После того дня они ещё несколько раз ездили на прогулки в лес. И с каждым разом Кристина проявляла всё больше интереса к окружающему миру. По счастливому стечению обстоятельств природа выглядела невероятно прекрасно. В один из таких дней Кристина согласилась немного пройти пешком. Эрик следовал за ней, на расстоянии пары-тройки шагов, не решаясь приблизиться.

Выглядела она не многим живее, чем в Перросе, и это совсем не то достижение, которым можно гордиться. Он не за тем привёз её сюда, чтобы она ходила по дому и вот сейчас по лесу, как… призрак. Достаточно одного, хоть и в отставке.

Июнь уже перевалил за середину, когда за завтраком Кристина вдруг попросила Эрика сыграть ей что-нибудь. Петь она ещё не готова, но больше жить без музыки она не могла. Эрик слушал её затаив дыхание: неужели Кристина вновь становится живой? Неужели однажды она вновь станет той, которую он когда-то увидел в театре? От её прикосновения к руке он очнулся и торопливо согласился.

— Что бы вы хотели послушать? — он сел за пианино и сделал вид, что погружен в рассматривание нот.

— Не знаю. Что-нибудь… светлое. Только не Шопена, пожалуйста. Иначе я разрыдаюсь.

— Могу я… если вы не против… Могу я сыграть вам своё? — Эрик смял листок бумаги: как школьник, честное слово! Или как преступник перед оглашением приговора…

— Конечно, я буду рада! Прежде вы не очень хотели этого, — насмешливо фыркнула она.

— Потому что вы хотели услышать то, чего не должен слышать никто, — отрезал он. — Простите, Кристина, Э… я не хотел сделать вам больно.

Эрик усиленно зашелестел нотами: от волнения они выпадали из рук и рассыпались по полу. О, ну что он за ничтожество!

— Вот, держите. Вы, наверное, их искали? — Кристина протянула ему пачку листов с пола.

— Да, да… спасибо, Кристина.

Она села на стул у стены и обхватила себя руками; Эрик прокашлялся, вытащил нужные ноты, расставил их на подставке и заиграл. Стоило ему только коснуться клавиш, как волнение ушло, уступив место волшебным воспоминаниям. Вот он снова сидит в пустой гостиной и думает, что это очередное Рождество, которое пройдёт для него, как любой другой день. Вот стучат в дверь и передают ему коробку и открытку. Вот он читает строки, написанные её рукой. Снова не может поверить, что всё это происходит с ним. Потом идёт на кухню и чудовищно объедается. А потом долго, много часов подряд, творит. Он пишет черновики один за другим, музыки в нём так много, что она не просто льётся из него — она выплескивается как кипящее молоко плиту. Потом он заваливается к дароге: он не пьян — по крайней мере в прямом смысле слова. Но это счастье, как пошло и избито это бы ни звучало, переполняет его. Эрик медленно убрал ногу с педали и руки с клавиш.

Кристина молчала так долго, что он успел перебрать худшие из возможных вариантов. Наконец она перевела взгляд на него, собираясь что-то сказать, и он задержал дыхание.

— Это… ваша новая опера? — Он напряжённо кивнул. — Эрик, это… великолепно! Я словно оказалась в чудесной далёкой стране, где нет ни боли, ни страха, ни слёз, ни… с-смерти… — она закрыла лицо руками, зарыдав.

Эрик бросился к ней и сжал её плечи:

— Умоляю, Кристина!.. Вы будете счастливы, клянусь вам. Вы будете петь эту арию и будете счастливы. Я сделаю вас счастливой!

— Я была счастлива, — проговорила она, когда немного успокоилась. — Пока вы играли, я забыла обо всём. Спасибо, Эрик, — Кристина быстро и невесомо коснулась губами его лба, и Эрик не смог сдержать дрожь.

Она выскользнула из комнаты; Эрик, пытаясь не упасть, изо всех сил вцепился в стул, на котором она сидела. Он был почти готов поверить в существование бога — любого! Она поцеловала его в третий раз и в первый — не из-за страха или обещания, а по доброй воле! Эрик прижал руку к тому месту на лбу, куда его поцеловала Кристина, и на мгновение подумал, что ему это просто почудилось. Это слишком невероятно, чтобы думать об этом, как о чём-то реальном. Может… он сходит с ума?

Сколько он так просидел, Эрик не знал. Но очнулся он только от стука в дверь и слов дворецкого, что ужин подан и мадемуазель Кристина ожидает в столовой. Тогда выяснилось, что спина чертовски затекла; разогнулся Эрик с трудом и тут же бросился переодеваться.

Кристина в самом деле уже сидела за столом, но к еде не притронулась, а задумчиво водила пальцем по узорам на скатерти. Появление Эрика, впрочем, бесшумное, её не потревожило, и она обратила на него внимание, лишь когда он её окликнул. Она буркнула в ответ, что всё в порядке, и, пожелав приятного аппетита, начала есть.

— Я дурной человек, Эрик, — проговорила она уже в гостиной. — Я так мало заботилась о ней, так мало думала, что могу причинить ей боль… Поэтому она и умерла, я думаю. Это я… — Кристина всхлипнула, — это я так часто и так глубоко ранила её, что её сердце не выдержало. Я ужасная дочь, я… я не достойна её, Эрик!..

— Вы расстроены, Кристина, — ответил он, глядя в стену. Бо́льшим дураком он себя давно не ощущал. Но что ещё скажешь? — Вы расстроены и только поэтому так говорите. Вы не виноваты в этом. Вы хорошая дочь, вы делали для неё всё, что могли.

— Я целый месяц не говорила ей, где я и что со мной. Она наверняка подумала худшее и…

— Мы этого не узнаем, — отрезал Эрик. — Не вините себя попусту.

— Может быть, вы и правы. Но я не могу перестать думать, что я… я тоже повлияла на это.

— Вам… вам нужно чем-нибудь заняться. Чем вы хотите заняться? Вышивание вас, кажется, не очень интересует. Что насчёт чтения? Здесь есть небольшая библиотека.

— Это было бы замечательно, — улыбнулась Кристина.

— Завтра я провожу вас туда. А сейчас вам пора отдыхать.

Кристина пожелала ему спокойной ночи и ушла наверх, а Эрик так и остался гипнотизировать обои. Из книжных шкафов нужно убрать все книги, которые могут натолкнуть её на ненужные мысли. И всякую дребедень вроде сопливых романчиков тоже — не хватало ещё напомнить о мальчишке… И что тогда там останется? Заметки о путешествиях, книги по истории и душещипательная чушь вроде Диккенса. Это всё конечно хорошо, но этого не хватит, чтобы вытащить её из этой… пучины отчаяния, чтоб его!

Он долго бродил по гостиной, но в голову ничего не шло, и тогда он вышел в сад. Трещали кузнечики, изредка пели какие-то птицы, светили звёзды, цвели цветы — идиллия! Эрик сел на лавочку и запрокинул голову. Что-то нужно придумать, обязательно. Иначе он точно бесполезен. Антуанетта права, чёрт возьми. От сидения в четырёх стенах и — теперь уже — периодических прогулок Кристина в себя не придёт.

Но чем нужно занять её, чтобы она ожила? Что делают живые нормальные люди? Они ходят в театр — но там слишком много людей для них обоих. Они ходят на танцевальные вечера и балы — исключено по той же причине. Они гуляют в лесах, садах и парках — уже есть. Эрик, зарычав, ударил по скамейке. Ну должно же быть хоть что-то! Проклятье! он слишком мало знает о нормальных людях…

Резкий звук наконец привлёк его внимание, и, прислушавшись, Эрик понял, что это ржали лошади. Не хватало ещё, чтобы Кристина из-за этого проснулась… Ему, пожалуй тоже пора спать. А завтра, если Кристина захочет побыть одна, он отправится на прогулку. Эрик замер на мгновения и вдруг невидящим взглядом посмотрел в сторону конюшни. Что, если предложить Кристине научиться ездить верхом? Нужно только всё для этого подготовить, но это мелочи. Ей ведь нравился Цезарь, да и эти лошади ей, кажется, нравятся. Вряд ли она будет против. Но стоит всё же её спросить: довольно раз за разом совершать одни и те же ошибки, словно какой-то недоумок.

Эрик поднялся к себе в комнату и честно попытался немного поспать. Но размышления о возможном ответе Кристины не давали даже спокойно лежать на месте больше минуты. В конце концов он так вымотался, что даже ненадолго уснул. Увы, сон оказался таким изматывающим, что Эрик проснулся едва ли не более уставшим, чем когда засыпал.

За окном уже рассвело, и он, совершив утренний туалет, переоделся к завтраку. Служанки ещё возились на кухне; на заднем дворе он увидел конюха и дворецкого, дававшего, по-видимому, какие-то распоряжения. Эрик вошёл в кабинет, оглядел наброски — нет, сейчас совсем не время для музыки. Сейчас он только испортит написанное. А вот короткая прогулка перед завтраком пойдёт на пользу. Нужно успокоиться, прежде чем говорить с Кристиной.

Кристина спустилась в столовую в неизменном чёрном креповом платье, от вида которого у Эрика всякий раз сводило зубы. Да и выглядела она не лучше, чем вчера. Внутри себя Эрик буквально подпрыгивал от нетерпения, и чем сильнее становилось это чувство, тем невозмутимее он держался внешне. С чего-то разговор нужно было начать, но с чего? Сторонние предлоги в голову не приходили, и он не стал больше затягивать:

— Кристина, вы скучаете здесь и вам нечем заняться. Поэтому у меня есть к вам… вопрос, — выпалил он на одном дыхании и посмотрел на неё: Кристина, однако, лишь удивлённо взглянула в ответ. И Эрик решился продолжить: — Вы бы хотели научиться ездить верхом? Ни о чём не беспокойтесь, только ответьте: да или нет?

— Я… я не знаю. Вы застали меня врасплох… Наверное, это интересно.

— Вы можете думать об этом, сколько угодно. Я буду ждать.

— Что ж… — она едва заметно улыбнулась. — Пожалуй, я скажу… да. Но почему вы спрашиваете об этом?

— Значит, решено! Я сегодня же закажу для вас амазонку и женское седло. Думаю, вы сможете приступить к обучению уже в ближайшие дни, — выпалил Эрик. — А пока что я мог бы познакомить вас с лошадями, чтобы вы привыкли друг к другу. Если… вы не против.

— Я не против, Эрик. Сегодня, кажется, хорошая погода.

Через неделю из Парижа привезли амазонку и женское седло, и Эрик сразу же энергично взялся за обучение Кристины. Почти каждый вечер он что-нибудь играл ей и Кристина, оживавшая на это время, снова становилась печальной и задумчивой, едва музыка стихала. Однажды он не сдержался и от души запустил пустой чернильницей в стену — всё равно дарога подарил целую дюжину, можно себе позволить. Как назло, Кристина ещё не успела далеко отойти и вбежала в кабинет. Эрик что-то буркнул о своей неуклюжести, но, видимо, недостаточно уверенно: Кристина скептично посмотрела на него, спросила, не поранился ли он, и, услышав, что он в порядке, вышла из кабинета. А Эрик рухнул на клавиатуру пианино, отчаянно ругая себя за такую безалаберность.

В конце августа на несколько дней затянули дожди. Из-за постоянных сумерек в доме стало темно и влажно, и Эрик с раздражением думал, как это невыносимо. Потом пришло осознание, что в доме в Подвалах Оперы было ещё неприятнее, но там он прожил не один год, и эта жизнь его, в общем-то, устраивала. Теперь даже думать о такой жизни было очень и очень странно. Конечно в такую погоду и думать было нечего о прогулках. Кристина же с каждым часом всё сильнее увядала — по крайней мере так казалось Эрику.

На наступившую осень Эрик надежд не возлагал, но ошибся в прогнозах: чуть ли не с первого дня установилась тёплая сухая погода — и вслед за этим Кристина, как по команде, перестала напоминать… призрака. Бабье лето продолжалось почти три недели и после нескольких дождливых дней наступила холодная золотая осень. Прогулки по лесу стали намного короче: как бы Эрик не хотел их продлить, он понимал, что Кристина может заболеть. А он меж тем ещё не похоронил надежду, что она когда-нибудь снова захочет петь. Пусть для таких мыслей сейчас не существовало ни одного повода.

К ноябрю же они окончательно заперлись в доме, хотя Эрик иногда выбирался на короткие прогулки. Тот факт, что брюки с каждым днём сидят всё плотнее и недавно пришлось почти окончательно ослабить ремешок на жилете, поверг его в ужас. Он толстеет и в этом целиком повинен Перс. И… немного он сам. Он не должен был поддаваться просьбам Кристины. К чему это привело? К тому, что он скоро в дверь пройти не сможет. Нет, больше он на это не поддастся.

— Эрик, как вы думаете, я могла бы сейчас снова петь? — спросила Кристина однажды за завтраком, и Эрик, подавившись, закашлялся.

— Вы снова хотите петь? — покосился на неё Эрик, едва пришёл в себя.

— Вы не одобряете? Думаете, пока не стоит? Я долго сомневалась, прошло ещё не так много времени, но… Но я не могу без музыки. И… матушка Валериус не была бы против, она ведь… она ведь верила в Ангела Музыки и… радовалась, когда я снова начала петь. Я долго не пела после того, как мой о…отец… — Кристина уронила голову на руки, зарыдав. Эрик опасливо погладил её по спине:

— Не плачьте, Кристина, не… не нужно. И вы можете заняться пением… позже, когда будете готовы.

В собственные слова Эрик верил с трудом, но остатками разума понимал, что так — правильно. Однажды Кристина снова будет петь, а он — он не так уж и важен. Он просто подвальное чудовище, испортившее ей жизнь. Он переживёт ещё один или два — или сколько там? — месяцев без её пения. Уже почти год живёт и даже не думает умирать, чтоб его.

— Нет, я решила, — твёрдо ответила Кристина, вытерев лицо. — Я хочу заниматься. И надеюсь, что мой учитель не откажет.

— Ваш учитель будет счастлив помочь вам.

Учитель — вот он кто. И это, шайтан его раздери, лучшее, на что он может рассчитывать с её стороны.

— Что ж, тогда жду вас в кабинете, как только закончите.

Эрик покинул столовую, хлопнув дверью, и поднялся к себе. Кристину необходимо не просто оживить, но и поддержать в её новом стремлении. Но как? Он ходил из стороны в сторону, оглядывал горы записей и набросков… — бесполезно. Ни одной идеи! Да уж, Ангел Музыки из него на редкость… Эрик замер на месте. Ангел Музыки! Ангел Музыки всегда дарил ей цветы! Эрик бросился к двери, уронив по пути стул и стопку нотных листов.

— Когда вы едете в Париж? — он распахнул дверь в кладовку.

— Завтра, мсье Маршаль, — повернулся к нему оторопевший дворецкий.

— Поедете сегодня. Это не обсуждается! Мне нужны розы. Красные. Штук пять. К сегодняшнему вечеру. И ещё чёрные шёлковые ленты шириной около дюйма. Я дам вам адрес цветочного магазина.

— Как пожелаете, мсье, — коротко поклонился дворецкий.

Мысль о том, как Кристина обрадуется этому цветку завтра утром, приободрила и его самого. Он буквально взлетел по лестнице и чуть не сшиб Кристину, дожидавшуюся его в кабинете.

Услышанное сегодня Эрика не обрадовало: за восемь с лишним месяцев Кристина серьёзно сдала. В сравнении с этим её пение тогда, в квартире Перса, можно было даже назвать неплохим. Одним словом, работы предстояло достаточно. Придётся заниматься несколько месяцев, чтобы натренировать её заново. Хотя бы с дыханием проблем не так много. Но почти ничего из этого высказать Кристине Эрик не смог: её удручённый вид на миг лишил его голоса, и этого хватило, чтобы придержать язвительные замечания при себе. Он смутно ощущал, что это убьёт не только её желание вернуться к пению, но и её саму. Фигурально выражаясь конечно. А ведь она только-только начала оживать… В конце концов Эрик ограничился сухим замечанием, что им есть над чем работать.

Остаток дня он со стиснутыми зубами лицезрел, как Кристина пытается скрыть… разочарование? грусть? обиду? За обедом она съела едва ли половину и без того маленькой порции, потом Эрик обнаружил её в гостиной: она куталась в шаль и утирала слёзы, склонившись над каким-то романом. А после ужина и вовсе скрылась в комнате и больше не выходила. От злости на себя Эрику хотелось разгромить что-нибудь, но тут он вспомнил о розах и спустился в ле́дник.

Ровно пять прекрасных кроваво-алых плотных бутонов стояли в вазе и ждали своего часа. Эрик вытащил один и вернулся к себе. Там он срезал шипы, аккуратно перевязал стебель лентой и задумался: как ему попасть в комнату? Ответ казался очевидным даже для слабоумного — через дверь конечно. Но она может быть заперта, да и вообще это… неприлично. Но есть же ещё окно.

На заднем дворе в сарае, куда Эрик зашёл впервые, нашлась лестница. Хлипкая на вид, меньше по высоте, чем первый этаж, — на это лучше, чем ничего. Вряд ли ему бы понравилось карабкаться по обледенелой стене. Эрик притащил её в палисадник, приставил к дому и, засунув розу в карман пиджака, полез наверх.

В конце концов он забрался на балкон и отметил, что в Опере лазать куда угодно было в разы проще. Там хотя бы были канаты, прочные лестницы и так далее. А тут он, как романтический герой из романчика, лезет на балкон возлюбленной. Да он просто Ромео! Только Ромео из кривого зеркала… Эрик открыл наполовину окно, положил розу на край туалетного столика и взглянул на спящую Кристину: жизнь на пороге старости оказалась невероятно благосклонна к нему.

Он осторожно спустился на землю, вернул лестницу в сарай, поднялся к себе в спальню, переоделся для сна и заснул, едва лёг в постель. Целую ночь ему ничего не снилось, и утром Эрик проснулся совершенно отдохнувшим. До завтрака оставалось ещё около часа, так что он позволил себе собираться не торопясь. К тому же от одной мысли, что Кристина нашла розу и теперь… что теперь она может сделать? уехать? Потому что он посмел вломиться в её комнату, хотя сам дал ей единственный ключ. Если она уедет… Чёрт, он даже не может сказать, что не переживёт этого! …это будет справедливо, да. При этой мысли он едва не порезался бритвой и, закончив наспех, переоделся, и вышел в коридор.

От вида плачущей с розой в руках Кристины возле его двери Эрик оторопел. Почему?.. Почему она плачет?.. Потому что он её расстроил, осёл безмозглый! Она сейчас точно скажет, что…

Вместо этого Кристина подняла на Эрика мокрое от слёз лицо, улыбнувшись, и обняла его.

— Спасибо, спасибо вам, — еле разобрал он между приступами рыданий и аккуратно обнял её в ответ. Мозг отказывался осознать происходящее.

— Ангел Музыки снова слишком добр ко мне, — смущённо проговорила Кристина, отстранившись, и Эрик с трудом вздохнул. — Ведь он знает, что я вчера ужасно пела и совсем не заслужила…

— Не вам судить Ангелов, — высокомерно провозгласил Эрик, но она только засмеялась:

— Вы правы, Ангел. Пойдёмте, не то еда остынет.

Он протянул Кристине руку — отвратительно дрожавшую — и повёл её в столовую. Она не уехала. Она здесь. Она обняла его. Она снова считает его Ангелом Музыки. Она обняла его! Если бог существует, он точно вознамерился одарить его разом за всю предыдущую жизнь!