону — жизнь, а награда — всё.

      да, это есть хорошо.

      и сказал Бог: да будет РАДОСТЬ, и стало РАДОСТНО

      хлоп-хлоп. на столе начинают плясать огоньки разноцветных, как мерцающая гирлянда, свечей. безрадостная напольная плитка наполняется радостью. обшарпанные стены обеденного зала красятся в яркие и радостные цвета. полуразрушенный потолок мерцает, как радостный диско-шар.

      авантюрин сидит за столом, перекинув одну руку через спинку стула. поза… как его там… уверенного человека. посмотрите на него только, пока сам он — смотрит на агнессу. она — напротив; спина сгорблена, лицо наполовину скрыто скрещенными в замок руками. в этой комнате все (кто — все?) смотрят на этого щенка, кроме неё.

      за окном разлита бездна. очень радостная, конечно же. можете сами убедиться — лизнёте бездну, и она лизнёт вас в ответ своим сахарно-карамельным языком. шершавым. она кусается, можете погладить.

      двери в столовую торжественно открываются. постукивая голыми пяточками, входит хорошая девочка. только посмотрите на эти совершенные кукольные ножки, как безупречно они сочетаются с её плюшевым телом хвостатой птички; вы уже восхищены? рано, рано, терпение.

      она ставит на стол две тарелки-баранчики. свет радостно переливается на металлических крышках. птичка снимает цилиндр с головы и низко кланяется своим потрясающим гостям, а потом — БАХ — взрывается на много-много цветных конфетти.

      а эти неблагодарные даже не посмотрели в её сторону. бедная птичка.

      хлоп-хлоп. крышки баранчиков исчезают с весёлым хлопком.

      на одной тарелке разноцветный — но в основном красный, конечно же, — револьвер. на втором — леденцы. вкусные, честное сло…

      — эй.

м-м-м?

      — что тебе известно про Очищение?

…

      агнесса прикрывает глаза. она и не ждала внятный ответ от кого-то, вроде него. в этот раз он не удивил её, внезапно умолкнув. голова гудит. откуда она сама узнала об этом? не важно. не важно. не важно.

      она нехотя раскрывает глаза и пересекается взглядом с авантюрином.

      авантюрин глаз не отводит от неё, кажется, даже не моргая. пространство искажено в причудливой, безумной логике. возможно, у агнессы есть не менее причудливый, безумный план. возможно, у неё нет никакого плана. неизвестно, какой вариант пугает больше.

      агнесса тянется к леденцам. тарелка усыпала красными фантиками, словно это — гарнир к изящному, дорогому блюду. в руках агнессы шуршит прозрачный фантик, в который завёрнуты леденцы. стоит их развернуть, и пальцы мажутся в прозрачной, вязкой субстанции.

      леденцы в виде глаз.

      агнесса прижимает большой палец к указательному и среднему; разъединяет — между ними тянется мутная, блестящая от влаги паутинка.

      леденцы в виде глаз.

      авгинов. глаз авгинов, что выглядят как сердцевина расколотого драгоценного глаза. стеклянные, потухшие, всё ещё чуть светятся в темноте.

      авантюрин машинально касается левого глаза.

      о, он понемногу сходит с ума. незабываемый вкус безумия.

      авантюрин хватается за револьвер. тяжёлый, холодный. он уже держал оружие в руках до этого. естественно держал, ха-ха. и правила этой игры, конечно же знает. играл уже. и каждый раз выигрывал, иначе здесь не был бы.

      агнесса бросает на него безразличный взгляд, прежде чем положить на язык ле-де-нец. авантюрин не вслушивается, лишь смотрит, как едва заметно двинулись челюсти, когда она сомкнула коралловые губы. авантюрин прокручивает барабан револьвера.

      алый язык проходится по губам, размазывая кровь. агнесса упирается локтями в стол, положив голову на ладони, скрещенные в замок.

      — стреляй, авгин.

      в кого стрелять? он может выстрелить в себя, но не в неё. в кого угодно, но не в неё.

      агнесса медленно наклоняет голову. не мигает. неспешно поднимается из-за стола, ножки стула со скрежетом проезжаются по плитке. агнесса обходит стол, лёгким касанием гася свечи. раз-два.

      — выстрели в меня, авгин.

      три-четыре. шипящий фитиль меж подушечек пальцев. пять-шесть. цокот каблуков на плитках звучит всё ближе. семь-восемь-девять.

      последняя алая свеча остаётся нетронутой. любимый цвет Радости.

      а какой любимый цвет у эманаторов Радости?

      какой — у агнца, заснувшего в оливковых ветвях?

к р а с н ы й

всегда. всегда. всегда.

ты тоже его полюбишь.

      агнесса протягивает к нему руку. пальцы проходятся под левым веком. алые ногти чуть оттягивают кожу, обнажая влажный, блестящий глаз. к-р-а-с-и-в-ы-й.

      — что ты готов отдать ради выигрыша?

      алый омут глаз мешается с медной грязью. ясная безразличность смешивается с радостным безумием. возможно, это лишь игра света от пугливой свечи. или его надломленного разума. или она попросту маленький, хороший эманатор своего весёлого Эона.

      возможно, ему действительно понравится радость.

      — всё, кроме тебя.

      — лжец.

      ноготь с силой давит на веко. боли не чувствуется. рука стискивает револьвер.

      — стреляй, авгин. в меня.

нетнетнетнет

не в тебя. не в тебя. только не в тебя.

есть более подходящие для этого люди.

      агнесса склоняется над ним. перед глазами — алый каскад её волос. коралловые губы.

что ты хотела мне сказать?

      невысказанная истина остаётся на кончике языка.

      она широко лижет от века до века, причмокивая. ресницы слипаются от слюны и слёз, мокрый след тянется от глазного яблока до кончика языка. собственные руки с силой цепляются за чужие плечи. и давят, давят, давят, совсем как агнесса давит на оболочку глаза.

      щекотно. щекотно. щекотно.

      ты же хотел этого, да? вот что для тебя правильно, да, да?

ты сам думал об этом бесчисленное количество раз, глядя в зеркало, да, да, да?

ты же ненавидишь себя, кусок падали. о чём ты там вообще мечтал, а?

кого пытался обмануть?

      — стреляй, авгин.

[с чего всё началось? о чём тебя просили?]

      единственная его гордость — глаза.

г л а з?

      из пустой глазницы хлещет кленовый сироп. он давится приторной сладостью, пытается зажимать ладонью рану, но только пачкается, пачкается, утопает в необъяснимой эйфории, чувствуя, как лицо болит от оскала.

      он смотрит (одним глазом, а второй где?) на своё глазное яблоко (а, вот он!) в руках агнессы.

      коралловые губы обхватывают его, как кровавый нимб. он наяву чувствует, как язык почти-ласково касается радужки, словно хочет вылизать весь пигмент из него, напитаться им, отравиться поганой сигониской кровью.

      в этот раз тянет, смакует. наслаждается.

      с пошлым хлюпом она проглатывает глаз. в этот раз он прислушивается.

ИГРАЙ ДО ПЕРВОГО ПРОИГРЫША

ВСЁ ИЛИ НИЧЕГО

вам ведь уже знакомы эти фразы, дамы и господа? вам ведь уже известен исход, дамы и господа? с самого, самого начала.

о, как же радостна Радость.

о, как же упоительно-сладко чужое отчаяние.

его ход его ход его ход его ход он должен выстрелить просто выстрелить он не видит левым глазом его нет аха аха аха крови нет боли нет ничего нет нет нет нет аха аха аха АХАХА

      револьвер тяжёлый. согревает руку.

      агнесса проводит языком вдоль фаланги указательного пальца, останавливаясь на каждой выпирающей косточке на тощих пальцах со старанием заботливой мамы-кошки, что вылизывает своих маленьких, глупых котят.

      — стреляй.

      зубы давят на костяшки, зубы давят на фаланги, зубы давят на его глазное яблоко

      — стреляй в меня.

      он чувствует себя грязно.

      — там все восемь патронов.

      на какой день Бог создал ВЕСЕЛЬЕ?

      — закончи это.

      его рука не дрожит. он уже убивал людей,

      убивал убивал убивал убивал убивал

      убивал убивал убивал убивал

      убивал убивал убивал

      убивал убивал

      у б и в а л

      пальцы смыкаются на горле Агнессы. бледном, тонком, при желании он может свернуть ей шею — даже он. она не сопротивляется, позволяет повалить себя на стол. её бедра разведены, он коленями упирается в край. волосы кровавыми реками разлиты по столу, тревожа свечу. скоро это может быть настоящая кровь.

      или ягодный сироп.

      — стреляй, авгин.

стреляй стреляй стреляй СТРЕЛЯЙ

      — заткнись.

      он давит дулом револьвера ей в челюсть. он может сломать ей все зубы, пересчитать дулом, превратить их в кровавое месиво. может залезть длинными пальцами ей в глотку.

      он царапает ей ребра, залезая под кожу. он царапает ей середину груди, самую сердцевину, словно хочет добраться до её сердца.

СМОТРИ НА МЕНЯ

покажи мне человечность. покажи мне жизнь. покажи мне кровь. покажи мне свои внутренности. покажи мне святость.

[покажи мне любовь]

      — заткнись, — повторяет, повторяет, повторяет, тычется слепым котёнком ей в шею, продолжая сдавливать её, словно пытаясь найти отголосок своего фальшивого счастья, — заткнись.

      выпрямляется резко. смех щекочет нёбо, раздирает горло и эхом отскакивает от стен.

      он смеётся, смеётся, смеётся, с м е ё т с я во весь хриплый голос.

      и направляет револьвер под нижнюю челюсть.

      — думаешь, я уступлю тебе смерть? никому и никогда.

наконец-то ты сказал правду

      и стреляет. пуля вылетает из дула с хлопком фейерверка. замызганная, грязная стена — их ночное небо; остатки смазливого личика — красочный взрыв. с огоньком.

      Агнесса слизывает попавшую на лицо сахарную кровь.

      Хороший Бог — спящий Бог.

      Но порой хорошего Бога необходимо разбудить.

      Лишь полностью погрязнув в хаосе и Радости, можно увидеть красоту Очищения.

Дремлющий исполин на западе раскрывает глаза.