У Жени с детства не так уж и много радостей было: покоцанная двушка с кучей тараканов на кухне, в хламину бухая мать, старший брат-бандит и мелкая сестра, которой после того, как мать совсем упилась, даже жрать было нечего, одни тараканы и остались. Женьке тоже было нечего жрать, но она терпела — сначала, конечно, работать пыталась нормально, сколько бы Юля ни ржала, что это не для неё, королевны. И учиться тоже пыталась, школу ведь с золотой медалью закончила, но кому она была нужна, эта школа, если всё, чего хочется — это хоть чем-то набить пустой желудок и заглушить тонкие подвывания с соседней койки? Иногда, в моменты особого помутнения, ей даже хотелось придушить ревущую малявку подушкой, чтобы не мучилась, но она сжимала руки в кулаки и терпела, как могла. Тончик ночевать домой уже не приходил, серьёзный парень, торчал на разборках в лесополосе или ещё где, а Женьке только и оставалось, что сцеплять зубы и сдерживать голодную слюну.

Она сама была кожа да кости, не то чтобы особенно красивая, так, обычная даже — глаза непонятного оттенка, волосы длинные, крашенные рыжей хной, впалый живот, выпирающие рёбра, нездоровая бледность… На отражение в зеркале Женя скептично закатывала глаза, а потом целовалась за гаражами с красивой соседкой Зиной с четвёртого этажа, с которой собирала маленькие букетики подснежников. У Зины родители были профессора, пристроили её учиться в престижный московский вуз…

А Женя терпела. Терпела, пока пыталась отыскать брата среди лабиринтов серых улиц, пока хотела протянуть ноги с голодухи, пока убирала мамкину рвоту с пола и пока пахала в ларьке, из которого же воровала глянцевые журналы. В них была совсем другая жизнь — красивая, роскошная, богатая, сытая. Той, которой у неё никогда не было, как бы ни старались Тончик и дядь Жила — один тонул в болоте беззакония, пытаясь взобраться на бандитский пьедестал, второй с него упал и теперь медленно гнил в тюрьме, а у неё не было денег, даже чтобы сигарет дядь Жиле купить, передачку принести.

У Женьки остаётся только она сама. И плачущая Улька, замотанная в её старую кофту.

Зина ей из Москвы шлёт короткие письма, комментирует обещанные фотки с выпускного: «Жень, ты исхудала — смотреть жалко. Заканчивай с этими диетами. И без этого красивая, клянусь!». Женя же только улыбается и курит, пачкает бумагу пеплом. Нет у неё никаких диет. Просто жрать нечего, от голода грызть локти хочется, но она не достаёт.

Наверное, поэтому она говорит «да», когда Малина подкатывает к ней яйца. В этом городе только глухой не знает Романа Малиновского: он владеет казино, ювелиркой и ночным клубом и ворочает такими деньгами, что Женьке никогда и не снились. Поэтому она и говорит «да», не особенно сомневаясь.

Малина улыбается ей, интересуется хрипло:

 — Так куда тебя на свиданку отвести, Кисуль?

Женька скалится — почти смеётся. На деле рыдать хочет. Она стоит за сраным прилавком в его же сраном ларьке, в порванном синем фартуке, тощая, жутко голодная и морально уничтоженная. Дома плачет мелкая, она болеет гнойной ангиной и даже жевать не может. Тончик не объявлялся уже две недели. Даже если он сдох, ей не на что будет его хоронить. И искать некогда — она устроилась на вторую работу, полы мыть. Кому нужна недоучка с журфака с двумя курсами за спиной? Никому.

— В продуктовый. Купи мне пожрать.

Малина выглядит удивлённым, Женька — не особенно. Она раздвигает перед ним ноги после первого же свидания на заднем сиденье его тачки и особенно обделённой себя не чувствует: секс как секс, с Малиной не противно, но и не то чтобы особенно приятно, просто… Кожа к коже, губы в губы, влажно, липко и быстро, ничего такого, о чём бы она жалела, ведь в итоге она получает от него много. Даже больше, чем планировала.

Малина на неё изрядно тратится: машину покупает, шубу, серьги, деньжат подбрасывает… Недостаточно, чтобы утолить её голод полностью, но достаточно, чтобы раздразнить. Остальное она вытаскивает из Гриши Стрельникова, Григория Константиновича, Железного, которого цепляет на каком-то важном бандитском корпоративе, куда Малина потащил её похвастаться — работу, квартиру, кольцо — почти обручальное! Она все вытаскивает, наедается до отвала. Всё, кроме Юлькиной жизни.

Юлька… Это уже потом было, а пока она наслаждалась: мелкую одела и обула, любовник (первый или второй?) опеку ей оформил. Платить собой кому-то одному (ну или двум, как она) оказалось куда проще, чем могло показаться изначально. Это даже немного весело — быть содержанкой. Быть любовницей.

Малина и Железный каждую сходку решают, кто у кого бабу увёл, Женю же тянет смеяться: она вообще никому не принадлежит, ей глубоко насрать, в чьих объятиях просыпаться. Вообще не ебёт, кто и где будет её обжимать, пока деньги исправно капают на сберкнижку — чем больше, тем лучше. Она будет с тем, кто больше платит. Даже приглядывается к третьему — Альберту Зурабовичу, вроде, но не особенно как-то, мимолётно скорее, с чисто профессиональным интересом. На брата старательно не смотрит: Тончик как узнал, с кем она ебётся, так в гневе разнёс полквартиры, но Женька только послала его далеко и надолго. Нечего её учить. Сама разберётся, не маленькая уже.

— Зато сытые, Тонь. И рынок тебе перепал за красивые глаза, думаешь? Можешь не благодарить, для брата мне ничего не жалко.

Тончик предсказуемо хлопает дверью, Женька считает чужие деньги. Это у неё выходит отлично, потому что своих-то у неё толком и нет, они все грязные, отмытые, кровавые, заработанные ненастоящей любовью, но… Они для неё не пахнут. Поэтому и на брата внимание не обращает от слова совсем: Тончик вечно её капризы морозит, не понимает. Он для неё не опасен.

Иногда её даже берут на стрелки. Железный хвастается, Малина предсказуемо бесится: решают, кто из них её ебать будет сегодня в тачке, но из всех них Женя больше всего боится цыгана. У него самые жадные глаза, и он о голоде знает всё.

Она крутится между всеми как белка в колесе: сегодня Малина, завтра Железный, послезавтра прилетает Зина из Чехословакии, Юля пьяно вещает в трубку о несправедливости мира, и Лиза иногда забегает на огонёк. Женя, оказавшись с ней в одной постели, лениво размышляет: когда же они обе схватят по пуле в голову? Лиза — за то, что доносит бывшей жене Стрельникова на него же (он такое не простит), она сама — за то, что мечется между двумя любовниками и никак не может решить, кто из них выгоднее. Звереет от жадности.

Но всё это случится потом. А пока…

Пока Малина ей улыбается — не знает ещё, что это она предложила Грише идею со взрывом в каком-нибудь ближайшем будущем, когда момент удачный подвернётся. И не узнает уже. Узнает только цыган — по голоду в её глазах. Но ему даже простительно, он почти свой, родственник немножко: с братом её спит всё-таки, почти родной человек. Брату, кстати, она билеты купила. В Крым. Мелкой тоже.

Женя знает прекрасно, что вся эта лафа однажды кончится, и ей придётся платить по счетам, но пока старается насладиться жизнью как следует. Или тем, что она называет жизнью — сытой, но пустой.

Похороны Юли всё решают.

На похоронах Женька не плачет. Тушь потечёт, смоет тоналку, обнажит синяки от недосыпа… Нет, она не плачет. От голода не плакала, от боли не плакала, и от Юлиной смерти плакать тоже не будет, как бы больно ей ни было. Будто изнутри ржавым ножом вспороли, выпотрошили и вытряхнули из привычной удобной шкурки, выковыряли, как улитку из раковины, в которой она так долго пряталась. Гриша задумчиво курит, его рука лежит на её колене — кровавая рука, рука, которая унесла Юлину жизнь в холодную чёрную могилу. Рука, которая дала отмашку ребятам Альберта Зурабовича хоронить свеженький труп.

Женя сбегает в свою старую квартиру тем же вечером, отговорившись больной головой и болеющей Улькой (это всё ложь, они оба знают, поэтому Гриша слегка задерживает её, крепко держа за запястье, смотрит глаза в глаза, жёстко, сурово, проницательно) — сначала орёт на бухую мать, пьёт её палёную водку для храбрости, потом решается поплакать, но не выходит. Вместо этого она разлепляет сухие губы — кое-как, тянется к телефону.

— Полковник Жилин? У меня есть кое-что, что вас заинтересует.

От Юлиной честности у Женьки всегда дёсны ныли и сводило зубы, потому что сама она жить честно давно разучилась с тех самых пор, как продалась за сытость. А вот жить по понятиям — нет. Несмотря на то, что в честной жизни Женя мало смыслила, это не мешало ей хранить все статьи Юли в отдельном ящике, даже ту роковую, последнюю, про Багдасарова. Купила последний выпуск за бешеные деньги. Хранила её приговор, как свой собственный.

Деньги. Да, деньги играли и даже сейчас играют для неё важную роль, но не первостепенную. Первостепенны те правила, по которым она однажды сумела выжить.

И пускай эти понятия придумали бандиты, они не всегда играют в их пользу. Так что когда Малина, весь чёрный от ревности, недрогнувшей рукой спускает курок, Женя надеется, что Лизе повезёт больше, чем ей.

А ещё сильнее надеется, что Григорий Константинович всё-таки воспользуется её идеей со взрывчаткой. На том свете расправляться с бывшими будет куда проще. Наверное.

Только надежда и остаётся.

По весне Зина приходит на её могилу. Из-под снега появляются первые подснежники.