— Мадам Жири? И?.. — мужчина в таком же причудливом, как у Перса, одеянии застыл на пороге.

— И мадемуазель Даэ. Верно, месье, — спокойно продолжила за него мадам Жири. — Мы можем войти?

Молодой человек потаращился на них ещё пару мгновений, потом проворно отбежал и распахнул дверь пошире.

В небольшом просторном холле стоял тяжёлый запах пряностей и масел, а обычную обстановку дополняли чудны́е вещицы в восточном стиле. Кристина изо всех сил старалась не глазеть, но всё здесь выглядело слишком необычно. Она медленно снимала перчатки, развязывала тесёмки плаща и ленты на шляпке. И всё же было в этом убранстве что-то знакомое… Осознание ударило, точно молния, — музыкальная шкатулка с обезьянкой, которую подарил ей Эрик!

Кристина обернулась и едва не вскрикнула: прямо перед ней стоял Перс.

— Мадемуазель Кристина? Здравствуйте, не ожидал вас увидеть. — Он повернулся к мадам Жири, поднёс её руку к губам и сказал: — Добрый день, мадам. Очень рад.

— Взаимно, месье. Увы, повод не слишком радостный. — Видно, она заметила настороженные взгляды Перса, которые он бросал на Кристину, и спокойно произнесла: — Не волнуйтесь, месье, она читала письмо. Возможно, вы сочтёте, что я зря это сделала. Однако вам не хуже меня известно, какие отношения существуют между ними.

— Полагаю, вы знаете, что делаете, — после недолгого молчания протянул Перс. — Что ж, следуйте за мной.

В этот миг Кристина почувствовала, как вспотели ладони, и поспешно вытерла их о юбку.

— Ничего не бойся, мы рядом, — твёрдо произнесла мадам Жири, сжав её руку. — Идём.

Вопреки ожиданиям, они оказались в гостиной.

— Мадемуазель Кристина, могу я задать вам один вопрос?

— Конечно.

Перс отвёл её в сторону и, серьёзно глядя ей в глаза, спросил:

— Вы действительно приходили в Подземелье после того некролога? Простите мне эту дерзость, но он утверждает, что это так. Что вы были там.

— Да, это правда. Я даже спела ему. Но я… я не понимаю, как это возможно, что он…

— Полагаю, мадемуазель, это загадка, которую не разгадать. Благодарю за ответ и не смею больше вас задерживать.

Перс коротко поклонился, потом забрался на лесенку, посмотрел в слуховое оконце и, прищёлкнув языком, сказал:

— Спит… Хорошо. Идёмте.

Они прошли к соседней комнате; он неслышно провернул ручку и медленно отворил дверь.

Спаленка была маленькая, тёмная из-за задёрнутых плотных штор, но воздух свежий, не такой, как в коридоре. На небольшой кровати у стены спал Эрик. Кристина бросила всего один взгляд на него — и тотчас отвернулась. Он правда жив!.. Нет, она не вынесет! Чтобы всё вернулось? Чтобы он вновь?.. Нет, не, , только не это!..

— Дарога, — прохрипел Эрик, и Кристина зажала уши. Это его голос!

К горлу подкатил ком. Ещё чуть-чуть, и она задохнётся от слёз. Всё, что было между ними, — и хорошее, и плохое, — пронеслось перед глазами. В ушах зазвучала музыка, которую он играл ей в тот первый вечер. Потом ей вспомнилась часовня, освещённая несколькими свечами, — и потусторонне прекрасный голос, увещевавший её и певший ей самые красивые в мире арии, по крайней мере ей так казалось тогда и кажется и сейчас…

— Дарога… дайте воды.

— Оставьте меня… с ним, — прошептала Кристина.

— Ты уверена, милая? — мадам Жири обеспокоенно посмотрела на неё.

— Да. Пожалуйста.

— Помните, мы за дверью. Сделать он ничего не может, но характер стал ещё хуже. Хотя, признаюсь, я всегда думал, что это невозможно, — горько усмехнулся Перс.

Тихонько щёлкнул замок на двери. Кристина сделала шаг из тени — к ногам будто привязали по гире. Зашуршало платье, и Эрик повернул голову:

— Дариус?!

Наверное, это имя того странного мужчины, открывшего им дверь.

Кристина налила воды и приблизилась к кровати. До неё оставался один шаг.

Эрик открыл глаза, прищурился и облегчённо вздохнул:

— Я был… прав. Я… всё-таки… умер. Я в… в аду… Но что… в аду… дел-лаете вы?

— Вы не в аду, Эрик, — ровным голосом произнесла Кристина, протянула ему стакан и села на стул у кровати.

Пожалуй, Перс не преувеличил, когда написал, что от него и правда остался один скелет. Маска ему теперь как будто бы даже велика. И смотрится это ещё жутче, чем раньше. Впрочем… если бы её не было, ничего бы не изменилось. Его лицо давно её не пугает. Куда страшнее его душа. Но что с ней? Она осталась такой же, как и прежде? стала лучше? хуже?

— Я… я не… верю, — он закрыл глаза и отвернулся.

Вряд ли от самоубийства его удерживает страх перед грехом, самым страшным из всех. Вряд ли его пугает адский огонь. Но что же тогда? Ах, да это совсем не важно! Важно, что он всеми силами старался приблизить кончину, страстно желал её. Только вот желание не исполнилось. Быть может, это не он обхитрил смерть, а она его? Кто знает…

Кристина нагнулась и взяла его руку в свои — Эрик вздрогнул. Его ладонь такая холодная, будто он лежит не под одеялом, а в ле'днике¹.

— Вы не умерли, Эрик. Вы живы, и я тоже жива.

Он медленно повернул голову, присмотрелся к ней и сказал:

— Откройте… шторы… Хочу видеть… вас. — Она исполнила это пожелание. — Да, это… вы… мадам де… де Шаньи.

Кристина сцепила руки и отвела взгляд. Не теперь и не когда-нибудь — этого никогда не будет.

Ей вспомнилась ужасная сцена в Подземелье, его смех, точно из Преисподней, когда Рауль и Перс умирали в той камере… Две недели после «Фауста» в его доме. Поединок на кладбище. Костюм Красной Смерти. А она сидит рядом и пытается вернуть к жизни… кого? Ангела Музыки?.. Призрака Оперы?.. Эрика?..

— Мадемуазель Даэ, — тихим твёрдым голосом ответила она. — Нет, потом, потом! Когда вы поправитесь. Если вы захотите.

— Я не… не поправл-люсь. Говорите… сейчас.

— А я не собираюсь убивать вас подобными разговорами. Я могла бы спеть вам, если вы хотите. Хоть я уже давно не пою. Нет, я пою, — спохватилась она. — Но… не в опере.

Эрик поднял на неё вопросительный взгляд, но она только покачала головой, и он еле заметно нахмурился.

Кристина прошлась по комнатке и тихо начала арию Офелии. Страх забыть слова испарился с первыми нотами — она всё ещё помнила их, как тогда, несколько месяцев назад. Она села обратно на стул, прервав пение, и вгляделась в лицо Эрика — он совершенно точно не в восторге. И она с ним полностью согласна. За два с небольшим месяца она умудрилась скатиться до уровня посредственной хористки.

Но Эрик молчал. И она тоже — не зная, что сказать.

Вскоре часы пробили четыре раза, и Кристина, опомнившись, вскочила:

— Я должна идти.

— Вы ещ-щё… придёте? — робко спросил Эрик.

— Я постараюсь. Надеюсь, в следующий раз вы будете чувствовать себя лучше. — Она подошла к двери, обернулась: — Поправляйтесь. Да хранит вас Бог, — и вышла.

Замок щёлкнул за спиной — к ней тут же подлетели мадам Жири и Перс.

— Как ты, милая? — прижала её к себе мадам Жири. — Всё в порядке? Он?..

— Всё хорошо, не волнуйтесь. Месье Перс, — улыбнулась ему Кристина, — простите, но мы должны идти.

— Конечно. Я провожу вас.

Остаток дня Кристина чувствовала себя заводной куклой: она не думая шла, не думая здоровалась, не думая улыбалась, не думая пела… Ей казалось, что если её ударят, она и этого не почувствует. Весь мир смешался в одно сплошное мельтешащее пятно. А ещё дымка перед глазами — плотная, как от кострища. Она не помнила, что ничего не ела с самого утра. Всё это словно перестало существовать.

Как добрела в квартиру, она тоже не помнила. Только испуганный, ничего не понимающий взгляд Мэг. А потом — ощущение мокрой подушки под щекой. Чудовищная усталость. Невозможность пошевелиться. Затёкшая шея. Желание только одного — всё забыть. Чтобы её прошлая жизнь не существовала.

Он жив. Она видела его. Трогала его. Говорила с ним. Пела ему. Слышала его. Он перехитрил Смерть или она его — какая разница? Это не имеет значения. Главное — что он совсем недалеко. Теперь придётся поверить, что всё это правда. Что Перс не сочинил своё письмо.

Но даже если и так… Кто знает, возможно, разумнее было бы всё же не ходить к нему, оставить это в прошлом? Она ведь уже смирилась с тем, что потеряла его окончательно. Сначала — когда он похитил её и запер в своём доме. Потом — когда устроил ту жуткую истерику из-за сорванной маски. Следующий раз — когда убил Бюке. Каждый такой случай потихоньку отравлял то тёплое, что она испытывала к нему. И наконец, когда от этого тёплого остался лишь его поистине ангельский голос, он умирает — последний шаг, чтобы оставить его и всю эту историю позади, но он не дал ей этого сделать. Он возвращает её обратно.

Кристина пыталась припомнить, как прошла неделя после прочтения письма, но не смогла. А более ранние события и вовсе лишь намечены основными линиями. Все — кроме тех, что случились в Подземелье. Они такие яркие, будто произошли минуту назад.

И всё же она пошла. Сдалась за какую-то неделю. Кто знает, почему? То ли христианское милосердие, то ли на воображаемых весах в её душе его хорошие поступки перевесили дурные?.. Кристина не могла перестать спрашивать себя, понимала ли она сегодня, что делает? Когда решила пойти, когда решила войти. Понимала ли, кто этот человек на постели? Понимала ли, помнила ли, какие вещи он творил? и какие едва не сотворил? Рауль едва не погиб! Только благодаря решению Кристины пожертвовать собой — он отпустил её и Рауля, пожертвовав собой.

Сейчас он болен. Очень болен. И тут Перс скорее преуменьшил, а не преувеличил. Кристина вспомнила, что он почти ничего не ел, очень мало спал, практически никогда не был на солнце — страшно даже представить, в каком состоянии он был тогда. А теперь всё гораздо серьёзнее.

Она с болезненным стоном перевернулась на спину и сдавила виски. Довольно! Она довольно терзает себя мыслями о нём. Он… он убийца. Самое малое, одного человека. Вряд ли Бюке был первым. Он похититель. Он… настоящий садист. И она жалеет его?!

Но кого — его? Ангела? Призрака? Эрика? Кто он для неё, в конце концов? Хорошо было бы знать. Если бы он был просто Эриком, композитором или архитектором, или кем-то ещё, без… запугивания директоров, труппы и доброй половины Парижа… Тогда всё было бы проще. Однако… был бы это тот, о ком она думает? Нет. Это был бы совершенно другой человек. А в нём непостижимым образом сочетаются все три ипостаси. И вряд ли Призрак Оперы исчезнет из него, будто никогда и не было.

Она встала, подошла к окну и уставилась в него невидящим взглядом. Он близко. Он так близко, что она будто чувствует его запах. И с каждым днём он будет всё здоровее. Хотя бы для того, чтобы вытрясти из неё всё о расставании с Раулем. Тогда вновь вспыхнут его золотые глаза… А от этого взгляда нет убежища на земле. И тогда… всё начнётся заново? Кристина обхватила себя руками. Только на этот раз не будет никого, чтобы вступиться за неё.

Она обвела взглядом комнату и зацепилась за сумочку, где лежала зарплата за неделю. Вот и всё, что у неё есть: копейки, на которые не прожить, и чужой дом. Так хочется сбежать от этого всего, от этой жизни, которая, кажется, вовсе не её. Вернуться в детство… Пусть там было сложнее, но она была счастлива.

Что, если?.. Кристина замерла, уставившись в потолок. …если уехать в Швецию? Не в Стокгольм, конечно, и не в Уппсалу. А хоть бы и туда! Это совсем не важно. Там её всё равно никто не знает: прогреметь не весь мир она ещё — к счастью или к сожалению — не успела. И главное, там её никто не найдёт. Она сменит имя и фамилию, будет жить в другой стране — попробуй найди! Она могла бы учить детей музыке и французскому. Может, со временем, выйти замуж… Эти мысли так воодушевили, что Кристина вскочила с кровати, прошла по комнатке и даже прихлопнула в ладоши. В самом деле, это отличная мысль!

Кристина взглянула в зеркало, поправила растрепавшиеся волосы, выскользнула в коридор и направилась в гостиную. Мадам Жири читала книгу и подняла на Кристину удивлённый взгляд, когда та влетела в комнату.

— Всё в порядке, милая? Ты кажешься очень…

— Мне нужно вам кое-что сказать! — выпалила Кристина, рухнув в кресло. — Я собираюсь уехать. В Швецию. Здесь меня не ждёт ничего хорошего, вы же видите! А там я могла бы начать новую жизнь, потому что там меня никто не знает.

Мадам Жири вздохнула, закрыв книгу, и потёрла переносицу.

— Да, твоя жизнь здесь полна трудностей. Однако я не могу позволить тебе сделать это. Молодая девушка, путешествующая одна, живущая одна, — это не просто неприлично, это в первую очередь очень опасно. Ты не сможешь дать отпор разным мерзавцам. Прости, моя дорогая, но я не могу тебя отпустить.

Кристина упала на спинку кресла, еле дыша: проклятый ком в горле не давал свободно вздохнуть. Слова мадам Жири раздавались в голове снова и снова, а их смысл доходил медленно доходил до сознания. Она права, это опасно. Это очень опасно. Но разве оставаться здесь, в такой близости от него не опаснее? Ведь ни она, ни мадам Жири не смогут помешать ему, если он захочет вновь заполучить её!

— И что же мне делать? — вздохнула Кристина.

— Ты не обязана ходить к нему, если не хочешь. Не после того, что он делал. И потом, если он выздоровеет, я не впущу его сюда, если ты не захочешь.

— Вы уверены, что он… не попытается проникнуть тайно?

— Да, — твёрдо ответила мадам Жири.

— Но если он снова… — Кристина сглотнула, — похитит меня?

— Я не позволю. Но я и тебе не позволю уехать одной вникуда. Ни в Швецию, ни куда-то ещё.

Кристина медленно встала, пожелала доброй ночи и ушла спать.

Сновидения её не тревожили, но проснулась она совершенно разбитой. Ко всем неприятностям последних месяцев теперь добавилась ещё и невозможность уехать. Ах, если бы дело было только в уничтоженной репутации!.. С этим бы она справилась. В конце концов, есть же дамы, построившие жизнь не на доброй славе? Пусть это не так привлекательно, как судьба, которую она себе рисовала, но это тоже возможность. Не в её положении придирчиво выбирать. Но теперь даже это отступило на второй план. На первый вернулся страх.

За завтраком она всё думала о нём, желая понять: действительно он болен или это только очередная его игра? Что ему стоило сымитировать свою смерть, болезнь и всё остальное, чтобы попытаться вновь заполучить её? Тем более после всех тех заметок в газетах… Разве что круглый дурак не догадался бы, к чему все клонят. От него всего можно ожидать…

Нет, это какой-то бред! И всё же… С ним никогда нельзя быть хоть в чём-то полностью уверенной. А она ещё умудрилась пообещать ему приехать снова. Дурочка! Жалкая дурочка! Теперь он ни за что её не оставит. И его никто не остановит: ни Перс, ни мадам Жири. И что же получается? Остаётся только смириться и позволить ему?.. Нет! Этому больше не бывать! Он теперь не властен над ней, она не зависит от него, у неё своя жизнь. Она придёт к нему — потому что обещала ему. Но это всё.

На следующий день Кристина заставила себя пойти к матушке Валериус. Избавиться от переживаний, что она догадается об этих ужасных мыслях, не удалось, но, кажется, она ничего не заметила. Кристина рассеянно отвечала на вопросы: воспоминания воскресенья так и лезли в голову, не давая вздохнуть. О, если всё это только представление!.. Она до боли сжимала кулачки, только чтобы не расплакаться. Под конец визита матушка Валериус всё же спросила, в порядке ли Кристина? Пришлось ответить, что немного болит голова, но это всё из-за криков на улице, ничего серьёзного. Это её успокоило.

В ресторане из вечера в вечер повторялось одно и то же, и Кристина в один момент поймала себя на мысли, что давно не обращает на это внимание. Её заботил голос, она хотела заняться вновь вокалом, найти преподавателя, который согласился бы работать с ней, но… Но в жизнь ворвалось то злосчастное письмо, и планы пошли прахом.

А теперь ещё и обещание висело на шее мёртвым грузом… Впрочем, она ведь не обещала прийти сразу же. Даже толком не пообещала. Но он будет ждать, а она не простит себе, если из-за этого её нежелания умрёт человек. Пусть и он.

Потому ночью накануне воскресенья она решила зайти завтра к Персу. Одна.