С течением времени чувство вины Дагмара, когда он видел бледное тонкокостное лицо, окруженное медным ореолом, прошло, не оставив и следа. Жажда, так кратко удовлетворенная им в ту ночь, снова наполняла все его тело нетерпеливым ожиданием. Но распробованный плод не было никакого резона ждать так долго, как в первый раз. В один из долгих и дождливых дней он снова пришел к дверям комнаты Язета. Не стучась, вошел, встретив с порога открытые карамельные глаза, смотрящие на него. Юноша снова медленно закрыл их и так и остался неподвижен, укутанный простынями и покрывалами. 

Дагмар дернул из-под одеял белую руку и заставил встать, потащив к себе. Одеяла слетали с него с тихим шелестом, рассыпаясь по дороге и четко указывая путь, словно следы преступления. 

В душной спальне, отрезанной от мира проливным дождем, на измятых влажных простынях Энвер наслаждался добычей по праву сильного. Он ожидал сопротивления, как в первый раз, но встретил безвольную изломанную апатию. Тело под ним вздрагивало от боли и пыталось извернуться, но только на уровне рефлексов. Он связал его руки, завернутые за спину, и плавно, самозабвенно двигался, жадно пробегая свободной рукой по распростертой перед ним бархатной изогнутой спине и приподнятым подушкой бедрам. 

Когда все закончилось, Язет сполз с постели на пол и замер. Дагмар откинулся на спину, переводя дыхание. И внезапно почувствовал, что его тело, еще оглушенное волной оргазма, устало гудит и не желает шевелиться, а вот разум мечется где-то внутри черепа, обнажая безысходное жестокое разочарование. Он не получил того, чего хотел, и голод его был силен. С трудом удержав нахлынувшее раздражение, мужчина прикрыл глаза и сцепил зубы. Медные волосы касались тыльной стороны его ладони, и он резко сбросил их. Коротко дернул головой в сторону двери и процедил:

— Убирайся. 

Язет встал, пошатнувшись, натянул на плечи одеяло и вышел, закрыв за собой дверь. 

Так происходило неоднократно. Дагмар с каждым разом все хуже и хуже справлялся со своей яростью. Удовлетворенное тело терзало неудовлетворенное сознание. Неудовлетворенные глаза продолжали шарить по белой наготе раба. Энвер пил и пил воду, как умирающий от зноя в пустыне, но, грозя разорвать его внутренности, она не утоляла его жажды. 

Вскоре он, мучимый желанием еще больше, чем прежде, совсем перестал прикасаться к нему и приводить его к себе. Марионетка с оборванными нитями манила его своей недоступной, неприкосновенной, божественной красотой, но едва только он прикасался к ней, теряла всю свою жизнь и привлекательность, принося только злость. 

Дагмар стал крайне раздражителен и его собственный отряд службы безопасности лорда тихо проклинал своего начальника, постоянно срывающего на них досаду. Энвер все чаще и чаще оставался в замке, стараясь как можно реже показываться дома, чтобы не видеть пустого равнодушного взгляда, так напоминавшего ему сумасшедшего. Желание Дагмара обернулось против него. 

* * *

Сегодня Дагмар не увидел бледнеющего овала лица в сумраке, царившем на нижней площадке лестницы в холле. Это отдалось одновременно тревожной болью в груди и опять злостью, ставшей его постоянной спутницей. Он сунул кому-то свой тяжелый влажный плащ — на улице опять зарядил дождь — и взлетел по лестнице.

Мужчине нравилось, когда юноша выходил встречать его по возвращении домой. Дагмар прощал ему то, что тот бросал на него короткий взгляд с лестницы и исчезал, едва встретившись с ним глазами. Он прощал ему пустоту в глазах и каменное молчание. Энвер пытался разговорить пленника, но вскоре сдавался и отступал, как всегда оставив легкий поцелуй то на его щеке, то на шее… Это стало у него своеобразной традицией. В конце концов, Дагмара это порядком достало. Он попытался использовать Язета как мальчика для постели, но эта попытка тоже ни к чему не привела, и теперь Дагмар развлекался тем, что наказывал юношу за очередное придуманное неповиновение. Это радовало его больше чем секс, не удовлетворявший его потребности в Язете. 

Кроме того, настроение Дагмара, и без того мрачное, усугублялось еще одним фактом. Через неделю после той памятной первой ночи на полу спальни Язета появилась многогранная сложная фигура, испещренная внутри и снаружи надписями на старом языке. Сам Дагмар часто сталкивался с магией в исполнении лорда Морета и знал, что порой она принимала весьма устрашающие обличия. Поэтому, впервые увидев на полу рисунки, он испугался и не сразу разобрался, что пиктограммы по сути своей безвредны. Язет прокусил собственную ладонь и исчертил кровавыми разводами весь пол, в самом буквальном смысле вызывая циклон на их головы, — погода в конце лета разладилась, и тепла не предвиделось. 

С тех пор, как маленький обслуживающий дом штат ни оттирал полы, рисунки появлялись снова и снова. И каждый раз начинался мелкий моросящий дождь и мог лить долгими серыми днями, не прекращаясь ни на секунду, разлетаясь брызгами из мутных луж и выбивая неровный, усыпляющий ритм на подоконнике. Иногда казалось, что эти потоки воды смоют и дом, и деревья, и все остальное, что было вокруг, земля раскисла, напоминая болото, и местами на дорогах образовались озера, которые сложно было объехать верхом. 

Ворвавшись в комнату, испытав захлестнувшее его облегчение и сразу за этим — сильную досаду, Дагмар обнаружил, что с прошлого дня ничего не изменилось. Язет — у окна, пиктограммы — на полу, и холодная сырость — в комнате. И эти абсолютные безразличие и омертвелость возмутили Энвера даже больше, чем презрительное высокомерное отвращение юноши в первые дни их знакомства. 

— Я приказывал тебе быть в холле, когда я возвращаюсь домой. Я молчал, когда ты изволил показываться только на лестнице, но теперь ты вообще игнорируешь меня! Позволь тебе напомнить, что никто твоего статуса здесь не отменял, — рявкнул Дагмар. 

Ответа, конечно, не было. Ни единого жеста, свидетельствующего о том, что Язет его слышал. Юноша погрузился в какой-то странный мир, видимый только ему одному. Энвер, не в силах больше выносить эту кукольную неподвижность, схватил его за плечо и развернул на месте. И сразу же столкнулся с его взглядом. Юноша смотрел прямо в его лицо, немного снизу, но как будто сквозь. Он его даже не видел. Дагмар испытал короткий миг ужаса, увидев эти пустые глаза, а затем, словно наказывая за испытанный им страх, он дернул юношу к себе и попытался поцеловать, хотя давно уже этого не делал. Губы под его напором, в конце концов, приоткрылись, но даже не дрогнули — ответа, как обычно, не было. Язет просто закрыл глаза и замер, даже дыхания не было слышно. Эти попытки добиться от мальчика-аристократа хоть какого-то отклика напоминали Дагмару попытки самоудовлетворения. Получая в ответ эту безвольную искусственную расслабленность, мужчина чувствовал себя униженным. Энвер взбесился и отшвырнул юношу от себя. Новый вид сопротивления по-язетовски был гораздо эффективнее физической борьбы, которая Дагмара заводила. 

Неприступный, высокомерный мальчик-аристократ не желал признавать доводов рассудка. Его больше занимала бесполезная родовая гордость, которую впору было называть гордыней. Он не мог признать, что мог быть зависимым, мог поддаваться слабостям, как и все, не мог признать никого ниже себя достойным внимания, не мог подчиниться неизбежному. Дагмар ненавидел его за это. Ненавидел за то равнодушие, что юноша проявлял к нему. Сейчас Энвер понимал, что даже высокомерное презрение, за которое он пытался наказать мальчишку в самом начале, было лучше, чем то, что он видел сейчас. Апатия. Абсолютная слепота и глухота. Как будто не-жизнь. Дагмар получил призрак своих желаний. Его поманили миражом в пустыне, но в реальности он остался с бесплодным песком в руках. 

Его охватила безумная и неудержимая ярость, когда он осознал это. Невозможность ничего изменить. Он хотел уничтожить то, что не мог иметь. Он понимал, что это глупо, что он будет жалеть, но не мог остановиться. 

Дагмара немного отрезвили несколько ударов и кровь на нежных губах, которые он только что исступленно целовал, и шепот — едва слышный — обращенный к нему.

— Да… Убей меня… Это будет блаженством. Я — ничтожество. Сделай то, чего я сам не могу, и ты воистину заставишь меня полюбить тебя. За это я буду обожать тебя всем своим подыхающим существом, обещаю…

Дагмар остановился. Затем попятился, еще не доверяя себе, и выскочил вон. С крыши резко прозвучал хлопок парусов его маленького катера и тихий свист рассекаемого воздуха. 

Он не показывался домой неделю. 

Боялся, что как только увидит его — своего медно-золотого идола — на самом деле его убьет от бессилия получить желаемое. И в то же время, он страстно тосковал по нему. По ощущению шелка волос под пальцами, по мягкости и опьяняющему жару губ, по черноте ресниц, резко выделяющихся на белизне кожи, по его склоненному над книгой лицу, которого он не видел так давно, и даже по тому, как изящные пальцы бережно переворачивают страницу. 

Как все это безумно злило его!

Лорд Дьюла очень кстати дал ему задание, требующее довольно длительной отлучки. Дагмар лишь ненадолго вернулся домой, чтобы взять необходимые в дороге вещи и оставить распоряжения, касающиеся его отсутствия. Он улетал с радостью и нетерпением, ему нужна была смена обстановки и время, чтобы утихомирить свою злость и найти ей другой выход. 

На мгновение перед ним промелькнул образ Язета, стоящего у окна в своей комнате, всего в нескольких десятках метров от него, но Дагмар не хотел его видеть. Он предпочел образ их первой ночи в своем воображении реальному виду равнодушной куклы.

Дробный топот по лестнице, хлопнувшая дверь и тишина — Дагмар улетел. Он лишь на миг оглянулся, стоя на палубе воздушного катера, на окна второго этажа, но никого не увидел во тьме. Ни единого медного отблеска.