«Когда господину Чжунли максимально комфортно рядом с человеком, он предпочитает молчать». Эта фраза, обронённая в одном из разговоров юной хозяйкой ритуального бюро, Ху Тао, намертво врезается почему-то Тарталье в память. Он привык, что Чжунли постоянно говорит. Об истории Тейвата, об особенностях традиций Лиюэ… да что уж там, о какой-нибудь отдельно взятой безделушке этот человек-энциклопедия способен столько понарассказывать, что создаётся впечатление, будто речь идёт по меньшей мере о королевской реликвии.

Тарталья не в силах представить, чтобы Чжунли молчал. Он даже во время еды умудряется вставить несколько (много) реплик и несмотря на это заканчивает со своей порцией раньше Тартальи — потому что кто, чёрт возьми, придумал абсолютно всё есть палочками? Хотя, на самом деле, слушать Чжунли приятно, особенно если приспособиться и вместо того, чтобы вникать в смысл слов, просто наслаждаться интонациями низкого, мягкого, бархатом обволакивающего голоса.

В собственной памяти Тарталья копаться обычно не любит, но на сей раз делает это судорожно и почти жадно, выцепляя моменты, связанные с Чжунли. И понимает вдруг: ближе к тому злополучному дню, когда выяснилась правда и они перестали разговаривать вовсе, Чжунли начал его слушать. Внимательно, чуть склонив голову к плечу и привычно подперев подбородок большим пальцем. Не перебивал — только изредка, тактично дождавшись паузы между словами, задавал уточняющие вопросы.

Тарталья раздосадованно щёлкает языком, вспоминая свою обиду. Какой же дурак. Неужели правда ожидал, что Чжунли поделится планами и всё расскажет? Смешно. Честное слово, смешно. Тарталья сам виноват, что привязался к нему больше, чем следовало (хотя и ни капли не жалеет). И, может, даже хорошо, что Чжунли уже договорился о передаче сердца бога с Синьорой.

Конечно, захлёстывает порой чувство несправедливости: мало того, что Моракс в своём спектакле использовал, так ещё и, оказывается, Царица, воспользовавшись этим, устроила между ним и Синьорой соревнование. Оказывается, вариант, при котором сердце бога принесёт Тарталья, в контракте тоже обговаривался и был очень даже возможен. А он не справился. Проиграл. Поэтому Царица на неопределённый срок лишила его права выезда из Снежной и временно отобрала глаз порчи. Спасибо, что хоть не статус Предвестника вместе с ним.

Но Тарталья, к счастью, не из тех, кто гонится за титулами. Всё, что ему нужно — это верно служить своему архонту, вступать в бой, утоляя жажду сражений, а потом возвращаться к семье. Ему плевать на насмешливые взгляды других Предвестников. Они сами увидят: не пройдёт и полугода, прежде чем Тарталья повторно заслужит благосклонность Царицы и снова будет держать глаз порчи в руках. Его отсутствие — всего лишь временное неудобство, новый вызов: справишься ли с одним только гидро?

Тарталья уверен, что справится: он с этим самым гидро ещё в юности за два года проделал путь, который многим другим Фатуи и за всю жизнь не светит. Да и, в конце концов, нашёл время думать о работе. Сейчас его мысли гораздо больше должен занимать корабль, прибывший из Лиюэ и несколько минут назад причаливший к пристани. Чжунли ведь первый раз в Снежной. Потеряется ещё — где его потом искать?

— Чайльд, — слышится сзади негромкий оклик.

Тарталья оборачивается. Чжунли, видимо, только что сошедший с корабля, стоит в нескольких шагах от него, придерживая лёгкий рюкзак, небрежно накинутый на одно плечо. Все лишние мысли мгновенно вылетают из головы. Улыбнувшись, Тарталья тут же подбегает к Чжунли и порывисто обнимает его. Тот напряжённо застывает, опалив щёку Тартальи судорожным удивлённым выдохом, но потом всё-таки подаётся ближе и смыкает руки в ответном объятии.

— Как добрался, сяньшэн? — спрашивает Тарталья, отстраняясь. Он привык называть Чжунли этим красивым лиюэньским словом — и тот, похоже, не возражает, хоть оно, возможно, не совсем вписывается уже в нынешний их формат общения.

— Прекрасно, — отвечает Чжунли. — Я опасался, что могут возникнуть некоторые проблемы с документами, но всё прошло хорошо.

— Я, если честно, думал, что ты не приедешь, — смеётся Тарталья.

— Но я ведь обещал в письме. — Чжунли растерянно моргает. — Это почти как контракт, мне было бы…

— Ладно, ладно, я понял. — Тарталья вскидывает ладони в примирительном жесте.

Чжунли скрещивает руки на груди. Тарталья сначала думает, не задел ли его тем, что перебил, но потом понимает запоздало, что из тёплой одежды на Чжунли только слишком лёгкое, осеннее, наверное, пальто с капюшоном и плотный шарф, а движение выглядело скорее зябким, чем обиженным. Сам Тарталья, конечно, стоит сейчас в наполовину расстёгнутой куртке — но он так привык, ему так нормально. В отличие от Чжунли, изнеженного чересчур мягким климатом Лиюэ.

— Сяньшэн, ты с ума сошёл? — восклицает Тарталья. — Ты, когда ехал в Снежную, не знал, что здесь, вообще-то, холодно? Тем более что сейчас уже зима, Новый год скоро!

Чжунли почти виновато улыбается — точно так же, как в моменты, когда «внезапно» оказывалось, что он забыл дома кошелёк (или весьма талантливо сделал вид, что забыл).

— Знал, разумеется, — произносит Чжунли. — Но после недавних событий мне не приходилось ещё покидать Лиюэ, и я не предполагал, что в нынешнем своём состоянии несколько более… уязвим перед погодными условиями. Прежде подобной одежды мне хватало даже во время путешествий по Драконьему Хребту.

Тарталья вздыхает. По пристани проносится ветер, кружащимся вихрем поднимая в воздух снежинки и колко облизывая открытые участки кожи. Чжунли зябко ёжится, натягивая повыше шарф. Он выглядит настолько беззащитным по сравнению с тем, каким его приходилось обычно видеть, что Тарталья почти умиляется. Властелин камня, древний архонт, которому несколько тысяч лет? О нет. Ребёнок. Сущий ребёнок, даже больше, пожалуй, чем Тевкр или Тоня с Антоном.

— Пойдём, — говорит Тарталья, взяв Чжунли за руку. Даже сквозь перчатки (те самые повседневные тонкие перчатки, которые он всегда носил в Лиюэ и которые, разумеется, совершенно не греют) чувствуется, какие холодные у него пальцы. — Тут недалеко есть одна кафешка, я напою тебя горячим чаем.

Чжунли не сопротивляется, безропотно позволяя Тарталье вести его следом за собой. До кафе они добираются минуты за две. Внутри приятно тепло, а за стойкой дежурит хорошая знакомая Тартальи, Оксана. Он обворожительно улыбается ей, заказывая «чай для своего замёрзшего друга из Лиюэ». Оксана несколько секунд совершенно беззастенчиво рассматривает Чжунли, устраивающегося за самым дальним столиком, но потом Тарталья сдвигается в сторону, загораживая ей обзор.

— Это тот самый, про которого ты рассказывал? Консультант ритуального бюро, организовывавший похороны гео-архонта? — тихо спрашивает Оксана.

— Ага, — довольно кивает Тарталья.

— Ничего себе, — выдыхает она. — Поверить не могу, что ты уговорил его притащиться сюда.

— А ты и не верь. Просто сделай чай, и всё. Любой. На твоё усмотрение.

Оксана обиженно надувает щёки, но вопросов больше не задаёт. Из множества заварок она выбирает какую-то травяную с терпким, пряным запахом. Тарталья всецело доверяет её вкусу — когда Оксана за стойкой, чай всегда выходит просто отменным, в этом ему не раз удавалось убедиться на собственном опыте — поэтому состав решает не уточнять. И уже минут через пять, расплатившись, относит Чжунли большую кружку, исходящую паром.

— Заварен, конечно, не по традициям всех этих ваших чайных церемоний, — улыбается Тарталья, — но, думаю, хуже он от этого стать не должен.

— Благодарю, — коротко кивает Чжунли.

Пить он, однако, не торопится. Сначала обхватывает кружку обеими руками, вдыхает травяной аромат и улыбается уголками губ, прикрыв глаза. Тарталья на несколько мгновений залипает, чуть ли не силой заставляя себя отвести взгляд. Почему-то Чжунли с лёгким румянцем на щеках и покрасневшим от холода кончиком носа, немного нахохлившийся и зябко греющий пальцы о кружку с чаем, кажется непривычно, невероятно трогательным. Таким, каким Тарталья, кажется, ещё никогда прежде его не видел.

— Знаешь, сяньшэн, если ты снимешь перчатки, то руки согреются быстрее, — замечает Тарталья.

Чжунли моргает и смотрит на него удивлённо, словно недоумевая, как это не пришло в голову ему самому. А потом осторожно отставляет чашку и действительно снимает перчатки, прежде чем взять её вновь. Тарталья не знает, что именно ожидает увидеть. Но, в любом случае, эти тонкие пальцы с аккуратными миндалевидными ногтями, бледные, словно высеченные из мрамора, точно предстают перед его взором впервые.

— Что-то не так, Чайльд? — тихо спрашивает Чжунли.

Тарталья судорожно сглатывает, осознав, что только что слишком пристально пялился на его руки. А ещё — что так, как Чжунли, его называть не умудряется больше никто. Это «Чайльд» звучит настолько мягко, почти ласково, будто Чжунли произносит не титул, а настоящее имя.

— Просто я не ожидал, что ты их действительно снимешь, — говорит Тарталья. — Ты ведь раньше даже в помещении…

— Раньше у меня были причины. Мои руки выглядели не самым привычным образом, как тебе известно.

Сначала Тарталья хочет переспросить, откуда ему должно быть известно о чём-то подобном, но, к счастью, до него доходит прежде, чем он успевает открыть рот. На всех существующих изображениях Властелина Камня его руки — угольно-чёрные со светящимися узорами, а пальцы подсвечены золотистым. Тарталья молча кивает. Выходит, тело Чжунли претерпело не только внутренние, но и внешние изменения. Он действительно стал таким же, как обычные люди… ну, или почти таким же.

Тарталья оборачивается. Оксана кажется подозрительно сильно увлечённой протиранием стойки, но, даже если она и подслушивала, во-первых, они говорили на языке Лиюэ, а во-вторых, по фразе Чжунли вполне могло создаться впечатление, будто речь идёт о какой-нибудь кожной болезни. Бывшему гео-архонту не откажешь в умении строить высказывания так, что он не произносит ни единого слова лжи, но при этом никак не выдаёт себя (не считая случаев, когда слишком уж живо рассказывает о событиях многовековой давности).

Чжунли маленькими глотками пьёт чай, а Тарталья, оперевшись подбородком на скрещенные на столе руки, украдкой скользит взглядом по его лицу, обрамлённому чуть растрепавшимися из-за капюшона каштаново-золотистыми прядками волос. По аккуратным красным стрелкам (не поленился же рисовать их даже в дороге) и чуть подрагивающим длинным ресницам, из-под которых раскалённым блеском пробивается сияние цвета кор ляписа. По мрамору кожи с восхитительно отчётливым румянцем и тонким губам, таким же, как обычно, бледным, несмотря на горячий чай…

Серёжка в ухе Чжунли чуть покачивается, когда он склоняет голову. Тарталья отводит взгляд, чувствуя, как к щекам подступает жар. Вообще-то, не очень прилично вот так разглядывать людей. Но Чжунли какой-то слишком идеальный. Он действительно похож на статую, которая внезапно ожила и сделалась человеком. Тарталье просто хочется смотреть, восхищаться и запоминать его облик до мельчайших деталей. Наверное, примерно так же он восхищается величественной Царицей… или нет.

Они сидят в тишине — но не давящей и звеняще пустой, а вполне уютной, наполненной тихими, ненавязчивыми звуками: приглушённым дыханием, короткими неторопливыми глотками, шуршанием ткани, шагами Оксаны за спиной. Тарталье нравится это молчание, оно кажется значащим и говорящим намного больше, чем десятки и сотни слов. Он вспоминает невольно ту фразу Ху Тао. Смотрит несколько секунд на Чжунли, расслабленного, с полуопущенными веками и сомкнутыми вокруг чашки пальцами, и тихо выдыхает.

— Сяньшэн, — произносит Тарталья. Чжунли медленно переводит на него взгляд. — А это правда, что, когда тебе комфортно рядом с человеком, ты молчишь?

Чжунли вскидывает брови, удивлённо распахнув глаза.

— Почему ты спрашиваешь, Чайльд?

— Услышал как-то раз. — Тарталья поднимает голову и выпрямляется, чтобы легче было удерживать зрительный контакт. — К тому же, раньше ты болтал без умолку, а сейчас вот мы сидим в тишине, и… это значит, что тебе хорошо со мной, или я что-то неправильно понял?

— Ты всё понял правильно. — Чжунли снова делает осторожный глоток и перехватывает чашку так, чтобы удерживать её только одной рукой. А другую вдруг протягивает вперёд, мягко накрывая пальцы Тартальи своими. Чуть шершавыми и всё ещё прохладными. — Сейчас мне действительно комфортно.

— А раньше не было?

Тарталья не знает, почему, но поперёк горла встаёт ком — или, может, это сердце, внезапно решившее, что ему слишком уж тесно в груди. Чжунли, разумеется, и раньше брал его иногда за руку, но делал это всегда в перчатках. Прикосновение кожа к коже ощущается как нечто такое, что, скорее всего, очень мало кому дозволено по отношению к Чжунли. И Тарталья не понимает даже толком, смущаться ему или гордиться собой.

— Не совсем, — говорит Чжунли. — И тебе известно, почему. Со временем я убедился, что ты не желаешь мне зла — по крайней мере, тому мне, которого ты знал — и, возможно, я бы даже рассказал тебе… чуть позже. Но обстоятельства вынудили меня действовать быстрее, чем я рассчитывал.

Тарталья, помедлив всего пару мгновений, переплетает его пальцы со своими и сжимает немного, чтобы согреть. Чжунли перед ним сейчас непривычно открыт — и раньше, месяца два назад, Тарталья, если бы уже знал правду, посчитал бы это идеальным моментом, чтобы забрать сердце бога. Хладнокровно и безэмоционально. Просто выполняя свою работу. Но сейчас, даже если бы Чжунли по-прежнему оставался архонтом, Тарталья бы не смог.

Искренность Чжунли значит невообразимо много. Ему хочется открыться тоже, ответив на оказанную честь. И Тарталье внезапно нравится быть самим собой рядом с ним, забывая о клубящейся внутри тьме. Нравится, когда его воспринимают как человека, а не как одного из Предвестников. Когда на душе так легко и спокойно, словно он оказался в кругу семьи, где и имени Тарталья толком не существует, и титул Чайльд теряет всякое значение.

Морозный румянец постепенно сходит с лица Чжунли, и его кожа снова приобретает привычно ровную бледность. Он допивает чай и отставляет кружку, а потом осторожно двигает пальцами, как бы намекая, что хочет убрать руку. И Тарталья отпускает его, хотя лёгкое чувство пустоты, оставшееся после этого, приятным не назовёшь.

— Чай однозначно достоин похвалы, — произносит Чжунли. — Поразительно, но я мог бы, наверное, даже сравнить его вкус с одним из тех травяных сборов, что мне доводилось пробовать в Лиюэ. Спасибо.

— Ты согрелся, сяньшэн?

— Пожалуй, да. — Чжунли чуть приподнимает уголки губ. Тарталья не может вспомнить, видел ли хоть когда-нибудь на его лице что-то большее, чем эта лёгкая полуулыбка. — Прости, что испортил твои планы.

— В смысле?

— Ты ведь хотел устроить мне экскурсию по Снежной, — поясняет Чжунли. — Но, по всей видимости, моя одежда совершенно не подходит для длительных прогулок.

— У меня дома есть запасная куртка, — говорит Тарталья. — Думаю, она должна быть тебе как раз.

— Но до твоего дома нужно ещё добраться, и… — обеспокоенно начинает Чжунли.

— Да без проблем. Будем останавливаться на время в кафешках, их тут ещё несколько по дороге есть. Ты же не думаешь, что я позволю тебе замёрзнуть?

Чжунли, моргнув, вдруг смеётся в ответ. Тихо, но легко и открыто, чуть сощурив сияющие глаза. Тарталья улыбается и думает, что может быть горд собой. А ещё — что такой Чжунли кажется невероятно живым, и любоваться им хочется ещё больше, чем прежде, чтобы запечатлеть в памяти столь редкое зрелище. Они поднимаются, собираясь уходить, и Оксана, мгновенно оказавшись рядом, забирает пустую чашку сама, хотя обычно этого не делает. Тарталья коротко хмыкает.

На улице немного ветрено, и даже у Тартальи после тёплого помещения по коже коротко пробегают мурашки. Чжунли едва заметно передёргивает плечами, накидывая на голову капюшон, и натягивает перчатки. Тарталья бросает взгляд на его рюкзак, кажущийся подозрительно лёгким и полупустым, но решает не спрашивать, почему там так мало вещей.

— Ты ведь так и не сказал мне своё настоящее имя, — замечает Чжунли, когда они уже отходят на достаточное расстояние от кафешки. — Как мне стоит называть тебя в кругу семьи?

— Аякс, — тихо отвечает Тарталья.

— Аякс… — эхом повторяет Чжунли, и Тарталья готов поклясться, что у него дыхание перехватывает от того, насколько мягко это звучит. — Красивое имя. И, насколько я понимаю, довольно необычное для Снежной?

— Отец назвал меня в честь героя какого-то приключенческого романа, который ему нравился. И Тевкра тоже.

Чжунли медленно кивает, прикрыв веки. На угольно-чёрных ресницах застывает пара мелких блестящих снежинок. Тарталья улыбается, думая почему-то, что это выглядит… красиво.

— Расскажи мне о своих родных, — просит вдруг Чжунли. — Я хочу узнать побольше, прежде чем встречусь с ними.

— А что именно рассказать?

— Всё, что ты сам посчитаешь нужным.

В следующие полчаса (до очередной кафешки, где почти что начавший дрожать Чжунли снова отогревается горячим чаем) Тарталья понимает, что болтать без умолку — это утомительно, но, оказывается, приятно, а Чжунли и правда умеет слушать. И молчать дольше, чем несколько минут. А значит, ему, похоже, в самом деле рядом с Тартальей комфортно.

И от осознания этого становится невообразимо тепло и легко в груди, посередине и чуть слева, там, где трепещет под рёбрами сердце.