Дагмар любил растягивать удовольствие. Все дни, прошедшие после той ночи, когда он увез юношу из замка, и после того, как лорду Морета надоело таскать его по раутам, это держало Энвера на некотором расстоянии от Язета. К тому же, раньше его никогда не влекло к мальчикам, и он так ни разу и не опробовал подобного рода удовольствий, как многие другие. Он предвкушал момент и ждал, когда его бледное солнце полностью окажется в его власти. Уже само понимание того, что этот молодой аристократ принадлежит ему единолично, приводило его почти в экстаз. 

Язет в основном отмалчивался и старательно избегал случайных прикосновений. Он получил в свое распоряжение небольшую комнату рядом с комнатой Дагмара, и даже личную ванную, которая на его счастье запиралась, а так же приходящего обычно пару раз в неделю донора — зажатую, пугливую и крайне скупую на эмоции девушку. Пока его неплохое положение, по сравнению с тем, чего он ожидал, омрачалось только одним фактом — юноша понимал, что вечно дожидаться его благосклонности Дагмар не будет. Однажды он придет и потребует то, что ему принадлежит, тем более что он и не скрывал своего откровенного желания — куда бы Язет ни шел, он везде чувствовал на себе голодный раздевающий взгляд мужчины. 

Энвер же ограничивался тем, что, едва вернувшись в поместье, звал пленника, распускал волосы, которые Язет предпочитал собирать в короткий колючий хвост, зарывался в них лицом, и напряжение, державшее его всю ночь, отпускало — вот он здесь, реальный, не сон, принадлежащий ему. И в руках — медь его волос, о которой он столько мечтал, которая снилась ему несколько лет; она была короче, чем он помнил, но она по-прежнему пахла дождем, и этого было более чем достаточно. Дагмар не мог расстаться с юношей ни на секунду. Он оставлял его рядом с собой в кабинете, если вдруг случалось заниматься бумажной работой для лорда, он позволял ему выбирать книги из библиотеки, чтобы скоротать предрассветные часы, но читать разрешал только в пределах его видимости, он прощал ему вечно отведенный взгляд. Он ощущал трепет, прикасаясь к нему, и этот трепет не оставлял его даже когда Язет отшатывался от него. Несмотря на свой страх, мальчик оставался трогательно юным и невероятно красивым.

Всепоглощающая страсть с каждым днем становилась все больше. Отправляясь в замок, чтобы исполнить свои обязанности перед лордом, Дагмар с трудом заставлял себя расстаться с Язетом, он каждую секунду думал о том, как в конце ночи вернется домой, с трудом переносил такие периоды, когда его присутствие в замке исчислялось не ночами, а сутками. Все чаще и чаще Дагмар представлял себе первое прикосновение к этому божественному телу. Каким оно будет? Или какими будут на вкус его губы? Они тоже будут отдавать запахом дождя и свежестью первых холодных капель?

Однажды он вернулся домой раньше обычного. Больше не мог ждать. Тихо приземлил свой катер на крышу, крадучись спустился вниз. Никто не встречал его в большом холодном холле — никто не слышал его шагов. 

Он избавился от осточертевшей формы и, наскоро искупавшись и одевшись в домашнее, вошел в библиотеку. Конечно же, Язет был здесь. Резкий поворот головы говорил о том, что тот его не слышал. Светло-карие — карамельные — глаза, тревожно распахнулись, книга упала с колен, когда Дагмар, не давая ему опомниться, обхватил рукой его плечи. Запрокинутая голова упиралась затылком в его согнутый локоть, губы приоткрылись, чтобы исторгнуть или крик, или слова, или просто удивленный вздох, но Дагмар воспользовался этим — в следующее мгновение его поначалу нежный поцелуй стал глубоким и требовательным. Язык жалил, и зубы сильно прикусывали чувствительную плоть рта. Руки юноши упирались в его плечи, пытаясь заставить его оторваться от губ, которые были похожи на источник воды в жаркой пустыне. Дагмар пил с них его дыхание и не мог остановиться до тех пор, пока у него не закружилась голова. Он отпустил Язета, но так и не оторвал взгляда от карамельных глаз. 

Сколько в них было всего того, что он никогда не удостаивался чести увидеть во взгляде аристократа — тщательно контролируемом и часто просто спрятанным за маской — и шок от неожиданности, и даже ужас, в который его ввергла чудовищная страсть Дагмара Энвера, и конечно же, неизменное отвращение. Но теперь отнюдь не высокомерное. Высокомерие отодвинул страх. Язет медленно поднял руку и машинально вытер губы тыльной стороной ладони, не отрывая взгляда от Дагмара. И в это мгновение Дагмар понял, что он никогда не получит того, чего теперь желал больше всего остального: Язет, с его медно-красной гривой, со всей его красотой и происхождением, всегда будет презирать Дагмара, может быть, бояться, но никогда ничего больше. В силу того, что юноша — отпрыск старого аристократического рода, чистокровный найдазе, которому подчиняется магия на крови, а Дагмар — всего лишь вояка на службе лорда, пусть и достигший высот, которых мало кто достигает, но все-таки никто, Дитя Истинных, второсортный выскочка, волей случая получивший над ним власть. Энвер, так страстно мечтавший заполучить недостижимое, прекрасное и неприкосновенное тело, теперь понял, что только тела будет совсем недостаточно. Ведь весь Язет — это то, что в его глазах, в его все еще величественных движениях и остром чувстве собственного достоинства. 

Энвер хотел бы, чтобы этот карамельный взгляд был устремлен на него, а не в сторону или в пол, он хотел, чтобы влажные губы приоткрывались не от удивления, а в ожидании поцелуя, а руки прикасались к нему не только тогда, когда нужно было его оттолкнуть. Из самых темных закоулков его души поднималась клокочущая злоба, которая срочно требовала выхода. Дагмар вскинул руку, и от его удара голова юноши резко дернулась. На бледной щеке четко отпечаталась алым пятном чужая ладонь. 

А потом была лихорадочная остервенелая борьба, в которой Язет оказался достойным противником. Но он все равно был слабее, не столь закаленный бесконечными тренировками, как Дагмар, не такой широкоплечий и тяжелый. И чувство беспомощности пришло к нему в полную силу, когда Энвер, связав его своим собственным кушаком, потащил в спальню. Юноша мечтал о благословенном забвении, чтобы просто отключиться и не помнить ни своего поражения, ни того, что должно было последовать за ним, но он не был болезненной барышней, чтобы падать без чувств тогда, когда ему этого хотелось. Все, что было, когда за ними закрылась дверь, он помнил слишком отчетливо, чтобы когда-нибудь потом забыть. Вечно выжженная на доске памяти яркая картинка, как напоминание о том, кем он был и кем он должен был стать.

У Энвера ушло всего несколько секунд на то, чтобы привязать его к кровати и избавить от лишней одежды. То, что он не мог снять, он просто рвал. И взгляд, обращенный на юношу, пылал безумной страстью, одержимостью и яростью. Эту одержимость Язет заметил еще тогда, когда тот его целовал. И от того, насколько она была сильной, ему становилось нехорошо. Это была страшная страсть, разрушающая своего носителя и все, что вокруг. 

Ослепленный открывшейся ему красотой белокожей наготы, Энвер на мгновение замер. Спрятавшись в нише за занавесями на том памятном балу, когда он впервые увидел солнечного бога Орсис, он, не отрывая глаз, наблюдал, как нежный тонкий шелк в открывавшихся разрезах хорта обрисовывал складками натянутой ткани то бедро, то изящное колено. Тогда он и подумать не мог, что однажды Язет будет лежать перед ним вот таким, ослепительно желанным и обнаженным, ожидая того мига, когда Дагмар возьмет его. Язет не хотел этого, он так вырывался, но мужчина понимал, как понимал и юноша, что они оба по-своему ждут этого первого мига. Дагмар с нетерпением, Язет — с ужасом. 

Дагмар, отойдя от постели, избавился от одежды. Нельзя было не признать, что тренированное сильное тело было красивым. Лицо, которое само по себе было приятным, но не выдающимся, привлекательным делало выражение непреклонной целеустремленности. Женщинам, которых Дагмар знал, всегда нравился этот огонь, пылающий в его глазах, который они ошибочно принимали за страсть. У Дагмара были не очень длинные темные волосы, которые он собирал, согласно своему положению, в узел на затылке, закалывая его метательными иглами. Теперь, стоя совершенно обнаженным перед связанным Язетом, он медленно вынимал их по одной и бросал на пол, не отрывая взгляда от лица юноши. 

Язет тяжело и хрипло дышал, щека все еще горела алым, темно-медные нити волос растрепались, как огонь окружая его голову на белой подушке; мышцы рук, вытянутых над головой, напрягались, четко обозначаясь под прозрачной перламутровой кожей, пока он бессознательно пытался освободиться; плоский живот судорожно подобрался, а согнутые ноги Язет поджал под себя, словно готовясь применить на противнике всю их силу.

Сверкающие глаза сверлили его настороженным взглядом. Дагмару показалось, что в комнате раздался знакомый ему вездесущий шепот с многократным эхо:

— Не смей… 

Энвер много раз слышал этот голос, контролирующий магию, но он лишь подстегнул его злость. Страх, который он видел в глазах Язета, пьянил его. Слабость жертвы взывала к древним инстинктам охотника, и он собирался рвать, уничтожать и терзать эту красоту, которая упорно отказывалась принимать его, принадлежать ему. Он хотел стереть это отвращение, заменить его другими чувствами… Например, болью… Той единственной болью, которая сможет утолить его всепоглощающий голод. 

Когда Дагмар, ловко оседлав его ноги, оставил на мягком беззащитном животе влажный след от губ, а жар его рта опалил мягкую расслабленную плоть, Язет взвыл. Вой отчаянья, поднявшийся из его горла, так напоминал животный, что Энвер вздрогнул, дыхание перехватило, и ему захотелось снова услышать его, но Язет замолчал. 

Дагмара охватило все то же безумие, что и раньше. Чем сильнее он хотел это извивающееся под ним тело, тем отчаяннее и жаднее играл с ним, наслаждаясь и удовлетворяя свой голод. Его бешеную страсть питала ярость. И просто утвердить свою власть над строптивцем ему уже было недостаточно. Ему хотелось ломать. Пальцы впивались в бледную кожу, оставляя темные отметины и россыпь синяков. Поцелуи больше напоминали укусы. Отчаянное молчаливое сопротивление только увеличивало удовольствие Энвера от происходящего. Это была прелюдия-казнь, страсть-убийство. Дагмар не пытался вызвать ответного желания, сейчас его занимало только его собственное удовольствие. И боль, причиняемая Язету, радовала его, наглядно свидетельствуя о том, что он по-настоящему ему принадлежал. Невозможный… Неприкосновенный… И только его!

Сопротивление прекратилось только тогда, когда Дагмар, наконец, наигравшись, овладел Язетом. Он не готовил его, он врывался внутрь его тела сильными толчками без перерывов, глубоко безразличный к тому, что причиняет ему боль, да и себе тоже, разрывая напряженное тело. С каждым новым движением он оказывался все глубже, и, едва он остановился, полностью оказавшись внутри, почувствовал, как оборвались марионеточные нити, и кукла безвольно раскинулась на постели, пытаясь успокоить нервное прерывистое дыхание.

Первое напряжение мышц от невыносимо острой боли прошло, и, ощущая яростное жжение между ягодиц, Язет запрокинул голову на свои же связанные руки, позволяя своему тюремщику творить все, что угодно. Почти все его силы ушли сначала на борьбу, а потом на то, чтобы не кричать и не стонать, хотя ему очень хотелось. Но это бы только усилило наслаждение Энвера. Сражение было проиграно. 

Дагмар замер, тяжело дыша, он обводил взглядом изгиб шеи и гладкого подбородка. А через секунду сладостный ритм — все ускоряющийся блаженный ритм — унес его сознание, оставляя только пустую оболочку и комок обостренных нервов и кожи, которой он болезненно ощущал близость своей божественной жертвы, воплощенного идеального сна. Теснота, нежность и жар его тела внутри сделали миг высшего экстаза ярким как никогда. Таким ярким, наверное, не был даже первый оргазм в его жизни. Он взорвался между бедер и растекся по всему телу, выпивая все его силы, смывая, наконец, неконтролируемую ярость и желание разрушать, и заставляя медленно опуститься всем весом на вздрагивающее от боли тело под ним. Звук двойного тяжелого дыхания. За все время Дагмар так и не услышал от Язета ничего, кроме того отчаянного воя. Он поднял взгляд, и сразу увидел полураскрытые губы, чью сладкую свежесть он уже распробовал сегодня, захватив мальчишку врасплох. После этого он не целовал его, понимал, что тот может его укусить, но теперь не мог сопротивляться желанию снова ощутить их мягкость. Юноша резко отвернулся, но когда Дагмар зажал его подбородок в тиски своих пальцев, не шелохнулся. Он так и оставался неподвижной сломанной куклой, чьи губы были обманчиво-мягкими, но на самом деле мертвыми, как у любой другой куклы, и такими же неподвижными и плотно сжатыми.

Поняв, что никакого ответа больше не получит, Дагмар оставил его в покое и поднялся с постели. Все тело еще блаженно вибрировало и дрожало, колени были мягкими, как желе. 

Занавеси на окне так никто и не задернул, и Энвер только сейчас обратил внимание, что оконное стекло омывает мелкий, похожий на осенний, холодный августовский дождь. 

Мужчина обернулся. Безвольное связанное тело. Закрытые глаза. На белеющей простыне он заметил темные пятна — кровь. Злость ушла, и ему внезапно стало жаль юношу. Наверное, он был слишком суров… Дагмар на миг заколебался, но все-таки подошел и осторожно развязал его руки, вглядываясь в бледное неподвижное лицо. Никакой реакции. Он вздохнул, тронул его за подбородок и скрылся в ванной. 

Вернувшись, он обнаружил, что Язет укрылся одеялом и отодвинулся на край постели. Его широко распахнутые в дождливую ночь глаза медленно закрылись, и Дагмар так и не успел рассмотреть, что за выражение было в глубине этих глаз. Дагмар тоже лег и уставился на разводы прозрачных, как одеяния наложницы, покрывал балдахина. Скоро комнату зальет такой же прозрачный серый свет. Таким же светом был для него тот, кто тихо лежал рядом. 

Через несколько минут Язет встал. Завернувшись в одеяло, он медленными неуверенными шагами, заметно преодолевая боль и слабость, подошел к окну, затянутому мутной пеленой дождя, и приложил к нему ладонь. Она четко выделалась на светлеющем во тьме спальни прямоугольнике. Дагмар тоже встал, подошел к нему и нерешительно протянул руку. Он так властно прикасался к своему медноволосому божеству только что, а теперь боялся тронуть его. Им владело сожаление о произошедшем и желание показать, что может быть и совсем иначе… Что он на самом деле не жесток, что он в благодарность за один единственный взгляд может быть нежным и терпеливым и может подарить удовольствие вместо боли… 

Энвер боялся, что сейчас юноша снова оттолкнет его, как отталкивал всегда. И это, наверное, разобьет ему сердце. Он шагнул ближе и обеими руками обнял его, прижимая к себе. Зарылся лицом в его волосы, и они как всегда пахли дождем… Возможно, он смоет и память об этой неправильной ночи? Хотя разве можно смыть дождем свершившееся? Дагмар наклонился и, закрыв глаза, трепетно и нежно запечатлел поцелуй на полуобнаженном плече с маленькой татуировкой. Он никогда ни у кого не просил прощения, и это было лучшей заменой, которую он смог придумать, надеясь, что юноша поймет этот жест. 

Рука Дагмара накрыла ладонь на стекле, пальцы переплелись, и он осторожно развернул юношу к себе. Подхватив его на руки, он отнес его в постель и уснул, прижимая к себе свое бледное солнце под стаккато августовского дождя по подоконнику.