Слуги, да и он сам, неплохо потрудились. Теперь это строение можно было назвать домом. Так чисто в его подвальном доме никогда не было, столько комнат — тоже, как и палисадника с задним двориком. Эрик обошёл первый этаж, проводя рукой по дивану, креслу, по подоконнику и раме. Впервые в жизни он почувствовал себя человеком. У него теперь есть настоящий дом, а не пещера с дверями. А ещё слуги и экипаж. Он повторял это раз за разом и никак не мог в это поверить.

Впрочем, из всех слуг он встретился только с дворецким: тот получил указания по поводу его вещей и откланялся, оставив Эрика одного. Это радует и даже обнадёживает. Если они и дальше будут так же чётко следовать его указаниям, то существование здесь будет куда менее отвратительным и проблемным, чем он думал.

Он прошёлся по саду: весной он посадит здесь красные розы. Подождать осталось всего-то… месяцев семь-восемь. Будет ли он жив через это время? Это было бы хорошо. Это значило бы, что он всё это время будет радовать её цветами. Её улыбки слишком хорошо отпечатались в её памяти. Теперь он будет каждые день вспоминать их… Эрик сел на скамейку и обвёл взглядом сад, дом — и вернулся внутрь.

Нужно найти какое-то занятие или он сойдёт с ума. В Париже можно было доводить сразу двоих — дарогу и Дариуса. А здесь невинные слуги, доводить которых не позволит обещание дворецкому. Очередное проклятое обещание! Стягивают его по рукам и ногам. Хуже, чем кандалы в Персии! Как хорошо было, когда он мог фыркнуть, что обещания — удел глупцов! А теперь каждый раз, когда в его мозгу только зарождалась мысль, чтобы нарушить их, он слышал голос Кристины, напоминавший, что хуже всего его душа. Скажи это кто-нибудь другой, он бы только рассмеялся и послал этого наглеца ко всем чертям. Но — не Кристину.

И чем тогда заняться? Эрик взглянул на пианино и с отвращением отвернулся. Нет, просто писать музыку он ещё может, но вот играть… вспоминать их занятия — а это неизбежно произойдёт с первым звуком, который вырвется из-под крышки, — это уже чересчур. К тому же он не может намеренно доводить себя до могилы. Значит, нужно придумать. Наполнить дни какой-нибудь чепухой, чтобы она забирала все мысли, силы, время.

В гостиную постучали; вошедший дворецкий сообщил, что обед накрыт, и удалился. Всё же Эрик сделал хороший выбор, когда нанял его. Он вошёл в столовую: белоснежная скатерть, салфетки, бокал вина, суп, бифштекс, какое-то пирожное… Кухарка пытается произвести впечатление?! Или… так принято у нормальных людей? В любом случае, за неделю он, быть может, столько и съест, но в один присест?.. Эрик попробовал суп, поковырял вилкой второе и даже съел половину. Выпил вино и подлил себе ещё, а к десерту даже не притронулся.

После странного обеда он направился к себе в кабинет и уткнулся в какую-то книгу по биологии. Потом долго перекладывал листы с нотами и словами с места на место. Потом попробовал порисовать — это занятие раздражало его меньше всего, поэтому он взял альбом, угольный карандаш и вышел на улицу. Пока ещё не слишком холодно, можно порисовать здесь. Тем более, здесь никого нет, а природа может дать большее умиротворение, чем камень. Растения тоже живые, только они не причиняют боли. Уже порядком стемнело, когда за спиной кашлянул дворецкий и сообщил, что ужин подан.

— Благодарю, я не голоден, — бросил Эрик, не обернувшись. — Обед был очень сытный.

Дверь в дом тихо закрылась, но тут же отворилась снова, и перед ним возник дворецкий:

— Простите мою дерзость, месье Маршаль, но я считаю своим долгом спросить. Вы не довольны работой служанки? Не подумайте, месье, она ничего не говорила, но я видел её реакцию, когда на кухню принесли поднос с почти целыми блюдами.

— Что за глупости? Конечно я доволен, — раздражённо ответил Эрик.

Меня пугает только ваша душа, Эрик.

Тогда он выдохнул и продолжил уже спокойно:

— Дело не в этом. Я привык есть редко и мало. Передайте это. Пожалуйста.

Дворецкий учтиво поклонился и скрылся в доме.

Эрик покрутил в руке карандаш. Сидит тут, разговаривает с дворецким, обсуждает работу кухарки. Позавчера выбирал скатерть. Дьявол! Куда катится его жизнь? Он творил невероятные в своей жестокости и изобретательности вещи в Персии, он наводил ужас в течение нескольких лет на огромный организм под названием Оперный театр, а теперь обсуждает суп! Да уж, великий и ужасный Призрак Оперы, во всей его красе…

Но он же должен стать лучше. Чтобы… чтобы она перестала его бояться. Эрик истерично рассмеялся, опрокинул стол — и почувствовал, как его трясёт. Перестанет, как же! После того, как он едва не убил её обожаемого мальчишку! Скорее Сена потечёт в обратную сторону, а директора Оперы перестанут быть такими тупицами. Он опёрся локтями на колени и опустил голову на руки. Даже если он изменится — что с того? Он обещал ей, что не приблизится и вообще исчезнет из её жизни. Цветы не в счёт. Она же просто не узнает.

И всё же даже думать о том, чтобы вернуться к старым делишкам, было противно. Он так рьяно убеждал её, что он не чудовище, а выходит, что это именно так. Что все, включая несносного смазливого графа, были правы. Эрик зарычал и смял рисунок. Ну уж нет, такого удовольствия он им не доставит.

Утро встретило его светом через щели в шторах — и чувством зверского голода. Эрик со стоном повалился обратно на подушки. Чёртов дарога! Чтоб его шайтан разодрал на мелкие кусочки. Теперь по милости несносного Перса ему придётся постоянно отвлекаться на еду. Как будто других дел нет. Эрик сел на кровати, окинул тоскливым взглядом комнату, натянул чёрный халат и отправился в ванную.

Завтрак. Прогулка по саду, по дому. Сочинение стихов. Обед. Чтение. Сочинение музыки.

Сегодня дворецкий не появился, чтобы доложить о готовности еды. Славный малый. Схватывает всё на лету, лишний раз на глаза не попадается… Эрик бросил халат на стул и рухнул на кровать. …на глаза не попадается — как и он сам не попадается ей на глаза.

Она сейчас уже закончила петь. Ей аплодируют. Через пять минут она выйдет на улицу и уедет домой. Утром ей принесут очередной букет, а Эрик даже не знает какой. Это не важно. Главное, чтобы они ей нравились. Если хоть один из них вызвал у неё улыбку, всё было не зря.

Он перевернулся на бок, укрылся одеялом, а перед глазами пронеслись воспоминания о вокзале. А если бы он не успел? Если бы она уехала? О, об этом даже думать больно. Возможно, к ней бог добрее, чем к нему, и с ней ничего не случилось бы… Нет, нет смысла думать об этом. Она в Париже, в безопасности, у неё всё хорошо. Возможно, она встретит кого-то, полюбит и выйдет за… за него… замуж. Наденет белое платье и войдёт в нём в церковь, чтобы вскоре выйти из неё какой-нибудь мадам. Ничего, он и это переживёт. Пережил же поцелуй с мальчишкой у себя на глазах. Даже не умер как следует. Эрик почувствовал, как по щекам ползут слёзы.

На следующий день он снова проснулся ужасно голодным. Значит ли это, что ему придётся ещё и завтракать? Проклятье!.. Ностальгия по временам, когда он мог не есть и не спать по нескольку дней, снова захлестнула его, и Эрик подумал о том, насколько бессмысленно его нынешнее существование. Если бы не обещание присылать ей цветы… Хотя, возможно, цветы от мёртвого Эрика порадовали бы её сильнее?..

— Один Бог знает, как я обрадовалась, когда узнала, что вы живы.

Её и правда расстроила его смерть? Даже после того, как мальчишка едва не умер его стараниями? Тогда… он должен прожить ещё долго.

За завтраком он просидел долго, около часа, размышляя, чем бы заняться. Как же не хватает Оперы и всей этой суеты. Чёрт возьми, сейчас он бы и Карлотте обрадовался! Что теперь делать? «Дон Жуан» закончен и валяется в гробу. Писать новую оперу? Зачем? Куда он её денет? Картину? Аналогично. Хотя… картину можно повесить в гостиной, всё равно там стены пустые. Да, решено!

До обеда он проторчал в кабинете за эскизами. В голове бродили разрозненные образы, но в единое полотно вставать не хотели. Порой он рисовал её, даже сам того не замечая поначалу. А когда замечал — уничтожал листок. В конце концов он решил набросать какой-нибудь пейзаж из Персии. Что ж, для начала пойдёт. К ночи подмалёвок был окончен; когда совсем стемнело и слуги разошлись по комнатам, Эрик спустился в кухню и вытащил из маленького ле́дника кусочек буженины, хлеб, а из шкафчика — початую бутылку вина.

Так, в мучительном ничегонеделании прошло несколько дней. В полдень пятницы в комнату постучали. Эрик отложил газету, завязал пояс халата и нехотя открыл дверь.

— Добрый день, месье Маршаль. Лошади здесь. Желаете посмотреть?

— Да… Да! — с выпалил Эрик и заметил, как месье Жерар улыбнулся самыми уголками губ. — Пусть конюх оседлает… обоих. Прокачусь по очереди, если это возможно.

— Как прикажете, — дворецкий коротко поклонился и ушёл.

Кони оказались что надо: выученные, резвые, послушные. Эрик немного проехал по округе и решил, что теперь каждый день будет ездить верхом. До ближайшего леска даже рысью можно добраться минут за пятнадцать, а там обычно ни души. Заодно и голову проветрит, и форму не растеряет. В Опере почти каждый день приходилось то по лестницам бегать, то по колосникам, а здесь что? Пару раз в день спуститься со второго этажа на первый, чтоб знатно поесть и посидеть у камина? Он и так уже заметил, что рёбра наружу не выпирают. Что же будет через месяц или два? Он превратится в Пьянджи?!

Суббота прошла в обычном распорядке, а вот в воскресенье аккурат к завтраку пожаловал дарога. Эрик как раз примерился к куску пирога, как вошёл дворецкий и объявил, что приехал гость. Эрик закатил глаза и отбросил вилку — аппетит почти пропал. По крайней мере сейчас его точно вытеснило раздражение. Что ему только нужно? Неужели так трудно оставить его в покое? Он вышел из-за стола и направился в прихожую, с неудовольствием отмечая, что всё же немного рад визиту несносного Перса. Но, желая сохранить лицо, вместо приветствия сказал:

— Зачем вы здесь? Проверяете, не убил ли я со скуки соседей и слуг?

— И вам доброе утро, Эрик, — невозмутимо парировал тот. — Не поверите, но обычные люди навещают друзей и знакомых. Вы ведь говорили, что вы обычный человек, не так ли?

— Только не говорите, что скучали. Будто я не догадываюсь, что вы решили убедиться, что я не уволок её в своё логово в очередной раз.

— Может, я всё же войду? Обычные люди не позволяют гостям долго стоять на пороге.

Уже во второй раз за последние десять минут Эрик закатил глаза, но с прохода отошёл и вернулся к еде. Вскоре Перс присоединился к нему и, сев за стол, огляделся.

— И что вам нужно? — спросил Эрик, демонстративно поедая пирог.

— Кофе был бы в самый раз.

— И тогда вы уедете?

— Разумеется нет, — пожал плечами дарога. — Сначала я погляжу, как вы устроились. Помните, я обещал приглядывать за вами.

Эрик позвонил в колокольчик, передал приказ дворецкому и одним махом опустошил бокал. Остаток завтрака прошёл в молчании. После Перс отправился осматривать дом, а Эрик вышел в сад. И впервые в жизни пожалел, что не курит. Наверное, это здорово занимает время; ему б сейчас не помешало. Всё равно делать, по большому счёту, нечего.

— Ну и чем вы тут занимаетесь целыми днями? Ведёте жизнь добропорядочного рантье? — Дарога сел рядом на скамейку. — В жизни не поверю, что вы на это способны.

— А я думал, вам лучше остальных известно, что я способен на многое.

— Поэтому и спрашиваю. Чем вы тут заняты?

Эрик дёрнул плечами и сложил руки на груди:

— Ничем особенным. Рисую, иногда пишу музыку и стихи. Читаю всякую дребедень. — Он откинулся на спинку. — Пару дней назад мне доставили коней. Теперь катаюсь по утрам. Не хочу разжиреть, знаете ли.

— Не думали заняться чем-нибудь… серьёзным?

— Найти ещё один театр и запугивать там труппу и директоров? — усмехнулся Эрик. — Нет уж, спасибо, хватит с меня. Доживу тут, пока не получу от неё записку, чтоб я больше не присылал букеты, потому что её жениху это не нравится.

— Боюсь, вам придётся жить долго, — серьёзно сказал Перс.

— Это ещё почему? Она молода, прекрасна, талантлива, у неё ангельский голос, она добрая и… — Эрик шумно втянул воздух. — Не думаю, что долго.

— Ей нужно много времени, чтобы отойти от всей этой истории. Или вы думаете, девушке легко пережить всё случившееся? Бедное дитя… — Перс покачал головой и после недолгого молчания продолжил: — На вашем месте я бы придумал себе занятие. Может, вам?..

— Нет! Оставьте меня в покое и дайте досуществовать. Сдохнуть вы мне, увы, не позволили — пёс с вами. Очередной приступ человеколюбия, подозреваю. К чёрту. Уже плевать. Но не надо заставлять меня жить полноценной жизнью. Это ложь, и вы это знаете.

Дарога уехал только ближе к вечеру. Но прежде он таки напросился на верховую прогулку, потом — на обед. С одной стороны это здорово злило, с другой… хоть какое-то разнообразие. Нынче выбирать не приходится. Вечер Эрик посвятил рисованию: это занятие меньше всего связывало его с ней, да и персидские пейзажи так не похожи на Париж, что на короткое время даже получается отвлечься от недавних событий.

А потом настал октябрь. Вид из окон на пожелтевший едва не за ночь сад был прекрасен. И был бы ещё прекраснее, если бы буквально со второй недели не начались бесконечные дожди. Прежде, в Подземелье, Эрик не ощущал такой тоски по прогулкам и свежему воздуху, как теперь. Прежде у него почти не было такой возможности — теперь у него был в распоряжении целый сад. Правда, однажды он накинул пальто и несколько часов прослонялся там. Пару дней после этой вылазки он отвратительно себя чувствовал и в очередной раз пришёл к мысли, что это старость.

К концу месяца, однако, он всё же заставил себя сесть за пианино. Это привело сразу к двум вещам: бо́льшую часть из написанного он порвал и сжёг, а когда с этим было покончено — принялся терзать клавиши заунывными, почти траурными мелодиями. В сочетании с постоянными сумерками и мерным стуком капель о стёкла это создавало мрачную донельзя атмосферу, почти как в поместье из готического романа.

Наступил предпоследний день октября, и Эрик, проснувшись, подумал, что сегодня вечером нужно будет наглухо закрыть окна, выходящие на улицу, ворота и входную дверь. Меньше всего ему хотелось видеть толпы разряженных детей и особенно парочки.

После завтрака он привычно сел к камину и открыл газету. На краю стола лежали несколько форменных конвертов — должно быть счета. Он взял всю стопку: мясник, бакалейщик, молочник, кузнец, галантерейщик… Открытка. Эрик уставился на неё тупым взглядом. Что за шутки? Почтальон решил подшутить? дворецкий? дарога? Впрочем, сейчас он и выяснит, кому из них не поздоровится. Эрик открыл её и…

«Спасибо за цветы. Они очень красивые.

Кристина».

…перечитал написанное снова и снова, но его смысл доходил до мозга слишком медленно.

…цветы… …спасибо…

Он сошёл с ума. Он перебрал вчера с коньяком, и это пьяный сон. Это шутка. Кто-то решил поиздеваться над ним. Этого не может быть. Это сон. Это не правда. Он до сих пор пьян.

Эрик отбросил открытку на стол, вихрем пронёсся в ванную, снял маску, несколько раз умылся ледяной водой, потом схватил кувшин и весь его вылил на голову. Но слова из открытки так и стояли перед глазами. Он наскоро вытерся первым попавшимся полотенцем, натянул маску и выбежал в гостиную. Открытка продолжала лежать на столе, как он её оставил. Эрик на подкашивающихся ногах приблизился к дивану, сел и взял открытку. Перечитал. Те же слова, тот же почерк — её, чёрт его раздери, почерк! Эрик едва касаясь провёл пальцами по строчке. В глазах помутнело, стало нечем дышать, и через секунду он почувствовал, как по щекам потекли слёзы.

Он вытер щёку, вжался в кресло, обхватив себя одной рукой, и перечитал написанное.

— Кристина, — благоговейно прошептал он. — Кристина…

Она ангел! Только ей под силу несколькими словами на бумаге вознести его на вершину блаженства. Как же она добра к нему!.. Эрик коснулся губами написанных слов, осторожно закрыл открытку и убрал её в нагрудный карман. Сейчас, в тёмном холодном ноябре, вокруг было так светло и тепло, будто его перенесло в рай. Он не верил ни в рай, ни в ад, но сейчас был готов поверить. Эрик взлетел на второй этаж, сел за пианино — и не вставал до самого вечера. Ему казалось, что он способен написать оперу за один этот день. Это будет другая, совсем, совершенно другая опера, она не будет похожа на «Торжествующего Дон Жуана». Она будет говорить о любви, о счастье, она будет прославлять красоту, молодость, доброту!..

Всю ночь Эрик не мог сомкнуть глаз: он правил написанное, записывал идеи, рисовал костюмы, писал тексты… Ему до одури хотелось, чтобы весь мир знал о его ангеле и прославлял её вместе с ним. И хотелось сделать что-то такое, чтобы она поняла, как сильно он любит её. Насколько ему хочется, чтобы она была счастлива. Очевидно, что ни плен, ни запугивания, ни шантаж не помогли пробудить в её сердце любовь. Значит, нужно идти другим путём. Природа отобрала у него половину лица, но вот умом не обделила.

Утром, едва рассвело, к нему постучал дворецкий и привычно осведомился насчёт распоряжений. Эрик подумал с мгновение и приказал заложить экипаж. После короткого завтрака он отправился в Париж, на улицу Риволи.

Дариус открыл дверь, Эрик вошёл, снял пальто и шляпу и рухнул прямо на скамейку.

— Вы снова пьяны, Эрик? — недовольно покосился на него Перс. — Ещё и утром.

Тот в ответ лишь рассмеялся, но не зло, как всегда, а счастливо. Сейчас злиться на дарогу он не мог. Потом встал и, привалившись плечом к стене, ответил:

— Нет, безмерный простак. Я счастлив. Счастлив, как был счастлив лишь однажды. Если бы вы знали, что случилось вчера, вы бы не задали этот глупый вопрос.

— Не представляю, что могло вас обрадовать.

— Ну же, подумайте, — Эрик хитро прищурился. — Подумайте и очень хорошо подумайте. Хотя… вам это не поможет. Потому что вы не сможете вообразить себе, что произошло.

— Тогда говорите. Вы знаете, что я не мастер отгадывать загадки, — вздохнул Перс.

— Она написала мне. Кристина написала мне, дарога! Вчера мне пришла открытка от неё. Глядите, безмерный простак! — Эрик вытащил открытку из нагрудного кармана и почти ткнул её Персу в лицо. — Видите, это её почерк и её имя! Она сама написала её!

Дарога долго бегал глазами по одной-единственной строчке.

— Это истинное чудо, — пробормотал он наконец. — Но скажите, Эрик, вы… ещё ничего не успели сделать? Я представляю, как это вас…

— Что вы можете представлять? На вашу удачу, я сегодня слишком счастлив, поэтому оставлю вашу нападку без внимания. Я даже начал писать новую оперу, вот так.

— И как вы теперь намерены поступить? Во имя Аллаха, оставьте девушку в покое!

— Я обещал Кристине, что не приближусь, если она не захочет этого. Вы видите здесь приглашение на чашечку чая? — мрачно спросил Эрик. — Нет, обещание ей я не нарушу. Но… пока я ехал сюда, мне пришла одна мысль, и она показалась очень хорошей.

Эрик нервно постучал ногой по полу, пригладил волосы, сорвался в столовую, сел за стол, потом вскочил, прошёлся несколько раз из одного угла в другой и, припав к стене, спросил:

— Вы заметили, что на улице очень холодно? Вы знаете, мне плевать на холод, я почти его не чувствую… — он осёкся, вспомнив недавнюю простуду, — но она… Кристина такая нежная девушка, и… Ведь, скажите, если я… — он снова сел за стол, побарабанил по столешнице и продолжил: — Если я куплю ей зимнюю одежду, в этом ведь не будет ничего… плохого? Она не должна заболеть, дарога! Если я куплю ей тёплую накидку… нет, пальто… Да, пальто и... шубку. Да! А к ним — перчатки и непременно муфту.

— Вы уверены, что это действительно хорошая мысль? — Перс сел напротив и пристально посмотрел на него. — Вы сами говорили: она просила вас не вмешиваться.

— Я и не вмешиваюсь! Я лишь хочу позаботиться о ней, дарога! Я же пытаюсь стать обычным, нормальным человеком, не так ли? А у людей принято заботиться друг о друге.

— Вы должны понимать, что ей это может не понравиться.

— Я поеду в «Aux Bon March黹. О, поверьте, я заметил, что мальчишка не поскупился на её дорожный костюм! Я не могу… Так вот, я поеду туда и куплю ей шубку, пальто и всё остальное, — решительно сказал Эрик. — Она ангел, дарога! Только ангел мог снизойти до такого, как я. Вы видели? Она написала мне, ей в самом деле понравились цветы! Понимаете вы это? Она послала мне открытку! Я должен позаботиться об этом ангеле.

Перс тяжело вздохнул и что-то неразборчиво пробормотал.

— Эрик, вы же понимаете, что вам придётся поехать в магазин и?..

— Вы держите меня за дурака? Как же вам везёт, что я так счастлив! Разумеется, я понимаю. Но на вокзале на меня никто внимания не обратил, так что как-нибудь справлюсь.

К себе домой Эрик приехал только поздним вечером. Весь день он не чувствовал усталости. Счастье всё ещё опьяняло его. Теперь же он ещё и представлял, как ей будет тепло и хорошо, как она, возможно, обрадуется. Даже если нет — он должен, обязан был попытаться.

Через несколько дней его осенило, что у неё, возможно, нет обуви — тогда он сорвался в Париж и купил ей две пары зимних сапожек. Ещё через несколько дней — три тёплых шляпки. Только после этого он немного успокоился, решив, что теперь у неё есть всё, что нужно. Кристина даже прислала ему ещё одну открытку, в которой написала, что всё это было совершенно не обязательно и он не должен на неё тратиться. Но этими словами только ещё больше убедила Эрика в правильности его решения.

Каждый раз, когда он смотрел на её послания, он понимал: этого слишком мало. И это не то. Это ей было нужно, но и только. А ему хотелось порадовать её. Эрик пытался вспомнить всё, что ей нравилось прежде. Так он отправил ей пирожные, хотя и понимал, что Антуанетта это не одобрит. Но какая разница? Следом он вспомнил, что Кристине, кажется, нравилась его шкатулка с обезьянкой. Он взял её и побежал в цветочный магазин в последнюю минуту. Продавщица, конечно, согласилась доставить коробку вместе с завтрашним букетом. Следующей покупкой стала фарфоровая кукла, очень похожая на ту, которая когда-то была у Кристины и которую ей сломали.

Больше Кристина открыток не присылала, но Эрик списал это на то, что она всё-таки смирилась с его желанием порадовать её. Он представлял, как она была улыбалась, открывая посылки, и мысли о её улыбке вызывали улыбку и у него самого.